Д.Ю. Я вас категорически приветствую. Павел Юрьевич, добрый день.
Павел Перец. Добрый день, Дмитрий Юрьевич.
Д.Ю. Как Париж?
Павел Перец. Париж в этот раз порадовал, не так ужасно, как было в феврале. Люди, самое главное. Все зависит от людей. В этот раз хорошо. Я собрал группу на январь, буду на конец марта собирать. Кому интересно, присоединяйтесь. Народ много интересных историй рассказал. Я думаю, что в следующий раз будет не менее прекрасно. Зашли в церковь Троицы на реке Сене... Я рассказывал у себя на канале. Построили церковь Троицы. И не просто церковь. Это целый комплекс. Культурный, просветительский, духовный. Это мост Альма, буквально центр Парижа, там рядом была метеорологическая служба, ее снесли, выставили участок на торги. Саудовская Аравия не смогла, Канада не смогла, а наши смогли. И хотели построить там такой комплекс вообще... Там такой храм, он под таким покровом... На самом деле очень красиво было, но что-то там все возмутились, экспансия русская. Пришлось переработать проект. Там теперь... “Юкос” пытался отжать эту территорию. Французский парламент специально принял поправку, которая защищает иностранные активы. Помимо церкви там культурный центр. Мы туда ходили на выставку, посвященную Гражданской войне, мне очень понравилось. Теперь есть в центре Парижа... Ирония в том, что он находится рядом с площадью Альма, а это одно из самых позорных сражений Крымской войны. Соседство историческое довольно забавное.
Но сегодня мы говорим не про Париж. Прежде, чем мы начнем говорить про восстание в Москве, его подавление, убийство генерала Мина Зинаидой Коноплянниковой, мне бы хотелось рассказать, что такой был 1905 год. Я много чего на эту тему почитал, посмотрел. Как мне кажется, везде есть небольшой пробел. Не пытаются показать ситуацию глазами простых и непростых людей. А мне бы хотелось... Как воспринимался процесс людьми. Здесь очень важно отношение интеллигенции и власти. У нас будет выпуск “Интеллигенция и терроризм”, но здесь мы начнем потихонечку к этому подходить. Я начну с одной цитаты, которая была произнесена в 1905 году: “Нет, с этой гнилью нужно кончать. Только революция может спасти Россию. Гнилое правительство, которое довело страну до такого позора, должно быть свергнуто, и иначе, как революцией, ничего сделать нельзя”.
Д.Ю. Чисто Навальный.
Павел Перец. Это Иван Павлов, Нобелевский лауреат, физиолог. Который не очень-то и советскую власть принял. Эта фраза произнесена не эсером, она произнесена всемирно признанным ученым. У меня есть такая серия книг, она называется ”Выдающиеся деятели науки и культуры в Петербурге, Петрограде, Ленинграде”. Вот это Павлов. Какое воздействие на него это оказало.
Д.Ю. Как это у него там было, я дословно не помню: ”Если то, что большевики делают с Россией, это эксперимент, то я бы для этого пожалел лягушку”. Характерно, что никто его не повесил. Ходил в церковь на Площади Восстания.
Павел Перец. Из песни слов не выкинешь, он большевиков также не принял, но, тем не менее, остался. И они пытались создавать ему все условия для его деятельности. Некий Лев Толстой.
Д.Ю. Он в каком году помер, извините меня за серость?
Павел Перец. По-моему...
Д.Ю. То есть, 1905 год пережил, а до 1917 не дожил.
Павел Перец. Хороший вопрос. Записали за ним: ”А Павел был лучше, чем все они. И Александр I, и Николай I. Как вступил на престол, издал указ, чтобы крестьяне не работали барщину”. И дальше он продолжает про Николая II: ”Я знаю, что это самый обыкновенный, стоящий ниже среднего уровня, суеверный, непросвещенный человек, малоумный гусарский офицер”. Тут я вынужден вступиться за Николая II. Он не был совсем малоумным и непросвещенным.
Д.Ю. 20 ноября 1910 года. В День Чекиста умер.
Павел Перец. Будем знать. Приезжает к Толстому в Ясную Поляну Майкл Дэвид, ирландский журналист и спрашивает Толстого, верит ли он, что царь был огорчен событиями 9 января. ”Нет, не верю. Потому, что он лгун”, - отвечает Толстой. Журналист попросил разрешения опубликовать его мнение, Толстой сначала разрешил, но потом сказал: ”Лучше нет. Сам в статье напишу, но от иностранца”. И дальше расстрел 9 января 1905 года: ”Особенно жестокое, глупое, лживое царское правительство обречено”. Это его слова. Дальше. Единомышленник Толстого Абрикосов вспоминает слова Толстого о том, что поскольку первый способ борьбы против правительства, убеждение, не дал никакого результата, остается только второй – бомба. Это заявляет Толстой, который ”непротивление...”. Как вам такое? Забегая вперед, у нас будет рассказ про убийство фон дер Лауница, Петербургского градоначальника. Должны были его убить и параллельно еще Столыпина застрелить на открытии одного медицинского учреждения. Когда Толстому стали рассказывать о покушении на Петербургского градоначальника, он с досадой перебил: ”И, наверное, опять промахнулся”. Но террорист не промахнулся.
Анатолий Федорович Кони, неоднократно упоминавшийся, что он писал в то время. ”Бывают целые дни, когда я чувствую себя совершенно одиноким нравственно. Нравственное одичание и какое-то своеобразное ожирение души чувствуется во всем. Когда я вижу вокруг себя лица, которые видел после чтения письма Хлестакова к Тряпичкину городничий, когда я слушаю речи, напоенные человеконенавистничеством, когда созерцаю удивительные в зоологическом отношении спины совсем без позвонков, несущие на себе головы недавних ученых, сенаторов, вчерашних либералов и даже красных, я закрываю глаза и переношусь к вам”. Это он пишет Чичерину. По поводу того, как пошли контрреформы в эпоху Николая II: “Ведь это все равно, что присутствовать при изнасиловании женщины, которая была вашей первой любовью, без всякой реальной возможности ей помочь”. Он помнил, как начинались эти реформы, названные “великими“. Ну, и такие слова умудренного жизнью человека. “Со страхом гляжу в будущее, сулимое новым годом, - пишет он 30 декабря 1903 года, - куда ни оглянешься, везде замечаешь роковую убыль не только нравственного чувства, но и простой логики. Повсюду видишь признаки глубокого разложения. Литературное, общественное и уличное хулиганство победоносно поднимает голову. Подчас русская жизнь представляется замкнутой в какой-то вагон, где курят, шумят, орут пьяные песни, явно и тайно грабят друг друга. Между тем вагон сошел уже с рельс и мчится по, так называемому, мертвому пути“.
