Танкист Бондарь на линии

Волею случая я попала не в ту степь. До того любила авиацию, не знаю, как и сказать. Страшно переживала, когда меня списали из лётной части. Вижу из танка наши самолёты, уже не смотрю на зем­лю, смотрю вверх! Мне башнёр всегда говорит: ко­мандир, смотри прямо! Я опомнюсь немного, а потом опять... Кричу башнёру: их же собьют сейчас! Так за них переживала. Только когда саму начали бить, тог­да опомнилась.

Родилась я во Владивостоке, предки моего отца были хохлы из Черниговской губернии, в старые вре­мена, не знаю точно когда, бежали на вольные земли на Дальний Восток. А мама родилась на Сахалине, где судьба свела их с отцом — не знаю. Помню по­гранзаставу, где отец был начальником, на границе с Китаем на реке Уссури. Мы, дети, кричим на другой берег китайскому пограничнику: ходя, соли надо? Китайцы обижались, они же все едят без соли, жало­вались отцу: зачем маленький мадам говорит — ам, ам, соли надо?

Затем отца перевели в Западную Сибирь, эшелон, не доехав до Новосибирска, сошел с рельс, многие погибли, отец умер в госпитале... Знакомая семья военнослужащих позвала маму в Бийск, где мы и ос­тались жить. Я очень люблю Алтай. За что? Да люб­лю и все. Поедешь в предгорья, в горы — не нараду­ешься. Чистейший воздух и горные реки...

Я училась в школе, хорошо успевала. В конце 30-х годов нас призывали: комсомол, на самолёт! В шко­лу пришел инструктор: есть желающие поступить в аэроклуб? Человек восемь из класса записались, про­шли медицинскую и мандатную комиссии. У меня в семье подозрительных личностей не нашли.

Не думала, что это будет серьёзно. Первый год учили мотор, как управлять самолетом на земле. [На­тура у меня такая — ничего не боялась! И сейчас ничего не боюсь...] Первый прыжок с парашютом, даже парни говорят: мы еще подождём, присмотримся. Спрашивают нас: кто желает? — Я! В Бию нас бро­сали, падаешь в реку, парашют накрывает, вода хо­лодная. Лодки нас караулили. Над городом нам да­вали зону облёта, я низко спускаюсь, лечу чуть не по крышам. Инструктор: почему так низко летаешь?! Бабушка моя ругалась: черти тебя носят! Ты, холера, чуть трубу не снесла! Хулиганила в воздухе. Так мне нравилось летать!

В 41-м году нас мобилизовали, дали переподготовку в Омске, отправили в Подмосковье, в часть ПВО. Летали на У-2 с полевого аэродрома. Начальник отряда вы­вел нас строем. Радиосвязи не было. Он крылом по­машет — делай так. Нас обстреляли. Случайный сна­ряд попал в мой самолёт, повредил ноги, и меня списали...

Направили в резерв, в Москву. Начальник говорит:

— Мы вас отправим в медицинское военное учи­лище.

— Зачем мне медицинское? Я терпеть не могу медицину!

— Ну в регулировщики.

— Ещё не хватало! Нет, нет.

А потом ребята, уже побывавшие в боях, из госпи­талей, мне говорят: Нинка, в танковое училище наби­рают. Поехали.

Написали письмо Сталину. Нас там много было таких, инициативных... Вызывают нас, повезли. По­думала вдруг: о-ё-ёй, что же я сделала? Но назад хода нет. Обыскали. На дверях написано: Ворошилов. Заходим — сидит какой-то военный, не Ворошилов. Спрашивает: что, не похож? Мы, 27 человек, боимся слово сказать. Он говорит: я не Ворошилов, я его заместитель. Потом дал нам напутствие в патриоти­ческом духе и отправил на вокзал с сопровождаю­щим, видимо, из НКВД — фуражка с красным око­лышем, вид какой-то жестокий. Мы его боялись, молчали как рыбы.

Начальник танкового училища сразу не разобрал­ся. В списке написано: Бондарь Н.И. Меня и потом из госпиталя выписывали, писали — Бондарь Нико­лай...

Началась учёба. Командир роты капитан Шебеко, хороший человек, меня вывел в люди. Я все же была старшиной роты — 150 курсантов. Как свободное время, он ко мне: старшина, поехали. Учил меня во­дить танк. Когда я прибыла в часть, командиры не водили танки. А я ездила. И мне это очень нрави­лось!

