Про скульптуру

05.01.10 00:35 | Onepamop | 128 комментариев »

Фотография

Пользуясь внезапно установившейся морозной и одновременно солнечной погодой, инспектировал зону отдыха «Терлецкая дубрава». Раньше, когда школу прогуливал, я там без спросу в пруду купался. А потом мчал домой. Проживал в домике, к постройке которого приложили руку немецкие военнопленные. С непарадной стороны домика имелась детская библиотека, где и перечитал практически всё, относящееся к военной тематике. И как-то, довольно случайным образом, попалась мне замурзанная книжица про почему-то ДЕВУШКУ, воспитывавшую собаку-подрывника. Названия напрочь не помню, помню — наличие такого метода ведения войны меня очень удивило, да и образ сурового воина-победителя слабо увязывался с девушкой. Для пионера моих лет книжка изобиловала всякими удивительными подробностями.

Сейчас на дворе зима, пруд замёрз, школу удалось умело закончить, тот «военнопленный» дом давно снесли, а вместо обильных последствий культурного отдыха москвичей и гостей столицы в зоне отдыха «Терлецкая дубрава» установлена, знаете ли, странная такая скульптура. «Военный инструктор с собакой» называется.

Официальные источники сообщают: «Открытие скульптуры «Военный инструктор с собакой» в одном из красивейших уголков востока столицы — Терлецкой дубраве — стало данью памяти нашим братьям меньшим, которые в годы Великой Отечественной войны вместе с бойцами на полях сражений с немецко-фашистскими захватчиками приближали день Победы. Им не давали орденов, они не получали званий. Они совершали подвиги, не зная этого. Они просто делали то, чему их научили люди, и гибли, как и люди. Но, погибая, они спасали тысячи человеческих жизней.

Не секрет, что Великая Отечественная на деле доказала эффективность применения служебных собак в военных целях. Достаточно вспомнить, что к началу войны на учете в клубах Осоавиахима их состояло свыше 40 тысяч, а к концу Великой Отечественной войны Советский Союз вышел на первое место в мире по использованию собак в военных целях. Только в период с 1939 по 1945 годы было создано 168 отдельных воинских частей, которые использовали собак. На различных фронтах действовали 69 отдельных взводов нартовых отрядов, 29 отдельных рот миноискателей, 13 отдельных специальных отрядов, 36 отдельных батальонов нартовых отрядов, 19 отдельных батальонов миноискателей и 2 отдельных спецполка. Кроме этого, периодически участвовали в боевых действиях 7 учебных батальонов курсантского состава Центральной школы служебного собаководства.

Вот почему нет ничего удивительного в том, что скульптура «Военный инструктор с собакой» Салавата Щербакова появилась на территории зоны отдыха в Терлецкой дубраве в районе Ивановское. Почему именно здесь? Дело в том, что во время Великой Отечественной войны на территории Терлецкой дубравы располагался питомник служебного собаководства. Так что, вполне возможно, что многие из четвероногих — миноискатели, те, кто вывозил раненых с полей сражений, доставлял донесения с огневых точек — проходили обучение под руководством опытных кинологов именно здесь, в этом одном из красивейших уголков востока столицы, в зоне отдыха «Терлецкая дубрава».


Собаки-диверсанты

В начале 30х гг. в Красной Армии проводились разработки операций в глубоком тылу противника, в ходе которых важная роль отводилась диверсионным подразделениям, которые должны были дезорганизовать снабжение и управление. Наверное поэтому в конце декабря 1934 г. и начале января 1935 г. в районе Монино проводились испытания собак, обученных для диверсионной деятельности. По замыслу, собаки, сброшенные с парашютом в специально сконструированных коробах, должны были доставить взрывчатку, которая находилась в седлах на спине, к бензоцистернам, на полотно железной дороги или к самолетам противника. При этом четвероногие не были смертниками, поскольку механизм седла состоял из бойка с пружиной, воздействующего на капсюль, и механизма, воздействующего на шпильки, с помощью которых собака освобождалась от седла.