Ну, и последнее из Кони. Это уже 1904 год: “С тех пор как я в Петербурге, дня не проходит, чтобы душа не возмущалась, не горела от негодования. Рассказы приехавших с Дальнего Востока просто ужасны. По иронии судьбы одно интендантство, прославившееся своими кражами стоит на надлежащей высоте. Если солдат не одет, голоден, в лохмотьях, то это благодаря удивительному отсутствию чувства долга у начальствующих, и русскому “рукавоспустию”. Знаете ли вы, например, что при очищении Ляояна мы наполнили три поезда по 30 вагонов каждый всякой рухлядью, ломаной мебелью, канцелярскими столами, старыми диванами. И оставили японцам 10 тысяч заготовленных пар сапог и лесной склад в 10 тысяч бревен, каждое стоит не меньше 50-60 рублей. А теперь еще эта злополучная эскадра, идущая на гибель”. Идет эскадра, все понимают, что она идет на гибель. Понимает Рожественский, который ею командует. И она идет на гибель. Вся страна это знает. И она там утонула, что явилось несмываемым позором для России. Куприн. Известный всем писатель. По поводу шествия Гапона: “Подумать только какая выдумка идти с иконами к царю. А этот дурак не понял и приказал стрелять в безоружных людей”. Изъяли у него рукопись “Поединка”. Была забрана вместе с другими бумагами, теперь он должен восстанавливать ее по памяти. Слова Куприна.
Д.Ю. Жестоко.
Павел Перец. Да. Давайте вот эту упомянем ситуацию. Римский-Корсаков, книжка из этой же серии. Тут надо сказать, что в том году была всеобщая стачка, мы об этом подробно поговорим, и к ней примкнули практически все, включая студентов. Не осталась в стороне и консерватория. Пытались студенты выразить протест. Поводом к выражению протеста послужило циничное поведение вольнослушателя, солдата музыкальной команды, Манца, принимавшего, якобы, участие в расстреле демонстрации. Шел слух, что он принимал участи в расстреле. “Комитет учащихся предъявил художественному совету консерватории требование сходки, присоединения к всеобщей забастовке. Администрация же не согласилась прекратить занятия. Вторая сходка, 18 февраля, подтвердила решение первой о закрытии консерватории до 1 сентября. Комитет призвал преподавателей поддержать решение. Искусство не может и не должно служить оправданием общественного индифферентизма. Гражданский долг должен стоять выше всех профессиональных различий и традиций”.
Д.Ю. То есть, складывается впечатление, что это вовсе не единичное мнение, а настроения, владеющие массами.
Павел Перец. Мягко говоря. Я еще даже все не прочитал. Римский-Корсаков вступился за студентов. И в итоге его уволили из консерватории. И это даже не все. Уже в этой книжке, “Стасов в Петербурге”, это была целая плеяда, архитектор, искусствовед, большевичка известная. “Генерал-губернатор Трепов, запретил исполнять в столице произведения Римского-Корсакова. Циркуляр об этом был подписан 31 марта”. То есть, власть делает все для того, чтобы создать себе любовь и уважение среди той прослойки населения, которая является наиболее активной частью общества. Что последовало за этим? За этим последовала интересная история. В чем Россия? В иносказательности. Между строчек читать, искать какие-то двойные смыслы. В Советском Союзе любили так воспринимать какие-то речи. Было решено поставить оперу, она называлась “Кощей”. В этой опере Кощей побежден. То есть, под Кощеем все усматривали определенные параллели. И она была поставлена.
Вспоминает ученица Римского-Корсакова Юлия Ландау, в замужестве Вейсберг. Она была поставлена в театре имени Комиссаржевской, который располагается в Пассаже. Пассаж когда строился, он был рассчитан на то, чтобы там создать еще театральное пространство. “Опера прошла с большим успехом. Было поднесено огромное количество венков”. Тут мы переходим к теме союзов, которые тогда плодились как грибы. Союз инженеров, Союз молодежи, был еще Союз русских женщин. Русские женщины, они как-то отдельно от Союза молодежи, от Союза музыкантов. “Тем временем за кулисами учащиеся противостояли большому числу городовых, не давая опустить железный противопожарный занавес. Но вмешалась полиция, и занавес резко опустился, едва не задев стоявшего на сцене Римского-Корсакова”. Там были овации, чтобы это прекратить... И он уехал из Петербурга. И когда он узнал о восстании на броненосце “Князь Потемкин”, написал: “Какие ужасы творятся в России. Экие злые дураки. Сами не знают, что делать. Голову потеряли, а главного все-таки не делают”.
На Моховой, 33 есть знаковое здание для нас, это Тенишевское училище. Там, во-первых, после 9 января собиралась либеральная интеллигенция. Там были первые заседания партии кадетов будущих. Это такой центр либеральной оппозиции. В этом здании состоялся концерт, устроителем которого был Римский-Корсаков. Сбор с концерта был передан в фонд бастующих рабочих. Молодежь, присутствующая на концерте, закончила вечер “Варшавянкой”. Собинов. Это известный тенор. Он в Италии в этот момент находится, 11 января пишет Садовской: “Если бы ты только прочитала, что за ужасы пишут в итальянских газетах про то, что сейчас делается в Петербурге. Что-то ужасное, бесчеловечное. Если даже допустить, что все это преувеличено в 10 раз. Когда же будет конец этой исторической кровавой нелепости? История имеет свои законы и никогда еще никакой полководец, правитель не останавливал силой ее хода. Историю можно задержать, но только до известного момента. Неужели там, в Питере, нет честных людей, которые бы сказали правду смело, не боясь за свою шкуру”.
