В течение последних позорных десятилетий постинтеллигенция оформилась в корпорацию — такую же корпорацию, как «Газпром» или «Норильский никель», хотя и с меньшим обеспечением. Корпоративные правила выдаются за нормативы русской интеллигенции, решено считать сегодняшнюю корпорацию правопреемницей моральных заветов Мандельштама и Чехова. От имени Чехова и Мандельштама поддерживали расстрел парламента и разграбление страны — с именами Короленко, Толстого и Достоевского на устах идут в обслугу к олигархии. О, служение вполне необременительное! Главная задача сегодняшней корпорации — казаться, имитировать существование интеллигенции. Страна переживает беспрецедентное горе, но требуется объяснить, что это не горе, а заслуженное наказание за недостаточную просвещенность. Основным правилом современной корпорации является круговая порука — и, соответственно, трусость: нельзя усомниться в легитимности корпорации. А Топоров — усомнился. Вы полагаете, суд Диогена или экзамены Сократа были приятны? Дежурная грубость Диогена бесила приличных обывателей — вот и Топоров был именно таким Диогеном.
Писатель и художник Максим Кантор — о наследии Виктора Топорова
Умер Виктор Топоров — и стало пусто. Фронт оголился — а ведь Топоров был один.
Трудно сказать, что он был совестью русской интеллигенции, поскольку у постсоветской постинтеллигенции нет совести — вместо совести у них корпоративная этика. Топоров просто в одиночку замещал собой целую страту — замещал сразу всю интеллигенцию, которая перестала существовать, хотя потребность в интеллигенции осталась.
Виктор Топоров был русской интеллигенцией в одиночку. Так можно. Ровно так поступает лейтенант, идущий в атаку один, — если взвод невозможно поднять в атаку. Так вели себя все русские интеллигенты; так вели себя Александр Зиновьев и Петр Чаадаев, Чернышевский и Салтыков-Щедрин. Лежащий в укрытии взвод прежде всего ненавидел именно выскочку-лейтенанта, живой упрек в трусости. Идущего поперек корпоративной этики ненавидят больше, чем саму власть, при которой интеллигентам живется недурно. Никакого конфликта с властью у постинтеллигенции на самом деле нет; имеется спектакль, актеры заучили гражданственные роли. За кулисами остается бюджет постановки, обсуждение гастролей, критика в прессе. Спектакль играют давно; но важен не сам спектакль.
Борьба круглоголовых и остроголовых, борьба так называемых либералов и так называемых охранителей — давно символическая. Борьбы реальной нет — соответственно, невозможно солидаризироваться с борьбой или оппонировать ей; можно лишь отметить фальшивую игру актеров. Имитация протеста дурна тем, что дискредитирует настоящий протест. Если ради забавы кричать «волки», когда волков нет, то в присутствии реальных волков окажется, что крик о помощи истрачен впустую. Так постинтеллигенция израсходовала гражданский протест в отсутствии реальных гражданских чувств, истратила право на свободолюбие, променяла роль интеллигента на суесловие. Гламурные оппозиционеры не тем противны, что читают протестные частушки богачам в Барвихе, но они противны тем, что опозорили самую суть протеста. Ряженые фрондеры не тем мерзки, что говорят слова «совесть» и «права человека» на посиделках в кафе, — но тем, что истратили слова, которые пригодились бы настоящим людям для настоящей жизни. Постинтеллигенции потребовалось позаимствовать риторику у интеллигенции — но зачем слова, забыли. Прежде этими словами защищали народ — теперь оправдывают свое существование. Фразы, которые когда-то жгли сердца, нынче обесценились. А слова нужны. И Топоров оказался в положении человека, который отвечает за украденные слова — ведь он писатель. Надо вернуть опозоренным словам смысл. Как быть, если пришли волки, а крик «волки» истрачен на карнавале? Как быть, если обществу нужен интеллигент, а интеллигенты нарядились гандонами?
И Топоров работал. Фактически в последние годы он стал сатириком — писал дневник писателя, критику нашего времени. К данной форме он пришел, уже будучи признанным переводчиком и литературным критиком; в конце жизни он стал сатирическим писателем; Зиновьев тоже сперва был логиком.
Топоров в коротких эссе изобразил всю литературную и общественную жизнь России — он высмеял светских мещан так, как их высмеивали Зиновьев и Эрдман, Горенштейн и Грибоедов, Салтыков-Щедрин и Зощенко. Это традиция русской литературы, и Топоров добавил к традиции необычный жанр — воплотил сатиру в дневниковых заметках. Это и литературная критика, и поэзия, и обществоведение — всё сразу; это человеческая комедия.