Первое испытание проводилось по самолетам на аэродроме: «две собаки породы немецкая овчарка, сброшенные с 300 метров, после раскрытия коробов уверенно пошли на цель. Альма немедленно сбросила седло рядом с целью, Арго не сумел сбросить из-за неисправности механизма». На следующий день, сброшенные с той же высоты две овчарки, преодолев 400 метров по глубокому снегу за 35 секунд, сбросили седла со взрывчаткой на железнодорожное полотно. При этом они проявляли высокую сообразительность: «у собаки Нелли после освобождения из короба седло упало на землю, но Нелли подхватила седло зубами и донесла до самолета».

Руководитель испытаний, заместитель начальника Штаба ВВС Красной Армии Лавров, в своем докладе, направленном 4 января 1935 г. М.Н.Тухачевскому, Я.И.Алкснису и А.И.Егорову писал:

«Проведенные испытания показали пригодность программы подготовки собак... для выполнения следующих актов диверсионного порядка в тылу противника:

• подрывы отдельных участков железнодорожных мостов и железнодорожного полотна, разных сооружений, автобронетанковых средств и т.д.;
• поджоги строений, складов, хранилищ жидких горючих веществ, нефтяных приисков, железнодорожных станций, штабов и правительственных учреждений;
• отравлению при помощи сбрасывания устройств с отравляющими веществами водоемов; скота и местности, когда сама собака является источником заразы, возможное распространение эпидемий.

Полагал бы целесообразным... организовать в 1935 г. школу Особого Назначения, доведя количество подготовленных людей до 500, а собак до 1000-1200... В целях предварительной охраны наших объектов оборонного значения от диверсионных собак теперь же дать директивные указания приграничным военным округам уничтожать собак в любом месте их появления, особенно в районе аэродромов, складов, железнодорожных линий и бензохранилищ...».

Чуть позже, в конце марта 1935 г. на Научно-исследовательском Автобронетанковом полигоне в Кубинке прошли испытания собак — истребителей танков и приспособлений для защиты последних от действий четвероногих мин. В принципе, собака могла уцелеть: для подрыва танка использовалось вышеописанное седло, но в реальности (собака, как правило, заползала с взрывчаткой под танк) шанс на спасение был близок к нулю.

Результатом экспериментов по использованию собак стал доклад начальника Центральной школы связи Н.Н.Черепенина о необходимости создания специальной школы, которая готовила бы собак диверсантов и собак — истребителей танков, а также их вожатых.

С середины 30-х годов в СССР были начаты опыты по борьбе с танками с помощью собак. Мины были разработаны Центральной школой военного собаководства и впервые применены в 1939 году на Халхин-Голе. Собаку приучали стремительно бросаться под танк, причем с короткого расстояния, чтобы она быстро оказалась в «мертвой» зоне пулеметов танка. Во вьюк собаки закладывали противотанковую мину с 2—4 килограммами взрывчатого вещества и специальным взрывателем. Уже в июле 1941 года на фронт был отправлен первый батальон истребителей танков с использованием собак-подрывников. За ним последовало еще несколько. Успешное применение собак-подрывников явилось полной неожиданностью для противника. Немецкое командование издало специальную инструкцию по борьбе с собаками — истребителями танков.

На Ленинградском фронте в батальоне специального назначения, которым командовал майор П.А. Заводчиков, приучили собак со взрывчаткой в специальной сумке пробираться по проходам в колючей проволоке, которые немцы оставляли для перебежчиков с нашей стороны. Попав в расположение противника, собаки забегали в бункера, бросались на двери дзотов, блиндажей и других убежищ, где они чуяли людей. При этом взрыватели, вставленные во вьюки с толом, которые собаки несли на спине, задев за стенку или дверь, срабатывали и взрывали мину. Необходимые для таких мин специальные взрыватели были сконструированы в Ленинградском физико-техническом институте АН СССР под руководством доктора физико-математических наук Н.М. Рейнова.

В дальнейшем, в связи с увеличением в войсках количества противотанковой артиллерии, потребность в использовании служебных собак для уничтожения танков уменьшилась, число подразделений истребителей танков сокращалось, а в октябре 1943 года они были ликвидированы. Вместо них стали создавать роты минно-розыскной службы с использованием собак.


