Всю жизнь, с самого раннего детства, когда мы все учили историю, хоть и не очень правдивую, но историю нашей родины, у меня всегда возникали ассоциации с именами персонажей в истории встречающихся.
Больные, одержимые революцией, типажи всегда вызывали чувство глубокого беспокойства. Только слышишь имена Троцкий, Ленин, Сталин — и начинает сосать под ложечкой — ой, что-то будет...
Позднее, в зрелом возрасте, эти чувства повторились с той же остротой, только имена, ассоциированные с беспокойством, появились новые — Гайдар, Чубайс, Березовский, Немцов.... Имена вроде бы другие, рассуждают абсолютно правильно, а рефлекс недоброго предчувствия и опасности остается....
Но были и такие имена, которые вместо предчувствий вызывали мгновенную реакцию, схожую с реакцией животного, например, собаки на палку.
Одно имя, уж не знаю почему — может училка по истории была хорошей, именно так и отзывалось во мне. Имя то было — Кох, бывший гауляйтер Украины, кровавый мясник, всегда знавший только одно различие между людьми: немцы — и все остальные собаки-нелюди. Почему-то мне помнился рассказ какого-то старика — свидетеля расстрелов где-то под Киевом, когда местные полицаи стояли в строй на разрешение пострелять москалей и жидов, а Кох, попивая кофе, разрешал это делать только самым лучшим, проверенным, доказавшим свою верность Вермахту на сотнях убитых сограждан, причем наиболее "талантливым" он разрешал казнить первыми детей, обьясняя это тем, что дети — это самый главный объект на уничтожение, т.к. они и есть гнилое семя. И все эти упыри, с дрожащими от нетерпения слюнявыми харями, накидывались друг на друга, если кто то успевал прострелить головы шести детям вместо положенных пяти, этим самым отнимая время и уменьшая удовольствие у следующего вурдалака.
Часто ночью, засыпая, накрывшись одеялом "с головой", мне снилось, как меня подводят к этому Коху. У него нет глаз — только пустые глазницы, которые смотрят на меня, и, на едва слушающихся ногах, я бегу от него, бегу, бегу, а его полицаи-вурдалаки, меня преследующие, бегут за мной и их глаза тоже преврашаются в черные дыры из которых течет гной с кровью. И удаляясь, я уже не вижу самого Коха, но понимаю — дело поставлено серьезно и, рано или поздно, меня поймают и приведут к Коху на съедение, и есть меня он будет САМ, без помоши полицаев...
К счастью, в том месте, где меня настигали, я всегда просыпался, а потом, заснув опять уже не видел Коха в эту ночь — он никогда дважды за ночь не снился, растягивал удовольствие на многие годы.
Сейчас это смешно вспоминать, но тогда, пацаненком, я воспринимал это всерьез, с каким то утробным ужасом.
Позднее, закончив институт, я попал по распределению в славный город Иваново, где не успев как следует вкусить все "специфические" особенности этого дамского рая, и проработав всего три месяца, я загремел в Армию.
Долго — почти две недели — помотавшись в относителъно сносной пьяно-бесшабашной атмосфере поезда дальнего следования, нас привезли в город с многообещающим названием Спасск-Дальний, в забытую богом автомобильную часть, в которой 200 человек охраняли 7 тысяч КРАЗов, стоящих на консервации на случай войны.
Все было бы ничего, если бы в первую же минуту, при входе в казарму, на нас вихрем не налетел какой-то тощий, белобрысый человек с красным носом и красными же, прямо-таки крысиными, глазами. В его выговоре было что-то странное, он все произносил с придыханием, и когда орал на нас, то было видно, что он говорит именно то, что имеет в виду, а не употребляет ругань просто для сочности. Он не просто говорил "@б вашу мать", он по настоящему был готов изнасиловать, порвать на куски, а потом и сжечь наших матерей.