Символом пустобреха для него стал журналист Быков, а затем Топоров придумал собирательный персонаж — молдавского правозащитника Обдристяну, существо воплощающее фальшь наших дней. Обдристяну был героем ежедневных заметок — подобно Свифту и Зиновьеву, Топоров умел короткой фразой выявить моральное ничтожество субъекта.
Топоров презирал не оппозицию режиму, но карикатурную оппозицию режиму; он ненавидел не сам протест, но имитацию протеста. Стадное свободомыслие, групповое прозрение — именно это вызывало у него презрение. То, что мы наблюдаем в последние годы, есть голливудский фильм, снятый по мотивам гражданской позиции интеллигента. В массовке попадаются неплохие лица — но это кино, а реальная жизнь отношения к этому не имеет. Есть проданная страна, олигархия, капитализм без профсоюзов, народ, который обокрали. Не интеллигентов обокрали — постинтеллигенцию как раз пригласили в обслугу — обокрали народ. Требуется тот, кто будет говорить от имени обездоленных, — как требовалось и прежде, исторически нужда в интеллигенции потому и возникла. Но интеллигентов больше нет — есть рассерженные менеджеры, статисты из голливудского фильма про русскую жизнь.
Вслед за рафинированным гуманистом Эразмом образованный Топоров принял простой моральный императив: «Народ тебе должен многое, но ты должен народу всё». Феномен Топорова в том и состоял, что он имел все основания не разделять судьбу народа — а он захотел разделить. Он так и жил — наотмашь, навылет, до отказа, — как живет народ. Некогда это был императив интеллигенции; потом про него забыли. Топоров вспомнил заново. Он так писал, словно писал от имени всех — но писал ярко, как только он и мог писать.
Проблема, которую изучал Виктор Леонидович Топоров, крайне серьезна. Вопросы он формулировал ясно. Что есть демократия в мире, где демократия потеряла лицо? Что представляют из себя традиционные «западные ценности» в эпоху кризиса западной цивилизации? Как можно войти в европейский дом, если этого дома нет? Что есть Родина — если той родины, которую мы знали, уже нет?
Топоров на протяжении 20 лет умел идти против течения; в те годы, когда все говорили и делали глупости и подлости, участвовали в разграблении страны словом или делом, он говорил трезво и храбро.
Так Виктор Топоров стал русской интеллигенцией в одиночку; он продержался довольно долго. Тяжелая работа, и он ее делал хорошо.
У него была репутация человека грубого; кто-то считал его злым — поскольку Топоров не прощал морального ничтожества. Это, вообще говоря, нормально: тот, кто упорно говорит нелицеприятную правду, считается сумасшедшим, вздорным. Светская чернь не прощает насмешки, они хотят, чтобы их воспринимали всерьез. Они потешались над Чаадаевым и плевали в Зиновьева, а потом включили Чаадаева и Зиновьева в пантеон — и записали их себе в корпорацию. Но ведь Топоров — это же не Чаадаев, ну он же не Зиновьев, он — просто грубиян. А Топоров был именно классическим русским интеллигентом, как Зиновьев и Чаадаев. В нашем восприятии искусства очень властна иерархия: мы не можем никак поверить, что лейтенант, идущий один в атаку, замещает собой армию и становится генералом естественным образом; ему ведь это не положено. Ладно, Зиновьев — к нему привыкли. Но вот Топоров? Однако это происходит само собой — так было некогда и с Зиновьевым, и с Чаадаевым. Надо просто быть смелым: попробуйте, дело того стоит. Топоров вышел вперед и стал непримиримым человеком — прежде всего к тем, кто проституирует категорию разума. Он всех приучил к тому, что каждый день дает зажравшейся сволочи пощечину — еще и еще. Ты сплясал в Барвихе, жирдяй? Получай. Ты притворился правозащитником, лицемер? Получай. Его называли шутом, хотели унизить. Он был шут в той же степени, что Свифт или Рабле: читатели хохотали над теми, кого он высмеял. Думаю, жанр короткой шутки Топоров выбрал случайно, взял то, что пришлось по руке.
Его суждений боялись: он смеялся над самым святым — над корпоративной этикой.