И вот фронт. Курская битва, бои под Винницей. И под Корсунь-Шевченковским тяжело было... Да я и не знаю, где было легко. Везде было тяжело, просто невозможно... Но привыкаешь как-то и к этому. Идёшь и идёшь.

Зима под Винницей. Снег только выпал. В танке жарко, душно. Прошу проходящего офицера: подай кусочек снега. Он подает комочек. Я: что так мало? Он: там больше дадут... Я не поняла. А потом по­шли в бой, они как начали лупить, один наш горит, второй, третий... Оказывается, перед нами — бункер Гитлера, все сильно укреплено. Мы сдали назад, по­том опять пошли.

Да, потери были большие. И меня прямо бесит, когда в иных фильмах и книгах врут — вот наши пошли вперед, и без продыху, и без потерь... Дума­ешь — покажите же правду, как было на самом деле.

Вот едешь, стоит наша «тридцатьчетвёрка», башня не­известно где... Проедешь мимо, подумаешь, какая моя участь... Экипажей у меня много сменилось. Помню, был у нас Серёжка, беленький такой, фамилию его забыла... Танк уже сгорел. Мы вернулись и подошли к нему. Я чуть задела за волосы, он — ш-ш-ш и рас­пался. До того мне было плохо... Ребята говорят: что тебя туда понесло, зачем?

Никогда за войну я не была уверена, что останусь жива. У меня даже мысли такой не было! Все равно же убьют... Другого не может быть. Сегодня одного хоронишь, завтра второго. Но думала о себе одно, получилось другое...

Был у меня любимец — тоже командир танка Витя Зорин. На баяне здорово играл и пел. По росту мы самые маленькие, всегда в конце строя — я, Петя Гу­саков и он. На марше в его танк ударила случайная болванка, погиб он один.

Ведь если даже немного с ним побыл в экипаже, он уже тебе как родной. И ты чувствуешь, что ты за него в ответе. Он погиб, и ты чувствуешь свою вину перед ним. А потом думаешь — из-за кого? Из-за него, из-за немца. И жалости у меня к ним не было. Давила их батарею, и абсолютно ничего во мне не дрогнуло. [Курице я за всю жизнь голову отрубить не могла. А немцев — спокойно. Честно говоря, и сей­час их речь спокойно слушать не могу. Для меня это враг! Сейчас они нам улыбаются, говорят что-то... А я им не верю.]

Их тоже я много видела, подбитых и обгорелых. В Германии вели рядом с нами колонну пленных. Кажется, комбат Егоров зовет: Нина, иди сюда. Под­хожу — стоит наш переводчик, разговаривает с мо­лодой немкой, механиком-водителем «пантеры». Убеждённая эсэсовка. Она мне говорит: «пантеры» сильнее ваших танков. Я: почему же наши негодные танки побивают ваши «пантеры»? Она: это случай­но. Гитлер не сдастся, вас всё равно разобьют. И даль­ше в том же духе, спорить я с ней не стала.

Самое памятное в боях? Что там запоминать?! У командира танка все одно и то же. Езжай и стреляй. И смотри в оба-два, где, что и как. Надо смотреть и думать. И механиком руководить — назад, правее, левее, прямо.

Соберёмся, надо выходить на исходную. О, про­щай, до свидания. Обнимались. А то и некогда друг другу слова сказать. По машинам! И поехали. По­том уже спросишь по рации: ну как там у тебя? — Да нормально. А ты? — Тоже хорошо.

В истории нашей бригады пишется: в боях за Винницу экипаж Бондарь подбил один танк Т-3, шестиствольный миномет, унич­тожил 50 гитлеровцев. На последнее я скажу: кто их считал? Ну, уничтожил пушку — это видно. А живая сила? Мы ударили и пошли дальше. Эти цифры мне и раньше страшно не нравились. И сколько мой эки­паж подбил танков — честно скажу, я не знаю, даже примерно. Другой раз приедешь, говорят: Нинка, ты там подожгла. Когда, не знаю. Мало ли я там лупи­ла. Он сразу может не загореться, а немного погодя.

Может быть, кто-то ещё ему поможет. Я видела в прицел, что ударила в него и дальше поехала. Меня уже это не касается. Я знаю, что там сзади посмотрят и добьют, если он будет трепыхаться.

