16.02.20

01:33:13 | 301181 просмотр | текст | аудиоверсия | скачать

Ждёшь новых лекций Клима Жукова? Поддержи проект!
Блог Реми Майснера

Клим Жуков. И снова здравствуйте! Привет всем любителям массовых репрессий. Продолжаем путешествие по страницам и островам «Архипелага ГУЛАГ».

Реми Майснер. По вселенной Солженицына, да.

Клим Жуков. Да. Широко известный в узких кругах публицист Реми Майснер… Привет!

Реми Майснер. …будет вашим кормчим сегодня.

Клим Жуков. Да, он будет нашим Вергилием по этой страшной вселенной. Мы в прошлый раз закончили первую часть десятой главы первого тома, это было у нас знаменитейшее «дело Промпартии», и мы как раз, если я не ошибаюсь, остановились на том, что по этому поводу писали иностранные журналисты….

Реми Майснер. Да, как они это освещали.

Клим Жуков. …которые наблюдателями были на суде.

Реми Майснер. Да, вот Солженицын говорит, что было ему скучно, грустно, неинтересно, сразу видно, что всё подтасовано.

Клим Жуков. «Нудь»? Как там – «нудь»?

Реми Майснер. «Нудь». Нет, ладно, «нудь» - это на любителя, но Солженицын подтасовки уловил сразу.

Клим Жуков. У него православное реле.

Реми Майснер. Да, у этих православного реле не было, поэтому…

Клим Жуков. А это же всё протестанты и католики.

Реми Майснер. Нет, вот натурально, это ведь журналисты всяких буржуазных газет, они к СССРу не очень хорошо относятся. Ну вот давай почитаем…

Клим Жуков. Не, ну строго говоря, там они не все плохо относились к СССР, в это время леваков-то среди них было очень много.

Реми Майснер. Ну их хозяева, значит, плохо относились к СССРу.

Клим Жуков. Хозяева точно плохо относились, ничего такого они бы писать не стали точно, если бы хоть тень бы сомнения была.

Реми Майснер. Ну короче, если бы они увидели там явную подтасовку, я думаю, что хозяин бы только порадовался такому сообщению.

Клим Жуков. Конечно, конечно!

Реми Майснер. Вот посмотрим, радуют они хозяина?

Клим Жуков. А вот Виганд пишет, следующий журналист…

Реми Майснер. Да, что характерно: это сводочка для первых лиц партии и правительства секретная, это не то, что там какая-то коммунистическая пропаганда, это чтобы верхушка почитала, что там буржуйские акулы пера и виртуозы фарса пишут. Так что они пишут?

Клим Жуков. Итак, Виганд пишет: «Предстоящий процесс является величайшей послереволюционной сенсацией. Крыленко будет, по-видимому, государственным обвинителем на процессе. По данным обвинительного акта в заговоре замешано до двух тысяч человек (только в Москве), что объясняет большие аресты, произведенные недавно в СССР. Среди руководителей заговора, ожидающих в тюрьме суда (и казни), много инженеров, профессоров и руководящих лиц различных отраслей промышленности».

Лайон сообщает…

Реми Майснер. Сводочка, ну тут можно, как бы, сказать, что, может, буржуй подмигивает так это, что «суда и казни», мол – что всё предопределено. Нет, ну вообще, учитывая – он почитал обвинительный акт, что там делали эти граждане, и он прочитал, что они все в сознанке, т.е. и как бы просто два плюс два: что за такое дают – очевидно, что они ждут расстрела.

Клим Жуков. Ну, просто, если бы что-нибудь такое отчудили, например, в США, там бы электрический стул, газовая камера, что у них там ещё положено – виселица в разных штатах?

Реми Майснер. Ну не знаю. Мне кажется, хозяин бы на тебя управу нашёл бы до того, как даже менты ещё приедут.

Клим Жуков. Итак: «Поименованные в обвинительном акте лица занимали важные стратегические посты в армии и почти во всех отраслях гражданской и военной промышленности. Обращает внимание упоминание о Лоуренсе. Поскольку новый заговор связан с шахтинским, обвинительный акт полон упоминаний о лицах, которые были уже расстреляны за контрреволюционную работу. Совпра, как это ясно из передовицы «Известий», считает явным участие французского правительства французских правительственных кругов в планах интервенции. Официального протеста со стороны совпра (советского правительства – К.Ж.) пока не последовало. Хорошо информированные круги полагают, что протест последует по окончании процесса».

Вууд сообщает: «Неожиданные разоблачения советского правительства обвиняют Францию в том, что в течение трёх лет при явной симпатии Великобритании, Польши и Прибалтов, она принимала активное участие в заговорах против СССР. Процесс обещает быть величайшей в истории международной сенсацией. В Москве арестовано около 40 человек, занимавших видное положение в правительстве правительственной промышленности».

Реми Майснер. Когда это такое было, да, в мировой истории, чтобы империалистическая держава принимала участие в каких-то заговорах, чтобы там началась война, и вдруг выяснилось, что половина правительства, оказывается, оппозиционеры?

Клим Жуков. Да вот, пожалуйста, в Ираке у нас такое было, совершенно случайно.

Реми Майснер. Да, совершенно случайно.

Клим Жуков. В Ливии, опять же, вдруг опять же внезапно случилось.

Реми Майснер. Они, по-моему, по такой схеме долбят по стране в год, как минимум, и везде одно и то же, и главное, что характерно – обычно это проживающий за рубежом главный борец против привилегий местной какой-нибудь номенклатуры.

Клим Жуков. Да, появляется вдруг внезапно. Вот, опять же, у нас сейчас в Венесуэле – там интересные процессы происходят.

Реми Майснер. Да, т.е. даже не обязательно коммунистической страной-то быть, чтобы у тебя такое было.

Клим Жуков. Нет, совершенно не обязательно. А что Ирак был сильно коммунистическая страна и Ливия? Прямо одни коммунисты, Каддафи – это был прямо почти Ленин. Хе-хе!

Дальше. Челлертон: «Подписанный Крыленко обвинительный акт на 80 страницах является наиболее крупным делом ГПУ из того, что до сих пор имело место. Две тысячи предателей-специалистов пытались взорвать пятилетний план через посредство 400-500 агентов, которые в свою очередь возглавлялись комитетом из 50 человек. Странно, что заговор не был давно уже раскрыт. К сожалению, трое крупнейших руководителей не могут принять участия в процессе. Это — расстрелянный Пальчинский (которого мы упоминали – К.Ж.), покончивший с собой Хренников и осужденный на пять лет по «Шахтинскому процессу» Рабинович, находящийся сейчас в Соловках. Признания Рамзина, сделанные им в тюрьме, превосходят по своей мрачной фантазии Достоевского, а по детективному характеру — Эдгар Уоллеса».

Реми Майснер. Кстати, вот действительно, мы ссылочку подвесим на материалы процесса. Товарищи, вместо детектива почитать – самое то. Нет, на самом деле, настоящие страсти, настоящие интриги – там, ой, там…

Клим Жуков. Про «дело Промпартии» на самом деле, это вот книжка 1931 года – это любой самый забористый за последние, наверное, сорок лет написанных политических триллеров, просто курит в сторонке!

Реми Майснер. Ещё очень приятно, что действительно очень образованные люди, гладко говорят и очень толково рассказывают, как чего.

Клим Жуков. Я, на самом деле, когда читал про это «дело Промпартии» книжку, я всё прямо ловил себя на мысли, что мне дико жалко, что до сих пор по этому поводу не сняли какой-нибудь сериал огромный.

Реми Майснер. В детектив это просто просится, вообще вся эта история. Можно начать с 1920-ых годов прямо – как эти группировочки оформлялись, как оформлялась их «крыша», как эти чекисты потихонечку берега теряли там, типа вот этой группки Ежова, как они там все в этих оргиях погрязли – ох!

Клим Жуков. Юбенк сообщает: «Обвинительный акт подробно излагает то, что является, по-видимому, наиболее серьезной попыткой свержения советского правительства, какая до сих пор имела место».

Реми Майснер. Вот так вот!

Клим Жуков. Подробное изложение содержания обвинительного акта и передовиц центральных газет – СМИ, значит.

Чемберлен: «Обвинительный акт предвещает политический процесс необычайного международного значения. Упоминается, между прочим о деятельности двух таинственных французских агентов, занимающих очевидно официальное положение в Москве. Судя по показаниям подсудимых, обвиняющих себя в различной форме в государственной измене, вряд ли можно сомневаться в том приговоре, какой будет вынесен. Советская пресса рассматривает этот заговор как полное подтверждение опасностей интервенции, которые всегда подчеркивались московскими газетами».

Баум: «Обвинительный акт содержит не одну, а ряд сенсаций. Мы узнаем, что обвиняемые занимали высокие посты в советской промышленности, что они пытались вызвать целый ряд кризисов, были связаны с русскими эмигрантами, а также Брианом, Пуанкаре и т. д. Заговору уделяется чрезвычайно большое внимание, что позволяет делать далеко идущие внутри и внешнеполитические выводы. Обвинительный акт упоминает о некоем К., занимавшем определенный пост в официальном французском учреждении и в СССР. Указывается, что Рамзин часто встречался с упомянутым К. в Камерном театре, который, как известно, очень охотно посещается сотрудниками французского посольства».

Примечание: «Все находящиеся в Москве инкоры дали более или менее подробные выдержки из обвинительного акта. Все комментарии инкоров приводятся в сводке. Взятое в скобки вычеркнуто цензурой» - в скобки, кстати, конкретно в этой сводке не взято ничего.

Реми Майснер. Да, ну что видим – что-то не углядели иностранные корреспонденты никаких подтасовок, а углядели, видишь, самую серьёзную попытку свержения советской власти со времён Гражданской войны.

Клим Жуков. Ну, что характерно, это инкорам-то было хорошо известно в смысле примеров, им ходить далеко было не нужно, нужно было посмотреть, например, на 1885 год, свержение правительства на Гавайских островах – такое было королевство Гавайи, взяли его и… времени-то прошло всего ничего, я думаю, многие из людей были вполне себе уже взрослые, всё помнили. И не только там, это же происходило уже тогда, в общем, более-менее на постоянной основе.

Реми Майснер. Ну как бы, ничего необычного. Что необычно – это вот другая сводочка…

Клим Жуков. А вот Никарагуанская революция, опять же, пожалуйста: чем это потом закончилось – до 1970-ых годов гоняли этих паразитов потом и никак не могли доразогнать.