В течение последних позорных десятилетий постинтеллигенция оформилась в корпорацию — такую же корпорацию, как «Газпром» или «Норильский никель», хотя и с меньшим обеспечением. Корпоративные правила выдаются за нормативы русской интеллигенции, решено считать сегодняшнюю корпорацию правопреемницей моральных заветов Мандельштама и Чехова. От имени Чехова и Мандельштама поддерживали расстрел парламента и разграбление страны — с именами Короленко, Толстого и Достоевского на устах идут в обслугу к олигархии. О, служение вполне необременительное! Главная задача сегодняшней корпорации — казаться, имитировать существование интеллигенции. Страна переживает беспрецедентное горе, но требуется объяснить, что это не горе, а заслуженное наказание за недостаточную просвещенность. Основным правилом современной корпорации является круговая порука — и, соответственно, трусость: нельзя усомниться в легитимности корпорации. А Топоров — усомнился. Вы полагаете, суд Диогена или экзамены Сократа были приятны? Дежурная грубость Диогена бесила приличных обывателей — вот и Топоров был именно таким Диогеном.
Среднеарифметический постинтеллигент заглядывал на его страницы с любопытством, но и с опаской. Топоров писал так, что выжигал дрянь каждой фразой, — а ведь это оскорбительно для дряни. Так опасались афиняне Сократа — за то и приговорили к смерти. И Сократ сказал афинянам: вы можете убить меня, но будьте уверены, что вы повредите больше себе, чем мне.
Теперь Топорова нет. И может жирный правозащитник назвать Топорова государственником и охранителем, так будет спокойнее. А он не был государственником, он не государство охранял, а честь. Он был русским интеллигентом. Это трудная должность, но кто-то должен ее исполнять.
Всё, что здесь написано, — вещи объективные; всё это я говорю не от себя — есть много людей, знавших Топорова ближе; его близким принадлежит право рассказать, какой он был. Мы подружились два года назад — времени на дружбу было мало, но, как это случается с единомышленниками, подружившимися в зрелые годы, мы говорили ночи напролет. Поэтому добавлю несколько слов — не для общественного некролога, а от себя лично.
Сегодня трудно дышать от горя, но многие — вздохнули с облегчением. Ушел человек, который не давал покоя.
Ушел человек, который напоминал пустобреху, что он — пустобрех. Можно вдохновенно врать — пузырь сойдет за вольтерьянца. Можно продавать Родину — и тебя не схватят за шиворот.
Так вот, говорю — и надеюсь, что меня слышно. Смерть Топорова сплотила многих. Русская интеллигенция не умерла. Там, где Топоров говорил слово, теперь скажут два. Ваше время прошло. И это он сделал так.
ЧЕЛОВЕК, КОТОРОГО Я НЕНАВИЖУ
22 октября 2011 г. в 13:02
Последнюю пару дней у него праздник. Он пляшет и поет на могиле Муамара Каддафи (могилы, правда, нет; есть выставленный на посмешище полурастерзанный труп) и пугает этим примером «оранжевой» справедливости главного душителя российских политических, гражданских и сексуальных свобод премьер-министра В.В.Путина. Вместе с тем, он выражает радостную уверенность в том, что, объявив о своей невынужденной отставке, президент Медведев резко усилил собственные политические позиции – и, хотя сука он тоже редкая, - но пилить еще с ним и вокруг него инновационно-пропагандонистые бюджеты и пилить! И лишь одно досаждает Человеку, Которого Я Ненавижу: кишиневские ротозеи почему-то выпустили из общеевропейских казематов гнилозубую окололитературную шавку Багирова – никакого, разумеется, не писателя, а чурку, пидора, соблазнителя чужих жен и агента ФСБ.
А непосредственно перед этим Человек, Которого Я Ненавижу, восторженно одобрил гуманистический, как в повести у любимого им Юрия Трифонова, обмен одного израильтянина на тысячу палестинских головорезов, горько оплакал Василия Алексаняна (особенно пожалев о том, что Светлана Бахмина не успела в тюрьме родить сына и ему тоже), составил проскрипционные списки (две штуки) и пламенные прокламации (две тысячи штук), напечатался в «Новом времени», «Новой газете» и на сайтах «ЕЖ», «Грани» и «Каспаров.ру», выступил – и тоже не по одному разу - по «Свободе» и на «Эхе», прозаседал в Общественной палате, вышел на демонстрацию 30 сентября, поспорил сам с собой о том, идти ему или нет на выборы между Сергеем Мироновым и Григорием Явлинским, а если да, то каким именно способом испортить бюллетень, чтобы «дивчачья честь» ни в коем случае не досталась врагу, довел «Русский журнал» с «Опенспейсом» уже до немыслимого идеологического и эстетического совершенства, прогнулся всем журфаком (и, увы, всем «Частным корреспондентом» тоже) перед Ванькой-холуем, не вовремя заехавшим на Моховую с кремлевской ярмарки,
