Двадцать четвёртого февраля 1942 года в суровых условиях блокированного Ленинграда начинает свою жизнь наш дошкольный детский дом №38 Куйбышевского района.
У нас сто детей. Недавно, совсем недавно перед нами стояли печальные сгорбленные дети. Все как один жались к печке и, как птенчики, убирали свои головки в плечики и воротники, спустив рукава халатиков ниже кистей рук, с плачем отвоёвывая себе место у печки. Дети часами могли сидеть молча. Наш план работы первого дня оказался неудачным. Детей раздражала музыка, она им была не нужна. Детей раздражала и улыбка взрослых. Это ярко выразила Лерочка, семи лет. На вопрос воспитательницы, почему она такая скучная, Лерочка резко ответила: «А почему вы улыбаетесь?» Лерочка стояла у печи, прижавшись к ней животиком, грудью и лицом, крепко зажимая уши ручками. Она не хотела слышать музыки. Музыка нарушала мысли Лерочки. Мы убедились, что многого недодумали: весь наш настрой, музыка, новые игрушки — всё только усиливало тяжелые переживания детей.
Дети из ленинградского детского дома №38. Фотография из «Военного фотоальбома»
Резкий общий упадок был выражен не только во внешних проявлениях детей, это было выражено во всей их психофизической деятельности, всё их нервировало, всё затрудняло. Застегнуть халат не может — лицо морщит. Нужно передвинуть стул с места на место — и вдруг слёзы. Коля, взяв стул в руки, хочет его перенести, но ему мешает Витя, стоящий у стола. Коля двигает стул ему под ноги. Витя начинает плакать. Коля видит его слёзы, но они его не трогают, он и сам плачет. Ему трудно было и стул переставить, ему так же трудно и говорить.
Девочка Эмма сидит и горько плачет. Эмме пять лет. Причину ее слёз мы не можем выяснить, она просто молчит и на вопросы взрослых бурно реагирует — всё толкает от себя и мычит: «м-м-м»… А позже узнаем, что ей трудно зашнуровать ботинок, и она плачет, но не просит помощи. У детей младшей и средней группы все просьбы и требования выражаются в форме слёз, капризов, хныканья, как будто дети никогда не умели говорить.
Мы долго боролись с тем, чтобы дети без слёз шли мыться. Дети плакали, обманывали, ссорились и прятались от воспитателя, объясняя это тем, что вода холодная. Валя тоже плачет, объясняет это тем, что она чистая. Она сквозь слёзы говорит: «Меня мама не каждый день мыла, я совсем чистая». Шамиль из средней группы после сна садился за стол, и только вместе со стулом можно было его перенести к умывальнику. Исключительно бурную реакцию проявили дети, когда была организована первая баня в детдоме. Все малыши как один криком кричали, не желая купаться. Коля кричит: «Мылом не хочу мыться, не буду мыться!» Валя: «Мне холодно, не буду мыться!»
Дети очень долго не хотели снимать с себя рейтузы, валенки, платки и шапки, хотя в помещении было тепло. Дети украдкой ложились в постель в верхнем платье, в чулках, в рейтузах. Трудно было отучить детей от привычки спать, под одеялом, закрываясь с головой, в позе спящего котенка. Странная поза, излюбленная у детей, — лицо в подушку, и вся тяжесть туловища держится на согнутых коленях, попка кверху. «Так теплее», — говорят дети.
Больно было видеть детей за столом, как они ели. Суп они ели в два приёма: вначале бульон, а потом всё содержимое супа.
Кашу и кисель они намазывали на хлеб. Хлеб крошили на микроскопические кусочки и прятали их в спичечные коробки. Хлеб дети могли оставлять как самую лакомую пищу и есть его после третьего блюда и наслаждались тем, что кусочек хлеба ели часами, рассматривая этот кусочек, словно какую-нибудь диковину. Никакие убеждения, никакие обещания не влияли на детей до тех пор, пока они не окрепли.
Но были случаи, когда дети прятали хлеб и по другой причине. Лерочка обычно и своей нормы не поедает — оставляет на столе и часто отдаёт детям. И вдруг она спрятала кусок хлеба. Лерочка сама огорчена своим поступком, она обещает больше этого не делать. Она говорит: «Я хотела вспомнить мамочку, мы всегда очень поздно в постельке кушали хлеб. Мама нарочно поздно его выкупала, и я хотела сделать, как мамочка. Я люблю свою мамочку, я хочу о ней вспоминать».
Лорик пришёл к нам на второй день после смерти мамы. Ребенок физически не слабый, но его страдания, его печаль ярко выражены во всём его поведении. Лорик не отказывается ни от каких занятий, но нужно видеть, как трудно ему сосредоточиться, как ему не хочется думать по заданию, ведь он живёт своими мыслями, а задание педагога мешает ему думать о своей маме. Лорик никому не говорит о маленькой пудренице, которую он приспособил для медальона и носит на тесёмочке на шее. Одиннадцать дней Лорик прятал её, и вот в бане он не знал, как её уберечь, куда спрятать, он бережно держал эту вещь, смутился страшно, когда заметил, что я наблюдаю за ним. Я ничего ему не сказала, не спросила ни о чём. Сам Лорик раскрыл мне свою тайну. «У меня моя мама, я берегу её, — шёпотом сказал он мне. — Я сам это сделал, сам тесёмочку привязал». Он открыл крышку круглой пудреницы, посмотрел, крепко поцеловал и не успокаивался, пока сам не увидел место, где будет храниться эта пудреница, пока он вымоется в бане. После этого случая Лорик стал более откровенным. В этот же день он подробно всё рассказал и о смерти мамы, и о смерти тёти, и о том, почему не хотел никому показывать портрет. «Я хотел только один… только один… — и больше не нашёл слов сказать. — Этот портрет мне сама мама дала перед смертью», И у Лорика на глаза навёртываются слёзы.