И вот он описывает, как воспринимала публика эту оперу: “Кощей перестал быть бессмертным. Идет весна и она будет торжеством, где юности будет отведено самое почетное место”. Юность, это революция. Кощей, это Николай II. Задумка удалась. Корней Чуковский вспоминает, как он встретил Собинова на одной вечеринке. Там были студенты, студенты запели песню. Песня была революционная и Собинов ее подхватил. “Студенты в 1905 году не пели других. Когда тут же начался разговор на революционные темы, Собинов вполголоса продекламировал такие хлесткие и едкие стихи, что один горбатый студент с огненными глазами порывисто обнял его и поцеловал”. Еще буквально пара свидетельств. Собинов пишет: “Вчера вечером я проезжал мимо университета. В переулках стоят целые эскадроны всяких драгун, казаков. Трепов вывесил объявление, что будут стрелять не жалея патронов”. Это известный приказ Трепова. “Кое-где есть освещение, но на Морской темно. Освещают улицы кострами. А вдоль по Невскому светит с Адмиралтейства колоссальный прожектор”. Это мы уже приближаемся к моменту всеобщей стачки, забастовки, когда Петербург погрузился в темноту, то есть, улицы освещаются кострами. И когда развернулась эта всеобщая стачка, Собинов писал: “Забастовка эта свалилась хоть и не неожиданно, но я боюсь, что она провалится, а это будет большой крах для освободительного движения. Вообще скажу одно, реакция наступила так круто, что можно ждать всего. А когда дрогнет сердце народное, можно бояться всего. Общество теперь организовано и порядочно вооружено”. Опять-таки, это не эсер, не агитатор на митинге. Это человек, который со сцены в роли Евгения Онегина исполняет оперы.
Владимир Васильевич Стасов опубликовал в “Биржевой газете” статью, в которой называл расправу над Корсаковым, что его уволили, “гадкой и чудовищной” и предупреждал, что: “Придет управа на тех, кто действует против всего передового окриком сторожа”. Вот вам небольшой такой фон. Я привел совершенно разные источники. Это цитаты. Чем же занималась власть в тот момент? Вообще что творилось в стране, например, глазами уже охранников? “1905 год, как известно, характеризовался обилием организаций, объединений. Образовались не только различные рабочие союзы, но все лица интеллигентных профессий спешили создать свои объединения”. Проблема в том, что были запрещены до этого любые общества. Собрания были запрещены. И тут как прорвало.
Д.Ю. А как салоны, куда все сходились?
Павел Перец. Салон, это другое. Салон, он ограничен в количественном отношении. А союзы пытались собираться в каких-то актовых залах учебных заведений. Или совет рабочих депутатов обосновался в Вольном экономическом обществе. Они искали более подходящую аудиторию для этого. Салон, это, как бы... Есть такая фраза: “Обо всем и ни о чем”. Это может быть рассказ и про политику, про погоду.
Д.Ю. Просто потрепаться.
Павел Перец. Да. Блеснуть остроумием, красноречием. А вот эти союзы, это уже совершенно конкретные цели их организации. Выработка каких-то резолюций, засылка этих резолюций по нужному адресу. “Мы имели Союз адвокатов, врачей, учителей, инженеров, профессоров, даже чиновников. Все эти отдельные союзы объединялись в одном центральном союзе”. То есть, был такой центральный Союз союзов. “Ради достижения общих политических задач интеллигенция сплачивалась в союзы по профессиям. Адвокаты, инженеры, врачи, агрономы, ветеринары, учителя, даже гимназисты, все объединялись в союзы, которые были тесно связаны с Союзом освобождения. К весне образовался Союз союзов, сыгравший кратковременную, но решающую роль”. То есть, весной 1905 года образовывается этот Союз союзов. Еще не Совет рабочих депутатов. Это исключительно либеральная, интеллигентная организация. Герасимов дальше пишет: “Даже чиновники Сената, и те образовали Союз”. Помимо чиновников Сената ему докладывают, что на квартире настоятеля Казанского собора, протоиерея Орнатского, состоится собрание для основания Союза священников.
Д.Ю. Истосковались, блин.
Павел Перец. Ввиду особого положения Казанского собора в Петербурге, он стал думать, что делать. Он обратился к обер-прокурору Синода Константину Победоносцеву. И вот здесь, где нужно включить государственный ум, как-то подумать, какими методами... Если не прекратить, то, по крайней мере, попробовать вступить в какие-то переговоры. Позвонил Герасимов Победоносцеву и Победоносцев говорит: “Пошлите полицию и казаков. Пусть от моего имени нагайками разгонят этих попов”.
Д.Ю. Молодец.
Павел Перец. Герасимов, по идее, должен быть ненавидим большинством марксистов. Потому, что он защищал режим. Как мы потому увидим, в случае с подавлением вооруженного восстания в Москве он никакого спуска не давал даже Мину. Он его инструктировал как себя вести. Но он был не дебил: “Я возразил, указывая, что такого рода действия вызвали бы настоящую бурю в прессе”. То есть, ему это понятно, а Победоносцеву это непонятно. “Победоносцев настаивал. Приблизительно к этому времени я имел возможность еще раз поговорить с Треповым“. И, казалось бы, какое отношение к этому может иметь эта книжка, это воспоминания Зинаиды Гиппиус, “Живые лица”. Здесь она вспоминает, помимо всего прочего, про Василия Розанова. Василий Розанов, это был такой религиозный философ. Многие его обвиняли в антисемитизме. Он то ругал евреев, то, наоборот, хвалил. Для меня эта персона интересна тем, что Василий Розанов... У Достоевского была любовница, Аполлинария Суслова, ей был 21 год, когда она с ним познакомилась. Потом у них был бурный роман в Европе. Но суть не в этом. Я когда в Париж ездил, показывал там, напротив Пантеона... Он приезжал к ней в Париж. Она ему написала: “Ты едешь немножко поздно”. То есть, любовь прошла, завяли помидоры. Розанов был страстным поклонником Достоевского. И он, когда еще Достоевский был жив, женился на этой Сусловой, которая была на 19 лет старше его. Она играла этим Розановым. У него потом была жена, дети, она ему все не давала развода. А в то время это было крайне важно, то есть, у него дети были незаконнорожденные.