Доводилось ли мне самой гореть в танке? Дово­дилось. Но мы оттуда научились искусно выпрыги­вать. В считанные секунды нас уже там нет. Прыгали с башнёром классно! А танк, бывало, загорится, а по­том потухает. Один раз загорелся, мы выскочили на обочину. Танк маленько дымит... Подъезжает «виллис», выходит какой-то офицер в комбинезоне. Об­ращается — в чём дело? — к моему механику, кото­рый был старше меня на одиннадцать лет, сдерживал меня, бывало, — тихо, тихо... Я в это время перевязы­ваю радиста. Спрашиваю у подъехавшего: а кто вы такой? Тот: ты перевязываешь? И перевязывай! Погавкались с ним, и он уехал. Танк потух, мы сели, поехали дальше. Потом уже спрашиваю у нашего ком­брига Викторова:

— Кто к нам подъезжал?

— Так это ты была?

— А что?

— Так это наш новый начальник штаба.

Я научилась уже огрызаться. Комбриг сказал на­чальнику штаба, что на 59-й машине командир — девчонка. Ну и языкастая — ответил тот, как мне потом рассказали.

Очень уважала я комбрига Петушкова — коррект­ный, отзывчивый. Хороший был и комбриг Белоусов. А вот от замполита Романенко я старалась быть за версту. Был он высокомерный какой-то.

Я почему-то замполитов, их много было, недолюбливала. Придут к нам, выступят: ребята, давайте! Ребята, давайте! А сами...

Романенко мы вообще не видели, чтобы он был где-то связан с передовой. За что он получил три ордена Красного Знамени? Считаю, несолидно это, нехорошо... На День Советской Армии меня всегда приглашали в воинские части. Политработники мне задавали вопрос: как в боях вели себя комиссары? Я им честно, откровенно отвечала: а я их не видела, что­бы они там были. Может быть, где-то и были, я не отрицаю, но у себя я не видела.

Со смершевцами ухо держи востро. Одно дело — борьба с врагом, контрразведка, это я понимаю. А ходить, вынюхивать — кто что сказал, к чему при­драться? Но наши парни-танкисты держались в этом отношении молодцом. Сидим в землянке, в палатке около танка или под ним, и вдруг появляется смершевец. Полундра! Все замолкают, говорят о чем-ни­будь отвлечённом. Подойдёт. Ему: что пришел? — А, так. — Ладно, иди дальше. Это такой род войск... Но мне они, я вам скажу, не мешали.

Вообще, война — не женское это дело... Сын Владимир у меня военный, майор, уволился в запас. Был в Чечне и в первой войне, и во второй. Я у него спрашиваю: ну как, посмотрел, что такое вой­на? — Посмотрел. Еду, смотрю и вспоминаю тебя, — как мать занималась этим делом-то...

Вылезешь из танка как чёрт. Умыться негде, воды нет. Очки подымешь. Ни рожи, ни кожи. Не пой­мешь, кто ты есть. Как усну, мне снилось, что отец работает банщиком, а я у него прошусь: разреши по­мыться. Если рядом овраг с ручьём или болото чис­тое, мы комбинезоны в грязи, в песке вытопчем, спо­лоснём. На трансмиссию положим, мотор заведем, пять минут — и комбинезон высох. Быт танкиста — не для женщины. Но мирилась со всем, терпела. Что меня ещё возмущает — показывают женщину на войне, она обязательно курит. А у нас в бригаде никто из девушек не курил, не пил. Спиртное хранилось у меня на всякий случай, просили часто офицеры, но уходи­ли ни с чем, ворчали — да у этой среди зимы снега не выпросишь. Пьющих я и сейчас, честно говоря, тер­петь не могу...

Ещё в 1979 году пригласили меня в танковую часть. Мы вышли из машины, встретил нас коман­дир полка. Слышу по рядам — у-у-у... Я: что это они? Они мне потом уже говорят: ну надо же, мы думали, приедет огромная женщина-танкист, комби­незон подобрали 60 — 62 размера. А я тогда совсем худенькая была. Подвязали мне проволокой рукава и брюки комбинезона, повезли на стрельбище. Начали стрельбы. Один раз промазали, другой. Я говорю: милые мои, если бы мы так стреляли во время войны, то Гитлер был бы во Владивостоке! Они оправдыва­ются: конечно, вы там стреляли в день-то по сколько раз. А нам один снаряд в год и то не дают. Все равно, говорю, офицер должен уметь стрелять. Я стреляла хорошо. Из пушки — раз, два — обязательно попа­ду. В училище меня тренировали здорово. Ротный всегда говорил: если не будешь уметь стрелять, тебе грош цена. Тебя не примут солдаты. И вообще тебе нечего делать там.

