Владимир Мединский на линии

Единство отечественной истории, ее нравственный стержень — важнейшая составляющая культурной политики. Об этом говорит историк, политик и писатель Владимир МЕДИНСКИЙ в интервью Андрею Сорокину.

- В одной из своих предвыборных статей Путин легализовал такие понятия, как «общие культурные коды», «единство истории», «культурная политика». Впрочем, вы в своих работах и без всякого Путина этими понятиями руководствовались. У этих понятий в целом какое прикладное значение?

— Собственно, государство может стоять либо на насилии, либо на добровольном объединении общества вокруг системы общепринятых и общепонятных абстрактных ценностей. Понятно, что мы говорим не в категориях «или — или», а в категориях сочетания этих принципов с теми или иными приоритетами. В мирное время это, может быть, проявляется не так ярко, но в моменты кризисов, войн имеет решающее значение. Сила режима определяется не количеством штыков, готовых убивать за деньги, а количеством людей, готовых умереть за этот режим бесплатно. А готовность умереть за абстрактную идею — что, кстати, является главным отличием человека от животного — определяется только идеологией. Как формируется идеология? Она стоит на многих китах, главный из которых — культурный код, а в его рамках — исторический код.

Можно сказать, что исторический код — это часть культурного кода. Культура — это просто более широкое понятие, можно назвать это цивилизационными ценностями.

Как, по-вашему, должна строиться история в связи с идеологией? Не заузит ли идеология исторический спектр?

— История — самая политизированная из гуманитарных наук. История — политика, опрокинутая в прошлое, как говорил академик Покровский, основоположник большевистской историографии. Она объективно политизирована.

Конечно, государство может ей просто не заниматься — тогда историей будет заниматься кто угодно под любым углом. А у школьника будет в голове либо вакуум, либо мусор. Потому что когда тебе в одно ухо говорят, что Александр Невский — герой, а в другое — что он коллаборационист, то, учась в 6-м классе, очень трудно сделать сознательный вывод.

Так что лучше уж государство политизирует историю, чем кто попало или чужое государство. Нельзя это пускать на самотек. Понимаете, ведь русскому языку тоже можно не учить — как-нибудь, мол, на улице научатся. Или литература. Вот мы учим сейчас в школе Толстого, Пушкина, Шолохова, но не учим Баркова, Веничку Ерофеева, Лимонова… Это цензура? В какой-то степени да: признано, что вот этих писателей школьникам знать полезно, а остальных — как повезет. Это и есть программа.

Я считаю, что и с историей подход должен быть такой. Должна быть программа — пантеон героев, реперные точки, аксиомы, которые вы должны знать. Причем знать не по датам — в чем порочность принципа ЕГЭ, который сводится к заучиванию цифр, дат, фамилий, — а знать и понимать логику событий, их закономерности, нравственные основы. Ведь не страшно путаться в точной дате Ледового побоища, но важно понимать, чем оно важно для нашей истории, для нашего народа, в чем был исторический выбор Александра Невского. И в таких вещах ЕГЭ не обойдешься.

Что такое в вашем понимании «единство отечественной истории»?

— У нас принято «искать историческую правду» только в чем-то одном, частном: то это времена Алексея Михайловича Тишайшего, то правда — это Петр Первый, то правда — это большевики, либо правда — это белогвардейцы. Я склонен говорить, что это все — правда в какой-то степени. Где-то мы ошибались, где-то заблуждались, где-то пошли не по тому пути… Но надо перестать оценивать историю по идеологемам — надо оценивать историю по нравственному критерию, по нравственному служению.

Мы не знаем, почему Михаил Фрунзе, служа красным, проявлял большую порядочность, больший гуманизм, чем многие другие красные командиры. Ну вот решил он почему-то, что служить красным — благое дело, и в своих действиях при этом руководствовался привычными нравственными ценностями. А из таких действий история и складывается. Точно так же мы можем найти в тот же период огромное количество извергов-белогвардейцев, равно как и огромное количество белогвардейцев с высокими нравственными принципами.