Суть в том, что... Ты когда-нибудь слышал, что в Петербурге есть “железный занавес“? Я тоже никогда не слышал. Это естественно аллегорическая фраза, такая метафора. “Железный занавес”, по мнению Гиппиус, проходил в районе нынешнего Московского вокзала. По нынешней Площади Восстания, тогда Знаменской площади. Он отделял Лавру, то есть, как бы центр православный, от всей этой интеллигентной среды. Гиппиус с Мережковским тогда жили на углу Литейного и Пестеля. Что пишет Гиппиус: “В области розановского интереса очень трепетно входил вопрос о церкви”. У интеллигенции был страстный интерес к тому, чем живет православная верхушка. Причем интерес искренний. Отдельная, кстати, тема. У большевиков Богданов, Луначарский занимались тем, что пытались как-то объединить религию и коммунистические идеи. Что социализм с религиозностью имеет массу общего. “Мысль о религиозно-философском собрании не на Шпалерной у Розанова, а в наших литературно-эстетических кружках. Они тогда стали раскалываться. Чистая эстетика уже не удовлетворяла. Давно велись споры и беседы. И захотелось эти домашние споры расширить”. Кстати, вот салоны, это вещь в себе, а им хочется какого-то поля деятельности. “В сущности для петербургской интеллигенции вопрос религиозный вставал впервые, был непривычен. Мир духовенства был для нас новый, неведомый мир. Мы смеялись, ведь Невский у Николаевского вокзала разделен железным занавесом. Что там за ним на пути к Лавре? Нельзя же рассуждать о церкви, не имея понятия о ее представлениях”.
Было организовано религиозное философское общество. Как она пишет: “Пока что с благословения митрополита Антония и с молчаливого и выжидательного попустительства Победоносцева”. Как оно происходило? Очень просто. Встречались представители интеллигенции и представители духовенства и обсуждали какие-то вопросы, связанные с религией, местом церкви в жизни и так далее. Естественно, там возникали какие-то споры, для обеих сторон интересные. Представьте себе, в стране полный хаос. Грубо говоря, директор ФСБ озадачен определенными проблемами. И тут ему говорят: “Приблизительно к этому же времени я имел случай еще раз говорить с Победоносцевым. Он обратился к Трепову, чтобы мерами полиции было закрыто религиозно-философское общество, которое, по его словам, разлагает церковь”. На что Герасимов пишет: “Должен сознаться, что у меня тогда были другие тревоги и заботы. Религиозно-философское общество с его собраниями меня мало интересовало”. Он навел справки, обратился к митрополиту Антонию. И митрополит его уверил, что участников собрания интересуют, главным образом, вопросы восстановления патриаршества в России. Соответственно он сказал Трепову, что если Победоносцеву надо, то пусть он сам решает эти вопросы. “С точки зрения Охранного отделения в интересах порядка и спокойствия в столице такое закрытие не вызывается ни необходимостью, ни целесообразностью. Наоборот, только вред может быть нанесен”. Победоносцев был очень недоволен.
А как сам Трепов со своим помощником Рачковским действовал? У них были постоянные совещания. “4-5 раз в неделю я являлся с докладом к Трепову. Их указания отличались неопределенностью, сбивчивостью и противоречивостью. В атмосфере, существовавшей у нас в 1905 году, эти указания приводили почти к параличу власти“. То есть, в тот момент, когда от руководящих органов требовались четкие директивы, инструкции, они выдавали полностью противоречивые вещи. Хаос был в стране, хаос был на верхах. Дальше. Этот Союз союзов был арестован в итоге. Герасимов этого добился. Был конфуз. Потому, что когда этих людей доставили в Охранное отделение, среди них был даже тайный советник. “Это привело к смущению чиновников Охранного отделения, которые должны были охранять арестованных. К осени картина получилась иная. Мудрая политика Трепова...“ Трепов считал, что нужно идти на уступки. “...Привела к легализации массовых собраний. Мне не совсем понятно, по каким соображениям Рачковский явно повел кампанию за уступки. На словах он стоял за монархию, за самодержавие. На практике поддерживал предложения в пользу реформ. Одной из этих реформ явился проект об университетской автономии”. Действительно, летом был подготовлен проект об университетской автономии. “Когда в августе 1905 года университетская автономия была объявлена, Трепов отдал мне распоряжение внимательно следить за университетом”. Герасимов предупреждал, что: ”Если вы сейчас дадите университетам автономию, то эти университеты станут площадками для митингов”. Что, в общем-то, и произошло.
Тут началась невероятная кутерьма. “В актовых залах шли общие, политические, массовые митинги. В отдельных аудиториях происходили собрания по профессиям. Отведены отдельные аудитории для чиновников, солдат, офицеров, полиции и даже для агентов охраны. И повсюду плакаты: “здесь собрание кухарок“, “здесь собрание сапожников“, “здесь собрание портных“ и прочие и прочие. С полудня до поздней ночи не прекращалось митингованье. Одна толпа сменяла другую. Рабочие, служащие, женщины, подростки, студенты, курсистки — все это не выходило из зданий высших учебных заведений, все это волновалось, шумело, слушало и приветствовало революционные речи, аплодировало самым радикальным антиправительственным резолюциям. Представители революционных партий еще недавно решались выступать только в гриме, в очках, скрывались после произнесения речи. Сейчас они осмелели, открыто говорили и действовали. И повсюду раздавались и расклеивались революционные листки. В отдельных аудиториях складывались объединения по профессиям. В общих залах шли, все разрастаясь, политические митинги, формулируя перед сменяющимися толпами революционные программы и лозунги. У аудитории, отведенной под собрание городовых, висел плакат: “Товарищи городовые, собирайтесь поговорить о своих нуждах“. И мои агенты видели, как некоторые городовые в форме шли в эту аудиторию“. Как тебе обстановка?
Д.Ю. Это говорит о том, что как только гайки открутили, оно сразу превращается в вакханалию неконтролируемую. То есть, так делать нельзя. Никаких четких инструкций, никаких четких объяснений. Все, как положено в родной стране.
Павел Перец. ”Власть в этих условиях начала явно расползаться. Из многих участков стали сообщать, что городовые боятся ходить на службу. На них народ нападает. В начале октября один агент, выслеживавший собрание за одной из застав, не вернулся, а вскоре нашли его труп. После выяснилось, что революционеры его арестовали, нашли при обыске документы, подвергли допросу и убили. Это чуть не привело к забастовке даже у меня в охранном отделении. Агенты стали говорить, что они более не могут ходить за черту города. Я быстро подавил эти разговоры, имел с ними объяснение, строго отчитал и заявил, что не допущу таких вещей. Но было ясно, что так дальше продолжаться не может. Власти нет. Нужно решиться пойти в ту или другую сторону — иначе все окончательно погибнет”. Власти нет. Пишет человек, который управлял Петербургским охранным отделением.
