Д.Ю. Я вас категорически приветствую! Михаил, добрый день.
Михаил Елизаров. Добрый.
Д.Ю. Представься, пожалуйста.
Михаил Елизаров. Даже не знаю, сразу какая-то сложность с идентификацией такая. Михаил, да, Елизаров. Я пишу книги, наверное.
Д.Ю. А вот ты когда-то написал книжку под названием «Ногти». Что привело тебя к написанию этой книжки? Ногти?
Михаил Елизаров. Безусловно, ногти, это, конечно, да. Просто, думаю, хорошее название какое. Главное – название придумать, а потом можно дописать. Вот.
Д.Ю. Хорошее название. Ты думаешь о продажах, когда пишешь книжки.
Михаил Елизаров. А оно такое, цепляющее название, чувствуешь, что оно зацепит. А там дальше тему подтянул, персонажей, и всё.
Д.Ю. А как это у тебя вообще получается? Вот зачем ты книжки пишешь? Потому что хочется написать?
Дементий. Стоп! Простите.
Д.Ю. Чего?
Дементий. Дай мне ключи от машины, я пойду схожу за углём, а ты ещё раз задай вопрос.
Д.Ю. Так мы и работаем.
Михаил Елизаров. Ничего, нормально.
Дементий. Серёга стоит, всё готово у него просто.
Д.Ю. Зачем книжка? Она сама из тебя вылезает, или ты прикладываешь некие интеллектуальные усилия для того, что а возьму-ка я и напишу?
Михаил Елизаров. Нет, интеллекта для этого, конечно, не нужно. Мне кажется, нужно какое-то терпение, некая усидчивость такая вот.
Д.Ю. Процесс написания?
Михаил Елизаров. Да, такое занудство. Это, в принципе, человек, который может долго просидеть, или чем-то долго заниматься достаточно таким занудным, кропотливым вот таким каким-то плетением, таким макраме из слов, этот человек может что-то там, если свезёт ещё, вдруг как-то удача осенит, и получится ещё не фуфел какой-то, то тогда это можно книжки делать. Я достаточно такой вот залипающий человек в процесс, я могу позволить себе просидеть пару лет, мусолить какой-то текст, мне, в принципе, даже может быть не тоскливо. Так что я, я прожил же какое-то время, был у меня такой период, в Европах побывал. Я ж не видел-то ни хрена ничего, я за своим столом просидел, я как подумаю иногда – матерь божья. Я приезжаю в город какой-то, а что я помню – монитор, стол. С другой стороны, в принципе, оно же везде всё одинаковое, какая разница.
Д.Ю. Это не всем очевидно. Многие граждане считают, что если они полежат под пальмой, жизнь их радикально изменится.
Михаил Елизаров. Нет, я, в принципе, как раз сторонник, что можно затупить на предмет какой-то, вот я считаю, что этой чашке можно посвятить полжизни просто, её изучению. Идёшь так, по верхам побегать, т.е. это как я в Питер приезжаю, в Эрмитаж захожу, я считаю, что посетить какое-то количество залов, я думаю, это раз 8 я так схожу, и вот я посмотрю пару залов. Я вижу, когда вот эти толпы людей, которые пробегают, ну это же невозможно. Что они видят? Я же не зацеплюсь ни за что, я же не вспомню ничего. Мы вот будем говорить, а я чашку буду изучать, и я вот её запомню, я полюблю её как-то, она как-то отразится потом во мне.
Д.Ю. Недавно посмотрел такой детектив, сериал под названием «True detective», не смотрел?
Михаил Елизаров. Первый сезон который, да? Отлично, отлично.
Д.Ю. Вообще, отвал башки. В конце там МакКонахи говорит, что я вот всякой фигнёй в жизни занимался, а оказалось, что я хорошо вот в этом. Подумав, добавляет, что, в общем-то, и всей жизни на то, чтобы овладеть одним делом, не хватит.
Михаил Елизаров. Не, не хватит.
Д.Ю. К вопросу про чашку.
Михаил Елизаров. Ну да. Я вот так вот, ещё возвращаясь, я вот думаю, попутно так себя анализирую, мне кажется, что… я думаю, что мне когда-то кто-то сказал, к кому я относился с уважением, что сочинять – это хорошо. Вот, я думаю, наверное, первопричина. Какой-то человек меня направил и сказал, что это круто. Это был период, я помню, это когда середина 80-х, когда начинались какие-то все перестроечные моменты, какой-то был большой вброс литературы, каких-то интересных событий, музыкальные явления, и вот мне это как-то, какие-то люди, среда, которая меня сформировывала, вот в ней считалось это правильно, вот сочинение.
Если ты песню, как сейчас говорят, рэпчик не написал, ты какой-то, в принципе, не совсем правильный человек. Но тогда было то же, нужно было что-то уметь сочинить, написать, рассказать какую-то историю на бумаге. И все мои товарищи этим занимались, интересовались, сочиняли, но потом они выросли, поумнели, повзрослели. Я не сумел перестроиться, я остался на том же уровне. И поэтому я продолжал уже заниматься тем, что получалось, в таком виде. В принципе, это весело. По большому счёту, если как-то абстрагироваться от категорий успешности, ещё чего-то, это просто весело.
Д.Ю. А вот я когда читал разнообразные отзывы, то отзывы-то положительные были на произведение «Ногти», но писали их люди, к мнению которых, да и к ним самим лично я отношусь как-то сильно отрицательно.
Михаил Елизаров. Да разные. Разные люди, были хорошие. Я ж тоже такой вот – похвалили, я думаю, хороший человек, меня похвалили. Кто обругал – сволочь, да. Так человек устроен плохо, да. Да разные как бы хвалили. Я как бы тоже старался всегда, я очень боялся какой-то любой реакции, я старался всегда дистанцироваться, не отслеживать, что говорят, потому что это очень опасная, агрессивная среда, т.е. там и похвалы, и ругани, в ней можно очень надолго залипнуть, и себя потерять, потому что начинаешь как-то себя корректировать, ну, интуитивно, интуитивно пытаешься подстроиться под чьё-то мнение, а оно часто неправильное.
Д.Ю. По-моему, всегда.
Михаил Елизаров. Да нет, может, я как бы и не прислушивался. Вполне возможно, мне говорили какие-то важные, хорошие вещи, я их прозевал, а теперь уже поздно, я уже сформировался, я только хуже становлюсь. Всё уже.
Д.Ю. Может, это и хорошо, нет?
Михаил Елизаров. Не важно уже, не важно. Другие лучше сделают, если что. Это ж всё какое-то огромное поле смысла, я там свои маленькие свои маленькие лакуны нахожу, паттерны, фракталы, что-то там.
Д.Ю. А правда, что тебе за книжку выдали какой-то грант, за книжку, не за книжку?
Михаил Елизаров. Да я только и получал гранты, в том-то и дело. Одно время я просто там в Европе, у меня их было много, меня очень удачно перевели, и я прямо лет 5…
Д.Ю. Т.е. и на Западе издавали?
Михаил Елизаров. Да, у меня много переводов было.
Д.Ю. А кто, в основном? Немцы, французы?
Михаил Елизаров. Немцы одну книжку перевели, а так – много, да, переводили. Что-то сидели, считали, 15 языков вроде было, есть даже японский, есть японский. У меня дочь в гимназии учит японский, она приносила мой роман, там вот изданный. Она показывала, очень забавно, очень странно его в каком-то комиксовом ключе сделали такой. Как-то так складывалась эта вся история с переводами со всеми. Гранты были, давали. Но это достаточно такая европейская тема. У нас, по-моему, она сейчас тоже как-то… премиальные какие-то есть, у меня тоже и наша премиальная история какая-то была, и «Букер» же этот был у меня, и премия «НОС», которая прохоровская, олигархическая. Т.е. когда я, как Робин Гуд, забрал у богатых и раздал себе эту какую-то там премию. Ну, нормально.
Д.Ю. А сам процесс выдачи – это тебе вот просто котлету дали, отвернулись, и делай что хочешь? Или они к тебе какие-нибудь требования предъявляют?
Михаил Елизаров. Нет, это никого не интересует. Хоть порви и выбрось, я не знаю, раскидай.
Д.Ю. Толково.
Михаил Елизаров. Не, премия это такое, это же просто финансовое поощрение. В принципе, я же говорю, меня бы устроило абсолютно в формате такой вот, носовский коммунизм такой, как в «Незнайке», или экологический такой, или техно такой коммунизм, как в Солнечном городе… Но вот чего мне нужно? Нормальный письменный стол, вот хороший стол, меня устраивает этот стол. Вот меня эта студия, что я посмотрел, устраивает. Т.е. если это есть, я там не знаю, открыл подвижную какую-то ленту холодильника, где появляются продукты, я не думаю о том, где я, чтобы как-то… Не заботился о какой-то чуши в виде еды, где доставать, просто она есть. Я абсолютно готов, совершенно не халтуря, выполнять мою работу до конца дней, т.е. честно стараться работать, что-то сочинять по мере сил. Я не халтурщик по своей природе, наверное.
Д.Ю. А с этих грантов, с них можно жить? Или это так, неплохая прибавка к пенсии?
Михаил Елизаров. Можно, наверное. Смотря как жить. Уровень т.е. какой. У меня претензии к миру очень маленькие, т.е. такие…
Д.Ю. Кстати, я начинаю подозревать, что тебя коммунисты испортили, нет?
Михаил Елизаров. Нет, коммунисты, они могут только, только улучшить, т.е…
Д.Ю. Нет, ну в том смысле, что ты ничего потреблять не хочешь в гигантских количествах.
Михаил Елизаров. Не, я бы рад, я не умею, надо же уметь ещё потребить предмет как-то правильно, им насладиться как-то, т.е. прочувствовать. У меня очень просто, одно время я жил, у меня… Что-то принёс из какого-то фастфуда какие-то картонные стаканчики, они меня так устраивали, что мы с ними дружили год, они нормальные, я их мыл, они отмывались, они не раскисали.
Д.Ю. Добротные.
Михаил Елизаров. Да, нормальный, хороший стакан, ну что, стакан и стакан. Не знаю, в военном магазинчике, не знаю, штаны возьмёшь – карманы есть, всё нормально, ширинка на пуговицах, нормально, на пуговицах, это основательно. Змейка это понты, пуговица это хорошо. Всё, пока не истлели, хороши.
Д.Ю. А зачем за кордон поехал? Что тебя туда повлекло?
Михаил Елизаров. Это так уже получилось. Это интерес был, и, в принципе, я ж уезжал… Т.е. я, в принципе, всегда хотел в Москву как-то вот с детства, но получилось…
Д.Ю. А ты откуда сам?
Михаил Елизаров. Я из Украины, я же…
Д.Ю. Я тоже оттуда. Я из г. Кировограда, а ты?
Михаил Елизаров. Я родился в Ивано-Франковске, а потом прожил в Харькове 20 лет. Но я вот хотел уехать в столицу нашей родины Москву.
Д.Ю. Вообще не слышно по тебе.
Михаил Елизаров. Да слышно, конечно. Я когда нервничать начинаю, у меня сразу это всё моё, Малороссия вся лезет. И так получилось, что такой крюк я сделал. Но я не жалею, потому что это был такой багаж. У меня вышли книги, их стали переводить, у меня как-то там сложилась ситуация. Она, поскольку так вот повело вот так, в ту сторону свалило, я этот вариант просто позволил себе прожить, и я, в общем, не жалею, потому что… я могу какие-то выносить суждения, когда мне там говорили – что это ты вдруг, что ты Европу любишь? У меня были какие-то мои суждения по поводу того, как оно устроено, и почему это не совсем приемлемо для нашего менталитета, определённой части людей. Пока мне интересно это было говорить, потом мне это стало неинтересно, я решил – нравится, господи, что хотите, где хотите…
Д.Ю. Люди, на мой взгляд, как-то странно к этому подходят. Речь ни про какую там нелюбовь, на мой взгляд, никогда не идёт. Ездишь по стране, смотришь чудесные достопримечательности, замечательные дома, чистенькие городишки. Давайте определимся, если «Мерседес» зайдёт в Россию, и уничтожит «АвтоВАЗ», каким бы плохим он не был, 1 рабочий «АвтоВАЗа» создаёт 7 рабочих мест вокруг. И вот 8 человек, так сказать, лишатся работы.