Реми Майснер. Была интересная ещё одна сводочка, я её если найду, мы тоже подвесим – это реакция на «процесс Промпартии» иностранных специалистов-инженеров, которые работают в СССР, отдельная сводочка. Ну там они реагировали по-разному, там были те, которые в стиле Солжа говорили, что да ладно, эту халатность объявили, туда-сюда – ну это, видимо, кто не вчитывался, а кто вчитывался, они говорят, что воспоминали у себя, собственно, эпизоды, когда «действительно странно, я думал: «Чего это они? Они настолько ничего не понимают, что ли, что они такое творят?» А теперь всё встало на свои места». А один, очень хорошо он высказался, я запомнил, что «видимо, СССР-то себя очень неплохо чувствует, и коммунисты там себя чувствуют очень крепко, и уверенно они сидят, раз они осмеливаются такой вот процесс проводить и вытаскивают реально все эти связи – что Англию, Францию они там…

Клим Жуков. И прибалтов.

Реми Майснер. Нет, вот что они вообще осмеливаются…

Клим Жуков. На публичный процесс такое выносить.

Реми Майснер. …на публичном процессе Англию и Францию – это значит, что они себя на один уровень с ними, как минимум, ставят. И в таком духе там заключают, что вот эти, которые работали, они, по ходу, думали, что в Африке работают, а оказалось, что тут нифига не Африка, что тут, видишь…

Клим Жуков. Почти Европа.

Реми Майснер. …могут и поймать. И поймали, что характерно.

Клим Жуков. И поймали!

Реми Майснер. Что тут ещё? Вот ещё есть Солженицын, что он ещё пишет: «Вот так усилиями восьмерной упряжки…» - имеются в виду вот эти 8 подсудимых, кстати, ему не нравится, что их всего 8, он говорит: «Вот почему их всего 8 судят? Какая-то «Промпартия». У них всё, все преступления с этими тысячами агентов где-то за кадром остались» - отличный ход мыслей: ну а раз они все за кадром, значит, никого кроме этих 8 и не было.

Клим Жуков. Ну да.

Реми Майснер. По этой логике, я думаю, что не было гитлеровской Германии никакой.

Клим Жуков. Нет, конечно.

Реми Майснер. Потому что я смотрел Нюрнбергский процесс – я что-то не увидел там вот эти миллионные армии, крематории там никакие не увидел, а увидел – просто там несколько человек сидят…

Клим Жуков. Сколько там – семь человек повесили немедленно?

Реми Майснер. Они явно ещё, вот Геринг, например, вот явно он до процесса и во время – он очень похудевший, его явно голодом морили, так что вот он и подписал на себя.

Клим Жуков. Явно, и лишили наркотиков.

Реми Майснер. Да, и он вот на кумарах всё им и подписал, бедолага.

Клим Жуков. Что характерно, конечно, этот публичный процесс вообще о многом говорит, потому что если бы всё было так, как нам утверждает уже почти целый том Солженицын, то, обнаружив врагов, ну или тех, кого назвали врагами, ну их бы отвели в лес и застрелили бы просто, и всё, без долгих рассуждений – ну беспредел же, а раз беспредел, спрашивается, нахрена козе баян, а именно, там всякие американские и прочие иностранные журналисты?

Реми Майснер. Совершенно непонятно. Непонятно, какие цели советское руководство-то преследовало. Вот Солженицын столько нагнетал, что Сталин кастинги проводил, кандидатуры, там, проверял…

Клим Жуков. На роль обвиняемых.

Реми Майснер. А зачем это всё, спрашивается?

Клим Жуков. Я не знаю.

Реми Майснер. Нет, если принять, что никакого заговора не было, что они не делали ничего плохого…

Клим Жуков. И даже наоборот.

Реми Майснер. …и даже наоборот приносили огромную пользу – и какой смысл из них врагов делать? Что-то это… Ну вот Солженицын пишет, зачем нужно было, собственно, руководство-то – цели процесса какие:

«1. Все недостачи в стране, и голод, и холод, и безодёжье, и неразбериха, и явные глупости - все списано на вредителей-инженеров» - где он это вот нашёл в материалах, где там Крыленко сказал, что вот «все наши беды из-за вас»? Причём там наоборот пафос был такой, что «мы прём и прём, у нас бед вообще никаких нет, что, типа, если мы ещё недостаточно где-то быстро прём, оказывается, видите, у нас гиря на ноге висела, а теперь мы её скинули, теперь попрём ещё веселее».

Клим Жуков. Что характерно – попёрли.

Реми Майснер. Да, что характерно – попёрли даже эти подсудимые: когда вот у Рамзина не стало времени сидеть ночью и думать, как мне сделать что-нибудь…

Клим Жуков. Нагадить что-нибудь.

Реми Майснер. …чтобы здесь вот плохо работало, а он вместо этого начал думать, как хорошо – ну и что получилось, это мы вот в том видео рассказывали.

Клим Жуков. Ну да – новые котлы изобрёл революционные.

Реми Майснер. Революция в котлостроении советском, вот натурально, при этом он в записке по поводу этих котлов своих новых пишет целую страницу потом, насколько мы отстали вообще от всего просвещённого мира в области котлов – я думаю: с таким видом, как будто это не ты главный по котлам был в СССР. Он так пишет, как будто кому-то предъявляет, а кому предъявлять-то – это ты этим занимался? Ну да, благодаря тебе все и отстали.

Ну ладно, значит, вторая цель: «Народ напуган нависшей интервенцией и готов к новым жертвам». Значит, народ был к чему готов – это вот мы записочки читали по «Шахтинскому делу».

Клим Жуков. Да, ну и потом народ-то в самом деле был напуган новой интервенцией, и вполне характерно, потому что она только что кончилась, первая интервенция.

Реми Майснер. Да, и потому что ею, собственно, регулярно грозили.

Клим Жуков. Вообще не скрываясь.

Реми Майснер. «Не боимся буржуазного звона, ответим на ультиматум Керзона!» - можно посмотреть, или как наше торгпредство разгромили в Англии просвещённой: вот натурально прибежали какие-то…

Клим Жуков. Непонятные люди.

Реми Майснер. …черносотенцы с палками и разогнали. А менты пожали плечами и сказали: «А это возмущённая общественность. Что мы могли сделать? Не надо чувства верующих оскорблять…»

Клим Жуков. Своим присутствием.

Реми Майснер. «…на территории РСФСР». А потом ещё… а в Китае, по-моему, даже и убили кого-то в процессе того же самого. Т.е. почему бы и не бояться-то интервенции? И как бы, «готов к новым жертвам» - к новым жертвам, вон народ уже в 1928 году кричал: «Чего вы их не стреляете?!» А что было, опять же, как народ отреагировал на то, что фигурантам этой «Промпартии» расстрел в оконцовке заменили на разные срока, это опять же, в том ролике есть: люди из партии выходили в знак протеста, говорят: «Если вы их не стреляете, значит, у нас партия переродилась, наверное. Короче, мы этого ни понять, ни принять не можем, поэтому вот партбилет мой на стол, и всё, до свидания».

И, значит, третье: «Инженерная солидарность нарушена, вся интеллигенция напугана и разрознена».

Клим Жуков. Ух ты!

Реми Майснер. Ну, в смысле, что разгромили их подпольные Госпланы – это да, это наверное, и все, кто в таком участие принимал, они все реально были запуганы, это действительно, потому что они-то уже 10 лет, собственно, этим занимались, и ни сучка, ни задоринки, никто даже внимания не обратил, а тут вдруг что-то на горизонте возникла зловещая какая-то тень, и что-то появились сомнения: может, крыша не такая всесильная?

Клим Жуков. Возникла тень грузовика с надписью «Хлеб» - как известно, именно в них производились ночные расстрелы.

Реми Майснер. И надписью «Мясо». Вот, так что ничего не понимаю, как «солидарность инженерная была нарушена» - так по идее они наоборот должны были начать ещё больше друг за дружку цепляться: «Нихрена себе, нас вот так вот по принципу, что мы умные инженеры, нас куда-то тащат в застенок».

Клим Жуков. «Я – московский студент, а не Полиграф Полиграфович Шариков».

Реми Майснер. Да, вот именно, московский студент. Короче, они поняли, что надо шариковых теперь душить поаккуратнее, теперь это без доказательств надо делать. «Вот как делаются гласные судебные процессы! - говорит Солж. - Ищущая сталинская мысль наконец достигла своего идеала. (То-то позавидуют недотыки Гитлер и Геббельс, сунутся на позор со своим поджогом рейхстага…)»

Клим Жуков. Недотыки.

Реми Майснер. Ну, ванны с кислотой-то у них не было, вот и не смогли с Димитрова выбить показания почему-то. Это вот даже странно: если это так легко делается, что можно, оказывается, человека прессануть, и он выйдет и расскажет целую историю тебе…

Клим Жуков. Да, причём перед лицом иностранных наблюдателей. Димитров-то так легко отделался именно потому, что процесс-то был публичный, вот в чём дело. Оказалось, что невозможно Димитрова сунуть в концлагерь просто так.

Реми Майснер. Ну просто он так раскидал, «почему мы не виноваты», что после этого его всё равно посадить – ну тогда у всей публики просто недоумение будет: а нахрена вы тогда это шоу-то устроили? Ну сажали бы тогда сразу тогда по-тихому.

Клим Жуков. Вот Муссолини в этом отношении был гораздо умнее, несомненно…

Реми Майснер. Да, не зря его наши элитарии любят.

Клим Жуков. …потому что Муссолини не устраивал никаких публичных процессов – нафиг это надо? Более того, он зачастую не устраивал вообще никаких процессов по тому же принципу: нафиг это надо? В итоге у него за всё время правления по политическим статьям расстреляно 9 человек, за всё время правления Муссолини.

Реми Майснер. Вот красавчик! Вот в этой хвалебной статье-то на «Russia Today» упомянули этот момент?

Клим Жуков. А я про неё ролик недавно записал, скоро выйдет. Я думаю, наверное, завтра.

Реми Майснер. Нет, упомянули они этот момент, что 9 человек …?

Клим Жуков. Да, конечно, упомянули. А это все упоминают…

Реми Майснер. Не зря он старался.

Клим Жуков. Все упоминают всегда: посмотрите, что при Сталине за два года – 1937-38, там 670 тысяч смертных приговоров вынесено, или 637, ну короче говоря, очень много, сильно больше полумиллиона, а вот смотрите, Муссолини вроде как фашист? Фашист, а расстрелял всего 9 человек. Упускают из виду совершенно ровно одно – что Муссолини не нужно было никого судить, чтобы кого-то шлёпнуть, т.е. совершенно.

Реми Майснер. Да, а у нас, если брать конкретно 1937-38-ой, так там большую часть тех, кто там был не при делах, их «накрошили» как раз те, кто против Сталина был, и уж на Сталина это вешать – ну я не знаю.

Клим Жуков. Да и, собственно, на коммунистов… Нет, ну опять же, у Муссолини – опять же, кто не понимает – этим вообще не занималась полиция, у него тайная полиция политическая…

Реми Майснер. Специально для таких дел и была.