И два года назад была у танкистов, лазила в танк. Техник спрашивает: похоже на «тридцатьчетвёрку»? — Конечно, нет. С этим мне, пожалуй, не справиться. На Т-34 я, девчонка, ногу поставлю на педаль, двумя руками за рычаг и он — фьють! — развернется.

Любила я «тридцатьчетвёрку», отдаю ей полное предпочтение. Чистила её с удовольствием. Ребята-офицеры вылезли и пошли. Я — никогда. Говорю, давайте почистим, это же наш дом, наше убе­жище.

Экипаж другой раз — о... мы же сейчас всё равно поедем. — Не знаю, поедем или нет. Давайте мы её почистим, погладим... Я все делала вместе с экипажем. Однажды ко мне подошла одна девушка из бригады: возьми меня в экипаж. Я говорю: ты зна­ешь, что такое гусеница? Её разобьют, нужно её под­нять, перебросить на катки. Кто будет? Мы с тобой не сможем, а два мужика её не поднимут...

Демобилизовалась я в 46-м году. Уже терпение мое лопнуло. Невмоготу. Кругом одни мужики. Долго ещё я на них и смотреть не могла.

...Вернулась в Бийск, пошла работать на котель­ный завод, в конструкторское бюро. И проработала на этом заводе до пенсии. Закончила теплоэнергети­ческий институт в Томске. Завод огромный, богатый, союзного значения, котлы экспортировал во многие страны. Мы им гордились. Сейчас встречаюсь с его руководителями, говорю: до чего вы довели завод?.. Горбачев начал, Ельцин догробил.

В 1955 году вышла замуж за Петра Федоровича Ширяева, фронтовика. Он работал машинистом теп­ловоза. О сыне я уже говорила, дочь Галина — на­чальник отдела технической документации на котель­ном заводе. Четверо внуков.

Всегда старалась я держаться в тени, потихоньку. Но в Бийске меня знают. На День Победы дождик поливает, мы вышли на парад. Мэр города подходит ко мне: ну как, мой танкист?

Приглашали в школы выступать в День Победы. Песню пели известную: в танкистской форме, при погонах... Слушали наши рассказы хорошо, особен­но дети из младших классов. И вот на 50-летие По­беды пришли мы в 8-й класс. Учительница нас пред­ставила. Парни, уже более-менее взрослые, сидят развалившись. Я им говорю: буду отвечать только на ваши вопросы. Проповедовать что-то я вам не буду. Если что-то вас интересует, я отвечу. Ну, [девчонки, те сразу про любовь. Я: насчёт любви могу сказать одно. Я там никому не нравилась, и мне никто не нравил­ся. Я неумытая, грязная. Ни о какой любви речи быть не могло.] А где что-то было, я не знаю. Все.

Парни же мне задали один вопрос:

— Вот вы говорите, что Победу завоевали. А на самом деле разве это так?

— А ты думаешь как?

— А у нас в истории, книга вот, мы на уроке изуча­ем, там написано совсем не то. Победили Эйзенхауэр, Монтгомери. США, Англия.

Такое вот дурацкое положение. Ну что ты ему скажешь? [У него есть учебник истории, а я ему буду доказывать, что победили русские... Всё равно он верит учебнику. И я сказала себе — больше в школу не пойду!] Пошла как-то на праздник только в военный городок и в тюрьму, есть у нас такая — для несовершеннолетних преступников. Много их здесь собрано со всего Алтайского края, все с большими сроками. Очень внимательно смотрели, слушали. Го­ворю им: ребята, что же вы в самом деле? Наркотика­ми жизнь себе губите. Зачем? Ну ладно, мы погибали, мы знали, за что погибаем. А вы-то за что гибнете?!

Один мальчишка обращается ко мне: мама, я даю слово, если досижу до своего срока... — А сколько тебе дали? — Девять. Оказывается, он бабушку свою задушил, деньги были нужны. А сколько тебе лет? Пятнадцать. — Ну силён ты...

Начальник колонии нам все время напоминает — никуда не отходить, только группой. Смотришь им в лица — есть милые, добродушные, но есть и зверские взгляды. Тюремные стены давят. Надо сказать, что единственное, чего я боялась на фронте, — это плен и штрафбат. Мы знали, как немцы издеваются над плен­ными, в Польше проходили концлагеря. А в штраф­ники можно было попасть запросто. Или ты отстал, или что-то не сделал, и смерши тебя туда упекут...