Михаил Елизаров. Не, для меня это очень сложно, я «АвтоВАЗ» воспринимаю…
Д.Ю. Я про то, что это любовь-нелюбовь, причём тут это? Это абсолютно разные вещи.
Михаил Елизаров. Для меня, скажем так, если исчезает «АвтоВАЗ», то это утрата, но это утрата эстетическая такая. Я не знаю, я жалею вещи, я жалею плохие машины, я их не ругаю, т.е. у меня к ним абсолютно сердечное… Я их одушевляю. Т.е. это как инвалид, он имеет право точно такое же на свою автомобильную жизнь, т.е. он должен возить человека. Я вот так отношусь к вещам, поэтому если там… Почему я внутренне протестую – вот я очень люблю ВДНХ, я вижу, сейчас его переделывают. Возможно, его даже делают хипстерским таким местом. Возможно, это правильно. Может, если бы товарищ Сталин был бессмертным, он как-то бы, может, в этом ключе тоже всё менял и перекапывал. Мне печально, когда вот я… Тут какая-то гнилая лавочка была, лучше бы осталась…
Д.Ю. Да, согласен.
Михаил Елизаров. Или вот эти какие-то вот такие вот руины какие-то там, пусть бы остались. Может, их можно было как-то слепить, чтобы они до конца не рассыпались. А вот эта вот эклектика, которая происходит такая вот, она меня огорчает. Ну, что делать. Ну, это мой такой склад, я люблю какую-то вот…
Д.Ю. Это ж памятник, в конце концов, его беречь надо.
Михаил Елизаров. Это памятник эпохе, да. Т.е. я бы изгнал оттуда каких-то вот, определённый тип людей, какой-то формат торговли, т.е. это капище советское, удивительно красивое, с какой-то очень нежной, глубокой такой энергетикой светлой. Когда начинают вторгаться какие-то лишние истории, они, безусловно, это всё разрушают. Появляются совсем не те люди. Вот их бы не было, если бы…
Д.Ю. Не ходили бы.
Михаил Елизаров. Они бы не заходили туда. И вот это мне…
Д.Ю. Как х/ф «Омен», где мальчика Дэмиана в церковь, а его там колбасит.
Михаил Елизаров. Ну да вот. У меня там где-то там начинается, я превращаюсь в этого мальчика, потому что я не хочу там какую-то музыку слушать, мне не нравится, когда там звучит что-то современное. Пускай там какое-то ретро бы играло.
Д.Ю. Было бы хорошо.
Михаил Елизаров. Было бы хорошо. Надо такой оазис было делать, я бы жил на ВДНХ, я бы там жил. Маленький такой домик, я бы там сидел…
Д.Ю. Там вроде живут какие-то люди, машины там ездят, я видел. Там рядышком проживал много лет в гостинице «Космос», и там не было «Рабочего и Колхозницы», их куда-то на ремонт уволокли, а потом поставили. А я, я никогда их живьём не видел, побежал посмотреть, красота.
Михаил Елизаров. Роскошно, Мухина это гениальная работа, абсолютно такая монументальная. ВДНХ – чудесное такое место, вот. Так что я… жалость, жалость это прежде всего.
Д.Ю. А небезызвестный роман «Библиотекарь» ты сидя в Германии написал, или уже вернулся?
Михаил Елизаров. Я его написал, частично его написал в австрйиском городе Швац. Я смотрел на Альпы из окна. Я ни разу не вышел в горы, я просидел, я в монастыре прожил, я его писал в монастыре францисканском. У меня была келья, я в келье сидел и писал, глядя в окно. Нормальная, современная нормальная келья, хорошая келья, тёплая. У меня было окошко с видом на Альпы, и я смотрел, как они сверкают на солнце, и шарился тупо в интернете. А потом, я думаю, господи, я же грант-то весь, как всё же закончится, полгода там сидел, 4 месяца угрохал на какую-то хрень, думаю, надо поработать. 2 месяца я поработал, что-то успел написать, какой-то большой блок сделал, потом я его, по-моему, уже в Берлине заканчивал.
Д.Ю. Получилось в Австрии и в Берлине.
Михаил Елизаров. Ну да, в 2 местах, в 2 городах я его заканчивал. Очень странно тоже. Вот один раз я идею его придумал в городе, тоже крошечная деревенька была такая немецкая, где… там поразительно тоже, сейчас отметил, это странно. Там была бойня, там забивали свиней несколько раз в неделю, я не ожидал, что вот этот вот процесс убийства животных влечёт за собой такой смрад – тяжелейший, чудовищный. Там мне объяснили, я помню, когда бежал закрывать стеклопакет этот, чтобы воздух этого гнилого мяса не ввалился в комнату, я помню – вот идея, можно прописать это, сделать такого советского.
А потом у меня была квартира на месте бывшей бойни, одной из самых больших в ГДР. Мой дом стоял буквально рядышком. Это был уже пустырь, т.е. там уже ничего не было, там только тени этих коров убитых, парнокопытных, свиней, т.е. они там бродили. Это гигантское место, площадка. Сейчас там построили какие-то жилые дома, очевидно, я не знаю, являются ли эти тени животных этим людям… Т.е. там 30 лет убивали животных. И вот я дописывал с видом на эту бойню, которой уже нет. Странно, странно.
Д.Ю. Флюиды чувствовал убиенных свиней?
Михаил Елизаров. Ну, наверное, как-то да, какие-то. Я не могу сказать, что это приятное место.
Д.Ю. Конечно.
Михаил Елизаров. Когда ты знаешь, что это остатки этих цехов какие-то стоят, эти вот стальные конструкции, отдельные столбы, стен уже не осталось. Но потом как-то очень гармонично немцы преобразовали в какой-то гигантский веломаркет, самый большой, наверное, в Европе, гигантский магазин с велосипедами. Они очень правильно подходят.
Д.Ю. Велосипеды любишь - не любишь?
Михаил Елизаров. Люблю, но у меня их нет. Я больше люблю мотоциклы, и ни разу не ездил. Поразительно, можно любить мотоцикл издали, абсолютно платонически. Мне нравятся этих вот их стальные кишки, сама по себе эстетика Терминатора, который обгорел. Шварценеггер, когда он в коже, он лживый. А когда он обгорел, он труп такой, настоящий. Вот мотоцикл это вот такая вот уже, скелет такой механизма, очень красиво.
Д.Ю. У нас время от времени устраивают тут всякие «Харли-Дэвидсоны», фестивали, я каждый раз с воем убегаю, как бы чего-нибудь не купить.
Михаил Елизаров. Вот я просто, для меня сложно это, потребитель мотоциклов для меня уже сложная фигура. Из тех, кого я видел, это были инфантильные люди, они меня печалили своим отношением. Т.е. какой-то он уже такой, это смешно было. Т.е. байкеры, они часто бывают очень такими маленькими, юными такими, подростками.
Д.Ю. По многим, не скажу «по всем», но по многим видно, что они занимаются этим ради того, чтобы можно было одеть вот такие шмотки.
Михаил Елизаров. Ну вот что-то да. Хотя я уверен, что есть… Я очень люблю людей-технарей, которые умеют, которые чувствуют каждое, платоновских таких механиков, как из «Чевенгура», которые чувствуют паровозы, чувствуют мотоциклы, которые кастомные делают вещи. Не, мотоциклы – красивая вещь. У меня были, в Берлине у меня были велосипеды разные, но там это было очень, там есть велосипедная культура, там принято. У нас как бы…
Д.Ю. Опасно.
Михаил Елизаров. Просто обсос какой-то на велосипеде, это вот никакого отношения к нему не будет на дороге.
Д.Ю. Я, безотносительно, я бы забоялся. Т.е. у нас люди, они машины покупают, вчера на права сдав, ездить не умеют, ничего вокруг не видят, они тебя просто задавят по незнанию. Не от злобы.
Михаил Елизаров. Абсолютно никакой злобы. Просто эволюция. Нафиг ты такой вот, зачем тебе жить, ты человек на велосипеде.
Д.Ю. А вот вышел «Библиотекарь», и как-то рецензии поменялись. Изменилось к тебе отношение?
Михаил Елизаров. Нет, в сравнении там сразу привалило, там как-то хорошо, тема хорошая пошла, я, видимо, что-то важное рассказал. С «Библиотекарем» вообще просто счастье началось, и бабла что-то дали, и премия пошла. Хорошо было, я счастлив был. Очень светлый период. Какие-то я, видимо, важные вещи людям сказал, и до сих пор вроде нужно, значит, всё нормально.
Д.Ю. А либеральная общественность тебя разлюбила?
Михаил Елизаров. Так она меня и не любила.
Д.Ю. Сразу?
Михаил Елизаров. Думаю, да.
Д.Ю. Мне вот почему-то, в нашем любимом ключе – мы думали, ты хороший, а ты, оказывается, вон какой.
Михаил Елизаров. Может, они так и думали. Может, какие-то у них были идеи. У меня первая книга была такая, не пойми что.
Д.Ю. Пристрелочная.
Михаил Елизаров. Ну, непонятная. Т.е. там не было оценочности такой. А вот 2 роман у меня был, он такой, они сразу всё про меня поняли.
Д.Ю. Ты стал нерукопожатным или как?
Михаил Елизаров. Для определённой нашей либеральной среды. Да нет, ну.
Д.Ю. А тебя это вообще тревожит - не тревожит, что про тебя думают?
Михаил Елизаров. Мне настолько это не важно, т.е. это вот их там вот эти ладони либеральные тёплые.
Д.Ю. А, по-моему, всё равно, чьи.
Михаил Елизаров. Как бы я ж такой человек равнодушный, я в этом смысле, т.е. мне как бы не важно.
Д.Ю. Я знаю ряд творцов, которые яростно стараются понравиться, так сказать, тусовке, там пытаются доказывать – я свой, я такой же, как вы, парни. А парни не принимают таких.
Михаил Елизаров. Не, не принимают, да.
Д.Ю. Так это и неправильно – пытаться понравиться, я так думаю.
Михаил Елизаров. Да и компанию не нужно искать.
Д.Ю. Да. Что они там тебе расскажут?
Михаил Елизаров. Ничего. Да, вход в либеральную компанию – рубль, а выход - …
Д.Ю. А тебе задают вопросы, вот наверняка же задают, вот а что ты хотел сказать вот этим, что ты хотел сказать? У меня в жизни как-то был резко отрицательный опыт. Я как советский мальчик очень любил писателей Стругацких, а потом, когда я вырос, и 1 брат уже помер, то брат оставшийся написал книжку, в которой объяснял, что же они хотели сказать. Это была первая в моей жизни книга, которую я дочитал до середины, и выкинул на помойку.
Михаил Елизаров. Ну, тут со Стругацкими нужно, я вот так скажу – т.е. художник, в принципе, имеет право вдруг оказаться в реальности человеком вдруг даже не умным. Т.е. они были хороши, когда делали свои «Понедельник начинается в субботу», какие-то свои такие, или кальки каких-то там американских, или каких-то англоязычных вот этих фантастических миров. Они хорошие писатели были. Но когда они перестали быть социалистами и вдруг стали буржуями, т.е. они стали выглядеть несколько нелепо, на мой взгляд. Но я считаю, что нужно просто абстрагироваться от этих других высказываний, и говорить художнику спасибо за его удачи, и по возможности не обращать внимания на какую-то глупость, потому что… Может, что-то старческое бывает, скорее всего.