Клим Жуков. Так она появилась-то, по-моему, через 5 или 7 лет после того, как он на трон взошёл – в 1929 году. Да, 7 лет, в 1929 году у него появился специальный трибунал, и вот он как раз расстрелял 9 человек, просто потому что до этого приходили никакие не полицейские, никакие не КГБшники итальянские…

Реми Майснер. А ребята в чёрных рубашечках.

Клим Жуков. Просто приходили ребята в чёрных рубашках, ломали ноги железными трубами и выкидывали в карьер – всё, собственно говоря.

Реми Майснер. Какой хороший метод! Вот и оправдывайся там.

Клим Жуков. А Муссолини всегда мог бы сказать: «А я не знаю, это возмущённая общественность».

Реми Майснер. Да, именно так, ну собственно, как и у Адольфа Алоизыча то же самое потом было. Да, вот он завидовал.

Клим Жуков. Недотыка!

Реми Майснер. Да, недотыка. Ну там, кстати, каким макаром удалось заставить этих ребят так себя оговаривать высокохудожественно – это ещё Солж вернётся к этому.

Клим Жуков. Хорошо.

Реми Майснер. Да, давайте дальше. Значит, стандарт был достигнут, товарищ Сталин отработал схему, как людей заставлять публично признаваться, и сразу говорит: «Ой, давайте, давайте ещё обкатаем!»

Клим Жуков. Давайте ещё, хорошая тема – попёрло.

Реми Майснер. «И теперь может держаться многолетие…» - не «много лет», а «держаться многолетие» - «…и повторяться хоть каждый сезон — как скажет Главный Режиссёр. Благоугодно же Главному назначить следующий спектакль уже через три месяца. Сжатые сроки репетиций, но ничего. Смотрите и слушайте! Только в нашем театре! Премьера: Процесс Союзного Бюро меньшевиков…» - там всё проходило не просто гладко, а очень гладко, как в рекламе. «Мне было, - пишет Солж, - тогда 12 лет, уже третий год я внимательно вычитывал всю политику из больших «Известий»…» - т.е. он в первом классе начал читать политику в больших «Известиях»?

Клим Жуков. Ну, если 12, то в 9 – нет, это в третьем классе стал.

Реми Майснер. Да, с математикой у меня…

Клим Жуков. Ну неважно, какая разница? В третьем классе, знаешь, тоже, видимо, был большого политического ума и сознательности мальчик.

Реми Майснер. «От строки до строки я прочёл и стенограммы этих двух процессов…» - в смысле, этого и «Промпартии». Только что сказал, что там «Промпартию»-то специально так стенографировали, чтобы все одурели и не стали читать, а он стал? Он же говорит – там были целые развороты петитом технических подробностей. А чего он…

Клим Жуков. Ну он же в третьем классе уже нормально соображал.

Реми Майснер. Он в третьем классе уже понимал всё? Нормальное советское образование какое-то! А, ну или это реле работало, я всё время про него забываю.

«От строки до строки я прочёл и стенограммы этих двух процессов. Уже в «Промпартии» отчётливо ощущалась детскому сердцу избыточность, ложь, подстройка, но там была хоть грандиозность декораций – портфелей! В процессе же меньшевиков всё те же были вывешены декорации, но поблекшие, и актёры артикулировали вяло, и был спектакль скучен до зевоты, унылое бездарное повторение. (Неужели Сталин мог это почувствовать через свою носорожью кожу?)»

Клим Жуков. У него реле, опять же, не было.

Реми Майснер. Ну, и реле не было, да. В общем…

Клим Жуков. Это мы издеваемся над материалом, по-моему, первой главы, или второй – сейчас не помню уже, где Солженицын стукачей КГБ-шных, НКВД-шных выявлял сразу через духовное реле, у него срабатывало духовное реле, и он сразу понимал, что вот с этим человеком откровенничать нельзя, это плохой человек.

Реми Майснер. Тем объясняется, что Солженицын, по собственному признанию, вёл люто антисоветские разговоры в лагере, где за каждое предложение примерно «пятёра», наверное, и при этом он же пишет, что стукачи через одного были просто, и ты только заикнулся, что тебе Сталин чем-то не нравится – всё, тебя уже тащат и уже тебе следующий срок вешают, а у него так не было вот из-за этого реле замечательного. ПДРС – православно-духовное реле Солженицына. Вот, и тут ему это реле помогло, он увидел, в отличие от этих бездуховных иностранных корреспондентов, опять же…

Клим Жуков. И Сталина с носорожьей кожей.

Реми Майснер. Не, ну Сталин с носорожьей кожей всё это придумал, собственно говоря.

Клим Жуков. Не, ну видишь, когда он придумал, потому что первый процесс прошёл же с огоньком, а второй, меньшевиков, без огонька.

Реми Майснер. Ну, скучненько, но это, опять же я говорю, это на любителя. У нас, на самом деле, есть вон там цитатки хорошие. Давай вот зачитай даже.

Клим Жуков. Нужно сначала буквально в двух словах объяснить, в чём была соль «дела меньшевиков», потому что я уверен, что не все знают хотя бы в крупных подробностях, я уж про мелкие молчу.

Реми Майснер. А тогда можно с цитатки из Ленина начать как раз, в чём была суть… Ленин писал статью, называлась «О чистке в партии». Ленин пишет, что поскольку партия у нас теперь правящая, и теперь за членство в ней ты всякие плюшки получаешь, а не каторгу, как раньше, а через это к нам куча лишних людей сразу же потянулась, и вот как нам с этим бороться? И помимо того, как с этим бороться, он ещё отдельно счёл нужным упомянуть про меньшевиков – что характерно, в партии были бывшие анархисты, например, бывшие эсеры какие-нибудь, даже бывшие кадеты, наверное, были, несколько штук, надо пробить. Но высказаться отдельным абзацем Ленин счёл нужным именно про меньшевиков. Вот, товарищ Жуков, зачитай-ка.

Клим Жуков. О чём говорить – у нас в армии бывшие колчаковцы были, не говорю – царские офицеры, а прямо колчаковцы, из них самый знаменитый – это Маршал, Герой Советского Союза Говоров.

Реми Майснер. Да, ну и по колчаковцам никакого отдельного указания Ленина не было, т.е. их отдельным мазком, что понятно, что следить, наблюдать и смотреть, что делают, а вот про меньшевиков целый абзац. Что он там пишет?

Клим Жуков. «Как частную задачу чистки партии, я бы указал еще на чистку её от бывших меньшевиков. По-моему, из меньшевиков, вступивших в партию позже начала 1918 года, надо бы оставить в партии, примерно, не более одной сотой доли, да и то проверив каждого оставляемого трижды и четырежды. Почему? Потому что меньшевики, как течение, доказали за период 1918-1921 гг. два своих свойства: первое – искусно приспособляться, «примазываться» к господствующему среди рабочих течению…»

Реми Майснер. Т.е. изображать из себя коммунистов настоящих.

Клим Жуков. Да. «…второе – ещё искуснее служить верой и правдой белогвардейщине, служить ей на деле, отрекаясь от неё на словах. … Очистить партию надо от мазуриков, от обюрократившихся, от нечестных, от нетвёрдых коммунистов и от меньшевиков, перекрасивших «фасад», но оставшихся в душе меньшевиками».

Реми Майснер. Вот так вот, а меньшевиков в партии бывших было предостаточно, и не только в партии, а и в органах советской власти, и в разных отраслях промышленности, а почему – потому что исторически так сложилось, что базой меньшевиков социальной была мелкая интеллигенция.

Клим Жуков. Ну во-первых, нужно запомнить то, что – может быть, кто-то не помнит, а мы напомним – первое советское правительство после победы Октября было не большевистское, а оно было коалиционное, куда на равных правах входили большевики, меньшевики, левые эсеры, анархисты, кстати говоря, потом т.н. левые коммунисты, ну которые были святее Папы Римского, т.е. всего этого добра было очень много, и они уже в годы революции, во-первых, получив, условно, некий ореол героя революции и борьбы с двумя аж режимами, получили некий карт-бланш, и они получили конкретные должности просто на той волне, что они пришли в первое правительство. Соответственно, вот есть меньшевик, условно говоря, который в ЦИКе находится, кого он будет стараться поставить на должности нижестоящие? Скорее всего, тех, кого он хорошо знает, это просто свойственно человеческой натуре, т.е. скорее всего, таких же меньшевиков.

Реми Майснер. Да, скорее всего, хорошо он знает меньшевиков.

Клим Жуков. Потому что с ними он работал, у него с ними полное духовное и умственное взаимопонимание, они на одной волне, как теперь говорит молодёжь. А вот левый эсер, он, то же самое, поставит левых эсеров куда-нибудь. Нет, причём я охотно верю, что среди всех этих меньшевиков и эсеров были весьма искренние люди, которые потом вполне искренне работали на благо Страны Советов, но не все.

Реми Майснер. Вот Вышинский, например…

Клим Жуков. А вот Вышинский или Говоров, например, тот же самый.

Реми Майснер. …кстати говоря. И между прочим, он вступил-то в 1920-ом, по-моему, году?

Клим Жуков. По-моему, да.

Реми Майснер. По-моему, как-то так, т.е. сильно даже позже… Ленин почему именно 1918-ый – он говорит: в 1918 году там появились первые искорки понимания, что очень может быть, что советская власть всё-таки победит, а уж в 1920-ом и вовсе стало понятно. Т.е. его надо было проверять и перепроверять, ну и проверили, нормально. Троцкий, кстати, очень возмущался тем, что вот, типа, старых большевиков судит меньшевик Вышинский. При этом как-то сам забыл, что он в ЦК аж меньшевистском в своё время состоял.

Клим Жуков. Троцкий?

Реми Майснер. Да, и если уж там про бывших меньшевиков – как говорится, чья бы корова мычала… Да, ну так или иначе, значит, помимо всего прочего у нас был огромный дефицит интеллигенции.

Клим Жуков. Да, это во-вторых, первое я сказал по поводу входящих обстоятельств политических.

Реми Майснер. УК нас был дефицит интеллигенции, и мы были вынуждены, как Энгельс писал, брать реакционеров даже.

Клим Жуков. Ну кого попало брать, всех.

Реми Майснер. Т.е. тех, кто намного правее меньшевиков, грубо говоря, тех, кто, вот как Рамзин говорит, с кадетскими, а то и монархическими убеждениями – их даже приходилось. А уж меньшевики по сравнению, грубо говоря, с монархистами, понятное дело, что это ещё куда ни шло. Они за это время, опять же, за время Гражданской войны многие выросли там в должности, ну оказалось, что много народу у нас в Госплане, в Совнархозе, в Госбанке, много либо бывших меньшевиков, либо меньшевиков действующих.

Клим Жуков. Не, ну там конкретно были люди, которые не выходили из партии меньшевиков им не вступали в компартию.

Реми Майснер. Да. А действующие меньшевики из бывших очень быстро и умело могли сделать, опять же, действующих, как это происходило – вот у нас тут гражданин Берлацкий, сотрудник Госбанка рассказывает, как работали ребята.