Поэтому надо все-таки людей различать не по идеологическому, временному, преходящему принципу, не по погонам, а по тому нравственному стержню, который ими двигал. И вот если мы с точки зрения нравственного стержня будем свою историю оценивать, тогда она будет для нас единой, а не рваной. Да, будут какие-то пограничные ситуации, но это будет единая Россия.

То есть именно нравственный стержень? А, допустим, такой стержень, как интерес государства Российского?

— Это производная от нравственного. Возьмем историю Отечественной войны 1812 года — она уже далеко, поэтому проще уйти от преходящих идеологем. Каков был интерес правящей, скажем так, элиты государства? Побить Наполеона, не отдать власть и собственность. Интерес духовенства и подавляющего числа верующих — сохранить православие, потому что армия Наполеона шла как армия безбожников. Ну и известен лозунг Французской революции: повесить последнего короля на кишке последнего попа. Вот с чем они шли к нам. И вот в этом отношении нравственные цели — защита своего уклада, Родины, веры — совпали у народа и элиты, и получилась синергия, получилась Отечественная война.

Есть примеры, когда эти вещи идут в разные стороны. Казалось бы, есть государственный интерес проложить железнодорожную ветку от Транссиба до Порт-Артура через Маньчжурию, через китайскую территорию.

И дешевле, и эффективнее, и торговать так удобнее — очевидный государственный интерес и интерес крупного капитала. Но никто не удосужился объяснить народу, зачем это нужно, чего русскому мужику там делать, под Порт-Артуром, и насколько нравственна эта война с Японией. Японец что — под Рязанью стоит и вере православной угрожает? Нет вроде. Ага, мы тут, оказывается, государственный интерес на чужой земле защищаем. А на поверку даже не государственный, а интерес концессионеров околопридворных.

Так вот и государственный интерес был логичный и правильный, и политика Николая Второго в движении на Восток была совершенно разумной и отвечала государственным интересам. Но эта политика и порожденная ей война не отвечали интересам народа, не имели нравственного стержня, и войну эту мы с треском проиграли даже не столько в военном, сколько в нравственном смысле. Военный неуспех сейчас вообще ставится под сомнение, и в любом случае он был незначителен на фоне нравственного неуспеха. Когда полураспущенная армия перла в эшелонах обратно на Запад и солдаты, мобилизованные крестьяне, демонстративно не подчинялись офицерам и могли даже об офицерский орденок цигарку затушить на глазах у всех — вот когда Февраль начинался, вот откуда пресловутый «приказ №1» Временного правительства взялся. Это было гораздо страшнее, чем усеянные трупами сопки Маньчжурии и заросли кустарника в окрестностях Мукдена. Это было предвестие апокалипсиса Российской империи.

Та картинка русской истории, которую вы продвигаете, перпендикулярна «устоявшемуся и общеизвестному», то есть тем самым расхожим мифам, разоблачению которых вы посвящаете свои книги. По сути, сейчас у наших сограждан мозги набекрень с точки зрения понимания собственной истории. Почему? В чем проблема: плохое образование, недоверие официальным версиям истории — тем более что в них и запутаться недолго — и, наоборот, безоглядное доверие всему альтернативному или пресловутое «преклонение перед Западом» как черта русской интеллигенции, а то и вообще русского менталитета?

— Нет у меня ответа на ваш вопрос. Всего по чуть-чуть, и все оказывает свое воздействие. Пару месяцев назад, когда только-только вышла книжка «Стена», я задал вопрос третьекурсникам МГИМО — ну казалось бы, не самая гуманитарно необразованная аудитория: как звали трех мушкетеров, ну хотя бы «партийные» клички? Все, естественно, в курсе. Хорошо. А как звали кардинала? А следующего за ним кардинала? А герцога, который первый министр при королеве Англии? А королеву Франции? А короля? Оказалось, более или менее знают, только в номере Людовика путаются. Ладно, простительно. А теперь следующий вопрос: назовите имя и фамилию одного российского исторического деятеля — военного, церковного, государственного — той же эпохи. Сколько правильных ответов? Правильно — ноль. Даже не то что правильных — вообще ноль понимания, о каком времени хотя бы идет речь. У нас же в школах до сих пор история России и остального мира идут параллельными потоками, которые не пересекаются. Хорошо, даю подсказку: Ми-нин… Ах, да, конечно, тогда еще и Пожарский. Хорошо — еще одну фамилию? Все. Больше ничего. Какой там Филарет, Гермоген, Шуйский, Лжедмитрий, Скопин…

