Про международную фотовыставку

29.06.10 01:10 | Onepamop | 57 комментариев

Репортажи

Дело было зимой, в декабре 2009 года. Затеяли мы, ни много ни мало — фотовыставку проводить. Об военно-исторической реконструкции. Позвонил мне простой красногорский паренёк Артём Мишуков и сообщил: администрация города Красногорска — столицы Подмосковья, идею поддерживает, место есть, сроки определены. Стало быть — надо проводить. Тема фотовыставки была мне лично близка и понятна. Выставка сразу же получилась международной и посвящалась очередной годовщине битвы под Москвой. Кривляться и выдумывать ничего не надо, с лёгким сердцем согласился и впрягся в подготовительные оргмероприятия. Но, как выяснилось на практике, от затеи до проведения был совсем не один шаг.


Отобрал необходимое количество своих работ, выкинул половину, потом ещё половину, потом выкинул всё, что вообще можно было выкинуть. Оставил, как мне показалось, самое лучшее. На этом этапе оказалось: в выставке должны принимать участие только те работы, на которых фигурируют исключительно бойцы Красной Армии. Никаких немцев. Ну что ж поделаешь — отобрал всё заново. После отбора прикинули коллективно сколько всего работ можно разместить в выставочном зале и какого они должны быть формата. Определили. Надо печатать.

С печатью повезло, проблем не возникло вообще: уже несколько лет все картинки для себя и для своих заказчиков печатаю в «Фотопроекте». Чтобы излишней рекламы не наводить, буду краток: занёс на счета этой компании не один десяток тысяч кровно заработанных и не разочаровался. Были, конечно, всякие огрехи, но у кого их нет? В общем говоря, пользуясь случаем, хотел бы выразить подобающую в таких случаях благодарность сотрудникам компании и персонально Татьяне Естифеевой, запросто разрулившей неожиданно накинувшиеся на нас административно-хозяйственные трудности. Выражаю. Спасибо большое!

Дальше изрядная катавасия случилась с размещением фотографий в выставочном зале. Что и куда, в какой последовательности, на какой высоте, в какие группы какие изображения включать, как подписывать, нужны ли текстовые пояснения и в какие бубны ударить, чтобы всё стало аккуратно, красиво и ровно? Сходу ничего непонятно, если вешать наобум — какое-то нагромождение бессистемное получается. Но мир, понятно, не без добрых людей, на этот раз на помощь пришёл камрад zuhel. Под его тоталитарным руководством выставка и приняла тот самый законченный вид, в котором была представлена почтеннейшей публике.

Сама по себе выставка получилась, прямо скажем, скучной. Французского шампанского на открытии не было, никто не нажрался, драка сорвалась, фотохудожниками все поголовно называться отказались, борцы с режимом на помост вообще не вышли и в голом виде собакой никто не лаял. Тоска. Сценарий, считаю, был откровенно слабый, перформансы не подготовлены, инсталляций не завезли. Не на что смотреть, в общем.

Но всё это, знаете ли, мелочи. А главное во всей этой истории (лично на мой взгляд) вот что: в самом выставочном зале было предусмотрено место смотрителя. Если кто в музеях и всяких прочих культурных учреждениях уже бывал, наверняка обращал внимание на наличие некоторых бабушек, обычно именуемых «вахтёршами». Они сидят смирно в своих вахтёрских уголках и чаще всего дремлют. Или злобно зыркают на зарвавшихся любителей высокого искусства. А то и оглашают залу сигнальным воем.

У нас такой бабушки предусмотрено не было. Вместо неё за столиком в уголке сидела очень аккуратно выглядящая пожилая женщина. Как специалист ответственно заявляю: в молодости она точно была очень красива внешне. Как Рената Литвинова. А судя по поведению и манере разговора — сумела пронести через всю жизнь не только исчезающую со временем внешнюю, но и куда более долговечную внутреннюю красоту. Остро захотелось с ней поговорить, у меня так иногда бывает. А тут и обстоятельства располагали. С одной стороны фотографы со своей выставкой, с другой — смотритель выставочного зала. В общем — побеседовали мы с Ниной Павловной.

Родилась я в 1937 году. В деревне, в Кировской области. Помню, как хоронили мою маму, как началась война. Мой отец — обычный крестьянин, всю жизнь занимался семьёй и хозяйством. Он ушёл на фронт, когда положение стало совсем плохим. Отца на войну долго не призывали, хотя многие наши односельчане уже давно были на фронте. Видимо, понимали, что семья у нас большая, детишки совсем маленькие, а мама очень больна. Но мама умерла. Отец погиб на фронте. Мы остались одни. Семеро детей. Самых младших из нас забрали в детский дом.