Клим Жуков. Да: «В октябре 1924 года я переехал на жительство в Москву и начал работать в правлении Госбанка. Обстановка в правлении для меня была вначале малоблагоприятная. Неблагоприятность была создана группой старых беспартийных, значительно более правой, чем я сам. Видимо, некоторую роль играло и то, что я был значительно моложе, был без связей в Москве. Более тёплое отношение к себе я встретил со стороны члена правления Шера В.В. Я объяснял это тем, что и к нему отношение старой части правления было не блестящее. В начале ноября 1924 года правлением было поручено Шеру и мне руководить инспекцией банка, мы оказались в кабинетах рядом на общей работе с неизбежными ежедневными встречами и общей ответственностью за инспекцию. Месяца 2-3 спустя Шер начал время от времени заговаривать со мной на социально-демократические темы. Вначале речь шла об общих знакомых, затем его интересовала работа социал-демократов на Дальнем Востоке, и проч. После этого он заговорил со мной о желательности связаться с социал-демократической организацией в Москве, я отказался. К этому вопросу он в полушутливой форме, а иногда и серьёзно, возвращался несколько раз. Так продолжалось до июня 1925 года, разговоров было много, но все они кончались моим отказом. В июне 1925 года я уехал в Берлин, Лондон, Нью-Йорк» - это, кстати, к вопросам о том, что при коммунистах нельзя из страны выехать вообще никак.

Реми Майснер. Да, особенно тем, кто какой-нибудь бывший меньшевик.

Клим Жуков. Да. «В июне 1925 года я уехал в Берлин, Лондон, Нью-Йорк. В Берлине я по просьбе Шера видел его родственника Лидкинса. Шер просил меня передать ему ряд приветов. На второй день после посещения Лидкинса ко мне в гостиницу пришёл мой старый хороший знакомый и приятель Борис Иванович Николаевский, один из ответственных руководителей эмигрировавших русских социал-демократов, пришёл он на правах приятеля. Беседовали мы сперва на общие малозначимые темы, а затем по его просьбе я ему обрисовал состояние хозяйства СССР. Он не согласился с моей оценкой, сказал, что она ни в какой мере не расценивается их делегацией ЦК РСДРП за границей, изложил мне позиции делегации, позиции Английской рабочей партии, германской социал-демократии, Французской социалистической партии и головки Второго интернационала.

По возвращении в Москву я сообщил Шеру, что приветы его мною переданы Лидкинсу – это ему было уже известно. Я ему передал привет от Николаевского и по его сожалению начал ему излагать беседу с Николаевским. Излагал я коротенько, но к середине беседы у меня получилось впечатление, что Шер слушает то, что я ему сообщаю, не в первый раз. Через несколько дней после этого Шер вновь зашёл ко мне в кабинет, он опять заговорил о желательности моего участия в социал-демократической работе. Я отказался. Он заявил: «Невинность вы потеряли, нечего колебаться, надо решиться». Я отказался. «А тогда перед вами два пути, - продолжал он, - или выдать меня и вслед за мною всю социал-демократическую организацию, или быть вместе с нами. Решитесь ли вы убить социал-демократическую работу?» Я ответил, что есть ещё и третий путь – не выдавать, но и участия не принимать. «Третий путь для вас исключён – или нанести страшнейший удар социал-демократии, или быть с нами. Третий путь исключён потому, что вы в Берлине выполнили ответственнейшее партийное поручение». Я вытаращил глаза. Я не знал ещё, надо ли смеяться и изумляться, или я имею дело с явлением, которому надо ужасаться. Увы, к сожалению, имело место последнее. Шер мне объяснил, что мой визит к Лидкинсу и то внешне малозначащее поручение, которое он мне к нему дал, имели отнюдь не характер семейного привета, это было партийное сообщение. Далее он объяснил мне, что встреча с Николаевским была не случайно дружеская. «Гарантированы ли вы, что это не станет известно в СССР, и кто вам поверит, что эта встреча была друзей, а не встреча политических деятелей? Смотрите, как бы это не стало известно как раз тогда, когда вам менее всего это будет желательно. Ну а вы нам нужны, - закончил он, - и вы должны вернуться в социал-демократию».

Ещё один раз была беседа, она носила менее резкий, но не менее настойчивый характер. Мы сговорились на том, что я активного участия не принимаю, что я только оказываю возможно содействие».

Реми Майснер. Вернусь, но на полшишечки.

Клим Жуков. Да. «Увы, сказавши «а», я неизбежно был вынужден сказать и «б». Я не учёл этого тогда, я вновь стал социал-демократом».

Реми Майснер. Красота!

Клим Жуков. Да, т.е. завербовали его, как школьника, фактически.

Реми Майснер. Да: «Передай привет бабушке». А потом: «О, ты чего сказал, это же шифр был, дурак, там плотину взорвали по твоему сигналу. Ты понял? Всё, теперь либо ты с нами, либо нам всем хана». Вот так вот они и работали. Но Солженицын, естественно, говорит, что нет-нет-нет, «у ГПУ было плановое задание: доказать, что меньшевики ловко пролезли и захватили в контрреволюционных целях многие важные государственные посты» - что, конечно же, невозможно, где это видано, чтобы меньшевики занимались конспиративной работой с целью где-то что-то захватить? Это же просто…

Клим Жуков. А они до этого не занимались конспиративной работой в течение 15 лет?

Реми Майснер. «Истинное положение к схеме не подходило: настоящие меньшевики никаких постов не занимали».

Клим Жуков. Да что вы?!

Реми Майснер. Но, как вот мы видим, в Госбанке сидят два высокопоставленных сотрудника, и что-то вот один действующий…

Клим Жуков. А другой бывший.

Реми Майснер. А второй – бывший.

Клим Жуков. И теперь уже снова, смотришь, действующий опять.

Реми Майснер. И теперь снова действующий. Кстати, это вот что Ленин говорил, что тех, кто фасад перекрасил, а меньшевиком в душе остался – чтобы понимать, что такое «меньшевиком в душе остался»…

Клим Жуков. Это вот как раз…

Реми Майснер. Это как вот этот вот кадр себя и повёл.

Клим Жуков. Берлацкий.

Реми Майснер. Вот эта его поза, что «я, мол, не с вами, но и стучать на вас тоже не пойду», т.е. вот такой оппортунизм вообще по отношению ко всему буквально. Нет, ты либо искренне за коммунизм – и тогда ты тут же с возмущением бежишь в ГПУ, либо ты за капитализм, и тогда ты с восторгом: «Дорогие, давно вас ждал!»

Клим Жуков. А он как подошёл, этот Шер, к нему – что «ты можешь прямо сейчас настучать и убить всю социал-демократическую работу», т.е. социал-демократической работе…

Реми Майснер. Но потом понял, что у него жалость к социал-демократической работе – что-то не сильный аргумент, и поэтому перешёл, что «тебя самого посадят, короче».

Клим Жуков. Не, ну всё равно, это закон-то был к тому, что у человека, т.е. у Берлацкого остались вполне конкретные тёплые чувства к социал-демократической работе и к социал-демократам из прошлого, и проч., т.е. апеллировать он именно стал к этому.

Реми Майснер. Это не то, что… с этого просто нужно начать, чтобы у клиента не создавалось впечатление, что он какой-то гнусный шкурник, понимаешь, ему сразу открыли форточку, что «ты не за свою шкуру, ты за спасение социал-демократии» - это же намного приятнее…

Клим Жуков. Конечно!

Реми Майснер. …засыпать с такой мыслью, что «я социал-демократию спасаю». Ну так вот, «настоящие меньшевики никаких постов не занимали. Но такие и не попали на процесс» - т.е. было действительно «нелегальное, тихо пребывавшее и ничего не делавшее бюро меньшевиков».

Клим Жуков. Ничего не делавшее!

Реми Майснер. Поэтому они и назывались «бюро». Это очень часто, когда люди сгруппируются, ещё назовутся «бюро» - это именно делается для того, чтобы ничего не делать. Они, очевидно, выпивали вместе.

Клим Жуков. Слушай, вот у меня, например, есть военно-исторический клуб, в котором я состою, мы даже не бюро, мы просто клуб, и то мы в течение 25 лет очень много чего делали, скажу я тебе, а тут бюро!

Реми Майснер. Да. Вот, в общем, и поскольку настоящих меньшевиков не было, «брали подходящих по должности. А меньшевики ли они на самом деле – это по слухам. Иные попались и вовсе не меньшевики, но приказано им считаться меньшевиками. Истинные политические взгляды обвиняемых совсем не интересовали ГПУ» - зачем тогда называть «процесс меньшевиков», непонятно?

Клим Жуков. Я, правда, даже не знаю, судя по Солженицыну, ГПУ вообще ничего не интересовало.

Реми Майснер. Их интересовало, сколько там, чего там товарищ Сталин сказал, кого расстрелять – вот это единственное.

Клим Жуков. Опять же, там, в 25-ый раз спрошу: зачем тогда устраивать какие-то процессы, когда можно просто взять и расстрелять?

Реми Майснер. Не знаю. Всех напугать, очевидно. Я не знаю, очевидно, процессы сильнее пугают, чем…

Клим Жуков. А в Италии вон у Муссолини без всяких процессов обыватель так обосрался того, что ночью могут вломиться и убить, что как-то, смотри-ка ты, за 7 лет уже никаких у тебя политических противников в стране нет. По-моему, так эффективнее.

Реми Майснер. Да, и демократичнее намного.

Клим Жуков. Да!

Реми Майснер. Потом тебе даже хвалебную статью напишут.

Клим Жуков. Соловьёв про тебя фильм снимет даже.

Реми Майснер. Хороший.

Клим Жуков. Да.

Реми Майснер. «Не все осуждённые, - пишет дальше Солженицын, - даже друг друга знали» - ну господи, как с «Промпартией», понятно! «Соскребали и свидетелями где каких меньшевиков находили. (Все свидетели потом непременно получали свои сроки)».

Ну а дальше, значит: «Теперь представим М. Якубовича» - не того, который «Поле чудес», а другого Якубовича.

Клим Жуков. Только хотел выкрикнуть. Это который что делал Якубович?

Реми Майснер. Вот тут Солженицын прямо пишет: «Он начал революционерить так рано, что даже не кончил гимназии. В марте 1917 он был уже председателем смоленского совдепа. Под напором убеждения (а оно постоянно куда-то его тащило) он был сильным успешным оратором» - вот что интересно: когда революционер приятен Солженицыну, он всегда такой прямо… вроде даже и неплохо, что он революционер, а вообще в целом он революционеров, конечно, не любит.

Клим Жуков. Ну некоторых любит.

Реми Майснер. У него, да, они обычно бездельники, тупые, злобные и от тупости и злобности пошли в революционеры. Но если нам нужно, чтобы этот был хороший, вот он хороший.