Это к качеству образования. А на таком качестве образования цветут буйным цветом и воспроизводятся чудовищные фантомы. Я недавно в твиттере выложил забавы ради реальные цифры потерь участников Второй мировой войны — так там изумление. Да не может быть! А как же «семь к одному»? А как же «трупами завалили»? А были и возмущенные: да что вы, мол, тут агитпроп разводите! Мы же знаем, что трупами завалили, у Солженицына так написано, а вот у Бориса Соколова написано, что мы вообще 40 миллионов положили, а еще один самодеятельный историк подсчитал, что якобы большинство мирных граждан погибло не в нацистской оккупации, не в концлагерях и Хатынях, а на нашей территории, потому что советские власти их сами голодом заморили.

Я даже не хочу в этой ахинее разбираться, не хочу уточнять, откуда что взялось, — я хочу эту ахинею сжечь. Даже не потому, что это антинаучно, а потому, что эта ложь обрушивает фундамент, на котором стоит наше государство: обрушивает нашу уверенность в том, что предки жили и погибали не зря. Есть вещи, которые нельзя ставить под сомнение — просто в целях самосохранения. Тем более что эти вещи — просто правда.

Хорошо. Имеем факт: мозги набекрень, а нам нужно их еще раз набекрень поставить — в другую сторону. Как вы себе это практически представляете?

— Технически — государственная политика в области культуры и истории. Я считаю, что министерство культуры должно быть одним из главных в России. Потому что соотношение культуры и экономики — это соотношение такое: что первично, материя или сознание? Мы должны понимать, что они равнопервичны. И когда мы ставим культуру на 25-е место, когда мы сводим нашу культурную политику к проведению «дней Франции в Италии», чем у нас любит наша культурная элита успешно и эффективно побаловаться, это все, финиш. У нас же сейчас Год российской истории, вы не забыли? Вот год провозглашен, и ничего не происходит.

У нас же историческая политика в государстве отсутствует как данность. И культурной политики нет — есть некие акции в области культуры, а политики нет. А историческая политика — слов таких не понимают. Не понимают, что история есть мощнейший фундамент национального самосознания, мощнейший источник патриотизма. Вот как у нас была историческая политика при Сталине, так потом про нее и забыли. Можно как угодно оценивать историческую политику Сталина, но она была. Человек знал в этом толк. А мы к этому относимся просто никак.

У нас в итоге вместо исторической политики одна госкомиссия по поводу 200-летия Отечественной войны — что-то там она делает. И, по-моему, все уходит на ремонт Бородинской панорамы и Триумфальной арки. А что ее ремонтировать? 44 года всего простояла на новом месте после воссоздания — достаточно было просто помыть. Другая комиссия — 400-летие преодоления Смуты, вообще не знаю, чем она занимается. Третья комиссия будет, очевидно, к 400-летию дома Романовых, и тоже не понимаю, что она будет делать, как и зачем. Еще есть 150-летие Столыпина — его кое-как отметили, да и то в первую очередь за счет энтузиазма Михалкова. Так у нас на каждую дату не наберется Михалковых с его таранными способностями. Вот Сталинградской битве — 70 лет. Кто о ней вспоминает? Ну хотя бы Бондарчук в формате 3D…

Ну и как венец всему — в связи с Годом российской истории закрыли комиссию по противодействию фальсификации истории. Не могу сказать, что она как-то сильно себя проявила, но это была чуть ли не единственная инстанция, которая хоть как-то занималась идеологией в государстве в рамках своего участка. У нее было неудачное название, и в условиях отсутствия аппарата, без копейки денег она мало что могла сделать. Но хотя бы как-то она задавала вектор в обсуждении тех или иных тем. Сейчас нет и этого. Пакт Молотова — Риббентропа: была целая хорошо организованная кампания на Западе, призванная узаконить принцип равной виновности нацистской Германии и СССР, абсолютно политическая акция, и вот здесь комиссия поработала. И фильмы были, и книги, я сам ездил с лекциями по странам СНГ, у меня книжка вышла «Война» как результат всей этой работы. Второй вектор — Нюрнбергский трибунал: не так широко, но многое было сделано, по крайней мере, в академических кругах.