К «закрытию» Юли и к закрытию «Соли» Человек, Которого Я Ненавижу, отнесся с одинаковым равнодушием: там, где он шакалит, ему объяснили, что и то, и другое - это типа чисто сурковский проект. Или он сам объяснил это тем, у кого, и там, где шакалит. Немыслимые волошинские миллиарды и тоже фантастические сотни миллионов долларов от Михаила Прохорова еще не отпылали в его душе до конца (не говоря уж о растаявшем, как Снегурочка, богатстве Бориса Березовского), - дело было, считай что, в шляпе - какие-то крохи из чуть было не свалившегося ему на голову антикоммунистического изобилия он все-таки успел скоммуниздить – и тем с большим рвением клянет Партию жуликов и воров, и клянет ее так, что по сравнению с ним, сам Алексей Навальный отдыхает. Тем более что отдыхает Навальный, набираясь сил перед тем как выйти на «Русский марш»…
Человек, Которого Я Ненавижу, таков уже двадцать пять лет, может быть, даже двадцать шесть, - а ненавижу я его всего восемнадцать. Ненавижу с октября 1993 года, когда он впервые предстал во всей своей неотразимой красе. Потом была принятая (а фактически непринятая) Конституция, операция «Мордой в снег», война в Чечне, второй срок Ельцина, залоговые аукционы, дело «союза писателей», - да мало ли чего потом было и, главное, чего не было. Но человек, которого я ненавижу, закалял себя как сталь и чеканил как монету; его ебли, а он крепчал, - его ебли, а он не чувствовал себя при этом ни педерастом, ни проститутом. Разве что, как поет Риголетто, куртизаном. И вместе с тем – так уж устроены у него и мозг, и душа – партизаном. Городским партизаном. Участником Пятой колонны генерала Пиночета ибн Салазара (историю, как и всё прочее, он знал и знает как-то не очень).
Лет пятнадцать назад на страницах забытого ныне журнала «Новая Россия» подразделил я всех отечественных либералов на три категории: либерал-предатели, либерал-паскудники и либерал-идиоты. Судьба каждой из этих категорий сложилась затем достаточно занятно. Скажем, либерал-предатели взлетели уже так высоко, что поневоле прониклись великодержавными интересами или, как минимум, оказались вынуждены притвориться, будто прониклись ими. И не о них сейчас речь. А вот Человек, Которого Я Ненавижу, как был либерал-паскудником, выдающим себя за либерал-идиота, так таковым и остался. Или, вернее, как был либерал-идиотом, выдающим себя за либерал-паскудника, так в этом опасном самообольщении и пребывает.
Ведь ему кажется, что америкосы рано или поздно сюда придут. Или хотя бы прилетят – и обрушат нам на голову по уже проверенным в Европе, Азии и Африке образцам гуманитарную помощь. И, минуя промежуточное звание, назначат его – либерал-идиота – сразу либерал-предателем. Или, на собственном языке Человека, Которого Я Ненавижу, - господином бургомистром... Ему кажется, будто идиотом он только притворяется, а на самом-то деле он паскудник – и поэтому его никогда не поймают и уж тем более не повесят за яйца, да и америкосы прилетят вовремя.… Но ведь не прилетят – или прилетят не вовремя; но ведь его непременно поймают – и почти обязательно повесят, хотя, может быть, всего-навсего навешают ему пиздюлей, – но, не осознавая ничего из этого, он как раз и доказывает, что остается и останется до самого конца идиотом.
Не знаком с творчеством Топорова - а сейчас прочитал первый коммент - жалко стало, что ушел.
А Кантор хорошо написал. Не ожидал, что в вонючих Известиях такое напечают.
Каждый день во Фейсбуке читал. Максим Карлович всё правильно сказал, подпишусь под каждым словом. Земля пухом. Ну ничо, Залупеску(ака обдристяну) не долго осталось плясать, буит им и демократия и воля народа скоро.
> Можно вдохновенно врать — пузырь сойдет за вольтерьянца.
В этой фразе мне непонятно слово "пузырь" !
Всегда знал эту простую истину и думал так же -хорошее слово "интеллигент" обесценено, как сбережения граждан СССР.
Внизу в комменте подборка его цитат. Вот самые короткие:
"Такое ощущение, что на смену несостоявшейся оранжевой революции пришла голубая (и розовая)".
"Анатолию Чубайсу стоило бы на досуге изучить биографию Николая Бухарина".
"призывать к массовым выступлениям "За честные выборы!" следовало в 1996 году. А вы что делали? Вам напомнить?.. Ну, а, единожды солгав, кто вам потом поверит?"
"Бог не отпускает белую ленту и хорошие мозги в одни руки)"
Давно был знаком с творчеством В.Л. Топорова как великолепного переводчика, но только около месяца назад, к сожалению, познакомился с его современной прозой... Пусть земля ему будет пухом...
Новости
VIP