«Под напором убеждения (а оно постоянно куда-то его тащило) он был сильным успешным оратором. На съезде Западного фронта он опрометчиво назвал врагами народа тех журналистов, которые призывают к продолжению войны – это в апреле 1917 года! едва не был снят с трибуны…» - солдатики, видать, возмутились, что он плохо к войне относится. Солдатики-то все же знают…

Клим Жуков. Только за войну! Только за войну все.

Реми Майснер. Только за войну, только кричали: «Отправьте нас на фронт!», и писали ходатайства.

Так, «…извинился, но тут же в речи нашёл такие ходы и так забрал аудиторию, что в конце речи снова обозвал тех журналистов врагами народа, но уже под бурные аплодисменты – и избран был в делегацию, посылаемую в Петросовет». Значит, потом военная комиссия Петросовета – это я уже коротенечко – потом комиссаром на Юго-Западный фронт, в Бердичеве лично арестовал Деникина после корниловского мятежа, ну а потом, в общем, вышел из партии, к 1920 году окончательно вышел из меньшевиков, убедившись, что бессилен повернуть их на стезю большевизма.

«Я для того так подробно всё это называю, - пишет Солж, - чтобы выяснело (не «выяснилось», а «выяснело» - Р.М.): Якубович не меньшевиком, а большевиком был всю революцию, самым искренним и вполне бескорыстным. А в 1920 он ещё был и смоленским губпродкомиссаром (среди них – единственный не большевик) и даже был по наркомпроду отмечен как лучший!» В 20-е годы редактировал такую-то газету, занимал такие-то должности… В общем, короче, вот он… Я не знаю, как из всего этого вытекает, что он непременно был большевиком.

Клим Жуков. Непонятно.

Реми Майснер. Да. «Когда же в 1930 таких вот именно «пролезших» меньшевиков надо…» - ну «пролезших» - они, собственно, без кавычек.

Клим Жуков. Они просто пролезшие.

Реми Майснер. Они пролезшие, потому что они скрывали свои убеждения настоящие, они же не декларировали на собраниях рабочих, что «я, мол, меньшевик», правильно? Ну значит, пролезшие, без всяких кавычек.

«Когда ж в 1930 таких вот именно «пролезших» меньшевиков надо было набрать по плану ГПУ – его и арестовали» - вот, Михаила Петровича нашего. А дальше, по Солжу, дело было так: вызвал на допрос этого Якубовича сам Крыленко. И вот что сказал Крыленко: «Михаил Петрович, скажу вам прямо: я считаю вас коммунистом! - (Это очень подбодрило и выпрямило Якубовича.) - Я не сомневаюсь в вашей невинности. Но наш с вами партийный долг – провести этот процесс. Прошу вас всячески помогать, идти навстречу следствию. А на суде в случае непредвиденного затруднения, в самую сложную минуту я попрошу председателя дать вам слово».

Нет, что характерно: вот этот заход, что «ты же честный коммунист, а раз ты честный коммунист, то ты непременно должен признаться» - это вот как раз в жалобах в прокуратуру частенько встречается, особенно ближе как раз к 1937-38-му, это был такой у них приёмчик действительно – если видят, что какой-нибудь там этот Иван Иванович, такой ещё лох, ну… пролезет, не пролезет – называется. Что характерно, вот все эти жалобы – с умными людьми не пролезало вообще ни разу, умный человек сразу говорил: «Ты чего? Это каким это макаром коммунизму поможет, что сейчас абсолютно невиновных людей в тюрьму посадят? А ты в курсе, что эти диверсии-то кто-то же совершил, и если ты за них посадишь нас, это, получается, настоящие будут на воле ходить?»

Клим Жуков. И ещё будут делать диверсии.

Реми Майснер. «Объясни мне, пожалуйста, каким это макаром поможет мировому коммунизму и мировой революции, вот раскидай?» И после этого обычно как раз эти следователи бросали эти свои заходы с добрым следователем и включали злого, что сейчас, короче, будем другими методами выбивать.

«И Якубович – обещал. С сознанием долга – обещал» - и, по Солжу, дальше начал врать, врать, врать и ещё раз врать, а потом, когда, вот он пишет, в камере с одним своим подельником встретился, и тот его спрашивает: «Как вы могли придумать, что я - член Союзного Бюро?» И Якубович ответил (ответ изумительный, тут целое столетие русской интеллигенции): «Весь народ страдает – и мы, интеллигенты, должны страдать».»

Клим Жуков. О как!

Реми Майснер. Как этот подельник на него не бросился: «Причём тут интеллигенция, я за что страдаю?» Ну, у нас вот есть кое-какие показания гражданина Якубовича.

Клим Жуков. А вот Якубович, да, сам и говорит: «Поскольку союзная организация РСДРП, руководимая её новым ЦК, возникла как организация нелегальная, совершенно очевидно, что при самом её зарождении имелось ввиду добиваться и добиться её выхода в легальность, что подразумевало неизбежность наступления рано или поздно контрреволюции, совершаемой при определённом участии РСДРП. Таким образом, вопрос об открытом контрреволюционном характере РСДРП не нуждается в дальнейшем выяснении. Необходимо лишь вскрыть, в каких формах и при каких условиях мыслилось для руководителей РСДРП возможной её участие в подготовке и совершении контрреволюционного переворота. По существу, здесь возможны лишь два основных метода действия с некоторыми только компромиссами в пользу того или иного другого. Один – по которому шла в своё время большевистская партия в своей подготовке низвержения сперва царского самодержавия, а потом буржуазно-демократического строя, путь политического воспитания организации революционной или, как в данном случае, контрреволюционной активности масс с тем, чтобы во главе их совершить восстание. Или другой, более близкий по исторической традиции меньшевизму, выжидание подъема революционной активности масс, чтобы своевременно возглавить их выступление.

Первый путь – меньшевизм – в своем прошлом всегда характеризовался как бланкистский и заговорщический и категорически отвергал возможность для марксистов следовать по нему».

Реми Майснер. А они себя, что характерно, хотели продолжать всё-таки считать марксистами, всё-таки в реакционеры самих себя записать как-то…

Клим Жуков. Плохо.

Реми Майснер. …язык не поворачивается лучше я буду марксистом.

Клим Жуков. «Конечно, сила исторической традиции сказывалась и в данном случае при решении вопроса о методах политической деятельности РСДРП, но даже и в зависимости от неё совершенно очевидно, что в советских условиях при массовом, пролетарском характере власти подготовка вооруженного свержения большевистской диктатуры, даже при условии соблюдения стопроцентной бланкистской конспирации, просто немыслима. Оставался, стало быть, единственно возможный путь – ожидания подъема контрреволюционной волны, которую должна вызвать неправильная политика большевистской партии с тем, чтобы эту волну возглавить и взять в свои руки. Для этой цели партия социал-демократов не должна была вести никакой массовой работы, эту работы за неё делала история, используя ошибки и преступления большевиков. РСДРП должна была только готовить кадры будущего массового руководства, сплачивая старые меньшевистские кадры, пополняя их со всей предосторожностью свежими элементами, и, главное, давая им в своих указаниях, во-первых, ясные политические решения, отвечающие на вопросы политики и их разъясняющие, а также определяющие тактику на тот период времени, когда должны разразиться события, комплекс которых составляет понятие контрреволюционного переворота, и, во-вторых, ясные программные решения по основным экономическим и политическим вопросам, устанавливающим задачи партии на другой день после переворота. К этому и только к этому при последовательном осуществлении второго метода участия в подготовке переворота должна свестись деятельность РСДРП: организационное сплочение старых меньшевистских кадров, весьма осторожное пополнение их свежими элементами, снабжение их ясными политическими решениями по всем основным вопросам текущей политики, а также программными решениями, определяющими задачи партии после переворота; никакой пропагандистской, а, тем более, агитационной работы, никакой организации масс – массы придут сами, когда пробьёт час, тогда придут широкие партийные кадры. Всякое увлечение массовой работой есть бессмысленное в советских условиях нарушение элементарной конспирации и риск напрасной растраты кадров. Однако такая последовательная и прямолинейная точка зрения, как будто и разделяющаяся, никогда не находила твёрдой поддержки в ЦК, который допускал ряд компромиссов в сторону осторожного и половинчатого применения, хотя бы в отдельных случаях, методов массовой работы. Правда, применение этих методов носило единичный и случайный характер, но все же имело место. Я был фанатичным противником этого "вспышкопускательства" и нарушения конспирации, но не находил поддержки в ЦК – Суханов зло меня высмеивал. Впрочем, я не находил в себе достаточно последовательности для безоговорочного и прямолинейного осуществления в жизни принципов, мною весьма рьяно защищавшихся на словах».

Реми Майснер. Что характерно – вот он опять меньшевик в душе: «Я верю, вот от всей души верю, что мы только вот по этим принципам победим, но, короче, если не могу вас убедить – ну ладно тогда».

Клим Жуков. «В вопросе о допустимости вредительской деятельности я вместе со всем ЦК откатывался вовсе в сторону от тех принципиальных позиций, на которых мы стояли. ЦК, и я в его составе, считал возможным использовать широко развернувшееся вредительство буржуазных специалистов, и его, в известном смысле, «возглавить» в целях обострения недовольства масс и ускорения наступления контрреволюционного взрыва. ЦК не брал на себя руководства ни всей деятельностью в стране, ни совершением отдельных вредительских актов. РСДРП как политическая партия в них непосредственного участия не принимала, но ЦК санкционировал участие в этой деятельности отдельных членов партии и даже, до известной степени, рекомендовал его. При этом ЦК исключал материальную заинтересованность членов партии в совершении вредительских действий и считал её несовместимой с пребыванием в рядах партии».

Реми Майснер. Т.е. диверсии за деньги совершать нельзя, только забесплатно?

Клим Жуков. Да. «За исключением отдельных единичных случаев массовой контрреволюционной работы и участия во вредительской деятельности, совершаемой внепартийными организациями, работа РСДРП сводилась к выполнению изложенных мною выше функций. Партийные организации или ячейки строились либо в отдельных крупных центральных учреждениях, где скапливалось для этого достаточное число членов партии, либо объединяли членов партии, работавших в нескольких учреждениях, либо всех членов партии, работавших в известном городе. Эти организации связывались с ЦК в лице существовавшей при нем организационной группы. ЦК снабжал организации информационной литературой, в которой важнейшую роль должны были играть тактические решения ЦК по вопросам текущей советской политики».

Реми Майснер. Кстати, всё очень грамотно, между прочим: прежде всего завести общую повестку дня, чтобы твои однопартийцы из разных городов, чтобы у вас повестка дня была общей, чтобы вы все знали о победах по всей стране, о поражениях по всей стране и знали мнение руководящего органа о том, что там конкретно надо делать.

Клим Жуков. Не, ну а как иначе, это же конспирация. Как может быть так, чтобы люди собирались что-то сделать, не имея общих целей?

Реми Майснер. Просто скажи мне: резонно он раскидывает? Резонно.