У меня тоже было, как я помню, Окуджава, который казался каким-то большим поэтом, производил впечатление, по крайней мере. Он таким, наверное, и остался, но когда он начал вдруг высказывать какие-то свои взгляды на мир, на жизнь, и вдруг говорить, какой он, это стало вызывать гадливость какую-то, и, в общем, достаточно дурно отразилось на лирике, которая вообще никак не бьётся с высказываниями Окуджавы-гражданина, т.е. упаси боже, лучше никому не посоветовать, не читайте, что он говорит о войне от себя. А вот лирика его вся, она осталась, она хороша.
Д.Ю. У меня сложилось такое впечатление, что они предали все идеалы, которые у них были, чему они там, возможно, служили.
Михаил Елизаров. Я не думаю, я всё-таки считаю, что вот он художник, актёр – это человек подлый, его хоронили недаром за оградой церковной. В принципе, это можно практиковать до сих пор…
Д.Ю. Лицедеи.
Михаил Елизаров. Да, лицедеи. Поэтому к нему никаких претензий быть не должно. Но оценка, спрос с него один – его работа. Если она хороша, и как-то отвечает каким-то вот, я не знаю, миры, которые человек создаёт, универсумы, паттерны, которые он создаёт – если они хороши, спасибо, да и всё как бы, благодарность можно проявить. Оценивать его как личность – это, если хочешь потерять человека для себя, начни его спрашивать о чём-то. Ненужная информация совершенно. Поэтому с художниками, с актёрами… Все эти наши мэтры киношные, Ульянов, Лавров Кирилл, зачем, к чему какие-то были высказывания, куда вот? Табаков – зачем?..
Д.Ю. Когда-то, при советской власти, был такой журнал «Ровесник». В журнале «Ровесник» печатали всякие эти интервью, иногда бывали заметки про музыкантиков. Я в детстве музыку любил. И как-то раз было интервью с начальником группы «ABBA», какой-то там продюсер был такой, Стиг Андерсон. Ему задали вопрос – а что ты, чего у вас песен нет никаких с острой социальной направленностью? Вон даже дурацкая группа «Boney-M» там про г. Белфаст что-то исполнила. А вы? На что он сказал, что любое политическое высказывание отрежет либо эту часть аудитории, либо ту. А поэтому мы поём песни только про любовь, это близко и понятно всем абсолютно. Меня в детстве удивило.
Михаил Елизаров. Может, он и прав. Оно как бы, на самом деле, какие-то подтексты, они бывают сами по себе, а вот некая попытка политически высказаться, она уже обречена, заранее обречена на провал. В принципе, ты всё равно же выставляешь себя дураком вне зависимости… Т.е. вне зависимости от… Если силы есть какие-то моральные, т.е. потом выдержать какое-то ощущение, т.е. потом же всё равно приходит переоценка чего-то…
Д.Ю. В этом была серьёзная печаль, когда в Перестройку масса кумиров так странно раскрылась.
Михаил Елизаров. Да, совершенно не нужно, лучше бы промолчали, промолчали бы и дальше бы работали, чего-то кривлялись или творили, я не знаю. Я стараюсь, реально, чем старше становлюсь, тем я свожу к минимуму какие-то высказывания, которые помимо идут моего текста, потому что я поражаюсь собственному там скудоумию иногда, какой-то оценке какого-то явления, мне становится за себя так неловко, что я прямо бы себя вывел под руки. Ну что же я такой, вроде же чего-то и читал, почему так нелепо, почему так абсурдно, просто комично может выглядеть какое-то высказывание. И поэтому нужно не ставить себя в глупое положение. Песенку сделал – ну и всё, спой песенку.
Д.Ю. Объяснять, про что, не надо.
Михаил Елизаров. Объяснять, про что – это тебе прокурор объяснит.
Д.Ю. А всё равно ж каждый понимает в силу своего опыта, интеллекта, знаний, и прочее.
Михаил Елизаров. Я вот всё меньше и меньше.
Д.Ю. А вот у тебя в книжке «Библиотекарь» все друг друга режут всякими ножиками, причём явно это вдумчиво всё происходит.
Михаил Елизаров. Не, ну это ж такая, это просто героизация текста. Героизация, она происходит, но я же, в принципе, создавал, т.е. «Библиотекарь» это некий такой пионерский салют и советской героической литературе, всему героическому сражению как таковому. Поэтому там происходят, есть кровавые сцены батальные. Но это такое… Т.е. это, скорее, для меня это метафора героизма, потому что героизм проявляется конкретно. Понятно, что бывает разная форма героизма, но в такой форме битвы он как бы выразительнее. Поэтому эти сцены делал. Они мне нравились, я какие-то слушал песни, помню.
Я обычно работаю в тишине, а там вот, я помню, когда я эти батальные сцены крапал, гонял там «Неба утреннего стяг в жизни важен», прямо на репите вот так. И оно как-то очень, «Вновь продолжается бой, сердцу тревожно». Бой это как бы, ну, бой это не просто, ну что там бой, типа, не у станка же менять там гайки. Бой это вот в таком, в моём прикладном понимании, это реально такое мочилово за идею, за смысл, за коллектив. Коллектив это очень важно.
Д.Ю. Складывается впечатление, что ты сам умеешь ножиками махать. Умеешь?
Михаил Елизаров. Я интересовался этим. Я знаю, что действительно есть люди, которые умеют это делать просто замечательно, профессионально. Меня это просто радует, как процесс. Я не претендую ни на какие умения, ни на что. Опять, мне нравится эта предметность холодного оружия, да любого просто – и клинкового, и всякого. Мне это просто нравится. Они красивы по-своему, они с какой-то своей энергетикой. Не знаю, поглядеть на него, хороший нож, красиво сделанный – это приятная штука.
Д.Ю. Дома держишь?
Михаил Елизаров. Ну да, конечно.
Д.Ю. Ходишь с ножом, без?
Михаил Елизаров. Ну, ножик-то он, он нужен, маленький какой-нибудь.
Д.Ю. А какой у тебя?
Михаил Елизаров. Да какой-то валяется небольшой.
Д.Ю. Можешь показать?
Михаил Елизаров. Где-то он тут. Такой.
Д.Ю. С вашего позволения. Действительно небольшой, да.
Михаил Елизаров. Нормальный, хороший, простой такой, работящий нож.
Д.Ю. «Voyager» - путешественник.
Михаил Елизаров. Да. Конечно, путешественник, странник. Мы с ним странствуем. Нормальный нож.
Д.Ю. А вот ты по образованию учитель. Как это в тебе сочетается?
Михаил Елизаров. Где противоречие?
Д.Ю. Для многих учитель с ножиком выглядит пугающе.
Михаил Елизаров. Ну так я сейчас не учу. А как учить начну, так я его отложу, или как-то. Никак не мешает.
Д.Ю. А опыт был? Т.е. ты как учитель образовался, детей учил?
Михаил Елизаров. Не, ну у меня что-то было, в университете, как заканчивали, практика-то была. Я в вечерней школе в старших классах, а там как без ножа? Вечерняя школа, старшие классы. Там старше меня эти десятиклассники были.
Д.Ю. А что ты им преподавал?
Михаил Елизаров. Литературу. Я что-то им читал. Русская литература, 20 век. Они очень интересовались, слушали.
Д.Ю. Действительно им это интересно?
Михаил Елизаров. Да, им очень нравилось. Как-то там поймать же тоже надо. Т.е. они там… Это была середина 90-х, 96 год. Я чувствую, им как-то макабр интересен. А как вот заинтересовать, я им читаю рассказы… А я им Заболоцкого какой-то стих читаю, там «Изо всех отверстий тела червячки глядят несмело, вроде маленьких малюют жидкость розовую пьют». Они - о, класс, что это такое, кто это? Нормально всё. Т.е. они вот это отсмотрели, а потом… Это ж такое, странное накопление материала. Оно ж как-то странно происходит.
Ну, как по мне, вообще единственное, что может спасти страну, т.е. понятно, что так её уже ничего не спасёт, т.е. всё это уже… как вариант – это принудительное гуманитарное образование, хотя бы двухлетнее, как армия. Где всем слоям населения в принудительном порядке прочитать курс лекций – история, я не знаю, кинематографа, архитектуры, живописи, просто базовые все эти, литературы, вколотить в головы. Не хочешь – смотри, гад. Кино смотри. Я понимаю, что скучно, нет экшена, но всё равно досмотри. И поразительным образом, я думаю, что, скорее всего, процентов 70 после этого, они как-то уже поменяются, с ними уже будет какой-то другой багаж, он придёт, накопление произойдёт.
И я вот по этим ребятам смотрю. Я им что-то рассказал, глядишь, они уже читали, они наизусть учили. Они ничего не учили, даже группу «Дюна» не учили, а тут раз, Заболоцкого взяли и выучили. Хармс им понравился, смеялись. Т.е. уже другие, другие. А мне интересно, в принципе. Я вот такой какой-то совсем интеллигентский такой типаж, он вообще достаточно поганый, а вот люмпен, прекариат, все эти маргинальные слои населения, они очень интересно, они с драмой мощной, они с таким с надломом. Но в них может произойти очень интересное преобразование такое внутреннее, очень интересные люди получаются часто.
Д.Ю. При советской власти именно из них набирали сценаристов, режиссёров, и всякое такое – людей, имеющих конкретный жизненный опыт.
Михаил Елизаров. Не знаю, из кого набирали, но там происходит… просто когда есть какая-то амплитуда душевная, от падения до взлёта, для Гоголя, для русской литературы самой что отвратительно – отвратителен тёплый человек, середина такая никакущая. Злодей какой-нибудь, грешник, он ближе богу, потому что в своём падении у него есть возможность раскаяться, покаяться, и взлететь туда наверх. Тёплый это, это Чичиков такой вот…
Д.Ю. Ни о чём.
Михаил Елизаров. Ни о чём, да, это страшно. Вот они вот интересные были. Они, я так понимаю, они парадоксальны в каких-то своих суждениях, в каком-то мышлении. Мне тоже это был интересный опыт вечерней школы, где странные, нетипичные люди. Т.е. это были уже изгои, это были в какой-то степени какие-то отбросы, люди, которые не смогли закончить школу официальную. А что её закончить, доползи хотя бы. Они не могли.
Д.Ю. Ну, тут решили, да.
Михаил Елизаров. А тут что-то решили по какой-то причине доучиться, видимо, для каких-то там, не знаю, прогнули как-то, заставили что-то… Мне это было интересно, я этому опыту был рад. Я лекции иногда читаю, у меня вот сейчас последний вот, слава тебе, господи, вернулся очень интересный формат – лекторий, вообще лекторий как таковой. Я вот сейчас читал лекции, мне это самому было интересно.
Д.Ю. А про что?
Михаил Елизаров. У меня есть ходовая лекция, в которой я сам развиваюсь и больше понимаю, Аркадия Петровича Гайдара, которого я очень люблю, великолепнейший писатель. Я рассказывал о…
Д.Ю. Как ты относишься к тому, что его теперь объявили сумасшедшим?
Михаил Елизаров. Я не знаю, кстати, это старая история, что объявили – не объявили. Безусловно, он был, наверное, не очень здоровый после травмы своей тяжелейшей. У него какие-то там были, конечно, проблемы. Но это какая разница, есть тексты. Он очень оболганная фигура, конечно, А.П. Гайдар. Но, в общем, с таким внуком-то…
Д.Ю. Он ему не родной.