В детдоме, там же, в Кировской области, мы оказались вдвоём с сестрой. Она родилась в 1940 году. Ничего особенного нам пережить не случилось, трудно ведь было всей стране. И наш детдом исключением не стал. Но отлично помню: все мы были одеты и несколько раз в день нас кормили. Да, бывало, что горячего супа ждали по несколько часов, но получали его обязательно. Кормили частенько гороховым супом, картошкой, котлеты иногда бывали с мясным запахом, хлеб был. А иногда давали даже по стакану свежего молока. Отмечу — наше положение становилось со временем получше. Игрушек у нас почти никаких не было, кроме нескольких рваных тряпичных кукол и машинки без колёс. За игрушки могли, конечно, и подраться. Детей ведь много, не меньше ста человек, а игрушек мало.

Учились мы в общей школе, детдомовские дети и обычные — все вместе. И вот на один из уроков пришёл завуч школы где мы учились. Хотел проверить как мы, детдомовские, успеваем в разных науках. И как себя ведём на уроках. Я, например, преуспевала в русском языке. Вот вызывают меня, как способную ученицу, отвечать. Помню, учительница спросила про неопределённые формы глагола, я начала рассказывать. Отвечала-отвечала, и как-то само собой придумала неправильный пример на это правило. Учительница поняла, что пример не годится и говорит, мол, садись. А я в детстве была девочка упрямая и немножко шкодливая. И, из вредности, решила грохнуть партой. Парты у нас были деревянными, с откидывающимся верхом и, когда я садилась на место — громко хлопнула крышкой. Учительница сразу поставила мне «двойку за моё упрямство. А завуч сидит сзади, всё, конечно, видит и слышит. Но молчит.

Вернулись из школы в детдом. Меня сразу же вызывают к директору. Пришла. Директор говорит — садись, сиди здесь, никуда не уходи, учи правило. И ушёл. А время к обеду. Прибежала ко мне сестричка, спрашивает «Нинка, ну как ты, есть-то хочешь?» Хочу. Сестра побежала на кухню, а меня там повара знали, я им нередко помогала помыть, прибрать, картошки начистить. Они для меня и собрали всякой еды. Я наелась, сижу довольная, пришёл директор, поговорили с ним. И потом мне говорит — иди-ка, пигалица, на кухню, обедай. Партой больше не хлопай, а правила учи. Очень он меня жалел, отправлял на обед прямо-таки очень настойчиво. Пришлось мне сознаться, что уже поела. Ах ты, говорит, плутовка!

Директора нашего детдома я запомнила на всю жизнь. Николаем Варфоломеевичем его звали. Человек души необыкновенной был. Очень хорошо его помню — лицо, фигуру. Ходил он в военного образца галифе. Был действительно душа-человек. Как родной отец. Когда мы уже потом, много времени спустя, узнали о его смерти — искренне плакали. В обиду он нас не давал, если и наказывал, то только за значительные проступки. Были, конечно, в детдоме и другие взрослые, один из воспитателей, помню, был настоящим живодёром. Мог за любую мелочь наказать. Как наказать? Поставить в угол или оставить без еды. А мог и совместить.

Прошло время, война закончилась. Конечно, все мы испытывали восторг и радость. Но и думали как дальше жить будем. Образование тогда было семилетним и если у ученика была в аттестате пара четвёрок — отправляли на производство. А вот сестрёнка у меня была умница и отличница — её отправили доучиваться в «десятилетку» при детдоме. У меня была пара четвёрок и даже одна тройка. С такой успеваемостью я поехала учиться в ФЗУ в город Орехово-Зуево. И потом, после ФЗУ, пошла работать на текстильный комбинат. Профессия моя называлась пряльщица или прядильщица.

Вспоминаю это время как страшный сон. Очень была тяжёлая работа. Огромная фабрика, одна машина — от стенки до стенки! И таких машин у меня, девчушки, было три. Веретёна-катушки — надо постоянно следить, чтобы нить не оборвалась, если что — бежать сучить оборванную нитку. Клубки запутываются, хлопок обрывками летит в лицо, всё крутится, прыгает и скачет. Надо не растеряться, быстро зацепить нитку специальным крючком, ловко присучить и сразу бежать дальше к новому обрыву. Останавливать машины не разрешали. А я — девчёнка 14 лет. Тяжело было, очень тяжело. Но, должна сказать, я справлялась и мой портрет висел на Доске Почёта.

И ещё вот о чём хочется рассказать: очень меня согревала любовь к Родине. Родину свою любила безумно. Эта любовь давала ТАКОЕ желание работать, так мне хотелось напрясть этой пряжи побольше! Хотелось, чтобы у нас и парашютов и оружия всякого и всего прочего было в достатке и чтобы больше никаких немцев на нашей земле!

Так и трудилась. Работаю я, а тем временем думаю — неужто я так и останусь со своим семилетним образованием? Нет, надо учиться дальше. Пошла в вечернюю школу. После восьмичасовой рабочей смены иду учиться, оттуда в общежитие. В общежитии пол цементный, пыльно, слышно как снизу станки работают. А ведь ещё что-то надо было приготовить поесть. Нередко до этого и не доходило, валилась спать без сил и без памяти.