Клим Жуков. Вполне.

Реми Майснер. Что, значит, массовой работой мы не могли заниматься…

Клим Жуков. «Это будет риск и растрата кадров».

Реми Майснер. Нет, ну действительно, будет растрата кадров.

Клим Жуков. Ну, рано или поздно вас арестовывать начнут.

Реми Майснер. Вас начнут арестовывать, и вы не будете, как при царе, когда вас жандармы тащат, а толпа кричит: «Свободу! Молодцы, давайте, ребята!»

Клим Жуков. Тут все будут недовольны.

Реми Майснер. Тут всё будет наоборот – тут будут кричать: «Что вы с ним возитесь, застрелите его прямо здесь! Куда вы его тащите? Или нам отдайте!»

Не, ну Солж, конечно же, рассказывает, что Якубович ему лично когда-то рассказал, как всё было на самом деле, что все эти показания, а там ещё интересное есть, мы, наверное, что-нибудь ещё зачитаем чуть попозже, а Солженицын пишет: «Я по горячему звуку слов записал эти его аргументы – редчайший случай получить как бы «посмертное» объяснение участника такого процесса». Вот так вот, а рассказал он ему неизвестно где, неизвестно когда, и самое главное, что сам Якубович, вот эта вот «роковая судьба его - изневольно и искренно помогать нашим мучителям…»

Клим Жуков. Изневольно?

Реми Майснер. Да, «…отозвалась Якубовичу ещё раз, уже старику, в 1974: в инвалидный дом под Карагандой приехали к нему чекисты и получили беседу, статью и даже киносъёмку его выступления против «Архипелага» - т.е. сам Якубович на камеру рассказал, что всё это фуфло, ничего такого не было. «Но, связанные своими же путами, чекисты не пустили этого широко, потому что Якубович оставался фигурой нежелательной. Однако ещё и в 1978 году они замешали его в ложь против меня» - ну т.е. в переводе что значит, что он не только в 1974-ом написал…

Клим Жуков. Но и в 1978 отказывался.

Реми Майснер. …но в 1978-ом ещё раз сказал, что это полная всё туфта – ну естественно, это чекистский маузер у виска, понятное дело…

Клим Жуков. В 1978 году?

Реми Майснер. Да.

Клим Жуков. Сколько же он прожил-то, Якубович?

Реми Майснер. Прилично прожил, чего – молодец! Он там интересные вещи показывает.

Клим Жуков. Я вообще, конечно, вот читаю показания этих людей, Якубовича я, правда, вот… что-то у меня вообще из головы они выпали, я как будто вот забыл про них совершенно, но в общем и целом видно, что люди-то образованные, сильно соображающие, что они делают.

Реми Майснер. Хорошо, красиво как говорят, очень приятно читать.

Клим Жуков. Ну единственное, конечно, что конкретно Якубович почему-то, как Толстой, пишет предложения по 50 слов – это же вообще…

Реми Майснер. Ну, у каждого свой стиль. Может, он толстовцем был когда-нибудь.

Клим Жуков. …это не войдёшь же вообще даже никак, ты уже к концу предложения забываешь, про что читал изначально. Нет, я к тому, что парни рассказывают исключительно по делу, если бы я был заговорщиком, я бы делал вот конкретно то же самое, потому что всё очень умно, толково, исключительно логично и видно, что делом были заняты, а не балаболили.

Реми Майснер. Вот, какое дело – там дальше запишет.

Клим Жуков. А вот, дальше, да, от 17 декабря 1930 года: «Участие во вредительской работе, как моё, так и моих политических единомышленников, стало возможным только в результате решения и указания заграничного партийного центра меньшевиков. Больше того, сама мысль об использовании социал-демократами, работающими в советских учреждениях, своего служебного положения для целей дезорганизаторского характера, сколько мне известно, возникла впервые заграницей, и политические задачи дезорганизаторской деятельности были установлены именно там. Решение по этому вопросу состоялось в самом начале 1927 г., так как в этот период времени оно сделалось мне известным от А.Б. Штерна, который в числе нескольких других лиц поддерживал непрерывно связи с ЦК РСДРП в Берлине». Ты что-то хотел сказать?

Реми Майснер. Так, а чего я хотел сказать? Ты дочитай, я потом скажу.

Клим Жуков. Хорошо.

Реми Майснер. Там интересный момент.

Клим Жуков. «Здесь я вношу изменения и исправления в мои показания от 12 ноября с.г., где мною неверно изложено содержание моей беседы с А.Б. Штерном, или, точнее, нескольких моих с ним разговоров на тему о вредительской работе и её задачах. А.Б. Штерн осведомил меня, что ЦК РСДРП в связи с происходящей эволюцией курса экономической политики советского правительства считает необходимым активизировать политическую деятельность социал-демократии в СССР, дабы от пассивного выжидания развития исторических явлений перейти к непосредственному участию в ускорении наступления контрреволюционной ситуации».

Реми Майснер. Т.е. обрати внимание: вот точно так же, как в Госбанке этот ушлый Шер развёл Берлацкого, точно так же более крупных меньшевиков – с ними вот буквально то же самое проворачивала эта заграничная делегация: «Давайте, ребята, пора вам уже от выжидания переходить…»

Клим Жуков. Делайте что-нибудь.

Реми Майснер. «А то вы хорошо устроились – вы за денежку информацию сдаёте, но вообще-то с вашими постами вы могли бы не просто информацию нам давать, а уже что-то и направить в нужном для нас направлении». И ясный хрен, это только заграницей могли эти решения приниматься, потому что там, собственно, все главные выгодополучатели сидели, в чьих интересах, собственно говоря, всё вредительство-то и интервенция, и проч. происходило.

Клим Жуков. Опять же, а денежки откуда? Они же могли быть только заграничные, внутри страны-то они бы где деньги взяли на то, чтобы зарплаты себе платить?

Реми Майснер. Мы потом ещё увидим по дальнейшим процессам, что они могли своё положение в том же Госбанке использовать и финансирование там себе организовать.

Клим Жуков. Нет, ну тут дело такое, что, смотри, в это время уже конкретно невозможно было обналичивать деньги в СССР, потому что отдельно существовал безналичный расчёт, а отдельно наличный расчёт.

Реми Майснер. Ну и вот Остап Бендер бедный с чемоданом…

Клим Жуков. И миллионер Корейко.

Реми Майснер. Да-да, с таким же чемоданом, чуть более увесистым. Вот, и, считай, то же самое, т.е. сначала вы на нас работаете, ну а потом всё более настойчиво по той же схеме, потом уже пинками: «Ты что хочешь, чтобы начальство узнало? Давай, иди взрывай конвейер!»

Клим Жуков. Не, ну если уж ты взял один раз деньги, с тебя взяли расписку…

Реми Майснер. Как Берлацкий пишет: «Я сначала вступил, ну типа, я на полшишечки вступаю, я буду просто, типа, рядом». А когда чуть-чуть уже рядом побегал, говорят: «Ну слушай, ну чего ты…»

Клим Жуков. Что ты кривляешься?

Реми Майснер. «Статья всё равно одинаковая будет – что ты рядом, что ты с нами. Давай уже к нам». И так я снова стал меньшевиком». Потрясающе!

Клим Жуков. Развели страшнее, чем Энакина Скайуокера сенатор Палпатин, так я скажу.

Реми Майснер. Да, сцена кино, там джедаи, по-моему, сами накосячили. Ну и Якубович, естественно, потом когда-то, неизвестно, где и когда, он рассказал Солжу, что вот Крыленко, мол, сказал, что «ты коммунист, и чтобы быть коммунистом, ты должен срочно на всех своих товарищей насочинять» - и Якубович успешно насочинял и потом ещё товарищу, к тому же, который возмущался, сказал, что «мы должны страдать вместе со всем народом, такая у нас, у интеллигенции, судьба».

Клим Жуков. Мне интересно, а где Солженицын умудрился так плотно с Якубовичем перетереть?

Реми Майснер. Он тут цитирует какое-то письмо Якубовича в прокуратуру, которое в самиздате где-то выходило, причём он его упоминает, но не цитирует.

Клим Жуков. Ну опять же, откуда в самиздате оказалось письмо из прокурорского дела? Это что – можно прямо так прийти в прокуратуру…

Реми Майснер. Не знаю, Якубович прислал?

Клим Жуков. …попросить: «Слушайте, а чего у вас там переписка какая-то такая была, покажите мне, пожалуйста» - что прокуратура ответит на это?

Реми Майснер. Может, Якубович отправил сам его в самиздат? Но зачем он тогда потом ругал Солжа? А – чекисты…

Клим Жуков. Ему грозили ванной с кислотой прямо тут же.

Реми Майснер. А он про ванну с кислотой забыл, что ли, когда гадости-то делал, временно вылетело из головы? Это да, это странно. Ну что, Солж упоминает, что заграничная делегация меньшевиков, по сути, вся верхушка их ЦК, написала в газете «Вперёд» своё отмежевание от подсудимых. Они писали, что это «позорнейшая судебная комедия, построенная на показаниях провокаторов и несчастных обвиняемых, вынужденных к тому террором». Ну а раз они так сказали, наверное, так оно и есть. Это, кстати, этот аргумент, я пропустил, и в «Шахтинском деле», потому что там тоже, представляете, все эти вот бывшие угольные магнаты за бугром написали коллективное письмо, что «это всё враньё, мы ничего не готовили и нигде не вредили». И то же самое по «Промпартии», там тоже французы сказали, что нет, никакой заговор…

Клим Жуков. А они должны были сказать: «Конечно, был заговор! Естественно, был».

Реми Майснер. А так всегда происходит, ты же знаешь, что всегда, если только где-то разведка что-то находит, там сразу сознаются, а если не сознаются, значит, всё – провокация была. Ну и с меньшевиками вот тоже – значит, они написали, что подавляющее большинство подсудимых уже больше десяти лет ушли из партии, никогда в неё не возвращались – ну как бы, «зуб даю – не возвращались они». А что они ушли – это и на процессе говорилось, что ушли-то они ушли, Берлацкий вон ушёл, но быстро назад пришёл. Так, а у Якубовича…

Клим Жуков. Ну да, ещё интересная цитатка из того же Якубовича: «Поскольку плановое маневрирование имеющимися ресурсами дефицитных товаров составляет одно из важнейших звеньев в деле преодоления переживаемых затруднений, представляет исключительную важность внесение дезорганизации именно в эту отрасль работы с тем, чтобы неправильным, нерациональным и несвоевременным использованием товарных ресурсов обострить и довести до крайнего предела проявления дефицита товаров массового потребления, в особенности в крупных промышленных центрах и других важнейших пунктах страны. Задачей дезорганизаторской деятельности в данном случае должно явиться создание обстановки промтоварного и продовольственного голода в СССР или, во всяком случае, внешних признаков такой обстановки. Последствия этих признаков явлений в смысле роста недовольства пролетарских и крестьянских масс и распространения среди них контрреволюционных настроений, по мнению ЦК, не замедлили бы проявиться». Конец цитаты.