Сейчас все это затухнет, и будем вместо государственной политики в области истории Триумфальную арку ремонтировать.

А что, на ваш взгляд, можно было бы сделать?

— На месте гостиницы «Россия» в Зарядье, насколько я знаю, планируется разбить парк. Там было бы логично открыть памятник Гермогену, о котором сейчас говорят. Но почему бы на этом месте вообще не сделать уникальный исторический парк? Эта площадка ведь одним краем упирается в уникальный, чудом сохранившийся историко-архитектурный памятник — палаты Романовых.

Но такой тематический парк в самом центре можно было бы посвятить не только династии Романовых, а вообще истории России. Открыть там памятники историческим личностям разных эпох, проводить там выставки под открытым небом, показывать отрывки из фильмов, давать спектакли, проводить мероприятия исторических клубов. Чтобы это было не просто, стандартно говоря, «любимое место отдыха москвичей», куда можно прийти и ненапряжно выпить пару баночек пива, а чтобы это было такое место отдыха москвичей, где они сами и их дети могли бы каждый раз узнать что-то новое об истории России, посмотреть ее, прикоснуться к ней. Я даже не знаю, есть где-нибудь еще такой тематический парк, но почему бы нам не перенять чей-то опыт, если есть, или не быть первыми, если нет? Такая идея очень уместна, я считаю, в Год истории, раз уж мы его провозгласили.

Вот, к примеру, представим себе: открытие прямо сейчас в Москве памятника Сталину и премьера фильма про Берию — про настоящего Берию, про «прораба империи», — это какой эффект будет иметь? Восстановление справедливости, шаг к единству истории, провокация раскола в обществе?

— Я не считаю, что любая позитивизация тех или иных исторических деятелей может вести к расколу. Даже если до этого приучили думать об этих деятелях плохое, а мы найдем хорошее и вытащим это на первый план, хуже не будет. Гораздо хуже, когда в человеке, который уже икона, начинают искать червоточинку. Вот вы порезались. Есть два подхода. Первый — мазнуть йодом, прилепить пластырь и забыть навсегда. Второй подход — взять ржавый гвоздик, начать себе порез расковыривать и приговаривать: «Как же это меня угораздило! Какой же я неаккуратный! Какой я идиот! Какая я скотина! Вот никто не порезался — один я порезался, потому что неполноценный». Вот так и доковыряешься до ампутации.

Наше общепринятое отношение к собственному прошлому, к собственным героям — ровно по второму сценарию. Да заканчивайте вы в прошлом ковыряться — оно уже прожито. В нем не ковыряться надо — им гордиться надо. И не обходить стыдливым молчанием очевидные успехи и заслуги.

Я уже упоминал историю с пактом Молотова — Риббентропа. Я тогда по телевизору отстаивал перпендикулярное общепринятому мнение — ну вы знаете, принято считать, что это очередное кровавое преступление кровавого сталинизма. На самом деле, понятно — наоборот: это очень своевременное решение, благодаря которому мы обскакали всех на полкорпуса на вираже. Сурков тогда смеялся: мол, Мединский так защищает пакт, будто сам его подписывал. Так вот как раз так оно и есть: именно мы, наша страна, его и подписывали. Это наша страна и наша история.

Нет ли противоречия между единством истории и противоречивостью, неоднозначностью тех или иных событий и их оценок? Демократично ли это — вести дискуссии в академических кругах, а для широкого пользования предоставлять какую-то отобранную версию или трактовку?

— Никакой тут нет недемократичности.