Д.Ю. Который эта власть и есть.
Павел Перец. И тут на сцену выходит человек, которого зовут Сергей Юльевич Витте. Есть такая книжка, Мосолов ”При дворе последнего императора”. Как только вы зайдете в Википедию и начнете читать про Великих князей или высокопоставленных лиц того времени, там с вероятностью 70 процентов будут цитаты из этой книжки. Витте при этом, он был в Портсмуте, где провел достаточно удачные мирные переговоры с Японией. Удачные они были в том, что японцы требовали репараций, японцы требовали Сахалин. Витте, благодаря своим дипломатическим способностям, благодаря упертости Николая II... Потому, что на самом деле Витте готов был прогнуться, но Николай II сказал: ”Ни пяди земли, ни копейки контрибуций”. В итоге он уступил всего лишь половину Сахалина. В той ситуации, в которой тогда оказалась Россия, это был не самый плохой исход. Он вернулся сюда, и его на перроне не встречало практически ни одно должностное лицо, которое должно было встречать. Сложилась такая ситуация, когда Витте стал чуть ли не последней надеждой для всех. Потому, что все видели в нем некоего исцелителя. Началась осенняя всеобщая забастовка. Не работало ничего. Не выходили газеты, не ходили поезда. Кострами освещали улицы. Царь уехал в Петергоф, и к нему можно было добраться только по воде. Горемыкин, по-моему, поехал к нему в карете, в районе Путиловского завода карету забросали камнями. Он развернулся и вернулся обратно. И встал вопрос: ”Что делать?” А параллельно был организован Совет рабочих депутатов.
Летом уже был издан указ о, так называемой, Булыгинской Думе. Был тогда министр внутренних дел Булыгин. Были даны послабления, но они были даны в несколько издевательском виде. У общества аппетиты все время наращивались, а власть не поспевала за ними. Общество требует что-то, власть не дает. А когда она это дает, у общества аппетиты возросли. То, что давала власть уже им кажется мало. Поэтому эта Булыгинская Дума, это было предложение собраться, обсудить. Оно вызвало только раздражение. Мосолов пишет, что были четыре альтернативы. Первое. Введение либеральной конституции. Второе. Создание совещательного органа. Третье. Диктатура по назначению. То есть, имеется в виду, что назначается некий человек, который облекается правами диктатора. Четвертое. Порядок умиротворения водворен лично государем диктаторскими приемами. То есть, диктатура падает на самого государя. Государь, как вы понимаете, ни на какого диктатора даже близко претендовать не мог. Ему было не до этого, он сидел в Петергофе, во время 9 января в Царском Селе.
”Сторонники конституционного образа правления не имели ни малейшего понятия о порядке выборов в представительные учреждения и создания работоспособного большинства”. Есть еще одна проблема. Все эти люди не понимали, как должна работать, например, Дума. У Герасимова есть потрясающий пассаж: ”Вопрос о том, как сложатся отношения при существовании представительного учреждения, меня очень интересовал. Я постарался достать книги, в которых описывается жизнь в конституционных странах, — но мне было не совсем ясно, как применена будет конституция к русским отношениям. Именно с этим вопросом я и обратился к Дурново, прося его мне разъяснить, с какими партиями правительство согласно будет работать и с какими партиями для правительства сотрудничество невозможно. Отчетливо помню, как поразил меня ответ Дурново: ”О каких партиях вы говорите? Мы вообще никаких партий в Думе не допустим. Каждый избранный должен будет голосовать по своей совести. К чему тут партии?” Мне стало ясно, что для новых условий Дурново еще меньше подготовлен, чем я”. Когда я это читаю, пребываю в прострации. Непонимание, а самое главное, нежелание понять. Мир меняется стремительно, технологический прогресс. За этим не просто нужно поспевать, это как современный интернет, а кто-то на счетах до сих пор считает. Это про царское правительство и требования времени того момента.
Д.Ю. У меня такое впечатление, что они просто ничего не делали. И так все хорошо.
Павел Перец. Они ничего не делали, ничего не понимали. Был еще серьезный кадровый дефицит. Еще раз хочу сказать, прежде чем рассказывать про дальнейшую волну терроризма. Я никоим образом не оправдываю террористов. Но это была такая среда, где для некоторых был предел. Как чайник вот кипятишь, в какой-то момент взрывается. Все не очень просто. Как яркое тому подтверждение: “Государь вызывал к себе лиц, к которым питал доверие, чтобы выслушать их мнение. Среди них были: граф Сольский, барон Будберг, А. С. Танеев, князь Владимир Орлов, граф Гейден, граф Пален, генерал-адъютант Рихтер и Победоносцев“. Я из всех этих людей более-менее знаю графа Палена и Победоносцева. Я понимаю, что профессиональный историк рассказал бы, кто был такой граф Сольский, барон Будберг. Не мудрено, что Витте возвышался над ними не потому, что он хороший или плохой, а потому, что он деятельный, он что-то делал и был у всех на слуху.
“8 октября государь получил письмо от С. Ю. Витте с просьбой об аудиенции“. Витте к нему приплыл на миноносце, который назывался “Минога”. Царь дал ему аудиенцию. Витте ему сразу сказал: “Выхода два. Либо конституция. Либо диктатура”. Витте предлагал ему альтернативу. Но он ему сразу сказал, что: “В случае диктатуры я вам не помогу“. Царь сказал, что подумает, попросил его еще раз приехать. И здесь Мосолов пишет, что диктатором планировалось назначить Великого князя Николая Николаевича, это дядя царя, который командовал военный округом в Петербурге. Как отреагировал Николай Николаевич? ”Государь вызвал в Петергоф великого князя Николая Николаевича, охотившегося в это время у себя в имении Першино Орловской губернии. Правые круги с восторгом приняли известие о вызове Николая Николаевича, рассчитывая на его энергичную диктатуру. Граф Фредерикс также рассчитывал, что великий князь поддержит государя и успеет подавить крамолу, после чего можно будет думать о конституции”. Вот едет этот Николай Николаевич, а Витте приезжает еще раз. И Николай II призывает на встречу с Витте еще одного советника. К кому он обращается в критический момент? Это его жена, императрица.
Д.Ю. Я уж подумал, Григория позвали.