Михаил Елизаров. Да нет, это родня, по-моему. Но бог с ним, мне это – брат, сват, это не важно. Вот. Да, о ком ещё. Я читал об Антонии Погорельском «Чёрная курица», мне было интересно, есть ли в этом тексты масоны действительно, этот маленький народец. Вот. Одоевский - «Городок в табакерке», сказки. Я какие-то такие находил интересный вещи, попытался найти в них какие-то парадоксы - что понимал Одоевский под городком в табакерке параллельно с мультфильмом нашим «Шкатулка с секретом».
Я наблюдал, что там вот, что Одоевский, как брат декабриста Одоевского, вот он всё-таки говорит о том, что царевну-пружинку трогать нельзя, что вся наш система государственная, она построена на угнетении, система репрессий, что вот репрессированные колокольчики постоянно, за счёт этих дядек-молоточков, которые… Но они не виноваты, потому что их валик цепляет, а валик толкает пружинка. Но если её тронуть, то вся эта музыка прекрасная в этом маленьком мирке, которая вот эта прекрасная Россия, она разваливается, не будет ничего. Это полемика такая его с декабристами.
И совершенно принципиально другой наш «Шкатулка с секретом», Yellow submarine с этой анимацией безумной, с музыкой этой прекрасной синтезаторной. Там просто такая вот реконструкция постмортум такой погибшей цивилизации, которая состоит из тщеславия, и которую уничтожил левый анархист Джокер, который говорит – хоть я не лезу на глаза, позвольте слово мне сказать. Вот это вот такие. Сидим мы с людьми, разбираем. Некоторым радостно от этого.
Д.Ю. А ты это не видео записываешь, нет?
Михаил Елизаров. Я очень не люблю, вот у меня тоже такой момент – я очень не люблю нынешнюю ситуацию. Я понимаю, что это технический уже момент цивилизационный, мне дико не нравится, что всё фиксируется. Я не рад, например, что мне не просто сейчас говорим, а то, что мы это записываем. Потому что я через день, я уже буду думать не так, и сказал бы я, наверное, всё по-другому. Но это уже всё, это не вырубишь, да, топором, это где-то будет висеть. Мне не нравится фиксация, постоянная фиксация чего бы то ни было.
Д.Ю. Но ты же вот книжку написал, ты её не переписываешь, она уже издана, и ничего с ней не сделаешь.
Михаил Елизаров. Я не переписываю принципиально, потому что я знаю, что… Мои коллеги многие подкручивают фразы, исправляют. Я там, если нашли грамматические ошибки, это ладно, это можно, бывает, недоглядел редактор. А так я не меняю тексты, потому что это было бы нечестно. Я написал это в то время, всё, т.е. это я того времени, ну, что делать. Ну, написал и написал, как есть, так есть, исправлять я это уже не буду. Но книга это всё равно, она сама по себе, т.е. это, вот спектакль, например, в нём приятна, интересна сиюминутность, больше такого спектакля не будет. Ты его записал, как-то выложил, это всё не то.
Д.Ю. Кино надо снимать, это другое совсем.
Михаил Елизаров. Мне нравится, когда вот что-то было, оно исчезло и не вернётся. В этом есть какая-то иная ценность, когда есть момент неповторимости какой-то. Т.е. не будет такого заката больше, дождя такого не будет, комбинаций вот этих всех.
Д.Ю. Ох, ты поэт, ёлы-палы. Круто.
Михаил Елизаров. Да, на том стоим. Вот. Но я действительно так считаю. Поэтому я не люблю… Я очень не приветствую, когда люди приходят и говорят… Во-первых, вы не слушаете, когда снимаете на телефон, вы меня не слушаете. Т.е. то, что вы пересмотрите…
Д.Ю. Тоже слушать не будете.
Михаил Елизаров. Что вы услышите? Только мои какие-то судороги, что-то там заикался я, мало ли там, бэкал, мэкал. Волна, она всё равно будет потеряна. Она же, когда живой разговор, энергетика идёт, и никто не слышит, что я не златоуст. А когда начинаешь пересматривать, я думаю – господи, я нехорошо говорил, и как-то и вот тут пропустил, и здесь прозевал. Ну, не то. Не нужно вот это вот всё лишнее.
Д.Ю. Не и так же до большего количества людей дойдёт, нет?
Михаил Елизаров. А зачем большее количество людей? К чему оно?
Д.Ю. А потому что их просеивать надо. Это же как эти, знаешь, вот огромная воронка, в неё засосало миллион, высыпалось 10 толковых. А если 1000 засосало, то даже один не появится.
Михаил Елизаров. А я не уверен, что это нужно, я не уверен. Мне кажется, что очень правильно, когда какое-то приращение аудитории происходит само собой. Я ненавижу явление рекламы. Мне она неприятна. Собственно говоря, вот эта попытка даже какой-то правильной рекламы, я не знаю, навязать какой-то полезный продукт чисто теоретически-то…. Да нет, пускай сам по себе, как в Советском Союзе, сам по себе идёт как-то. Дошёл – хорошо, нет – мне и не надо. Упаси боже, мне было бы неприятно, если бы кто-то стал мне рекомендовать, мне советовать – вот, пойдите, послушайте. Сложились как-то обстоятельства, попали – и слав богу. Не знаете – ещё лучше. Я так вот, не нужно этого, это лишнее, множить сущности, не надо.
Д.Ю. А когда ты первую песню сочинил?
Михаил Елизаров. Песни в юности. Как положено, всем нужно под гитару что-то было, но это лучше не показывать.
Д.Ю. Первые.
Михаил Елизаров. Первые. Но они, наверное, по-своему, они, наверное, были нормальные. Я очень политизирован был лет в 14, я был такой антисоветчик. Но с 93 я просто… Хорошо, что на самом деле не показывал ничего, потому что с 93 года происходит какое-то переосмысление, я не так уже думаю, я не хочу, чтобы…
Д.Ю. А сколько тебе тогда лет было?
Михаил Елизаров. 21. Я 73, это сколько было. Т.е. как раз вот когда перестроечная эта вся история началась, я, конечно, был очень одураченным таким подростком.
Д.Ю. Как и все.
Михаил Елизаров. Как и все, да. Некому было мне, и никто был не указ, и как-то вёл я себя, наверное, не совсем правильно, мне нравились все эти протестные явления, как сейчас нынешние белоленточные. А с 93, как раз уже с парламента, я вдруг - что-то не то произошло. А там уже дальше всё нормально. Т.е. такое осмысление какое-то произошло, и поменялись. А песни, вот заново я начал делать с 10 года, когда я вдруг опять понял, что я могу что-то сочинить, это будет, наверное, мне самому это стало интересно, это с 10 года. Я уже взросленькой, т.е. это достаточно, наверное. Я как будто вернул долги себе. Я не хотел быть писателем, я певцом хотел быть с детства. Я хотел быть рок-звездой.
Д.Ю. В смысле в команде рубить, или сам?
Михаил Елизаров. Не важно, просто. Я не понимал, т.е это на уровне таком. Такой мечтательный – хорошо бы вот так, чтобы… Вот. Но не о чем было петь. А потом вроде как появились какие-то основания для того, чтобы гитару брать.
Д.Ю. Первую песню я услышал про «помнишь, как давили эльфийскую мразь».
Михаил Елизаров. Ну это я уже так, это я уже раскочегарился.
Д.Ю. Сильно смеялся. А вторую как следует я послушал про ледокол «Красин». На последней строке, да, «Красин, Красин, был у отца партбилет» чуть не прослезился, ёлы-палы.
Михаил Елизаров. Так отец и не сдал его, у отца остался его партбилет, хранит его.
Д.Ю. Молодец.
Михаил Елизаров. Партбилет-то остался. Вот. Да.
Д.Ю. А ты любитель этого самого Толкина, нет?
Михаил Елизаров. Я думаю, что… Слушай, Дмитрий, конечно, если пересмотреть его – можно только в твоём переводе, потому что там… иначе это невыносимо, но. Ну, наверное, там как-то, что-то, наверное, нравилось. Там какое-то очень забавное всё это такое.
Д.Ю. Я не смог одолеть, ты знаешь. Я уже большой был, когда у нас его перевели, выпустили…
Михаил Елизаров. Я в 14 лет 1 том прочёл, когда это всё, это «О, Элберет, Гилтониэль» вот эти все там на эльфийском. Это нормально, нормально было, какая-то такая телега такая, и там даже жуть какая-то прослеживалась хорошая. Но всё-таки деревянный, он деревянный профессор был такой.
Д.Ю. Абсолютно.
Михаил Елизаров. Не, ну мощная сага, ну что, там понятно всё, там респект, уважуха. Да и фильм-то хороший, в общем-то.
Д.Ю. Фильм лично мне понравился, совершенно спокойно смотрю. Невозможно, правда, теперь, потому что всё время ждёшь, как кто-нибудь что-нибудь выкрикнет.
Михаил Елизаров. Ну да-да, нормально, прочёл. Как бы к тексту тогда у меня другие были какие-то…
Д.Ю. А почему тогда про «эльфийскую мразь»?
Михаил Елизаров. Ну, это же переосмысление произошло, да, т.е. в начале же… Да, т.е., конечно, абсолютное ощущение себя орком, т.е… Такое есть, оно же, собственно, присутствует. Это же какая-то уже, это я уже так, наловчился сочинять, и я уже понимал, что я делаю, т.е. это такое.
Д.Ю. Получается, на мой взгляд, очень хорошо.
Михаил Елизаров. Ну да.
Д.Ю. А вот надо ли твои песни петь в коллективе, или их надо петь одному?
Михаил Елизаров. Тут такой. Песня, в принципе, я, у меня, когда я был маленьким в классе, в школе, в принципе, петь, это вообще считалось стыдным. Я до сих пор понимаю, я сохраняю за собой это чувство. В принципе, петь это стыдно, это позор. Но позор, как бы он настолько бывает обжигающий, что вот ты выходишь просто, вот ты спел, ты понимаешь, что ты опозорился. Мало того, что ты поёшь, это как вот бывает, как после исповеди, что неприятно, вот лучше прямо не ходил бы…
Д.Ю. А ты верующий?
Михаил Елизаров. Ну да, да.
Д.Ю. И исповедуешься прямо?
Михаил Елизаров. Да, а что делать?
Д.Ю. Серьёзно.
Михаил Елизаров. Надо иногда. Не, ну я так. Православие, оно же чем хорошо. Т.е., хочешь – иди направо, хочешь – иди налево, хочешь – не исповедуйся, хочешь – иди, хочешь – не иди. Оно такое, в общем. Православие, оно по-хорошему буддийское такое, настоящее оно, доброе, ненавязчивое.
Д.Ю. Мне всегда казалось, что оно очень строгое, наоборот.
Михаил Елизаров. Это смотря как к нему относиться. Я вот его так вижу. Хочешь – пей, хочешь – не пей. На всё воля божья.
Д.Ю. Да, согласен.
Михаил Елизаров. И вот это вот ощущение такого, когда ты поёшь, стыда, оно, это же как исповедовался. Ты просто выходишь такой вот взмокший. Это очень интересное состояние. Поэтому петь как бы да, коллектив, это трудно, т.е. это нужно… Т.е. нормальные, серьёзные мужики, они не поют, они сядут и молчат сурово. Т.е. это уже такой момент, это очень пограничное состояние. Т.е. ты вышел, ты… Т.е. не обязательно, что ты опозорился, но ты вышел, подсознательно ты обрекаешь себя, возможно, на славу, но, возможно, на позор, это очень тяжёлое состояние. И нужно выходить, конечно, каким-то, не знаю, т.е. правильно это всё делать, ощущать. И поэтому я рискую.
Д.Ю. Один?