Во-первых, есть вопрос образования. На уровне образования обязательно должны предлагаться канонические версии — максимально взвешенные, максимально выверенные, максимально бесспорные. Не все выпускники общеобразовательной школы станут профессиональными историками и будут рыться в деталях. Но они должны иметь базовый набор знаний, который является самоценностью, тем самым нравственным стержнем. То же самое — русский язык, литература. Не все будут писать стихи и даже не все будут в дальнейшем читать что-то, кроме Донцовой и Марининой. Но все должны знать Пушкина и Гоголя. Это канон, который дается обязательно. Этот гуманитарный канон и закладывает обязательную систему ценностей, на которых и базируется культурный код.

И вот, во-вторых, когда из таких качественных людей путем отбора формируется научное сообщество — в нашем случае историческое, — то пускай внутри него и идут споры, ищутся новые факты. И если в результате этих споров будут убедительно установлены факты, которые противоречат канону, — да, тогда мы подправим канон.

Вот сейчас мы знаем, что за весь период сталинских репрессий с 1921 по 1953 год было вынесено около 800 тысяч смертных приговоров. Предположим, будет научно установлено, что их было больше — только научно, по документам, а не так, что «я прочитал Солженицына и пришел к выводу, что никак не меньше ста миллионов», — тогда мы в каноне к этой цифре добавим новую, доказанную, понимание масштаба трагедии у нас от этого не изменится. Но не надо на этой трагедии спекулировать и бесконечно самоистязаться.

Мифы и контрмифы. Так или иначе, отражение истории в произведениях искусства — это вопрос трактовок и даже домыслов. Есть же разница между мифом о 28 героях-панфиловцах и художественным вымыслом о штурме некой «цитадели» гражданскими лицами с черенками от лопат? Какой вы здесь предложите критерий — как отличить «полезный» миф от «вредительского»?

— Я думаю, по тому же нравственному стержню, о котором мы с вами уже говорили.

Во-первых, домысел или миф не должны противоречить большой исторической правде, логике событий. Во-вторых, они не должны противоречить базовым цивилизационным ценностям, включающим в себя и гордость за свою историю, за свою страну. С этой точки зрения какая разница — было героев-панфиловцев 28, 50 или 130? Хотя, кстати, есть данные, что тот плакатный образ, запущенный в советскую пропаганду в 1941 году, имел вполне реальные основания. Но, как бы то ни было, независимо от цифры образ 28 героев-панфиловцев более чем правдиво, объективно и исторично отражает героизм наших воинов в битве за Москву. Что касается «черенков от лопат», вы знаете по этому поводу позицию Михалкова: снимал не документальное кино, а «военную сказку-притчу». Здесь работают законы другого жанра.

Но меня с этой точки зрения еще больше разочаровал недавний фильм «Шпион». Там тоже объясняют, что снимали «сказку». Обидно, ведь и актеры замечательные, и отработали хорошо, и режиссерские и технические решения, на мой вкус, интересные. Но все впечатление портит ложный «историзм», когда в угоду «сказочному сюжету» искажаются реальные события, их логика, тем более такое трагическое и определяющее для нашего культурного кода событие, как Великая Отечественная война.

Хочу обратиться к деятелям искусств. Если вы делаете «сказку», то не привязывайте ее к реальным, но искаженным вами историческим личностям, замените их такими же вымышленными персонажами, хотя бы как у Абуладзе в «Покаянии» или у Захарова в «Убить дракона». Поверьте, ваши аллегории выглядят гораздо более органично, когда в них задействованы орки и гоблины, эльфы и гномики или уж совсем канонические Чеширский кот и Мартовский заяц. Во всяком случае, это более естественно, чем когда на сюжет в стиле фэнтези наложены конкретные исторические персонажи, и вписан этот сюжет в знакомый исторический контекст.

Как вам представляется практическая реализация культурной политики? Какие эффективные политические инструменты вы видите между цензурой сусловского образца и безынициативностью государства?