[Возродится ли наша Россия? Я теперь вообще ничему не верю. Наше поколение, наверно, не дожи­вёт до этого. Какой-то беспредел, жульничество кру­гом! Может быть, даже дети наши не доживут.]

[Мо­жет быть, всю Россию разделят по уголкам, как были раньше удельные княжества... Сомневаюсь я уже в возрождении нашем... Но очень этого хочу. Хотя бы для внуков.]

=======

И ещё одна статья про Нину Ильиничну: http://www.ap.altairegion.ru/238-05/4.html

Кому: Nem OFF, #10

Газета "Алтайская правда"

Николай ГУРТЕНКО


КОМАНДИР "ТРИДЦАТЬЧЕТВЕРКИ"


ВСТРЕЧА В ДРАМТЕАТРЕ

Леонид Васильевич Перевозчиков, в прошлом танкист, на встречу ветеранов в Барнаул накануне празднования юбилея Победы приехал с товарищем по оружию Анатолием Борисовичем Басенко и главой администрации Благовещенского района Владимиром Мостовым. Парадная часть встречи уже заканчивалась, когда кто-то спросил ветеранов, сидящих в зале: "А танкисты среди вас есть?" Басенко с Перевозчиковым откликнулись. За спиной раздался женский голос, показавшийся очень знакомым. Леонид Васильевич обернулся:

— Вы Нина?

— Да, Нина.

— 237-я танковая бригада? Танк Т-34? Позывные "Парта-два"?

— Да, а вы кто?

— Я ваш радист-пулеметчик.

Фронтовые друзья крепко обнялись.

Мне об этом эпизоде рассказал по телефону Сапарбек Маусымбаев, директор школы села Байгамут из Благовещенского района. "Кем же была в танковом экипаже девушка?" — спросил Перевозчикова, приехав к нему в поселок Степное Озеро. "Командиром танка!" — был ответ.

Судьба свела их, когда он уже вдоволь хлебнул лиха в пехоте. На фронт его, 17-летнего парня, взяли в 1943 году, принял свое боевое крещение на Курской дуге. А под Житомиром попал в плен. Фашистский танк ударил по его пулеметному расчету прямой наводкой.

Плен был недолгим, товарищи помогли бежать, и вскоре Леонид был в партизанском отряде. А домой тем временем пришла на него похоронка...

Потом судьба сделала его радистом-пулеметчиком "тридцатьчетверки". Три раза он горел в танке. Первый раз удалось выскочить из машины, объятой пламенем, всему экипажу. Во второй раз погиб механик-водитель. А в третий — остался в живых один он, Перевозчиков. Менялись машины, подбирались новые экипажи, назначались другие командиры. И однажды его командиром стала лейтенант Нина Бондарь. Когда ее ранило, с ней тоже пришлось расстаться. Встретиться довелось через много лет после войны вот так, в драмтеатре.

Нина Ильинична Ширяева (по мужу) живет, как и до войны, в Бийске. На фронт ее взяли в 41-м. Она умела летать на самолете — до войны окончила аэроклуб и, как сама говорит, "болела" авиацией. Под Москвой вчерашних школьников посадили на ПО-2, которые использовались для разведки. Никакого вооружения на самолетах не было.

Во время одного из полетов Нину ранило в обе ноги. Врачи летать запретили. Предложили ехать в медицинское училище — она отказалась.

ПО РАСПОРЯЖЕНИЮ СТАЛИНА

Знакомые по резерву парни предложили ей подать заявление в танковое училище. Но она знала, что девушек туда не берут. А парни написали патриотическое письмо самому Сталину и к нему приложили список желающих учиться в танковом училище. Среди них была и она. Сейчас она считает, что помогла ее украинская фамилия — Бондарь, никому, видимо, и в головы не пришло, что это девушка.

Но когда начальник училища генерал Белов увидел Нину, за голову схватился: "Кто это? Откуда? На каком основании? Немедленно отправить обратно". Но под направлением подписи: Сталин, Ворошилов - попробуй не выполни!

Нина Ильинична не раз с благодарностью вспоминала своих учителей. Из училища она вышла, умея не только отлично стрелять из пушки, пулемета, пистолета, но и водить танк.

Пришла пора экзаменов. На них приехал генерал Катуков, про которого сказали, что это самый главный танкист в нашей армии. Когда подошла очередь старшины роты Нины Бондарь, Катуков опешил: "Вы что, с ума сошли!? Кто разрешил?" Ему показали кто. "Ладно, возьму ее к себе. Посмотрим, что вы из нее сделали".