Михаил Елизаров. Да. Во-первых, я никого не хочу подтягивать, мой позор – он только мой, если что. Как бы мои телеги. Зачем их подписывать под какие-то, зачем людей подводить под монастырь как-то. Вот. А потом – если ты сам поёшь, когда никого нет, это одно. Это уже другое, как бы и нет этого, т.е. уже никто и не знает.
Д.Ю. А как же эта, как там все наши рок-музыканты, эта энергетика зала, которая тебя подпитывает. Подпитывает?
Михаил Елизаров. Я уже не знаю, что там с нашими рок-музыкантами, я мало, т.е. мне кажется, у них какая-то своя такая история. Т.е. у меня другие цели, наверное.
Д.Ю. А какая у тебя цель? Вот при исполнении песни ты хочешь что-то выкрикнуть? Или, наоборот, получить аплодисменты?
Михаил Елизаров. Нет, ни того, ни другого, т.е. это такой… Я вот думаю, что… Нет, это всё-таки связано, какое-то это. Это каждый раз какая-то потребность через что-то пройти, через какую-то муку, через какой-то стресс, это такое испытание просто. Каждый раз ты подвергаешься какому-то такому нарочитому, т.е. такому совершенно не обязательному испытанию, но после него как-то прямо аж нормально становится, такое. Кто-то, может, с парашютом прыгает, я не знаю.
Д.Ю. Как в анекдоте – люблю, когда зубы болят. – Ты что, дурак, что ли? – Не, ну болят, не очень, а когда отпустит…
Михаил Елизаров. Да-да-да, что-то в этом есть такое, да.
Д.Ю. А ты концерты даёшь, или как-то так?
Михаил Елизаров. Да, есть как бы, да.
Д.Ю. А сколько народу приходит?
Михаил Елизаров. Да как когда, когда где. Приходят. Есть моя аудитория, я её очень люблю, это хорошие. Я их уже почти всех знаю.
Д.Ю. У меня такое же. Когда я кино показываю, знакомые лица все на сеанс прибывают.
Михаил Елизаров. Ну… нет, меняется аудитория, но я так, я же с ума схожу, в общем-то, когда я концерт пою, поэтому я плохо помню, что до, во время, после, я так… Ну, поскольку вроде все говорят, что нормально, поэтому я – нормально и слава богу.
Д.Ю. А кого-нибудь сам слушаешь? Кто тебя радует?
Михаил Елизаров. Да, конечно.
Д.Ю. Из русских, например. Русскоязычных, так скажем.
Михаил Елизаров. Да какая разница. Очень я люблю, очень много у меня, подборка советской старой эстрады, очень я старую люблю. Из наших, ну, я всегда очень я как-то, я любил там «Калинов мост», мне какие-то вещи нравились, очень я «Ноль» любил.
Д.Ю. «Ноль» был прекрасен.
Михаил Елизаров. Просто великолепно. Да много, да на самом деле чего, начну сейчас перечислять, всех назову. У меня проблема, у меня нет багажа языкового. Когда я читал переводы каких-то английских, я вдруг понимал, что они писали круто, какие-то клёвые тексты.
Д.Ю. Песни?
Михаил Елизаров. Да, песни. Вот я смотрю, я вдруг понимаю – господи, мне песня нравится, а я-то текста не понимал, тут ещё и текст бывает неплох.
Д.Ю. Очень редко.
Михаил Елизаров. Но по факту я слушаю просто, т.е. для меня это абракадабра на каком-то языке, но я немецкий немного, я его выучил немножко. А так, конечно, я оцениваю песню с т.з. текста, да, т.е. текст, ну и плюс комбинация с музыкой, как цепляет ли она, щиплет ли она меня за душу или нет. Я ищу там, где щиплет, да вот. Такое. Или радует как-то. У меня большой какой-то, папочка с музыкой какая-то там лежит, треков там 300, может. Я их там периодически прослушиваю. Мне нравятся какие-то вещи там в себе, которые аутентичные, которые правильные. Ну, там хороший там был проект, я не знаю… ну, я не знаю, любил раннего Шнура, вот его первые, самые старые альбомы, это было здорово. Сейчас он просто немножко другим там занят, мне так это менее близко. Я очень люблю песни, которые исполняются легко под гитару, которые в этом самодостаточны, раскрываются. Я очень люблю песни, которые можно петь за столом, потому что песня для этого и нужна, для какого-то объединения.
Д.Ю. Это, кстати, печально, что в связи с развитием техники народ практически петь перестал. Это же фактически медитация, слияние. Особенно когда умеешь, чтобы голоса там разные были и прочее. И слушать приятно, а уж участие принимать – вообще.
Михаил Елизаров. Ну да. Я поэтому к песне отношусь, и к своим подхожу унитарно. Изволь сделать так, чтобы любой человек, кто кое как на гитаре играет, чтобы он мог подобрать, чтобы он мог её спеть. Песня, она для грусти, это ещё я очень люблю.
Д.Ю. Русская песня.
Михаил Елизаров. Ещё люблю платоновскую фразу, Андрея Платонова, вот я взял даже её в эпиграф себе. Не знаю, подходит ли она к роману «Библиотекарь», но она мне просто понравилась. Платонов, он весь такой, чего у него не возьми, он весь такой, да. У него была такая замечательная фраза, это из его дневников. «Рабочий человек должен твёрдо понимать, что вёдер и паровозов можно сделать сколько угодно. А песню и волнение сделать нельзя. Песня дороже вещей». Я вот с ним согласен. Песня это очень важно. Если сделал песню, которую люди поют – ой, это много.
Очень хорошая гитара, я очень её люблю.
Д.Ю. Где брал?
Михаил Елизаров. В Берлине купил, в музыкальном магазине. Вот. У меня первая гитара, с которой я стал работать, я её купил в каком-то продуктовом магазине. Она была красного цвета, и мне её так стало жалко, я подумал, что её никто такую красную не купит. И я её взял.
Д.Ю. Спас фактически, да?
Михаил Елизаров. Ну и она оказалась очень… Я говорю, я же очень одушевляю предметы, я очень связываю какие-то вещи, я не думаю, что я песню делаю, я считаю, что мы вместе. Поэтому я… с этой гитарой мы много сделали песен. У меня хорошая есть двенадцатиструнка, я её тоже очень люблю.
Д.Ю. А эта, она для поездок, да?
Михаил Елизаров. Эта, ну она такая, основная, она удобная, компактная. Про «Красин», да.
Идёт ледокол по имени "Красин".
На льдине спаслись пятьдесят пи**расин.
Добыча Нептуна - голландская шхуна.
И "Красин" идёт подобрать пи**расин.
На мостик взошел капитан ледокола:
Бутылка в руке у него кока-колы.
А члены команды беспечны как панды,
Легки и быстры, точно звезды танцпола.
"Красин", "Красин" -
наш ледокол исполин.
Красен, красен
Лестниц твоих ковролин.
Сказал капитан в оглушительный рупор
И впали матросы как будто бы в ступор:
Притихли как птицы, внимательны лица,
И сини глаза цвета джинсов Lee Cooper.
Сказал капитан: "Ты услышь меня, "Красин".
Заставили нас выручать пи**расин.
Но если мы льдину отправим в пучину,
Мир станет прекрасен, частично прекрасен..."
"Красин", "Красин" --
дизель на полный вперед.
Красен, красен
долгий полярный восход.
"Jawohl, капитан, - отвечали матросы.-
Веди ледокол прямиком на торосы.
Да здравствует "Красин"! Топи пи**расин!
Пусть лучше в пучине исчезнут отбросы..."
Идут в океане суда из Гааги -
На мачтах дрожат словно радуги флаги.
Не слышны уж вопли, голландцы утопли.
Где "Красин" прошёл, не найти пи**расин.
"Красин", "Красин",
сколько же минуло лет?
Красен, красен
был у отца партбилет.
Д.Ю. Монстр натурально!
Михаил Елизаров. Благодарствую.
Д.Ю. Чистый термояд, а не песня.
Михаил Елизаров. Вот кипяток это прекрасно, под песню это самое лучшее.
Д.Ю. А ты его без чая, да, так?
Михаил Елизаров. Ну я, конечно, да. Мать моя кипяток прекрасно готовит.
Д.Ю. Когда в 80 году была Олимпиада, и к нам поехали всякие иностранцы, в т.ч. финны, для финнов были специальные разговорники изданы, чтобы было, о чём с русскими поговорить, одна из лучших фраз была – где на вокзале набрать кипятку?
Михаил Елизаров. Для финнов это эвфемизм такой.
Д.Ю. Финны были в экстазе, да.
Михаил Елизаров. Так, что ещё. Ну, «Красин» это старая песня, ещё достаточно древняя. Что из последнего, что я делаю, что бы показать…
Д.Ю. То, что нравится тебе.
Михаил Елизаров. Я просто вот так, пока называется «Горбачёв».
Вот моя деревня, вот мой дом родной.
Это перестройка реет над страной.
Сокращенья, квоты, закрывают ТЭЦ,
Дома без работы забухал отец.
Комбинат закрыли, увольняют мать.
Я закончил школу, в рот её е**ть
Ё**ную школу. Райвоенкомат,
Я в шеренге голых будущих солдат.
Армия, учебка, прочая х**ня,
Строй, присяга, кепка, автомат, Чечня,
Мочат ваххабиты наш стрелковый взвод,
Я лежу убитый пулею в живот.
Если б мишки были пчёлами,
То они бы ни по чём
Никогда и не подумали: -
Будь ты проклят Горбачёв!
Киевская область, Галицкий улус.
Когда я родился, ё**улся Союз,
Все переобулись, поменяли масть -
Это наступила независимость.
Сразу поналезло всяческого чма,
Десять лет паханил п**арас Кучма.
П**ар Янукович тоже у**ан.
Срочно собираем в Киеве майдан.
А**енно скачем, мовой говорым,
А русня за это отжимает Крым,
Но и мы готовы отразить удар -
Кепка, строй, присяга, батальон «Айдар»,
Стрельбища, учебка, водка, ганджубас,
Ватников х**рить едем на Донбасс.
Мочат ваххабиты наш стрелковый взвод.
Я лежу убитый пулею в живот.
Если б мишки были пчёлами,
То они бы ни по чём
Никогда и не подумали: -
Будь ты проклят Горбачёв!
Я из Подмосковья еду по утру,
Ни х** здоровья - менеджер в Mэйл.ру
Я мужик, а сиськи, как у Лары Крофт.
К медиа-ресурсам я ебашу софт.
Это ж не работа, а п**дота, б**ть,
О***битесь суки, дайте пострелять.
Конченые твари. Наконец один,
Вайпер, кофе, пончики, пароль, логин.
Насморк, задыхаюсь, как е**ный мопс,
Тыкаю в иконку с Кол оф дьюти опс.
Грузится заставка, медленно п**дец,
Миссия понятна, я теперь боец.
Коридоры, темень, выстрел, рикошет,
Как е**чий п**ор тормозит планшет.
Мочат ваххабиты наш стрелковый взвод.
Я лежу убитый пулею в живот!
Если б мишки были пчёлами,
То они бы ни по чём
Никогда и не подумали: -
Будь ты проклят Горбачёв!
Д.Ю. Отпад.
Дементий. Ура!!!
Д.Ю. Круто, блин. Кто-то скребётся там, Дима.
Михаил Елизаров. Так. Мы ж пишем, да, это всё?
Д.Ю. Да. Я только похабные помню.
Михаил Елизаров. Сейчас надо… Песня у меня есть, называется «Трёхрукая Маша».
Ты думаешь я наркотой угашен,
Как минимум нетверёз,
Раз верю в трёхрукую девушку Машу -
Суккуба моих грёз.