На службе в Красной Армии

В заметке Марии Барыковой удалось почерпнуть ещё больше удивительных данных. Не знаю, разбирается ли Мария Барыкова в собаках, но в военном деле разбирается точно, понимая и признавая несомненное советское краснознамённое варварство, до которого не доходили даже в немецкой армии. Также из текста ясно: Мария чётко представляет себе что такое немецкий танк, как именно танк действует на передовой и что нужно делать, дабы танк остановить, в штаны не навалить и в живых остаться. Одновременно. Ну да ладно, не про Марию речь. Лучше "следите за руками":

Первую и единственную в России Центральную школу военного собаководства «Красная звезда» создал в 1931 году генерал-майор Медведев. Уже к началу 1941 года эта школа готовила собак по 11 видам служб. В Зимнюю войну собаки даже мчались в бесполезные атаки на линии Маннергейма, везя лыжников-бойцов! Причем, использовались тогда далеко не только овчарки, но гончаки, лайки и дворняжки.

Конечно, все эти умения пригодились в Отечественной войне. Собаки действительно спасли немало жизней, вывозили с поля боя, обнаруживали мины, тянули под пулями кабель, несли донесения, проскакивая через минные поля и простреливаемые пространства… Но ни одна армия, кроме нашей, не посылала собак на верную смерть: под танки на фронте и под поезда в тылу. Недаром даже фашисты с завистью констатировали, что «нигде военные собаки не применялись столь эффективно, как в России». Да и бороться с ними было трудно; расположенные высоко танковые пулеметы их не доставали. В немецкой армии до такого варварства все-таки не дошли, хотя количество собак в гитлеровской армии насчитывалось значительно больше. Только на охране концлагерей было задействовано около 200 тысяч овчарок!

«Живые гранаты» были приняты на вооружение Красной Армией еще в 1935 году, через 9 лет после решении Реввоенсовета о такой программе. В боевых условиях на них закрепляли взрывное устройство (около 12 килограммов тротила) и выпускали навстречу вражеской технике так, чтобы мина взорвалась под относительно тонким днищем. Достигалось это тоже весьма жестоким способом: собаку приучали есть под днищем танка, а в бой пускали крайне голодной. Часто собаки пугались танков, путали их с советскими, взрывая своих. К концу 1942 года применение собак-подрывников танков практически прекратили, хотя готовили их в Советском союзе аж до 1996 года! Диверсионные же собаки подрывали железнодорожные составы и мосты. Обычно их сбрасывали на парашютах, прикрепив на спину разъемный боевой вьюк, который они оставляли на железной дороге перед самым подходом поезда, и затем убегали. Для этого с боку вьюка, так чтобы собака могла дотянуться, крепилась деревянная палка, выдернув которую собака освобождалась от взрывчатки... Увы, триста немецких танков (63 только под Сталинградом) – не решающая для такой огромной войны цифра, а вот триста доверившихся и погубленных жизней, которым до сих пор нет даже памятника…

В общем, говоря, обломаю вам удовольствие от чтения этого воспламеняющего сознание коктейля и сообщу: памятник собакам-военнослужащим и инструкторам таких собак теперь есть. Стоит недалеко от моего дома. Собственно вопросов к памятнику возникло ровно три: товарищ младший сержант (один треугольник в петлице) награждён некой медалью. Медаль отдалённо похожа на медаль «За отвагу», но какая-то у медали колодка подозрительная. Или это вообще не то, об чём я подумал? За спиной у младшего сержанта легендарный ППШ. Длинноват, считаю. Ну и звезда на пряжке. Хотя такую пряжку видеть доводилось, люди знающие говорили, что у очень небольшого числа курсантов на начальном этапе войны такие всё же были. В любом случае — это всё мелочные придирки. А памятник хороший. Нужный и к месту.

А на сладкое вот вам что приготовил. Лично моё мнение — ад.


Про девичью команду

Елизавета Александровна Еранина (Самойлович) специально для журнала «Лев»

…Книжка, до дырок зачитанная в детстве в зауральском городе Кургане, и сейчас лежит передо мной на столе. Книжка «Девичья команда» семьдесят четвертого года издания. Наверное, мне было восемь, когда я прочла ее в первый раз. Теперь, через тридцать лет, предстояло встретиться с одной из ее героинь.