Реми Майснер. Т.е. пустые полки, народ начинает задавать вопросы: «как так, почему?», а между людьми бегают агитаторы и объясняют, что всё это от неэффективного коммунизма, вот поэтому на полках гречки нет. А гречка на самом деле есть, только она в другом городе лежит, закрытая на складу, например, и с одёжей то же самое, и с мылом для шахтёров. Что-то вот очень сильно вот эти все рассуждения про создание промтоварного и продовольственного голода напоминают очень сильно мне про 1980-е годы, про 1990-е.

Клим Жуков. Только не рассуждения в 1980-е годы были, а вполне конкретные действия.

Реми Майснер. А были действия, да, причём с той же самой целью – вызвать недовольство: оно как бы смутное недовольство – люди недовольны тем, что в магазине ничего нет, а вот тут и как раз им можно объяснить, когда они начнут все вместе задавать вопрос, почему плохо, вот объясните: «А понимаете, командно-административная система…»

Клим Жуков. Это же так неэффективно! Она не успевает ни за чем. Вот если бы был частный бизнесмен, он бы вам…

Реми Майснер. А это вам в кино уже показали, что вон Шурик там бегал, хотел транзисторы купить, в трёх магазинах оббежал – ничего, а тут – вот, да. Видите, эффективная частная торговля, у него всё есть. Просто откуда оно у него есть?

Клим Жуков. Это он их сделал, что ли, эти транзисторы дома?

Реми Майснер. Да, дома где-то их насобирал? Может, ему английские шпионы закладку оставили, которые хотели поддержать тут талантливых советских изобретателей? А может, это вообще со склада вот этого закрытого магазина как раз, что он так вовремя закрылся специально, что очень похоже, на самом деле, на то, особенно как ещё там вот этот постовой ещё ходит, так многозначительно посматривает, но не обращает внимания, что у него какой-то мутный хер тут крутится и регулярно что-то там показывает прохожим. Вот, очень красиво.

Вот нам, собственно говоря, один в 1970-80-е, он журналист был, а в 1990-е у Ельцина министр печати…

Клим Жуков. Полторанин.

Реми Майснер. Полторанин такой, да, вот он писал немножко.

Клим Жуков. «Ещё в 1969 году решением Политбюро № П111/162 ("Особая папка") был создан Международный фонд помощи левым рабочим движениям. Долевой взнос КПСС составил 14 миллионов долларов, а годовые взносы колебались в пределах 16–17 миллионов. В 89-м эта сумма почти удвоилась. Дополнительно валюта шла по адресным назначениям – якобы на покупки типографий, телеоборудования, спецтехники для товарищей по идеологическим битвам. Битв уже не было, товарищи, преданные перестройкой, сложили оружие, а деньги шли. Куда? Отчетов КГБ не представлял и даже шутил иногда по этому поводу.

Ирландской республиканской армии было выделено несколько миллионов долларов. Договорились, что спустят контейнер с ними на плотике в назначенном месте, когда советское судно будет проходить у берегов Великобритании. Ирландцы ждали, корабль прошёл, но никакого плотика не было. "Ищите лучше!" - ответили им из КГБ на запрос. Наверно, до сих пор ищут, а деньги превратились где-нибудь в виллу на Лазурном берегу.

По отработанной схеме сливал за рубеж богатство страны и Совмин. Вот он распорядился выдать Госбанку СССР 50 тонн чистого золота. Гохран передал это золото Госбанку, а через трое суток возвратил в Совмин экземпляр его распоряжения. Все, следы вроде бы замели. Госбанк передал это золото во Внешэкономбанк СССР. Безо всяких сопроводиловок (опять для того, чтобы не наследить). Курьеры с мандатами КГБ вывезли золото за рубеж и положили в хранилища совзагранбанков – филиалов Внешэкономбанка – в Лондоне, Париже, Женеве и Сингапуре. Официальная «крыша» операции – закупка продуктов питания для тех же шахтеров. Но в страну вернулось несколько мелких партий туалетного мыла.

А где же наше золото высочайшей пробы? Тю-тю! Оно уже продано ювелирным фирмам, а деньги положены на анонимные счета определенных людей. Тех людей, которые морочили нам головы о светлом будущем советского человека, а кое-кто морочит и сегодня. Счета находились под контролем у ЦРУ, и справки по ним контора давала только своему президенту. А уже президент США с этими справками на руках продавливал интересы своей империи и подлинных хозяев её и всего мира – нью-йоркской финансовой камарильи. В начале сентября 90-го супербанкир Леопольд Ротшильд обратился к Горбачёву с «личным и конфиденциальным» посланием из Лондона, где якобы сожалел об ухудшении советской экономики. И откровенно косил под дурачка, предлагая раздеться догола: их «банкам требуется больше информации о золотом запасе Советского Союза и о масштабах его использования в последнее время». Хотя на Западе и без того многое знали. Как меня просветили специалисты, по описанной мной схеме с 89-го по 91-й ушло из страны около двух тысяч тонн золота.

Кто не помнит пустые магазины той поры, которые вроде бы должны были трещать от изобилия за проданный драгметалл! А рыжковский Совмин уже шел дальше. Совсекретным распоряжением он установил специальный курс валюты: одним продавать доллар за 6 рублей 26 копеек, а управделами ЦК – за 62 копейки. Эмиссия позволяла дельцам от власти брать рубли в Госбанке без счета и обменивать на валюту. Миллиарды долларов ушли за границу, а вместо них в подвалы Гохрана свалили советские «фантики».

Это позволило управделами ЦК Николаю Кручине начать масштабное освоение зарубежной целины. Из его совсекретной записки в Политбюро «О развитии хозяйственно-экономического сотрудничества КПСС» (на ней резолюция: «Согласиться» и визы всего руководства, начиная с А. Яковлева) видно: создаются совместные акционерные общества с австрийцами, киприотами, поляками, финнами. С английскими фирмами будет использован лом цветных и черных металлов с территории советских воинских частей, расположенных в Польше и Венгрии. Даже к Нью-Йорку тянулась рука управляющего делами ЦК».

«В 85-м по решению союзного правительства в Елабуге началось строительство Камского тракторного завода для производства пропашных агрегатов…»

Реми Майснер. О, кстати, вот это вот чисто как «Промпартия», читаешь – у них вот таких вот эпизодов, как вот сейчас который зачитает товарищ Жуков, у них весь процесс был, там штук 50.

Клим Жуков. «Три года возводили корпуса, потратили громадные деньги, а зачем – так и не поняли. Современных образцов трактора, годного к массовому выпуску, ведомственные конструкторы дать не удосужились. Задумались: что дальше строить и для чего? (Это ж надо так планировать и хозяйствовать!)

Новым росчерком пера союзного правительства в 88-м решили здесь все переделать под автомобильный завод по выпуску 900 тысяч малолитражек в год. Чтобы продавать их за валюту. Стали переделывать, как раз и потратили эти 1,3 миллиарда долларов. Но никакой серьезной экспертизы не проводилось. Оказалось, что на заводе такой мощности должно работать 600 тысяч человек…» - это как это так – 600 тысяч человек? На заводе 600 тысяч человек? Может, 60?

Реми Майснер. Да, наверное…

Клим Жуков. «…а все население Елабуги 50 тысяч…»

Реми Майснер. А, 60 тысяч, наверное.

Клим Жуков. Наверное, 60, потому что 600 – таких заводов не бывает вообще в истории человечества.

«Оказалось, что на заводе такой мощности должно работать 600 тысяч человек, а все население Елабуги 50 тысяч. И инфраструктуры никакой. К тому же, "Ока" и старая фиатовская модель «Panda» за валюту никому не нужны. Опять остановились и стали чесать в затылках.

За обедом в столовой Михаил Бочаров делился со мной некоторыми подробностями. И однажды сказал, что все собранные материалы вывели комиссию на главного виновника – зампреда Совмина СССР Ивана Силаева, курировавшего машиностроительный комплекс. Он самолично подписывал решения правительства, которые непонятно в каких целях готовили люди из его аппарата».

Реми Майснер. Вот такая вот канитель! Вот так вот, товарищи зрители, выглядит вредительство, когда вредителям не надо прятаться, потому что никакой товарищ Сталин там нигде не сидит, и подтягивать вас не будут, вот можно это делать прямо и нагло. А в те времена им приходилось скрываться, что их, кстати, дополнительно очень сильно раздражало и…

Клим Жуков. И подбешивало.

Реми Майснер. …добавляло им, так сказать, энтузиазма, потому что на самом деле вот ты прикинь психологическое состояние: ты 10 лет…

Клим Жуков. В подполье фактически.

Реми Майснер. …на грани ходишь, не просто в подполье, а ты вынужден со своими врагами встречаться каждый день им улыбаться, что-то с ними там обсуждать, а сам при этом думаешь: «Ёлы-палы, если они узнают, что со мной будет?!» И вот ты так боишься их 10 лет – да ты их через 10 лет будешь лютой ненавистью ненавидеть.

Клим Жуков. Через год ты их будешь ненавидеть лютой ненавистью.

Реми Майснер. Уже будешь молиться, чтобы их молния ударила, или ещё чего-нибудь, потому что уже невозможно, вилы вологодские!

Клим Жуков. Не, ну с другой стороны, за такое время ты себя сам сожрёшь, просто конкретно, и когда тебя наконец поймают, ты будешь петь, скорее всего, соловьём.

Реми Майснер. Что, собственно говоря, вот они и рассказывали, над чем Солженицын издевался: что они все говорят, что «прямо вот, когда пришли наконец-то, стало легче, что уже всё определилось, потому что у нас было состояние: уже скорей бы либо те, либо эти победили, чтобы мы уже в открытую стали либо так, либо так жить, а в подвешенном состоянии находиться невозможно».

Ну это всё, короче, Солженицын считает, конечно, несостоятельными, все эти рассказы, всё это неубедительно. Он вот тут дальше начинает философствовать на тему, как же вот так всё-таки получилось, что вот так вот взять людей и заставить себя оболгать? Вот у Гитлера не получилось…

Клим Жуков. Интересный вопрос.

Реми Майснер. Да, вот интересный вопрос – чтобы он целую историю рассказал, опять же. Тебе нужно… это если спектакль – ну ты прикинь сам, как надо играть. Там иностранные корреспонденты сидят, надо, чтобы они даже поверили. В общем, как же этого добиться? Вот загадка! Версия, что они просто в натуре виноваты были, поэтому и рассказывали…

Клим Жуков. Не допускается такая версия.

Реми Майснер. А собственно говоря, кто не виноват был, и кого не по делу расстреливали, их-то старались как раз никуда не вытаскивать, даже не то что в открытый, а вообще, чтобы даже судья с прокурором не слушали, что они рассказывают.