И что мне сомненья пустые ваши -
Основа моих основ
Астральная дева, умертвия Маша,
Богиня моих снов.
Слепая трёхрукая Маша,
Богиня хтонических слов.
Лишь только глаза мне смежает зелье
Я вижу всё ту же херь,
Как Маша - умертвия из подземелья
Ко мне открывает дверь.
Один лабутен у нее железный,
Другой костяной лабутен.
Она грациозно проходит между
Обмазанных калом стен.
Почти не испачкав одежду
В подвале, где плесень и тлен.
Из первой руки во вторую и третью
Гуляет тугая плеть.
Она меня п**дит нещадно плетью,
Чтоб я не мог умереть.
И я понимаю, и я постигаю
Вселенной забытый шифр,
Эстетику ада, герметику рая
И скрытую магию цифр.
Вот так для меня открывая
Поэзии высший регистр.
Потом мне на шею, ногой пиная
Накидывает петлю,
А я ей шепчу: - Не сердись, родная,
Я только тебя люблю. -
Она поднимает меня, наверху я,
И в этой петле вися.
Семя моё вытекает из х**,
И я просыпаюся.
В конвульсиях сладких тоскуя,
В слезах просыпа-а-юся...
И тут же спешу конспектировать фразы,
Пока не умолкнул хор,
А только закончу писать, так сразу
Пробздеться иду во двор.
Зима, снегопад заметает мне косы,
Но ясен мой острый взгляд.
Я вижу повсюду одни х**сосы,
Одни п**арасы, б**дь!
Е**чие, сука, отбросы.
Я этому, братцы, не рад.
Когда ж не приходит трехрукая Маша
Из жизни уходит смысл.
Герметика вся превращается в кашу
И рушится магия чисел.
Ужасные запахи, мерзкие звуки
Меня предают огню.
И я задыхаюсь от лени и скуки
И просто несу х**ню.
Бессилия страшные муки
Рождают тщету и х**ню...
Михаил Елизаров. Это о творчестве.
Д.Ю. Ты страшен, Михаил.
Михаил Елизаров. Да ладно. Так, надо. Я про любовь песню…
Д.Ю. Давай.
Михаил Елизаров. Называется «Ростропович» песня, не слышал?
Д.Ю. Нет.
Михаил Елизаров. Ты же не слышал ничего.
Думaл чтo нaвceгдa мы
И пpи любoм pacклaдe,
Будтo бы в кинoдpaмe
O Бoнни и Kлaйдe...
Haeдинe c пeчaлью,
Cлoмaнный выключaтeль...
Я пo тeбe cкучaю,
Ё**ный ты пpeдaтeль!
Beтepoк pacкaчивaeт чувcтв кaчeль,
И тaкaя гopeчь!
A любoвь мoя пeчaль-виoлoнчeль,
И нa нeй x**pит мёpтвый Pocтpoпoвич!
Cыпeт лиcтвa c бepёз,
Beчep тocкливый xмуpeн.
Я ужe кaк Бeppoуз
Пpocтo в гoвнo укуpeн.
Я жe лaвe иcтpaтил,
Tупo cижу c гpoшaми...
Ё**ный ты пpeдaтeль!
Boт жe п**дa c ушaми!
Beтepoк pacкaчивaeт чувcтв кaчeль,
И тaкaя гopeчь!
A любoвь мoя пeчaль-виoлoнчeль,
И нa нeй x**pит мёpтвый Pocтpoпoвич!
Пoмню твoи pecницы.
Xудeнькиe ключицы,
Boт бы ceйчac пpилeчь
и Пoлнocтью oтключитьcя.
Cлышaтcя кpики чaeк,
Paзвe нe пoкaзaтeль,
Чтo пo тeбe cкучaю...
Ё**ный ты пpeдaтeль!
Beтepoк pacкaчивaeт чувcтв кaчeль,
И тaкaя гopeчь!
A любoвь мoя пeчaль-виoлoнчeль,
И нa нeй x**pит мёpтвый Pocтpoпoвич!
Д.Ю. А Ростропович-то?
Михаил Елизаров. Да. Это же можно, это же не кощунство.
Д.Ю. Согласен.
Михаил Елизаров. Так, что есть… Про кровавый режим ты не слышал?
Д.Ю. Нет. Мы только похабное слушаем.
Мы с тобой тут е**мся, лежим,
Лежим, лежим...
А снаружи кровавый режим,
Режим, режим...
Но мы взглядом лишь смотрим косым,
Потому что с тобою мы ссым!
Мы ссым, мы ссым!
Рот в рот, рот-фронт,
Ты - крот, я - дронт.
Дома - нормально, снаружи ужасно:
Мусора, дагестанцы, насрано...
Только скажет свобода: Камон,
Камон камон
Как режим посылает омон,
Омон омон...
И как будто бы злобный питбуль
Всем омон раздает п**дюль,
П**дюль п**дюль
Рот в рот, рот-фронт,
был крот, стал дронт,
Сопротивление в сути напрасно:
Мусора, дагестанцы, насрано...
Ад и Израиль, Россия и рай,
Что тебе нравится - то выбирай,
В телевизоре Триер наш Ларс
А снаружи п**дец, блять, и фарс
П**дец и фарс
П**дец и фарс.
Рот в рот, рот-фронт,
пароль "крот" - отзыв "дронт".
По сценарию пидарасному
Мусора, дагестанцы, насрано...
Мы с тобой тут е**мся, лежим,
Лежим, лежим...
А снаружи кровавый режим,
Режим, режим...
Д.Ю. Оппозиционная, блин. Отлично, отлично.
Михаил Елизаров. А про отчима слышал?
Д.Ю. Нет. У меня масса пробелов.
Дементий. Михаил, может быть, стопку?
Михаил Елизаров. Нет. Я очень не люблю жанр шансона, я поэтому делаю в нём песни, чтобы его уничтожить изнутри.
Вечером ближе к ночи
Мне хамить начал отчим,
И была за то ему наука -
Отчего-почему дал п**ды я отчиму?
Просто отчим у меня сука!
Отчего-почему дал п**ды я отчиму?
Просто отчим у меня сука!
Подхожу, с правой в скулу.
Он х**нулся со стула.
У меня прямой навроде стелса.
Отчего-почему навернул я отчиму?
Просто старый п**ор допизделся.
Отчего-почему навернул я отчиму?
Просто старый п**ор допизделся.
Получил по е**у и лежит на полу,
Пузырятся слюни точно бусы.
Отчего-почему дал п**ды я отчиму?
Потому что отчим бывший мусор.
Отчего-почему дал п**ды я отчиму?
Потому что отчим бывший мусор.
Мне сказала маман: "Ты же б**ть хулиган!
Он же был тебе будто отец-то!"
Отчего-почему навернул я отчиму?
Словно передал привет из детства...
Отчего-почему навернул я отчиму?
Словно передал привет из детства...
Д.Ю. Шансон не любишь, да?
Михаил Елизаров. Я ненавижу его.
Д.Ю. А какие песни особенно ненавидишь?
Михаил Елизаров. Да всё. Сейчас ещё одну покажу, тоже жанр шансона. Я его таким образом, мне кажется, что он просто исчезнет.
Я ему вогнал прямо в бок
Тесак -
Детства моего
Артефакт.
Я иначе поступить не мог
На филфак.
А за ним пришел
Катафалк.
Верхний мир и мир тот, что вниз -
Дал такой расклад шаманизм.
Е**ни в свой бубен шаман,
Е*ни, родимый, в свой бубен!
За столом творится обман -
Мне идти с червей или с бубен?
Е**ни же в бубен шаман
В этот инструмент неолита!
Погоди немного, братан,
У меня опять не налито.
И давно закончен филфак
Как факт
Стоя аплодирует Хтонь мне
как Орфею
Только жизнь была - контрафакт
Пройден весь желудочный тракт -
Я х**ю.
Память устремляется вверх
И летит как вздроченный стерх.
Е**ни в свой бубен шаман!
Е**ни в свой кожаный бубен!
Ведь перед глазами туман -
Будем завтра или не будем?
Е**ни - какого рожна! -
В это ритуальное било.
Просто та, что очень нужна,
Никогда меня не любила…
Просто та, что очень нужна,
Никогда меня не любила…
Д.Ю. Жалостливая.
Михаил Елизаров. Жалостливая.
Д.Ю. Про свингер-пати.
Михаил Елизаров. Про свингер-пати?
Д.Ю. Да. Очень мы её любим.
Михаил Елизаров. Хорошо. Ща. Точно подрасстроился инструмент. Ползёт. Вот.
Д.Ю. Ты хорошо слышишь. Вообще.
Михаил Елизаров. Да чё, тут и слышать нечего. Ща.
Не могу с любовью справиться,
Не боюсь я глупо выглядеть.
В этом клубе мне не нравится,
В этом клубе можно о**еть.
Остановите свингер-пати!
Остановите свингер-пати! Е-е.
С другим е**тся моя Катя,
И будто на меня плевать ей.
Останови-остановите!
Я не участник сейчас, а зритель.
Остановите свингер-пати!
Остановите свингер-пати!
Мне с Анжелой не понравилось,
У неё кололись брекеты.
Катя, Катя, понимаю я,
Что в душе моей навеки ты.
Остановите свингер-пати!
Остановите свингер-пати! О-о.
С другим е**тся моя Катя,
А я здесь только наблюдатель.
Останови-остановите!
Я не участник сейчас, а зритель.
Остановите свингер-пати!
Остановите свингер-пати!
Пусть летят на ваши головы
Убивающие стингеры,
Я хочу, чтобы все умерли,
Чтобы умерли все свингеры.
Остановите свингер-пати!
Остановите свингер-пати! Е-е.
С другим е**тся моя Катя,
Взять молоток и у**ать ей!
Останови-остановите!
Конец мечте о дольче вите!
Остановите свингер-пати!
Остановите свингер-пати!
Остановите свингер-пати…
Д.Ю. Ад, натурально ад.
Михаил Елизаров. Да ладно. Так, что бы ещё… Так, у меня что ещё можно… А про х**вую бабу?
Д.Ю. Давай, отличная.
Михаил Елизаров. Неохваченное, правильно.
Д.Ю. Этим охвачены. Я тебе говорю – мы только похабные знаем.
Михаил Елизаров. Да нет у меня похабных.
Д.Ю. А, извини.
После кафе "Кристалл"
Может быть он устал,
Он ее целовал в уста
И у него не встал.
Трогал за все места,
Месяц в окно блистал,
Ветер листву шевелил куста…
А у кого бы встал?
Сбивчивых слов фристайл,
Мол, ерунда - не встал,
- Не огорчайся,
- Да перестань… -
И он ее оставил.
В чем причина понимаю я.
Просто баба та х**вая.
Засыпай, приснятся сны и
Завтра будут выходные
И мы отожжем не слабо!
Фифти-фифти, чет и нечет,
За окном скворцы щебечут:
- То была х**вая баба!
х**вая баба!х**вая баба!
х**вая баба!х**вая баба!
С Пушкиным пьедестал,
Девы негибкий стан.
Она не Изольда, он не Тристан -
Ни у кого не встал.
Ветер в лицо хлестал,
Денег рублей полста.
Старый таксист за "ради Христа"
Даром домой доставил.
Вот перед сном достал
Вялого как глиста.
С детства любимый журнал пролистал.
Встал.
В чем причина понимаю я.
Просто баба та х**вая.
Засыпай, приснятся сны и
Завтра будут выходные
И мы отожжем не слабо!
Фифти-фифти, чет и нечет,
За окном скворцы щебечут:
- То была хуевая баба!
х**вая баба! х**вая баба!
х**вая баба! х**вая баба!
Д.Ю. Какое жизнерадостное оправдание.