Мы беседовали долго. Говорили о Родине, подвигах, чести (так называлась военно-историческая серия книг для детей в «Воениздате"). Перебирали и переснимали цифровиком старые фото из двух альбомов. Елизавета Александровна Еранина, до замужества Самойлович, сержант той самой «девичьей команды» — 34 отдельного инженерного батальона миноразыскников и истребителей танков, была вначале немногословна. Сухо и по- военному сдержанно она начала свой рассказ. Я же назойливо требовала подробностей. Постепенно лед немногословия растаял и воспоминания украсились удивительными подробностями, придавшими рассказу трогательную достоверность. Словно это было вчера… Расстались мы очень тепло. Но прежде чем попрощаться с хозяевами, мы вместе с ними сели за накрытый стол. По предложению старшей хозяйки — сержанта Самойлович, подняли три тоста, по традиции, свято соблюдаемой военными собаководами: первый — за Победу! второй (не чокаясь) — за погибших. и третий — за наших рабочих, служебных собак!

Я была бойкой девчонкой. Спуску мальчишкам не давала. На родной Петроградской стороне, на Ропшинской улице прошло все мое детство. Мой папа был музыкантом, тапером. Очень любил собак. О чем может мечтать настоящая пионерка, любящая собак? Конечно, о немецкой овчарке. Немецкая овчарка — это предел мечтаний юного собаковода. Любимый старший брат подарил мне клубного щенка. Это было в 1936 году. Щенка я назвала Джульбарсом. Чепрачный немец, крупный, яркий он был удивительно талантливой и способной собакой. Нас, юных собаководов, в те годы в Ленинграде было много и к нам относились очень серьезно. Смотры, парады, всесоюзные съезды — нам с Джульбарсом везде удалось побывать, даже на страницах «Пионерской Правды». Наша ленинградская команда за несколько лет перед войной выиграла Всесоюзный смотр-соревнование. Вот, на фото, я — вторая справа. А первая — Риточка Меньшагина — наш командир отряда. Вот, мы дети еще — галстуки пионерские, знамена, барабаны. С Ритой бок о бок нас провела судьба по жизни. И провела, и хранила, но об этом потом. Дрессировали мы собак «повзрослому». Учителя были очень строгие. Растили собак для дела, не для забавы. Связная служба, следовая, «задержание», охрана…

В 1939 году тихо началась Финская война. Джульбарса мобилизовали. Но перед тем, как собаку призвали на фронт, мы переучивали его, готовили на заставу. Джулик должен был работать… молча, чтобы не выдать расположения наших. Пес мимикой, движением показывал, что обнаружил кого-то. Солдат, которому достался Джульбарс, писал мне домой благодарственные письма: «Чудо, что за собака! Спасибо тебе, Лиза, за Джульбарса». Знаю, что они имели несколько задержаний, правительственную награду, а потом… потом связь с ними прервалась и больше никогда ни о солдате, ни о собаке я ничего не слышала. Долго не верилось в худшее. И сейчас не хочется верить. За Джульбарса наш клуб премировал меня щенком, тоже овчаркой. Я его назвала Мигом. Миг был очень перспективной собакой, в племенном смысле — ценной. Мигуля, Мигуля! Мой самый верный, самый честный пес.

Грянул сорок первый. Мне — семнадцать. Сужалось кольцо блокады, исчезали из домов животные. Их съедали люди, обезумевшие от голода. За нами — мной и мамой ходили люди и умоляли: «Отдайте, продайте собаку. У нас дети умирают от голода!» Золотые горы предлагали, сервизы, шубы! Да и нам уже нечем было кормить Мига. Мига мы с мамой сдали в армию — отвезли в военный питомник, который располагался в Сосновке. Его начальником была Ольга Дмитриевна Кошкина — наша учительница, начальник Клуба и огромный авторитет в собаководстве. Это было осенью сорок первого. Потом — рыли окопы и противотанковые рвы, дежурили на крышах, гасили зажигалки и страшно, люто голодали.

Весной 42-го мне исполнилось 18. «Я иду на фронт добровольцем!» — заявила я старшим. — «Ты с ума сошла! Война — мужское дело!». Мама ругала, умоляла меня, а потом смирилась и благословила. «Иди и служи честно» — сказала она мне у дверей военкомата на улице Шамшина, на Петроградской стороне. Я только об одном просила военкома: «Хоть куда, лишь бы только были собаки!» И получила назначение в Сосновку! Считайте, рядом с домом. Хотя и фронт тоже был рядом с домом.