Катуков потом стал командующим 1-й танковой армией и маршалом. Он действительно проверял, как воюет единственная во всей бригаде девушка — командир танка.

— Я и на Курской дуге была, и на Сандомирском плацдарме, и в Корсунь-Шевченковской операции участвовала, — вспоминает Нина Ильинична. — Фашисты под Курском поначалу самоуверенно думали, что разобьют нас. Но бои были там очень тяжелые. Пошли вперед наши танки, пошли навстречу и те. И все это смешалось. Стрелять надо, а в кого? Только пушку наведешь, смотришь, а это наши. А в сторону повернул - кресты, кресты... А в небе самолеты яростно поливают огнем друг друга, кружатся. У меня как болезнь какая-то была: нет-нет да и взгляну на небо: "Ой, ой, наш, собьют ведь его!" — "Командир, смотри вперед", — слышу голос своего башенного.

— О чем думает человек в такой ситуации?

— Страха не ощущала. Думала только об одном — как бы прорваться.

Когда в январе 45-го первая ударная танковая армия готовилась прорвать передний край обороны гитлеровцев, сам маршал Жуков проводил рекогносцировку местности. Он приехал ночью. Туда же, на рекогносцировку, послали и лейтенанта Нину Бондарь с механиком-водителем и командиром роты. Жуков сам указывал им направления движения, ориентиры и дорожки в минных полях. Был он в простой солдатской шинели.

Она со своим экипажем действительно выиграла у фашистов много таких дуэлей. Наградой за это и самым ярким событием в ее фронтовой жизни стал парад Победы, в котором она участвовала. Накануне ей так захотелось домой, к маме, что она стала проситься в краткосрочный отпуск. А путь ведь неблизкий. Случайно об этом узнал Жуков. Приказал доставить быстро, самолетом, туда и обратно. Три дня побыла она дома, а потом снова в Москву. Бойцы для нее уже и форму отгладили, и сапоги начистили.

Ехали они по Красной площади на танках под моросящим дождем. Но он не испортил приподнятого настроения.


КУПАНИЕ В ВИСЛЕ

Навсегда Нине Бондарь запомнилась и переправа через Вислу. Фашистские самолеты налетели, когда она на понтоне с танком была почти у противоположного берега. Понтон с танком затонул, а сама она оказалась в воде. На берегу уже хозяйничала наша пехота. Она и бросилась в реку спасать танкистов.

Это купание получило продолжение уже после войны, в Бийске. Когда Нина Ильинична уже работала на котельном заводе, в середине 50-х годов на нее стал засматриваться один молодой мужчина. "Чего это он? Если из моих бывших солдат, то уже б подошел", — думала она.

И он однажды подошел и спросил: "Ну как, уже высохла?" — "А я нигде и не мокла". — "А помнишь, как на Висле мы тебя спасали?"

Нина Ильинична вышла за своего спасителя замуж. Муж ей попался заботливый. Она родила сына и дочь. Вместе вырастили их. Сын дослужился до майора бронетанковых войск. А внук — кадет, поступать будет в суворовское училище.

Во время нашей беседы Нина Ильинична посетовала, что с фронта пришла инвалидом.

— Вот эта рука — она взяла правой свою левую — у меня выше плеча не подымается. Болванка попала. На фронте вправили, да что толку. Ключица была сломана, позвоночник перебит. Я два года ходила в корсете, не снимая его. Обе ноги еще в самолете были перебиты. Горела не один раз. Однажды половина уха сгорела.

А когда мы прощались, Нина Ильинична сказала, что если, не дай бог, снова пришлось бы воевать, то она бы и сегодня смогла командовать "тридцатьчетверкой". В 1959 году ее пригласили в гости в танковый полк, который дислоцировался в Бийске. Попала она на стрельбы. "Если б мы так стреляли, то фашисты были бы во Владивостоке", — укорила она коллег. "А интересно было бы посмотреть, как наши фронтовики стреляют", — поддели ее отцы-командиры. Она села в танк и со второго снаряда поразила цель...

Кому: uncle1fred, #24

> больше ничо не скажу

Главное -- что ты говоришь своим детям. И что при этом делаешь.

Кому: ШтабсЪ-КапитанЪ, #55

> Или журналисты недобросовестные, или бабушку память подвела, или речь о разных визитах идёт.