Михаил Елизаров. Это искупление, а не оправдание. Есть у меня ещё грустная. Сейчас. Ещё пару песен.
Д.Ю. Отлично. Играть сам научился?
Михаил Елизаров. Нет, меня учили.
Д.Ю. Специально? Очень ловко.
Михаил Елизаров. Я обучен, да. Так. Называется «Чёрный полковник» песня.
Д.Ю. Так-так.
До того как я пошёл по рукам, по рукам,
Я был чёрным полковником.
Ваши гордые жёны и дочери
Мне отсасывать строились в очередь.
Это власть сопряжённая с множеством прерогатив.
И гитарный летит над полями знакомый мотив:
Господи, помоги нам,
Сохрани караван с кокаином!
Господи, помоги нам,
Проведи нас по этим руинам
По этим вагинам веди нас, Господи!..
А когда опостыливал женского рта овал.
Я грядущие наркоафёры планировал.
Если хочешь для всех оставаться полковничком,
Так изволь отвечать за успех головой и очком.
А иначе никак, это жизнь, а не паллиатив.
И бодряще звучит за окошком нестройный мотив:
Господи, помоги нам,
Сохрани караван с кокаином!
Господи, помоги нам,
Проведи нас по этим руинам,
По этим вагинам веди нас, Господи!..
А потом заблудился, пропал, не дошёл караван,
И я понял, что скоро пойду по рукам.
Тосковал, задыхался от смертного ужаса.
Ни минуты не спал, не питался и хуже ссал.
Ни малейшей надежды, отсутствие всех перспектив.
Неотвязно звучал в голове моей грозный мотив:
Господи, помоги нам,
Сохрани караван с кокаином!
Господи, помоги нам,
Проведи нас по этим руинам,
По этим вагинам веди нас, Господи!..
От досады у всех бомбанул пукан.
Все решили, я должен идти по рукам.
И я понял, что будет довольно не просто мне,
Ожидают меня номера, поцелуи и простыни.
Беспощадны их лица. Стоят рукава закатив.
И негромко гитара бренчит неизменный мотив:
Господи, помоги нам!
Сохрани караван с кокаином!
Господи, помоги нам!
Проведи нас по этим руинам,
По этим вагинам веди нас, Господи!..
Д.Ю. Несчастный полковник.
Михаил Елизаров. Ну, это про всех полковников.
Д.Ю. Думаешь?
Михаил Елизаров. Я думаю, да.
Д.Ю. Круто, круто. А Высоцкого любишь?
Михаил Елизаров. Да, очень люблю Высоцкого, да, конечно. Причём я так. Какой-то был период, я так, прямо за себя неловко что-то так, как-то снобски стал относиться, Высоцкий. А потом я – матерь божья, что ж он мог, как он мог. Мне очень интересно, как может человек и инструмент. В коллективе, когда у тебя там духовая секция стоит…
Д.Ю. Задувает.
Михаил Елизаров. Задувает, это легко. Или когда там у тебя клёвые барабаны, энергия. Попробуй с гитарой один, когда вышел, как это сделать? Мне очень интересны люди, которые умеют работать просто с гитарой, как этот драйв сделать. Но не бардовский, я бардов не люблю. Бард это какая-то, как приговор какой-то, это очень какая-то… Это, я не знаю, меня спрашивают – а чем отличаешься тогда? Ну, Башлачёв – это же другое, это разные вещи. Мне очень интересно было всегда, как работать с одной гитарой, чтобы шла эта энергия, плотная волна такая.
Д.Ю. Получается?
Михаил Елизаров. Пёс его знает. Ну, наверное, как бы да. Иногда да, иногда нет. Я же не помню ничего. Я вообще с ума схожу, пока пою, потом в себя прихожу, и всё.
Д.Ю. А как ты думаешь, а вот Высоцкий, доживи он до наших дней, царство ему небесное, каким бы он стал, как Окуджава, или нет?
Михаил Елизаров. Я, кстати, думаю, нет. Почти уверен, что Владимир Семёнович, если бы силы были, он где-нибудь там бы в Донецке пел, приезжал бы туда, концерты. Написал бы какие-нибудь песни такие мощные – про Моторолу. Я почему-то, вот я думаю Цой, кстати, я почему-то не сомневаюсь тоже.
Д.Ю. Не сомневаюсь. Я, ты знаешь, долго думал, что слава богу, что он до этого не дожил, и я от него ничего подобного не услышал. А потом пришёл к такой же мысли, что…
Михаил Елизаров. Не, по-моему, они правильные были. Сейчас, другие там ладно, я тоже… На самом деле, я что-то тоже, был такой момент, правильно-не правильно… Ситуация настолько неоднозначна, что нужно как бы… Люди слабы. Нужно их прощать. Опять-таки говорю, т.е. не важно, просто сказал спасибо, художник, спасибо тебе за песню, твоё высказывание помимо песни я слушать не хочу, потому что в нём ты дурак. Всё. Ну, больше не нужно, не нужно гнобить. Нельзя требовать от людей какого-то большого ума. Бессмысленно. Просто нелепая претензия.
Д.Ю. А ты вот себя сравниваешь с другими? Я вот не поэт, я вообще не понимаю, как слова так ловко складываются, у меня всё время изумление вызывает, как можно так взять и сложить.
Михаил Елизаров. Не, ну как сравнивать? Я могу сказать, вот мне нравится, вот человек, я слышу, сделал, лихо сделано. Есть коллега, мой друг, Бранимир его псевдоним. Я какие-то вещи слушаю – ну как он ловко собрал, и слова собрал, и всё. Но это его, совершенно его приёмы, вот как-то он себя в этом реализовал, вот в этом таком вот. Я не могу этим воспользоваться, да, потому что у него это вот…
Д.Ю. Не украдёшь такое.
Михаил Елизаров. Это невозможно, это его вокал, я так не умею петь. И тот надрыв, который он вкладывает в песни, я не обладаю. Я один раз вот так взвою и всё, я остался без голоса. Я лирик такой, я лирические песни, даже когда рявкаю, это так, это лирическое. Там такой мощный, там такой надсадный надрыв. Но я, мне это нравится, я смотрю – здорово, здорово собрал как-то музыкально, и по тексту лихо сделал. Мне очень нравились ребята, которые, вот эти, которые «Христа Спасителя и мать сыра земля», вот смешные были, такой коллектив, вот они, очень маргинальные, очень яркие были. Кому надо, тот поймёт. Вот у них были интересные…
Я смотрю просто, когда вот… Я очень люблю минимализм, т.е. когда простые вещи, очень просто делаются, мне это нравится. Т.е. я не могу этим воспользоваться. У меня абсолютно мой инструментарий, я с ним наловчился как-то обходиться. Т.е. понятно, что там всё выдыхаю, слабею, однажды свалюсь, не смогу ничего сочинить, потому что я заполню просто всё своё пространство. Подтянется какой-то новый смысл, я его попытаюсь как-то озвучить, переложить в слова и музыку. Ну, нет – значит всё, буду другим заниматься, буду просто стареть, я не знаю, в чашку тупить, вот так смотреть буду, искать там в ней, космос, кстати, вот плавает там вот.
Д.Ю. Фактически, да. А вот народ задаёт вопрос – вот у тебя, говорят, в песнях проскакивают некие арийские мотивы. Проскакивают?
Михаил Елизаров. А как без них?
Д.Ю. А в чём смысл арийскости?
Михаил Елизаров. Это ж весело, это смешно, это прикольно.
Д.Ю. Они ж всех резали?
Михаил Елизаров. Так это их резали, а наши нет. Это ж наши. Ничего не приватизировали просто.
Д.Ю. Наши арийцы?
Михаил Елизаров. Слова смешные просто. Да не, какая разница. Слова это слова.
Д.Ю. Ну, они же кого-то куда-то ведут, к чему-то призывают.
Михаил Елизаров. Никуда не ведёт, не призывает. Я думаю, что там больше призывает какие-нибудь, я не знаю, в рекламе между фильмами там больше кого-то призовёт реклама порошка, чем какие-то там…
Д.Ю. Это я тебя коварно подвожу к песне про Сталина.
Михаил Елизаров. А, ну про Сталина это другое.
Д.Ю. Говорят, ты сам говорил, что тебе её кто-то заказал. А кто это был?
Михаил Елизаров. Ну…
Д.Ю. Кто такой умный?
Михаил Елизаров. Да нет, это очень хороший человек, хороший режиссёр, очень талантливый. Он в глубине души… я не буду называть фамилии, это необязательно. Он в глубине либерал очень такой матёрый, махровый. У него была какая-то идея проекта художественного, какой-то панихиды по Сталину. Он мне написал, сказал, что он ненавидит меня как сталиниста. Он неправильно понял, он не понял ничего. Но, говорит, но уважает, как панка, говорит.
Д.Ю. Вот, извини, отскочив в сторону, а кто такой для тебя сталинист? Кто это вообще такой?
Михаил Елизаров. Сталинист это, собственно, в моём понимании… Сталин это вообще, скажем так, это же метафора возмездия такого, гулаговского реванша для, собственно говоря, нынешней, я не знаю, элиты политической. Т.е., собственно говоря, чего мы хотим – мы просто хотим их всех увести за амбар и пустить в расход, а потом дальше попытаться, используя оставшиеся ресурсы страны, построить что-то, сообразно новым экономическим идеям, но всё-таки на базе какой-то элементарной справедливости, когда не происходит такого, что какая-то сволочь сидит на 20 миллиардах, а где-то…
Д.Ю. Наоборот.
Михаил Елизаров. Да, т.е. там в минусе, на еду не хватает просто на самую такую простую – из «Пятерочки», из «Дикси», на неё не хватает. Вот. Да, т.е. я, если в этом плане, если Госдуму за амбар, ну, кроме Сергея Шаргунова, потому что он мой друг… Ну там ладно, там оставить. Ну, неважно, никого не надо за амбар, пускай все живут, все же люди, все твари божии. Может, перевоспитать можно? Может, их можно пристыдить, и они устыдятся как-то?
Д.Ю. Ну, на Украине перевоспитали.
Михаил Елизаров. Да всё понятно, дохлый номер. Сталин это метафора. Т.е. понятно, что… сталинист это, в моём понимании, человек, который не согласен с нынешним раскладом. А механизм репрессий, вот тех прошлых репрессий, можно рассматривать просто как такое вот, как всадников апокалипсиса. Просто чтобы прокатились и скосили всех, потому что уж очень они безнаказанны как-то.
Д.Ю. Ну, их всех там обнулили в итоге самих.
Михаил Елизаров. Да, он заказал. Я как бы предложил какой-то такой проект панихиды по Сталину, собирался такой… начинается же сталинизм, это вопрос не сталинизма, это вопрос просто прекращения либерально-буржуазной вот этой вот…
Д.Ю. Я с твоего позволения воткну, так сказать, 5 копеек. Т.е. я когда-то, я в армии 80-82 служил, и, дембельнувшись, пошёл работать водителем. Я на грузовиках работал, вот у всех дяденек, кто там 40 и старше, у них практически у всех вв кабине грузовика висел портрет Виссарионыча. Висел он всегда лицом наружу, т.е. они на него не любовались, они его вешали лицом наружу. И минимальные исследования, опросы, так сказать, граждан показывали, что вот при нём такого не было. И речь, это, замечу, это ещё коммунизм у нас на дворе был, а речь шла ровно про то же, про справедливость и закон. Можно ли их назвать сталинистами? Они, в общем-то, не ратуют, чтобы всех за амбар отводили. И они вообще не про это.
Михаил Елизаров. Ну, так вот Сталин, «за Сталина» это призыв просто всё отбирать награбленное, перераспределить просто. Да. Мне бы как бы он предложил, говорит, я говорю, что я могу песню сделать. – Прекрасно, отлично. – Она с матом будет. – Ещё лучше, у нас нет цензуры. Я сделал.