— Цензура — ни в коем случае. Это омертвляет культуру. В конце концов, мы это уже пробовали, и плохо закончилось. Государство должно сформировать идеологию, элиты должны сформировать идеологию. И дальше в рамках этой идеологии оказывать системную поддержку. Для этого нужно сформулировать свои стратегические цели, а наше государство не хочет или просто боится свои стратегические цели формулировать.

Цель должна быть понятна: допустим, восстановление единого союзного пространства хотя бы на базе экономического союза с максимальной политической интеграцией РФ, Украины, Белоруссии и Казахстана. Вот понятная цель хотя бы, допустим, на ближайшие десять лет. Дальше просто. Все, что идет в рамках этого, — единая история, общие учебники, строительство домов дружбы, — все во благо. И так каждый день, тысячу раз по тысяче разных важнейших системообразующих вопросов.

Иначе тогда… зачем? Зачем жить? От чемпионата до чемпионата Европы по футболу? Это не масштаб России. Чтобы всенародно мечтать о втором месте на ЧЕ после четвертого, такая огромная, сложная, многомерная страна не нужна. Тогда лучше разделиться и существовать в своих бельгиях. Иначе будет несоответствие формы и содержания. Страна такой формы, как Россия, должна иметь соответствующее содержание.

***
«Стена», на которой сшивается русская история

В начале 2012 года Владимир Мединский дебютировал в жанре художественного литературного произведения — вышел его роман «Стена» об обороне Смоленска во время первой русской Смуты. По сути, Мединский-писатель просто исполнил пожелания Мединскогопублициста: упаковал в литературный сюжет свои представления о позитивной мифологизации русской истории.

Роман характеризуется словом «нормальность»: нормальность сюжета, нормальность героев, нормальность эмоций, которые требуются от читателя. На нас идет враг, мы всем народом с ним сражаемся за родную землю — это нормально. Воины на крепостной стене — бесспорные герои, их верные женщины — бесспорные героини, их враги — бесспорно несимпатичные персонажи, а предатели — вообще отбросы. Это тоже нормально. Читатель переживает за наших, которые бьются с чужими, — это совсем уж нормально.

В книге нетрудно найти идеологемы, прямолинейно перенесенные из «Мифов», — о русских национальных нравах и ценностях, да еще в сравнении с нравами и ценностями европейскими; об очевидной вредоносности безалаберного и некритичного смешения одного и другого, а также о смертельной опасности подмены первых вторыми (обратите внимание на типажи смоленских «олигархов»).

Отдельное огромное спасибо за уважительно выписанный и без всяких полутонов и оговорок положительный образ Лаврентия. Да, того самого — он у нас в истории один такой. С этим образом Мединский вообще стал первопроходцем. Наконец-то уже.

Конечно, даже при всей масштабности своей фигуры Лаврентий Берия не служил особистом-сокольничим при воеводе Шеине и не участвовал в обороне Смоленска в начале XVII века. Как не участвовали в ней гренадеры Кутузова, красноармейцы Буденного и Рокоссовского. И песню «…нерушимой стеной, обороной стальной разгромим, уничтожим врага» смоленские стрельцы не слыхали. И не шли на Русь в войске короля Сигизмунда III Вазы танки Гудериана и юнкерсы Геринга (а, к слову, единственный Фриц в романе и вовсе положительный герой).

А это, не побоюсь этого слова, такой авторский художественный прием: вот так, без изысков, влобовую Мединский навязывает картину единого и непрерывного характера русской истории, ее вечных ценностей и закономерностей. Он же политик, напоминаю, а осознание нашим обществом такой простой и очевидной истины — это есть насущная и безотлагательная политическая потребность. Грубо и безыскусно? Может быть. Но после многих десятилетий, когда русскую историю изящ но, креативно и искусно дробили, переламывая кости и разрывая живые ткани, я очень рад, что кто-то взялся вот такими грубыми и очевидными стежками сшивать ее обратно на смоленской «Стене».

http://oper.ru/visitors/rules.php

Цитируемый текст надо помечать знаком "> " в начале строки.

http://oper.ru/visitors/rules.php

Цитируемый текст надо помечать знаком "> " в начале строки.

Злоупотреблять выделением не нужно.