Первая, кого я увидела в части была Рита Меньшагина — моя самая близкая подруга по Клубу юного собаковода! «Лиза! Лиза! Твой Миг здесь! В вольере, пойдем, я отведу тебя к нему!» Это было такое счастье. Я рыдала, обняв собаку. А он скулил и вылизывал мне щеки. Командир части Петр Алексеевич Заводчиков, наш Батя незабвенный, приказал передать Мига мне. И что за чудо? В части стали собираться девчонки лет по 18-19. А командирами, старшинами были серьезные, взрослые мужики, фронтовики.

Мы — инструкторы-дрессировщики были младшим комсоставом — ефрейторами, сержантами. Учили девочек-ровесниц азам дрессировки. Нас самих командиры учили минному делу, учили очень сурово. Хотя, нет, не сурово — строго. Представляете, в разгар войны — сто девушек за забором?! Но Батя был не только строгим, он был отцом родным! На нас ни один солдатик не смел косо посмотреть, ни один офицер! Батя нас, как цыплят, под крылом караулил. С Заводчиковым никто бы и связываться не посмел.

Наша «девичья команда» — отдельный 34-й батальон, так и осталась девичьей командой. У нас в батальоне только одна девчонка в конце войны демобилизовалась по беременности. А остальные честь сберегли! Как вспомню — худющие, глазастые, блокадные девчонки. Все были такие изголодавшиеся! А пайка-то, хоть и побольше, чем на гражданке, но не очень-то и большая. Мы даже, стыдно говорить, у собак в первое время тайком конину вареную (дохлятину!) подворовывали. Плачешь, прощения у собаки просишь, а сама потихоньку отвернешься и съешь кусочек из миски. Потом, более-менее, отъелись. Обмундирование нам выдали мужское. Сапоги 41-43 размера, меньше не нашлось.

Один раз на занятиях по строевой мы сговорились и в шутку провернулись в сапогах на команду «Кругом!». Старшина кричит: «Самойлович! Бутыркина! Почему у вас ноги пятками вперед?» — «Сапоги велики, товарищ старшина!» — а сами стараемся не рассмеяться. Он только вздохнул, рукой на нас махнул и отправил наматывать на ноги по три пары портянок. В этих сапогах мы к вечеру уже не могли ноги волочить. Строевая служба, минное дело, дрессировка собак, стрельба, а все-таки мы оставались девчонками и втихаря то глазки подведем, то подрумянимся. Плюс выводки — собаку вычесать надо, амуницию держать в порядке, с этим было очень строго. Шлейки, поводки, ошейники, санитарные нарты, упряжь, портдепешники — все это считалось боевым снаряжением. Чтобы «поставить собаку» на минное поле, качественно, надежно поставить, нужен год работы, очень профессиональной и тонкой. Цена ошибки — погибшая собака, погибшие люди. А собаки-то разные. Кто стрельбы боится, кто небрежничает.

Переучивали, заставляли, исправляли. Выбирать не из кого особо было. В Ленинграде собаки рождались только в нашем питомнике. Собаки были не только редкостью, они были величайшей ценностью! Работали с ними терпеливо, на пищевом подкреплении — сушили ломтики конины, отдавали им свой сахар. Какие это были умнички! На прорыве блокады мы трудились с утра до ночи и с ночи до утра. Минные поля снимали, доставляли донесения, разматывали связь и раненых вывозили на упряжках. Овчарок запрягали по четыре. Дворняжек, лаечек — по пять-семь. Раненые, тяжелораненые целовали собак и плакали.

Мой Мигуля водил упряжку на передовую под огнем. Упряжка собак ползком подавала раненому нарты. Представьте только — сто-сто пятьдесят метров ползком. Туда и обратно — по рытвинам, по снегу, по земле. Один раз тяжелораненый, грузный мужчина кричит мне: «Стой, стой, сестра, стой!» Я думала надо перевязать. А он из последних сил говорит мне: «Сестричка, у меня колбаска в вещмешке и сахар, отдай собачкам. Сейчас, при мне отдай!» Моя упряжка вывезла на прорыве семьдесят два человека. И другие наши упряжки не меньше.