На мой осторожный вопрос — кто это, сосед, прослуживший уже полгода, с застывшими от постоянного предчувствия беды и жестокой расправы глазами, сказал: 'Это наш сержант — сучара по фамилии Кох...'
В ту же секунду, как вспышка далекой грозы, ко мне вернулось то детское чувство рези в желудке от этого сухого, кашляющего как 70-летний туберкулезный шахтер, слова — Кох.
Этот субтильный хиляк Кох, был родом откуда-то из далекого казахстанского совхоза, и, похоже, всю свою убогую жизнь только и ждал своего часа, который и наступил в В/Ч 23457, в г. Спасске-Дальнем.
Рассказывать, что он вытворял нет смысла, подобное уже было подробно описано в деяниях предыдущего гауляйтера. У нашего же, к сожалению, не было возможности расстреливать, и он эту возможность с лихвой компенсировал всеми известными и неизвестными науке способами издевательств. Сколько наших пацанов перележало в госпитале из-за пневмоний и отморожений, т.к. нормальным считалось вывести роту на 45 градусный мороз (кто был на Дальнем Востоке — знает) в одних гимнастерках, и, кутаясь в сторожевой тулуп, читать нам лекцию о правилах несения караульной службы в течении часа. Попастъ в наряд в караул с Кохом, означало 24 часа без сна, запрет на ношение тулупа (только шинель!) на вышке, и изучение устава во все свободное от вышки время.
Этот Кох оказался еще страшнее предыдущего гауляйтера, так как он был из своих. Если другие сержанты в нашей части и лютовали, то делали это не очень зло — просто положено, и, как правило, оттачивали свое копья в основном на выходцах из Средней Азии. Кох же не делил нас на группы — он всех нас одинаково ненавидел и всем нам хотел сделать по максимуму больно за те два года, что судьба отвела ему почувствовать себя человеком. Этот запасался нашей кровью на всю оставшуюся жизнь, все брал по максимуму. А потому, когда ему пришел черед идти на дембель — дату отъезда держал в строжайшем секрете — знал что как только выйдет за КП — убьют.
Изчез он до невозможного просто — однажды пошел за чем то в штаб, да так и не вернулся — свалил на рейсовом автобусе до города даже не взяв чемодана. Трое наших пацанов, узнав о его отъезде, выпросили у старшины УАЗИК, и, взяв с собой заточки, сделанные из напильников, рванули в город на вокзал в надежде поймать гада. Но он, сука, все расчитал — спланировал так, что от прихода автобуса до отхода поезда было всего-то полчаса. Вот так он исчез, сгинул в морозной дальневосточной ночи, и никто даже не знал куда и когда.
Через много лет, случайно встретившись в Москве с бывшим сослуживцем, я узнал от него, что до сих пор, передавая из уста в уста, самого злобного сержанта в нашей части по традиции, за глаза, обзывают Кох, хотя никто из солдат уже и объяснить-то не может почему.
И вот теперь, будучи отцом двоих взрослых детей, уже много лет живя через Океан от моей бывшей Родины, я читаю в газетах, а затем и вижу по экране телевизора нового государственного чиновника кремлевско-высокого ранга, сменившего несколько очень высоких постов за весьма короткое время, и сделавшего несметные деньги на этом. Вот это существо с холодным умом, абсолютно мертвыми, пустыми глазами, хладнокровное как змея, и жестокое как крокодил, по странному, мистическому стечению обстоятельств опятъ зовут КОХ.
Я читаю его выступления и интервью, в которых он, живя в России, рассуждает о России и людях там живущих, причем он все время называет их только "ОНИ", а не "МЫ", и я начинаю чувствовать такое забытое и такое знакомое чувство пустоты в желудке.....
И я понимаю — он не из тех, которые не доводят свое дело до конца, ведь он — КОХ, и этим все сказано....
Бедная, бедная Россия.... Неужели тебе так и суждено: жить от Коха и до Коха......
Автор — Старик Похабыч
Новости
VIP