Павел Перец. Григория еще нет там, Григорий появится позже. Позвал свою жену. Это его главный советник. Витте приехал. Он ни слова не поменял. Все, что говорил, он все это повторил. Императрица выслушала его, ни слова не проронив. Ему сказали: ”Спасибо, мы еще раз подумаем”. Витте еще раз уехал. Это был второй приезд его в Петергоф. Это 10 октября. 13 октября такую телеграмму шлет царь: “Впредь до утверждения закона о кабинете поручаю вам объединить деятельность министров, которым ставлю целью восстановить порядок повсеместно. Только при спокойном течении государственной жизни возможна совместная работа правительства с имеющими быть свободно выбранными представителями народа моего“. Что он делает? Он говорит: “Витте, собирай министров и наводи порядок”. Мосолов пишет: “Очевидно было, что государь стремится этой телеграммой переложить ответственность на Витте, поручая ему подавление беспорядков. Но мне было также ясно, что Витте увильнет от исполнения этого повеления. И действительно, на следующее утро Витте прибыл в Петербург и доложил, что одним механическим объединением министров, смотрящих в разные стороны, смуты успокоить нельзя. Во время этого свидания обсуждался вопрос, издать ли манифест, или удовольствоваться утверждением всеподданнейшего доклада Витте. Сергей Юльевич настаивал на последнем, как на менее связывающем государя акте”.
Приезжает Великий князь Николай Николаевич, которого видят в роли диктатора. “Я его провел в кабинет Фредерикса, но когда пошел предупредить графа, великий князь последовал за мною и вошел в уборную. Я удалился, напомнив графу, что через несколько минут ему надо ехать во дворец. Из кабинета я слышал громкий взволнованный голос Николая Николаевича. Чрез несколько минут великий князь выбежал из уборной, вскочил в свой автомобиль и уехал. За ним вышел граф. Фредерикс и, садясь в свою коляску, сказал мне: “Как я разочаровался“, — и приказал его ожидать“. Что же там произошло? Николаю Николаевичу сказали: “Не будете ли вы диктатором? Не поможете ли своему племяннику?” Он выхватил револьвер и сказал: “Если вы не примете конституцию Витте, я пущу себе пулю в лоб”. И уехал.
Д.Ю. Ну, это уже жест отчаянья.
Павел Перец. ”И затем вы видели, как он убежал, как сумасшедший”. Граф добавил: ”Прирожденная ольденбургская истерия, видимо, в нем развивается”. Я никоим образом не защищаю Николая II, но ему положиться было не на кого.
Д.Ю. Ну, я замечу. Это ты сам окружил себя такими замечательными людьми. ”Кадры решают все”. Вот такую кадровую политику ты проводил. Настолько у тебя размашистый интеллект, что ты себе в помощники выбрал этих. Ни украсть, ни посторожить. Да и сам такой же. Правильно говорят: ”Царь-Колокол, Царь-Пушка и Царь-Тряпка”. Натуральная тряпка. Страшно слушать.
Павел Перец. Мнения про Николая II, которые я зачитывал, не последних людей.
Д.Ю. Там неоднократно прозвучало слово ”дурак”.
Павел Перец. Я не считаю Николая II дураком, я считаю его тюфяком. Он был в чем-то умный человек. Но, тем не менее, это не мои слова, не я их придумал, они есть в книгах. И вот ты это говоришь, а тебе потом напишут: ”Почему вы нашего прекрасного императора порочите?” Никто его не порочит. Мы вам рассказываем как люди того времени себя чувствовали. У нас нет задачи лить помои на Николая II. Мы просто вам показываем картину.
Д.Ю. Я бы рекомендовал задуматься. В чем причина, что в родной стране произошло три революции? Хороший, плохой, это вообще в соседней плоскости.
Павел Перец. Еще никакого 1917 года в помине нет. Еще 1905 год на дворе. А уже всем все понятно. Непонятно только в какой конкретно форме это выльется. Но то, что что-то будет, что этот порядок неприемлем, даже Герасимову понятно. Он конечно не сторонник революции. Но даже он понимает, что ”власти нет”. Едем дальше. У Николая II не остается никакой альтернативы. Витте, которого он терпеть не может. Витте жил по адресу Каменноостровский, дом 5. В этом доме теперь музыкальная школа. Там был лифт, который ходил с первого на второй этаж. Я не удивлюсь, если это придумала жена Витте. Она много чего ему подсказывала. Да, перед этим они еще отправились к Трепову. Предоставили ему несколько вариантов манифестов. Там был вариант Горемыкина и Будберга. Трепов тоже выбрал вариант Витте, внес какие-то правки. И они приезжают к нему. Витте спрашивает... Дело в том, что он этот проект напечатал не сам, он напечатал его с князем Оболенским. И вот они начали обсуждать этот проект.
Мосолов говорит: ”Понимаете, у Будберга стиль красивее. Там нет таких явных дарований свобод. Может как-нибудь так?” Витте сказал: ”Хорошо. Здесь я согласен”. И когда они вроде обо всем договорились, Витте говорит: ”Давайте закуску, вино...” Все уставшие, все хотят есть. И тут граф Фредерикс говорит: ”Ну, слава Богу, что мы сговорились. Государь будет так рад, что ему не придется подписывать манифест, который был ему не по душе”. Имеется в виду манифест Витте, но с правками. Мосолов пишет: “Это было катастрофой нашей дипломатической миссии“. Витте встал, прошелся по кабинету, стал под портретом, подаренным ему императором Вильгельмом, и сказал: ”Бросьте, Александр Александрович, разбирать мои каракули! Я обдумал. Одно из двух: либо государь мне доверяет и тогда подпишет мой проект манифеста, как я его представлял, либо не доверяет, тогда пусть поручит это дело Будбергу, Горемыкину или кому другому, кого сочтет достойным. Это мое последнее слово”. Те, не солоно хлебавши, уехали.