Одиннадцать дней страданий, воспоминаний о маме не давали проявиться богатейшим его качествам: логичной речи, богатому разнообразному творчеству, исключительной способности в рисовании. Лорику стало легче после того, как он открыл свою тайну, он ожил, сам берёт материалы, быстро увлекается работой и увлекает товарищей.
Лёня, семи лет, отказывается снимать вязаный колпак, даже не колпак, а бесформенную шапку, которая сползает ниже ушей и уродует его. Мы долго не могли узнать причины, почему Лёне нравится эта шапка. Причина оказалась та же — Лёня хранил её как память об умершем брате. Леня говорит: «Я берегу её, это память мне от брата, и картинки тоже я берегу. Они у меня спрятаны, а когда мне скучно, я их вынимаю и смотрю».
Женя, шести лет, пришёл в детский дом и в этот же день показал всем портрет мамы и мелкие фотоснимки её же, но сказал: «Рассказывать не буду, пускай папа рассказывает». Женя скучает, ночью долго не засыпает, лежит с открытыми глазами молча. Ночью просит няню поднести свет, чтобы посмотреть на портрет мамы. На вопрос няни, почему он не спит, Женя отвечает: «Я думаю всё о маме. А вот Вова (его младший брат, трёх лет) спит, он, наверное, забыл про маму. Разрешите мне к Вовочке на кроватку лечь, тогда я засну, а так я до утра не засну. Я сам не хочу думать, а всё думаю да думаю».
Лера — девочка глубоких и устойчивых переживаний. Лишённая полноценной семьи (отец уже до войны имел другую семью и навещал Лерочку лишь изредка), она была страстно привязана к матери. Тридцатилетняя женщина, нежно любившая дочь, увлекавшаяся рисованием, пляской, рукоделием, сделалась для Леры идеалом всего прекрасного. Горе своей потери девочка переживает чрезвычайно тяжело и упорно. Она болезненно цепляется за всё, что хотя бы немногим напоминает ей мать и былую жизнь дома. Проникается симпатией к тем людям, которые случайно назовут её так, как называла мать. Может целый день рисовать: она занималась этим с мамой.
С ребятами Лера скрытна, замкнута, ко многим относится с пренебрежением, подмечая их недостатки и давая им прозвища: «Я презираю Лёню, он ест так противно, да и вообще мямля какая-то, просто петух бесхвостый». Или: «Этот Боря ходит, как крадётся, он по шкафам лазает, а говорит так, что ничего не поймёшь… крыса». С избранными взрослыми Лера любит поговорить и рассказать про свои переживания. Она сообразительна и наблюдательна. Её рассуждения и рассказы всегда последовательны и логичны. Её рисунки и аппликативные работы оригинальны по замыслу. В своих эмоциях Лера сильна и страстна. Она способна утром поколотить девочку, которая мешала ей спать ночью.
Но Лера честна и в своих поступках всегда сознаётся, причём их обосновывает — не в оправдание себе, а скорее желая сама выяснить причину. Она сильна и страстна не только в злом, но и в хорошем. Это милая девочка, с большими вдумчивыми, полными печали серыми глазами. Она дичилась нас первое время, пряталась в угол, опустив головку, что-то переживала про себя, но никому ничего не говорила. Но после того, как она поделилась своим горем в первый раз, ей стало легче. На Леру легко влиять лаской, разумной беседой.
Вот перед нами чудный мальчик, его имя Эрик. Дети и взрослые любят его за исключительную нежность, которую он проявляет ко всем. Но Эрик не любит никаких занятий. Он говорит: «Что-то не хочется» или «Я плохо себя чувствую». Молчаливый, он часто подходит к окну или выходит на балкон. Его взоры сейчас же устремляются на противоположный дом, откуда его привели и где он потерял маму. Однажды во время дневного сна Эрик, закрывшись с головой, тихо плачет. Воспитательница встревожена — не болен ли ребёнок, но Эрик объясняет: «Я вспомнил, как у нас мама умерла, мне жалко её, она ушла за хлебом рано утром и целый день до ночи не возвращалась, а дома было холодно. Мы лежали в кроватке вместе с братом, мы всё слушали — не идёт ли мама. Как только хлопнет дверь, так и думаем, что это наша мамочка идёт. Стало темно, а мама наша всё не шла, а когда она вошла, то упала на пол. Я побежал через дом и там достал воды, и дал маме воды, а она не пьёт. Я её на кровать притащил, она очень тяжёлая, а потом соседки сказали, что она умерла. Я так испугался, но я не плакал, а сейчас не могу, мне её очень жаль».
* * *
Иногда писателю или журналисту не надо ничего придумывать. Достаточно просто опубликовать попавший к ним в руки документ — в иных документах живут эмоции, которые трудно выдумать.
Александр Фадеев включил в свой документальный очерк «Дети», написанный для Совинформбюро в 1942 году, фрагменты отчёта заведующей дошкольным детским домом №38 города Ленинграда, которые я и воспроизвожу. Впоследствии этот детдом был эвакуирован.
Кое-кто из этих детей, наверное, ещё жив.
И уж наверняка живы их дети и внуки.
Интересно, что они думают про
главного героя питерского отеля «Маршал».
Новости
VIP