Самым страшным было разминирование. Мины, фугасы, минные ловушки. Ошибется собака, ошибешься сам — погибнешь. Собака обозначала заряд посадкой перед миной. Пока мина не обезврежена, собака не должна двигаться. Помню, Мигуля сел в воду под Петергофом, на болотах — в ледяную воду, в жижу. Я подняла из этой жижи тридцать четыре мины. Одну за другой — маленьких противопехотных, в деревянных коробочках. Подняла и обезвредила. Такие мины не могли искать приборами — корпус «не звенит». Они были самыми коварными. Несколько часов работы собака сидела не шелохнувшись, в каше из воды и снега…

Наши собачки ходили по битым кирпичам, по стеклу на руинах, резали лапы, мы резались об осколки. Но они работали! Восемь-десять часов. Лапки у собаки замерзнут, снимешь варежки, разотрешь ей лапы и вперед! На передовую — «инженерное имущество», снаряды, мины, ящики с патронами. Оттуда — тяжелораненых. Потом — на минные поля, на танки! Танки… У Заводчикова слезы стояли в глазах, когда собаки уходили под танки. Как-то он собрал нас, командиров, сержантов в землянке: «Мы теряем высококвалифицированных обученных собак. Сегодня пять ушло под танки, завтра еще пять уйдет. Год работы! Год работы! С кем будем разминировать?! Истребителей надо готовить отдельно, нельзя наших собак пускать под танки. Поеду с докладом!» Начштаба его понял. Батальон перестал готовить истребителей, мы искали мины.

К тому времени у нашей части уже была очень хорошая репутация, а у собак — репутация чудо-техники. И еще: раньше об этом не говорили — стали повторяться случаи, когда собака взрывала не немецкий, а наш танк. Собака ведь не различает — звезда или свастика на башне. А на полях сражений становилось все больше наших танков. Собака могла пойти на ближайший, по эту сторону окопа.

Помню случай. Послали на «взять» Рыжика, крупную хитрющую дворнягу. Приказ есть приказ. Рыжик обогнул танк и… испарился. С заряженным истребительным вьюком! Четыре килограмма тола! Немцев отбили, откинули далеко назад. В большой землянке мы все сидим, обедаем, ложками стучим. И вдруг вбегает Рыжик! Вьюк на боевом взводе, а Рыжик виляет хвостом, морда превеселая. Все враз похолодели: если пес заденет за что-либо палочкой, торчащей из вьюка, то это — все, конец. Заводчиков тихо-тихо скомандовал: «Не двигаться, прекратить прием пищи». Подманил собаку, ухватил за взрыватель одной рукой, за ошейник другой: «Ко мне, снимайте вьюк!» Аккуратно сняли, разрядили. Все было тихо-тихо, спокойно так, но у всех холодный пот тек по спине. Из этого Рыжика вышел отличный миноразыскной пес, но все-таки он погиб потом, подорвался. Слишком был суетливый, веселый. Хотя из дворняжек выходили отличные миноразыскные собаки, превосходные!

Породное поголовье убывало и его пополняли теми, кого подобрали, сменяли или купили у местных жителей. Выбывали и люди и собаки. Девчонки погибали и командиры тоже. Сапер ошибается один раз, говорят. Только на Карельском перешейке мы с Мигом подняли 3400 мин. А всего обозначили и обезвредили около сорока тысяч. Сорок тысяч раз смерть прошла мимо, только подумайте. Все ж таки я подорвалась. Раньше меня подорвалась Нина Бутыркина, взрывом противопехотной мины ей оторвало ногу. Мы так испугались. Нет, не смерти — испугались остаться без ног и пообещали друг другу дострелить того, кто подорвется. Для нас тогда, с нашим юношеским максимализмом это было понятно, хоть и глупо. Ведь подорвавшихся собак приходилось достреливать.

И вот я сама проворонила «противопехотку». Чья ошибка? Мига или моя? Или роковое стечение? Счастье, что я не наступила на мину полной ступней. Мне раздробило пятку, сожгло, опалило ноги и вся одежда на мне была сорвана и обуглена. Помню, что мужчины ко мне побежали: солдатики и наши командиры. Я только одно кричала: «Не подходите, я голая! Отвернитесь, не подходите!» Они подбежали, сорвали с себя форму и закутали меня в рубахи, в шинели. Очнулась я в лазарете, а надо мною — Валя (Валентин Васильевич Ермолинский — офицер, прим. ред.). Я ему с упреком: «Ведь обещали же, обещали — дострелить!». — А он мне — «А ноги-то, вот они! В сапогах». Сапоги еще не успели разрезать. Я заплакала, а Валя нагнулся и сказал: «Лизка, мы еще с тобою вальс после победы станцуем». Сколько же мы раз танцевали с ним после Победы! Собирались у нас, у Риты. Батя нас называл — девоньки. «Девоньки! С вас пироги-закуски, водку сам куплю». Так мы для него и остались — девоньки, девчонки.

