На закате советской власти городом Ленинградом рулил Григорий Романов. Это когда все большевики руководили массовыми расстрелами, лично выводили на глубину баржи, гружёные советскими интеллигентами, а в свободную минуту душили свободы.
И вот Григорий Романов вспоминает всякое:
В каких выражениях Романов говорит о Горбачеве — понятно без дополнительных пояснений. Гораздо интереснее другое: если он Горбачева с самого начала не переваривал и был уверен, что тот ни к чему хорошему страну и партию не приведет — почему же тогда он безропотно уступил своему врагу, не возглавил хотя бы непубличную, внутреннюю антигорбачевскую оппозицию?
— Сопротивляться было невозможно. В марте восемьдесят пятого к власти пришел не Горбачев, а целая группа — Рыжков, Лигачев и прочие. Громыко они купили должностью председателя президиума Верховного Совета. Соломенцев тоже был за Горбачева. Большинство. Один в поле не воин, да и против партии идти — не так нас воспитывали. Поэтому я ушел.
На тумбочке у Романова две книги — биографический справочник ленинградского землячества Москвы, которое он возглавляет с 1997 года (в землячестве только партработники, доживающие свое в Москве; «актуальных питерских» в организации нет, «но с Путиным я встречался несколько лет назад, даже фотография есть»), и томик «Ленинградцы в борьбе за власть» с портретами Владимира Путина и Валентины Матвиенко на яркой обложке.
— Валентину Ивановну в обком комсомола я рекомендовал, очень она хорошо работала, боевая такая, активная. Практически вслед за мной в Москву переехала, поступила вначале в Академию общественных наук, потом в Дипакадемию, стала дипломатом. Сейчас общение наше почти прекратилось, но она помогает землячеству, и мой юбилей организовывать тоже помогает. Я в феврале собираюсь приехать в Ленинград, хочу там отпраздновать 85-летие.
В книге с Матвиенко на обложке глава о Романове называется «Человек, которого все боялись». Спрашиваю — почему можно было бояться этого нестрашного человека?
— Строгий я был потому что. И требовательный. И систему реформировал, ни на кого не оглядываясь. Первые научно-производственные объединения я создавал. Все колхозы области преобразовал в совхозы, потому что считаю государственную собственность более эффективной. Ну, не всем это нравилось. Кто-то, может быть, и боялся. Но чтобы я кого-то несправедливо обижал — этого не было. С творческой интеллигенцией отношения прекрасные были. С Товстоноговым всегда очень хорошо разговаривали, уважали друг друга. Даниил Гранин — тот да, обиделся на меня. Пришел однажды ко мне, говорит: «Дайте мне вот этот участок на Карельском перешейке, я там дачу хочу построить и огород посадить». Я говорю: «Этот участок уже занят, там будет дом отдыха, приезжайте и отдыхайте, когда построим». А он решил, что я его притесняю, и обиделся на меня сильно.
Об Аркадии Райкине, который именно при Романове переехал из Ленинграда в Москву, Григорий Васильевич говорит раздраженно:
— А что Райкин? Пытался изображать самостоятельного, в пасквили свои постоянно дух антисоветчины вносил. Я делал ему замечания, какие-то произведения мы действительно не допускали к исполнению. Может быть, клерки мои в отношении него что-то и перебарщивали — но у него же и таланта-то особенного не было. Уехал — и бог с ним, семья-то осталась. А с проявлениями антисоветских настроений я действительно принципиально боролся. Пятое управление Комитета госбезопасности мне в этом помогало, в том числе и персонально Виктор Васильевич Черкесов, на которого тоже было модно жаловаться, что он душит все прогрессивное. Не прогрессивное, а антисоветское — очень серьезная разница есть между этими понятиями. Вот был случай — я остановил публикацию книги Дмитрия Сергеевича Лихачева «Византийские легенды». Редактором этой книги была Софья Полякова — еврейка. Приглашаю я Лихачева к себе, спрашиваю прямо: «Зачем вы таких людей к работе привлекаете?» Он спрашивает: «Каких?» Я: «Тех, которых не нужно». Он: «Евреев, что ли?» Я: «Да». Его это тоже почему-то обидело, хотя я был прав — евреи тогда стояли на антисоветских позициях, и мы должны были препятствовать их деятельности.
Про меня вообще много разного говорили. Говорили, будто я певца Захарова посадил. А я на самом деле помогал Захарову вернуться на сцену, когда он вышел из колонии. С ним же как было — он оскорбил и избил администратора в Мюзик-холле. Завели уголовное дело. После этого приходит ко мне один известный театральный критик и говорит: «Ну, вот если бы он меня избил или, скажем, Товстоногова, тогда, конечно, его стоило посадить. А за незначительного деятеля сажать не стоит, Захаров — золотой голос советской эстрады, и он должен петь, а не сидеть». Я отвечаю: «У нас все люди равны, и если золотой голос совершил преступление, он должен быть наказан». Это справедливость.
> Мммм, т.е. человек открыто говорит о притеснении людей по национальному признаку? Мндааа.
Он не об этом говорит.
> + Если в коммунизме так все было замечательно и красиво, то почему такие великие администраторы не имели ни доступа, ни возможности реализовать свои планы и повлиять на ситуацию. Коммунизм плох тем, что к власти могут придти совершенно неспособные личности, и с ними будет уже ничего невозможно сделать, в отличае от демократии, где сменяемость власти гарантирована.
Дорогой малолетний долбоёб.
Никто и нигде не говорит, что при коммунизме всё было замечательно и красиво.
> Такие слухи распространяли специально обученные люди.
> Кто они были ЦРУ-шники или КГБ-шники - не знаю.
> Но выглядело это так. Мы (Я, мама и наша знакомая) сидим на лавочке.
> (Перед Екатерининским дворцом, в городе Пушкин).
> Неизвестно откуда подсаживается тетка. Некоторое время сидит незаметно.
> Потом присоединяется к разговору и рассказывает эту сплетню.
> Потом незаметно (отвлекла внимание) исчезает.
> Все.
> Ишь, какой у Д.Ю. стойкий анализ: Романов требует уволить еврейку - а эт все госдепартамент гадит; поэта Бродского сажают за "тунеядство" - обратно козни госдепа, аж "уши фотографа видны невооруженным взглядом"...
> Д.Ю., самому-то, не противно?
Новости
VIP