Д.Ю. Погорячился.
Михаил Елизаров. Я сделал, его это не устроило. В его либеральном представлении о том, как это должно быть. Ну, я ж так как бы, у меня периодически, ну как, я ж там получаю какие-то там письма, просьбы, люди когда просят. Мне очень понравился формат, когда мне позвонил, и я познакомился с Василием Сигаревым. Привет, говорит, меня Вася зовут, я Вася Сигарев, я у тебя песню взял в фильм. Я говорю – ну, раз ты Василий, очень приятно. Какую? Он говорит – «Юрка». Я говорю – ну, хорошо.
Д.Ю. «Не космонавт ты, Юрка».
Михаил Елизаров. Он взял. Я вот думаю, мы так познакомились, уже по факту, да. Вот. Хороший человек, не знаю, сделал такую народную комедию. Нравится – не нравится, это такая вкусовщина, каждый сам решает. Я вот рад, что у меня там песня звучит, прошла.
Д.Ю. Это, извини, я протупил, какой фильм?
Михаил Елизаров. Называется «Страна ОЗ».
Д.Ю. Василий меня позвал его посмотреть, мы пошли с Дементием на пару. Я не менее 3 раз в голос заржал, это у меня редко бывает, чтоб я смеялся. Не менее 3. На мой взгляд, очень смешно, очень.
Михаил Елизаров. Ну, смешная, нормальная, народная комедия, всё смешно. Молодец.
Д.Ю. Вася молодец. Особенно вот это, Вася, сказал я ему, что поставил салют на бошку, начал стрелять. Вася сказал – так это ж я поставил.
Михаил Елизаров. Он такой.
Д.Ю. Молодец.
Михаил Елизаров. При том, что я так вот, мы с ним общались, по взглядам, он, в общем-то, человек, мне кажется он таким более к либеральным взглядам, т.е. при всей своей маргинальности, люмпеновости в хорошем смысле. Он человек достаточно либеральных взглядов, но… Хороший человек сделал хорошее кино для людей, для народа, всё отлично, ради бога. Сделал какой-то слепок реальности, всё. Понадобилась моя песня – здорово. Т.е. мне люди какие-то там предлагают, просят, но бывает и нескладуха. Просили там 1 раз про школу что-то сделать, я сделал песню «Школьная». Но она, т.е. как бы она не бьётся с ними никак.
Я просто, я ж не делаю, когда, у меня нет категории «Заказ», я давно не пишу ничего в категории как на заказ. Мне говорят, вот как-то вектор мне дали, если совпало с моим каким-то настроением, я предлагаю. Хотите – берите. Не нравится – не надо, она и так у меня есть, я её спою в другом месте. Т.е. она вот, оказалось, что песня про Сталина, она как-то отозвалась, она оказалась людям интересна. Ну и всё, здорово, я счастлив, всё отлично, я недаром потратил своё время. Отлично всё, я рад. У меня нет ощущения, что типа вот, меня попросили. Да нет, какая разница? Нравится – возьми. Не нравится, не соответствует твоему мероприятию, да и не надо.
Д.Ю. Не слушай, да.
Михаил Елизаров. Всё нормально.
Д.Ю. У нас тут небольшой кружок поклонников твоего творчества, и мы непрерывно друг другу говорим – да, Михаила жизнь-то побросала. Особенно про тёток, откуда такие познания про тёток? Ты много раз был женат?
Михаил Елизаров. Не, я книжки читал.
Д.Ю. Молодец, вывернулся.
Михаил Елизаров. Ну, конечно. Не, ну тётки это же прекрасно, тётки это здорово. Девушки, дамы. Это же достаточно простые вещи. И в этом плане как раз думаю, что необязательно какие-то вещи проживать, когда у меня там есть песня про жиголо. Подходят после концерта дамы, говорят – Михаил, скажите, было ли это с вами, за серьги? Я говорю – матерь божья, ну что, что тут скажешь? Может, иногда лучше говорить, что было. Может, так приятнее. Если начнёшь говорить – да это ж фантазия – или не поверят, или будут разочарованы.
Д.Ю. В жизни было гораздо хуже, смягчил.
Михаил Елизаров. Гораздо хуже, да.
Д.Ю. А сейчас над чем трудишься? Чем вообще вот, вот чем ты занят?
Михаил Елизаров. Я сейчас делаю текст большой какой-то, я ещё не совсем понимаю, куда он придёт, я 2 года уже вот его пишу. Судя по всему, это роман. Исходя из объёма, который я тащу на себе, это, очевидно, роман. Когда я его закончу, т.е. я его как-то… Я не писал больших текстов ещё таких вот. Я надеюсь, что через какое-то время сделаю 1 часть, которая будет некоторым образом самостоятельна, вот. А потом я попробую сделать продолжение этого. Я понимаю, куда его развивать, это такая половина истории, я хочу ещё рассказать. Ну, попутно, если там как-то рифма прилетела, какой-то мотив какой-то забавный пришёл, я песню сделаю. Песня, она… это такой, очень мобильный, прикольный жанр…
Д.Ю. Сиюминутный? На злобу дня.
Михаил Елизаров. Нет, у меня злобы дня нет. Я же не злой человек, у меня поэтому нет злобы. На доброту дня, на радость дня, т.е. у меня… Да нет, ну как бы есть какая-то пустота какая-то… Я очень много пустот уже заполнил, как-то их заделал. Если я там увижу какую-то, т.е. сколько можно злить п**арасов, т.е. это же не бесконечный процесс, да. Можно просто превратиться в питерского депутата, который в борьбе с ними, в общем-то. Поэтому… Нет, есть какие-то темы, они как-то по-своему странно раскрываются, какие-то взаимоотношения. Есть там просто слова, которые, вот они раскрываются, если их поставил вместе, т.е…. Как идёт, так идёт.
В этом плане я не профессионал, т.е. я делаю, как в анекдоте про нового русского, который, когда ему отвечают, что он… я пью, когда хочу, ем тоже, когда хочу. – ты как животное. Я вот тоже, я в этом плане, как животное, т.е. я… хочешь, напиши песню, можется – напиши, не можется – не пиши, пойди погуляй, сделай что-нибудь другое, хорошее можно что-нибудь сделать, я не знаю.
Д.Ю. Страшный вопрос: а деньги-то с чего зарабатываешь?
Михаил Елизаров. Так деньги не главное.
Д.Ю. Сами идут?
Михаил Елизаров. Нет, просто мне много не надо. У меня нет такого формата потребления у меня действительно, я им не озабочен. Я привязываюсь к своим компьютерам, ноутбукам. Я их очень неохотно меняю, поэтому они у меня живут по 10 лет… Это я подзагнул, не столько лет истории ноутбуков. Я не меняю ничего, т.е. одежду я всегда покупаю одну и ту же, какие-то всегда, пускай это будет чёрное, я решил, что это самое оптимальное, потому что проще, не путаться чтобы. Цвет это выбор, это усилие какое-то, абсолютно ненужное усилие.
В этом плане мне очень нравится у Сорокина в «Опричнике», да, у него эта тема, когда он говорит – хлеб белый или чёрный? Сыр плавленый или какой? Это очень правильно, потому что, т.е. нужно отвечать по-платоновски, т.е. нужно… выбор – он зло сам по себе, он дико отвлекает от главного. Поэтому я очень просто, очень простая какая-то еда, старая, советская, из детства. Меня очень радуют простые вещи, я не научился каким-то там изощрённым каким-то вкусовым пристрастиям, не прижилось. Мне очень просто себя прокормить, мне очень мало нужно.
Д.Ю. Готовишь сам?
Михаил Елизаров. Ну да.
Д.Ю. Как митьки зельц крутишь?
Михаил Елизаров. Зельц это сложно, это очень, это многосоставно. Я попроще чего-нибудь. Я очень люблю столовые. Я вот ездил в Калугу, у меня были дела в Калуге, я нашёл великолепную столовую номер 3 около вокзала, где алюминиевые ложки, алюминиевые вилки, они как из юности, как из детства.
Д.Ю. Винтажные.
Михаил Елизаров. Это винтаж такой настоящий советский. Мне было дико приятно, что там, я не знаю, там 8 рублей стоил чай, какой-то вот он из пакетика. Но он, кстати, вкусный был. Там вообще всё было очень простое, и какое-то было правильное. И я понимал, что эти все вкусовые штуки, они не отвлекают меня. Там вкуса было ровно настолько, чтобы я это мог съесть и не отторгнуть это. И при этом я не отвлекался там, не знаю, от мыслей о смерти, т.е. о важных вещах я думал. Я продолжал думать, я ел эту гречку и я думал о важном, т.е…
Д.Ю. Еда – она просто еда.
Михаил Елизаров. Нет, она, это тоже важно, это была всё правильная комплектация всего. Это уже не было чревоугодием. Это было правильно, меня это радовало. Я, т.е. машины меня не интересуют, у меня нет таких расходов. Ну а какие-то там эти все железки, которые… это так, немного экономии какой-нибудь, т.е. так. Нравился какой-то Мессер, ну скопи там, чего там…
Д.Ю. Не так уж он и дорог.
Михаил Елизаров. Не так уж это. У меня очень небольшие претензии. А конвертировать во что-то мне не нужно, доказывать кому-то. В этом плане мне очень просто. Я, в принципе, доволен своей жизнью, я бы ждал от себя только… Я бы хотел быть талантливее, работоспособнее. Мне очень мешает моя рассеянность, я отвлекаюсь. Я бы хотел, чтобы этого не было, чтобы я мог сесть так раз, и не отвлекаясь 6 часов кряду поработал. Я не могу. А я там новости полез смотреть, я там что-то то, не то.
Д.Ю. Такое не купишь, да.
Михаил Елизаров. А так это всё меня мало интересует.
Д.Ю. Ну, я чувствую, ты это даже и не тренируешь.
Михаил Елизаров. Что?
Д.Ю. Сосредоточиться.
Михаил Елизаров. Не-не, я очень тренируюсь, я старался.
Д.Ю. Тренируешь?
Михаил Елизаров. Конечно. Ну, не дано.
Д.Ю. Да и бог с ним. Зато другое дано.
Михаил Елизаров. Что-то да, там есть.
Д.Ю. Круто. Что я могу вам сказать – только пожелать успехов.
Михаил Елизаров. Благодарствуйте.
Д.Ю. Я повторюсь – у нас тут целый кружок.
Михаил Елизаров. Я уже чувствую, у меня уже ответственность.
Д.Ю. Буль любезен, да, радуй нас хорошими песнями.
Михаил Елизаров. Я стараюсь. Кстати, тяжело. Раньше проще было, а сейчас думаешь – вот, я же сделал, у меня есть уровень какой-то, я сделал такой, как мельче? А, с другой стороны, плохие песни, они же не виноваты, что они.. Они же тоже хотят появиться. Нельзя ж делать только хорошее. Но умеренно надо, да.
Д.Ю. Добрый ты для такого возраста. Как это в тебе так живёт?
Михаил Елизаров. Нет. Это с возрастом добреем. Чем старше, тем добрее.
Д.Ю. Может, уровень тестостерона падает, нет?
Михаил Елизаров. Нет, он, наоборот, растёт. Я же хочу своим тестостероном, в общем-то, порадовать всех. Задобрить своим тестостероном. Тестостерон, он не во зло должен быть.
Д.Ю. Согласен.
Михаил Елизаров. А для добра.
Д.Ю. Спасибо, Михаил, очень круто. Спасибо.
Михаил Елизаров. Спасибо вам.
Д.Ю. А на сегодня всё. До новых встреч.
Михаил Елизаров. Всё. Космос я допил.
Новости
VIP