Но знаете, несмотря ни на что, десять классов я всё же окончила. И жизнь свою всё равно очень сильно любила. Училась и работала одновременно, учителя мне помогали, так и закончила вечернюю школу. Очень хотела пойти учиться в педагогический интститут, видела себя учителем. Но почему-то испугалась, подумала, что не выдержу, стипендия небольшая, как на неё жить — не знаю. И поступила вместо института в педагогический техникум, где готовили специалистов для дошкольных учреждений — детских садов, например.

Поступила туда, закончила это учебное заведение. К тому времени я жила уже в городе Красногорске. Буквально через месяц приезжает сюда же, в Красногорск, мой будущий муж. Он тоже детдомовский, подобрали его живым в Ленинграде после бомбёжки в возрасте двух лет. Закончил школу милиции и был направлен в Красногорск работать милиционером. Познакомились мы с ним так: родители одного из мальчиков моей детсадовской группы пригласили меня день рождения малыша. Я пришла. А была я тогда девушкой интересной, с огромной копной волос, стройная. И там, в этих гостях, мы с ним встретились. Познакомились. А вскоре и поженились.

Жили вдвоём в небольшом домике, а там и сынишка родился. Первенец. Стало тесновато, но государство бесплатно выделило нам двухкомнатную квартиру. Родился у нас второй сынишка. Я к тому времени устроилась на работу по любимой профессии в один из ведомственных детских садов. Мужа, как умного человека и толкового сотрудника, пригласили работать в Москву. А я его ещё и подбила закончить заочно юридический факультет. Он отучился, получил повышение, был на хорошем счету. Нас в семье стало четверо, ведомство мужа помогло и нам выделили трёхкомнатную квартиру. Жизнь налаживалась.

Повезло ли мне в жизни? Повезло. Повезло с любимой работой, повезло с любимым мужем, повезло с любимыми детьми. Старший сын, Олег — умнейший парень. Математик прирождённый, учителя поражались его способностям и нарадоваться на него не могли. Семью иностранными языками овладел! Не буду рассказывать обо всех обстоятельствах, но когда он приехал в Швецию и поступал в тамошний институт — шведы не могли поверить, что он не русский шпион, так хорошо на шведском говорил! Науки и языки ему давались легко. Однажды старший сын приехал домой, в Россию, на отдых. Где он только не бывал, в каких землях и морях не путешествовал, а утонул в Москве-реке. Младший сын закончил Гнесинку. Играл он как, всей душой… Заболел и скоропостижно умер в 32 года. Мужу было 60, когда внезапно остановилось сердце. Вот я и осталась снова одна. Только родные могилы и есть.

Живу в Красногорске, пенсия у меня небольшая, хватает только, чтобы за квартиру платить, жить не на что, родных нет. А тут как-то звонок: Нина Павловна, здравствуйте, зайдите, пожалуйста, вот туда-то в такое-то время, хотим вас пригласить на работу. А я и понять не могу кто же про меня вспомнил! Вот так я стала смотрителем зала. Уже год как я работаю здесь. Хотя, конечно, поначалу страшно станет — украдут ещё что-нибудь важное. Но меня успокоили, сказали, охрана не дремлет.

Часто себя благодарю за то, что пошла в дошкольный техникум и работала с детьми. Это было моё призвание. Все годы и силы были искренне и с удовольствием отданы работе с детьми. Дети со мной сами ищут контакт, даже здесь. Да и надо-то немного — поговоришь с ребёнком, поиграешь, вот и контакт налажен. Да и взрослые сюда заходят по делу. Бывает и поговорим с кем-то. Посетители приветливые, а добром и вежливостью что с детьми, что со взрослыми — общий язык обязательно найдёте.

Вот такая получилась реконструкция одной жизни. Со взглядом изнутри. А для ещё большего расширения сознания можно почитать историю ещё одного детского дома, организованного в той же Кировской области и посмотреть картинки про детей, чьё беззаботное детсво пришлось на военные годы.

В 1942 году в Ошлани был организован детский дом. Тогда привезли 100 детей из-под Ленинграда: из Пушкина, Чудова, Луги. Ребята были маленькие, самые младшие были дошкольники, шести лет. Из Ошлани много учителей было взято на фронт, и директором в детдоме стала приехавшая с ребятами Трофимова Любовь Алексеевна. Тут же работали две ее сестры. Было ли у них какое образование — неизвестно, а документов никаких не было. Я в то время работала в Ошланской школе учителем: Районный отдел народного образования стал подбирать кадры для детдомов. Искали таких, чтоб детей любили, чтобы обязательно честные были. В числе других райком комсомола рекомендовал и меня. Вместе со мной пришли в Ошланский детдом Клавдия Степановна Чермных, Антонина Васильевна Чермных, Валентина Дмитриевна Бердникова. Нина Дмитриевна Трухина, зав. РОНО, провожая нас, говорила: «Посылаем самых надежных комсомольцев. Надеюсь на вас. Будьте, девушки, внимательны, не продавайтесь ни за какой кусок хлеба...»