Еще о Миге. Он же был не только рабочий, он был племенной кобель. Первая послеблокадная выставка! Для нас это был настоящий праздник. Собак в ринге очень мало: какая-то течная сучка мелькала, еще кто-то. Наши кобели то ли одурели от радости, то ли мы расслабились. Миг как-то по-дурацки задирал хвост, шею и в итоге получил «хорька».То есть «хорошо», что по сути очень и очень плохо. Не поверите, но я так огорчилась. Сейчас смешно вспоминать.

Потом разминировали Нарву, шли дальше. Что бы не говорили, но местные жители очень хорошо принимали и наших собак и нас. Ведь мы снимали мины, фугасы, ловушки с их полей, из их домов. Жители приносили собакам угощение, а нам водочки. Я водочку, грешна, брала, но меняла на конфеты. Помню, в Эстонии прямо перед нами (мной и Ритой Меньшагиной), авиаснаряд ударил в корову. Корову разорвало в двух шагах от нас. Какая первая мысль? «Ой! Сколько мяса собакам привалило!» Все бросились ошметки этого мяса разбирать, чтобы побаловать своих собак.

Сейчас в это трудно поверить, но так было. Из лазаретов рвались обратно, в часть, к своим. Мигуля остался в части — мне просто некуда было его забрать. Он долго еще работал на разминировании Ленинграда. После войны я передала его в очень хорошие руки. Себе я выбрала самую мирную профессию — стала парикмахером. У меня были ученики, было дело, которое я любила, которому учила. Каждую ночь мне снятся или собаки или чужие локоны. Я во сне делаю укладку, стрижку, или собаки одна за другой проходят перед глазами: на минное поле, в нартах. Всех помню, всех! Пора за стол, Победа скоро, доживу ли? Очень хочется отпраздновать.

Вместо послесловия

24 июня 1945 года на параде Победы на Красной площади прошли батальоны военных собаководов со своими питомцами. Целая колонна собак-миноискателей промаршировала вдоль трибун, вызывая восторг и рукоплескания руководителей СССР и многих иностранных гостей. Во главе колонны шел молодой генерал-майор Григорий Медведев при всех своих наградах. Медведев был единственным во всём мире генералом от собаководства.

И в послеблокадном Ленинграде тоже состоялся парад – выставка собак. Нет нужды говорить, в каких условиях жили ленинградцы во время 900-дневной блокады, сколько человеческих жизней унесли бомбежки и артобстрел города, сколько людей погибло от голода. И все-таки были люди, которые нашли в себе силы и мужество делить скудный блокадный паек со своими любимцами. Мы никогда не узнаем, сколько было таких людей. Наверняка не все они дожили до Победы. Известно лишь, что в параде участвовало шестнадцать человек – изможденных, обессиленных, буквально шатающихся от слабости, почти прозрачных. И рядом с ними шли такие же собаки. Среди них были и породистые, и беспородные. Но самое большое внимание привлекла дворняжка с искалеченными, буквально разрезанными на ленточки осколками мин ушами. Собака-миноискатель из блокадного Ленинграда. Неизвестно точно, сколько мин и снарядов обнаружила эта собака. Говорили – много, несколько сотен.




Целиком со всеми картинками

Для тонких ценителей темы — радиопередача для школьников за авторством «Радио России» от 21 декабря 2007. Рассказывают про собак-подрывников. К сожалению, начинают прямо с «ужасов сталинизма», а заканчивают почему-то японским зайцем. Будьте осторожны.




А ещё желающие смогут добыть на просторах интернета DVD. «История 470 Методико-Кинологического Центра ВС РФ (1924-2007) / 470 MKC». Полноценный фильм, выпущенный в 1978 году Министерством Обороны СССР. Интересующимся остро рекомендую.