В итоге 17 октября выходит этот манифест. Есть известная картина Репина. Все ликуют. Очень интересно посмотреть как на это реагировали в охранном отделении. “Эти ответы Трепова вплотную довели меня до 17 октября. В этот день я приехал с обычным докладом. Вопреки обыкновению, пришлось несколько подождать. Трепов был занят. Потом он вышел ко мне и сказал: “Простите, что заставил вас ждать. Только что звонил Сергей Юльевич. Слава Богу, манифест подписан. Даны свободы. Вводится народное представительство. Начинается новая жизнь“. Рачковский был тут же рядом со мной и встретил это известие восторженно, вторя Трепову: “Слава Богу, слава Богу... Завтра на улицах Петербурга будут христосоваться“. И, полушутя, полусерьезно обращаясь ко мне, продолжал: “Вот ваше дело плохо. Вам теперь никакой работы не будет“. Я ответил ему: “Никто этому не будет так рад, как я. Охотно уйду в отставку“. Отсюда я поехал к градоначальнику Дедюлину. Там меня встретили с текстом манифеста в руках и говорили теми же словами, что и Трепов: “Ну, слава Богу. Теперь начнется новая жизнь“. Все были уверены, что теперь все заиграет новыми красками. Герасимов когда пришел в отделение, его агенты сказали: “Что такое? Мы теперь без работы будем?” - “Господа, не переживайте. Даже в демократической Франции есть тайная полиция”. Тем не менее, он пишет о том, что даже ему закрались сомнения. Он-то понимал, что сейчас и начнется. И началось.
Я прибегаю еще к одной книжке. Это “Лесгафт в Петербурге”. Это уже боевая группа при большевиках, которой руководил и Красин, и Буренин. “Тесную связь с курсами Лесгафта поддерживала участница боевой группы Софья Марковна Познер”. “1905 год начался тревожно. Занятия и лекции на курсах срывались. Собрания и сходки стали обычным явлением во всех учебных заведениях. В горниле революции родилась новая форма общественного правления, Совет рабочих депутатов. В октябре 1905 года был создан такой Совет и в Петербурге. Подыскать в столице помещение для Совета было нелегко. Учреждения и частные домовладельцы отказывали”. Они приходили и пытались договориться: “Можно мы у вас тут позаседаем?” “И тогда Лесгафт, не колеблясь, предоставил Совету рабочих депутатов одну из квартир в здании биологической лаборатории, находящейся на Торговой улице. Здесь же размещалось правление профессионального союза рабочих печатного дела”. Именно поэтому эта улица сейчас называется улица Союза печатников. И там стал заседать этот Совет рабочих депутатов. Этот Совет рабочих депутатов начала слать везде свои заявления, просьбы, директивы. Герасимов пишет, что: “Через несколько дней был объявлен указ об амнистии, во время моего отсутствия заявились какие-то два господина в охранное отделение, предъявили мандат от Совета рабочих депутатов и потребовали, чтобы им показали арестные помещения при охране. “Мы желаем удостовериться, — говорили они, - что указ об амнистии выполнен в точности“. Мой помощник, подполковник Модель, настолько растерялся, что уступил их требованию и провел их по всему помещению охранного отделения. Когда я пришел, их уже не было. Легко представить мое возмущение, когда я узнал, что они заглядывали даже в мой кабинет“.
Д.Ю. Режимный объект.
Павел Перец. Да. Дальше он описывает, что потекла нелегальная литература. “На Невском у католической церкви Св. Екатерины был поставлен столик, на котором лежали целые вороха женевских, парижских, лондонских изданий“. Герасимов даже прикупил кое-что для своей коллекции нелегальной литературы. Потом он описывает волну сатирических журналов. “Я регулярно собирал все эти издания и, каюсь, не без некоторого злорадства показывал их на докладах Дурново. Порой он не понимал смысла карикатур, и мне приходилось разъяснять ему: “Это — граф Витте, а вот это — в виде свиньи или жабы, — это вы, ваше высокопревосходительство“. Совет рабочих депутатов учредил еще свою милицию. Они с повязками ходили. Пытались какие-то свои порядки наводить. Герасимов неоднократно ставил вопрос об аресте этого Совета рабочих депутатов. Колебались, очень боялись начала революции. Решили, что арестуют только Хрусталева-Носаря, председателя. Его арестовали, на что, естественно, Совет рабочих депутатов выступил с заявлением. Они перебазировались в новое помещение. Оно находится, это дом Вольного экономического общества. Герасимов в какой-то момент сказал: “Я не могу отвечать за порядок в стране, если орган, который активно призывает к свержению существующей власти, не может быть арестован мною”.
Никто не хотел брать на себя ответственность. И тогда министр юстиции Акимов приехал и подписал... Герасимов пишет, что Дурново похоже перекрестился, что это не он отдал приказ. И был арестован Совет рабочих депутатов. Именно в этот день Тыркова-Вильямс туда приехала. Она приехала туда с английским корреспондентом Вильямсом. Она описывает обстановку, которая творилась тогда в Петербурге. Сразу же попала на какое-то собрание женщин в Соляном городке. Ее спросили: “Вы в каком союзе?” - “Ни в каком”. - “Пойдемте, мы вас запишем”. Все было оцеплено. Их сначала не хотели пускать, но они сказали, что: “Мы иностранные корреспонденты”. Она пишет, что там был полный хаос. Вокруг были разбросаны бумажки. Она говорит: “Собрание поразило меня своей бестолковостью“. Вот: “Дошли пешком до Восьмой роты”. Ну, не до Восьмой, а до Четвертой. “К Вильямсу стали подбегать”. Ему стали совать бумажки: “Вы иностранец, вас не обыщут”. “Дорогой нас остановил человек. Я его не знала. У меня осталось смутное воспоминание, что Вильямс сказал тогда, что это Троцкий. Возможно, в моем представлении лицо Троцкого, каким я его позже видела на плакатах, как-то связывалось с воспоминаниями о первом Совете рабочих депутатов. Он протянул Вильямсу уже не бумажки, а револьвер: “Возьмите, чтобы не достался этим мерзавцам”.
Д.Ю. Уже чисто кино “Голый пистолет”.
Павел Перец. Вильямс, как человек умный, ничего не брал. В итоге их всех арестовали, всех депутатов. Этих корреспондентов... Тыркова-Вильямс была русской, она не открывала рта, Вильямс за нее говорил, их тоже выпустили. Так был арестован Совет рабочих депутатов. После которого все ждали взрыва. Он произошел в Москве, но он не произошел в Петербурге. Почему? “Вечером этого же дня — это было 3 декабря — Совет рабочих депутатов был арестован. Я получил для этого в свое распоряжение войска, оцепил помещение Вольно-экономического общества, где заседал Совет. Мы ждали сопротивления, но все обошлось мирно. Знаю только, что арест произошел во время заседания под председательством Троцкого. Все арестованные были отправлены в тюрьмы, часть — в Петропавловскую крепость, и переданы немедленно в распоряжение судебных властей. Как это ни странно, но и этот арест еще не решил окончательно вопроса о перемене курса правительственной политики. Совет рабочих депутатов был арестован, но аресты вообще не проводились. Это изменение политики началось через несколько дней“. В итоге ситуация нагнетается. В Москве 6 декабря началось восстание. И Дурново вызывает срочно Герасимова, в 4 часа утра он его вызывает: ”Вы были правы, — сказал мне Дурново, — мы сделали ошибку, что так долго тянули. Надо действовать самым решительным образом. Я уже говорил с Царским Селом. Царя разбудили, и он примет меня в семь часов утра для экстренного доклада”. Герасимов говорил, что надо арестовать 600-700 человек и революция будет подавлена в Петербурге. Ему говорили: ”Нет, мы вам этого не позволим”.
Когда разрешение было получено, он пишет: ”Для этой цели я мобилизовал всю мою филерскую команду, насчитывавшую тогда до 150 человек. К ним же я присоединил всю охранную команду охранного отделения, в которой было около 100 человек. Они все получили от меня самые точные инструкции. Их задачей было выследить квартиры всех активных деятелей революционных партий, особенно связанных с боевым делом. Подобного рода инструкции получили от меня и все секретные агенты, которых у меня тогда было очень много, особенно в рабочих кварталах. Всею работой руководил я сам. Все наиболее интересные доклады сам выслушивал или прочитывал. В революционных кругах к этому времени конспирация совсем упала. Люди перестали обращать внимание, следят за ними или нет. Это облегчало нашу работу. А потому к началу декабря намеченные мною списки были уже в полном порядке”. Он подготовил эти списки.
И началось: ”Всю ночь я оставался в охранном отделении. Каждую минуту поступали донесения. Всего было произведено около 350 обысков и арестов. Взяты 3 динамитных лаборатории, около 500 готовых бомб, много оружия, маузеров, несколько нелегальных типографий. В четырех или пяти местах было оказано вооруженное сопротивление. Сопротивлявшиеся убиты на месте. На следующий день было произведено еще 400 обысков и арестов. Отмечу, что среди арестованных тогда был Александр Федорович Керенский. Он был начальником боевой дружины социалистов-революционеров Александро-Невского района. Позднее, через 12 лет, он стал министром юстиции Временного правительства и в качестве такового издал приказ о моем аресте...” Вот почему не произошло революции в Петербурге. Я понимаю, что это неприятно слышать сторонникам развития революционного движения. Герасимов выполнил свою работу. Хорошую или плохую, это история пусть рассудит. В Москве такая работа не была проведена. Он еще пишет, что проблема основная была в том, что волнения уже проникли в войска. Были проведены совещания. Приезжали командующие частями войск, и Герасимов им рассказывал, что делать. Вот тогда отличился Мин, который арестовал один из флотских экипажей, где были волнения. Но в Москве ситуация была иного характера. Во что это вылилось, я буду рассказывать в следующем нашем выпуске.
Закончить я хотел еще одной цитатой. В каком положении была страна и почему она в таком положении оказалась. Я хочу прибегнуть к моей книжке. Здесь у меня есть глава “Дефицит кадров”. Хозяйка политического салона Богданович. Это была такая дама, которая собирала все сплетни в городе. Впечатление от разговора с Эспером Ухтомским. “Как тяжело и грустно он смотрит на будущее. Говорит, что быстрыми шагами идем в пропасть. Что хорошие, дельные люди отошли и спрятались, а возле царя одни бездарности”. И вот Мосолов пишет: “Оскуднение России в эту эпоху государственно мыслящими и работоспособными людьми было прямо катастрофическим”. Это пишет начальник Канцелярии Министерства Императорского двора. “Я помню, после посещения императора Вильгельма государь сказал, что Вильгельм ему порекомендовал при назначении всякого лица на высшую должность одновременно вписывать в секретный список лицо, могущее его заменить. При этом государь выразился так: “Хорошо ему говорить об этом. Когда после больших потуг нахожу лицо более-менее подходящее на высокий пост, то уже второго никак не могу найти”. Витте после манифеста, ему нужно было создать министерство, которое будет работать с царем и с Думой. Витте столкнулся с проблемой. Потому, что никто не хотел в это министерство идти. Во-первых, все знали, что Витте не любят. Во-вторых, многие боялись. Они приводит такой случай. Ему нужно было назначить человека на пост министра просвещения. Он остановил свой выбор на человеке по фамилии Таганцев, который был известен, как человек либеральных взглядов. Он вызвал его, Таганцев попросил день подумать. На следующий день Таганцев сказал: “Нет”. Когда Витте стал его уговаривать, Таганцев, схватившись за голову, выскочил: “Нет, нет, не могу”. И в итоге Витте не смог набрать нормальных людей. У него в итоге оказался в советниках Алексей Игнатьев. Его портрет есть на картине Репина “Заседание Государственного совета”. Сын этого Игнатьева потом стал красным генералом, написал “50 лет в строю”. Вот в такой прекрасной обстановке жила страна перед еще одним достаточно жестким витком историческим, который случился в Москве. Об этом мы поговорим в следующий раз. Будет выпуск не из приятных. Потому, что несколько не очень популярных мыслей я выскажу.
Д.Ю. Ужас. Параллели проводить глупо. Что–то есть похожее и в нынешних временах. Царь-Тряпка не перестает радовать. Как ни новый угол и другой рассказчик, раскрывается новая, свежая грань какой-то очередной идиотии. То есть, ты говоришь, что он не дурак...
Павел Перец. Я в этом плане, что он образованный был человек. Но во всем остальном...
Д.Ю. Это прекрасно, что у тебя есть образование. Но руководство державой, это несколько другое. Как “хороший человек“, это не профессия, так и это. Кем ты себя окружил? Что это такое? Представляю, какое впечатление на окружающих это производило, когда ты на заседание с серьезными мужчинами позвал свою бабу. Будь она хоть десять раз царицей. И чего она там тебе советует? И что в итоге получилось от ее советов? Спасибо, Павел Юрьевич.
Павел Перец. Я бы хотел обратить внимание. Римский-Корсаков отдает деньги, собранные с концерта на поддержку забастовки. Лесгафт предоставляет помещение для Совета рабочих депутатов. А это передовые люди.
Д.Ю. Печально. Интересно, что же дальше. А на сегодня все. До новых встреч.
Новости
VIP