Клим Жуков. Ну это вот Ежов как раз в 1937-38 году, Ежов и его друзья как раз этим занимались. Берия, к счастью, это дело успел вовремя пресечь.

Реми Майснер. Для этого, собственно говоря, чрезвычайные меры им и были нужны. Они, с одной стороны, действительно, потихоньку приходило время для чрезвычайных мер, а с другой стороны, там такая мутная вода, что вот как раз…

Клим Жуков. Ну это воспользоваться этим нужно было, просто очень удобно. Просто вот смотрите: нужно кулаков приводить в меридиан? Нужно, причём быстро, очень сильно быстро – так тут же нужно подсуетиться, потому что раз у вас одни чрезвычайные меры, так и мы можем предложить свои чрезвычайные меры: посмотрите, товарищи, сколько ещё врагов народа не обслужено!

Реми Майснер. Да, именно так. Но вот, значит, никаких врагов, как известно, не было, всех Сталин придумал, и вот Солженицын, значит, гадает – как же, что же за загадка такая?

«Писали о тибетском зелье, лишающем воли…»

Клим Жуков. Оу!

Реми Майснер. «…о применении гипноза. Всего этого при объяснении никак не стоит отвергать,» - пишет Солженицын.

Клим Жуков. Т.е. обдолбавшегося человека не отличить от человека трезвого никак?

Реми Майснер. Ну конечно никак ты не отличишь. «Не стоит отвергать…» И это советуют в школах читать ученикам!

Клим Жуков. Про тибетское зелье.

Реми Майснер. Что нельзя исключать, что тибетским зельем опоили, да, или гипноз.

Клим Жуков. Я докладываю, что если долбануть какого-то вещества, которое подавляет волю, такие вещества науке известны довольно давно – так складно плести, как плёл, например, Якубович или Берлацкий, не получится, потому что подавление воли означает подавление серьёзнейшей части мыслительного аппарата.

Реми Майснер. Да, но Солженицын считает: «…если средства такие были в руках НКВД, то непонятно, какие моральные нормы могли бы помешать прибегнуть к ним?»

Клим Жуков. Но если, но ведь нельзя исключать, что, возможно, и были.

Реми Майснер. Только желание окунуть тебя в ванну из кислоты могло им помешать.

«Отчего же бы не ослабить и не затмить волю? А известно, что в 20-е годы крупные гипнотизёры покидали гастрольную деятельность и переходили служить в ГПУ. Достоверно известно, что в 30-е годы при НКВД существовала школа гипнотизёров» - рекомендовано для изучения, блин, в средних образовательных учреждениях. Его на «Рен ТВ» ещё можно смотреть, наверное, ещё рептилоиды тоже там как-то каким-то боком ходят.

Клим Жуков. Нельзя исключать.

Реми Майснер. Нельзя исключать. Короче, школа гипноза – это достоверно известно, даже не будем упоминать, откуда – все знают. «Жена Каменева получила свидание с мужем перед самым процессом и нашла его заторможенным, не самим собою. (Она успела об этом рассказать прежде, чем сама была арестована.)» - кому, непонятно, но успела.

Клим Жуков. Как она определила, что он заторможенный, в чём это выражалось?

Реми Майснер. Ну, она сидела там: «Алё-алё?» - «Ээээ…» Между прочим, он на процессе, на самом деле, я говорил – он так ещё отжигал. Говорит: «Вся страна стоит социализм…»

Клим Жуков. Третья пятилетка пошла!

Реми Майснер. Да, «…такие успехи, а я тут сижу с этими протокольными рожами на одной скамье! Как же я здесь оказался?!» - и ремарка: «Подсудимый плачет». Протокольные рожи негодуют вокруг, что «нихрена себе ты нас затянул, а теперь тебе с нами противно на скамейке сидеть…»

Клим Жуков. А теперь мы протокольные рожи!

Реми Майснер. «Ну, спасибо тебе большое!» Да, ну вот он, значит, гадает-гадает, каким же макаром, ну чтобы потом-то, знаете… почему... Вот он резонный вопрос задаёт: «Почему Пальчинского или Хренникова не сломили ни тибетским зельем, ни гипнозом?» - вот да!

Клим Жуков. У них тоже, видимо, православное реле работало?

Реми Майснер. Это непонятно. «…без объяснения более высокого, психологического, тут не обойтись. Недоумевают особенно потому, что ведь это всё – старые революционеры, не дрогнувшие в царских застенках…»

Клим Жуков. У тех не было тибетского зелья.

Реми Майснер. А в принципе, да, я даже дальше не буду читать – ты изложил: там, тибетского зелья, ванны с кислотой. А поскольку у царских жандармов не было ванны с кислотой, то все вот эти вот страдания революционеров дореволюционные – они несчитовые, потому что с ванной кислоты ничего не сравнится, знаете ли.

Клим Жуков. Т.е. они запытать не могли никого нормально, жандармы?

Реми Майснер. Пока тебя в ванну с кислотой не окунали, ты не можешь сказать, революционер ты или нет. Вот этих окунали, и они молодцы.

Реми Майснер. И дальше он начинает опять рассказывать то, что он раньше уже рассказывал: что царская тюрьма – вообще не тюрьма…

Клим Жуков. Это мы помним.

Реми Майснер. …да, что это очень здорово, это вообще такой закрытый санаторий, заодно ещё уроки хороших манер можно брать у всей администрации, потому что там все исключительно на «будьте любезны, сударь, извольте выйти с вещами» - типа того. Тут он пишет, что, короче, Каменев не сидел, Дзержинский, правда, сидел, но это херня, у нас сейчас и колхозникам нет-нет по столько дают. Ну там, правда, три года каторжного централа, но это, опять же…

Клим Жуков. Какая там каторга, о чём вы?

Реми Майснер. Это активный отдых на свежем воздухе – каторга, мы же Достоевского, опять же, читали, или мы ещё не дошли, как он его цитировал?

Клим Жуков. Нет, по-моему, нет.

Реми Майснер. Отлично, отлично, у нас ещё всё впереди. Очень хорошо!

«По сравнению с рядовыми туземцами нашего Архипелага они (т.е. революционеры – Р.М.) – младенцы, они не видели тюрьмы. Рыков и Смирнов арестовывались несколько раз, просидели лет по пять, но как-то легко проходили их тюрьмы, изо всех ссылок они без затруднения бежали…» - без затруднения без какого-либо. Ну, мы это, по-моему, в какой-то главе уже обсуждали.

Клим Жуков. Да, это мы обсуждали.

Реми Майснер. Уже обсуждалось там, как «без затруднений» - ну правда, если у тебя есть явки, есть деньги, есть свои люди на транспорте, есть свои люди, которые тебя паспортом снабдят – тогда без всяких затруднений ты убежишь.

Клим Жуков. Да, и что характерно – подполье, которое прямо там на каторге или в ссылке работает.

Реми Майснер. Да, и тебе всё это дело, действительно, туда затянет. Ну если это считать, что «без затруднений», тогда да, тогда без затруднений.

Реми Майснер. Троцкий дальше, вот: «Нет оснований предполагать, что попади в эти клещи Троцкий - он вел бы себя не так униженно, жизненный костяк у него оказался бы крепче: не с чего ему оказаться. Он тоже знал лишь лёгкие тюрьмы...»

Клим Жуков. Лёгкие тюрьмы?

Реми Майснер. Лёгкие тюрьмы… Это от тюрем зависит? Пальчинский же вроде как особо там помногу тоже не сидел, когда он так успел…? А, он инженер, дореволюционный, что характерно, потому что сталинского инженера мы в какой-то главе видели: конченное животное, тупорогое, думает, что Пушкин – это какой-то там депутат Моссовета, в общем… что каким быдлом надо быть, чтобы Пушкина не знать, особенно ещё когда у нас в 1937-ом только что было 100 лет со дня смерти, и там все уши прожужжали. Ну не знаю.

Радек провокатор, короче, Троцкий – фуфло, потому что там… он Грозный только потому, что расстреливал много, а это не факт, что он сам бы там не заскулил бы перед смертью. Ягода – отъявленный уголовник. Кстати, вот это первая характеристика, пипец, правильная действительно: отмороженный на всю башку уголовник в том смысле, что абсолютное презрение к законам было у гражданина, т.е. горазд был абсолютно на всё, всё, что надо, он сделает – ужас!

«Этот убийца-миллионер (Ягода – Р.М.) не мог вместить, чтобы высший над ним Убийца не нашел бы в своем сердце солидарности в последний час. Как если бы Сталин сидел тут, в зале, Ягода уверенно настойчиво попросил пощады прямо у него: «Я обращаюсь к Вам! Я для Вас построил два великих канала!» И рассказывает бытчик там…» - бытчик там!

Клим Жуков. Бытчик!

Реми Майснер. «Бытчик там» - надо… Ну почему мы не выписываем это в блокнот, я не понимаю?

Клим Жуков. «Бытчик там», ха-ха-ха!

Реми Майснер. Отлично: вместо «очевидец» или «свидетель» - «бытчик там». Отлично, отлично!

«…что в эту минуту за окошком второго этажа зала, как бы за кисеею, в сумерках, зажглась спичка и, пока прикуривали, увиделась тень трубки» – «подъезжая к станции и высунувшись в окно, с меня слетела шляпа». Это действительно надо в школе учить и Нобелевку – жалко, что одну дали.

Клим Жуков. Я бы только за «бытчик там» отдельную бы Нобелевку выписал.

Реми Майснер. «Кто был в Бахчисарае и помнит эту восточную затею? – в зале заседаний государственного совета на уровне второго этажа идут окна, забранные листами жести с мелкими дырочками, а за окнами – неосвещенная галерея. Хан незрим, и совет всегда заседает как бы в его присутствии. При отъявленно восточном характере Сталине я очень верю, что он наблюдал за комедиями в Октябрьском зале. Я допустить не могу, чтоб он отказал себе в этом зрелище, в этом наслаждении» - т.е. сначала верит, что так было, а потом не может допустить, чтобы так не было.

Ну, очень всё красиво и хорошо, что тут на это сказать, я даже не знаю: «бытчик там» у него, значит, установил, что Сталин там сидел прикуривал. Палился, зря он, мне кажется, со спичками, потому что когда увидели, что там прикуривают – ну понятное дело, кто там сидит. Кто ещё может?

Ну а дальше он, значит, экскурс в психологию товарища Бухарина делает, довольно пространный. Я предлагаю по Бухарину отдельно сделать.

Клим Жуков. Про Бухарина нужно отдельно, да, это важная тема, нельзя их так всех вместе.

Реми Майснер. Можно, ну вот как у нас Шаламова была вставочка, будет бухаринская отдельно: откуда он взялся, потому что тут эта грошовая психология, если это разбирать, это у нас затянется ещё на час, и мы не успеем тогда следующую.

Клим Жуков. Так точно.

Реми Майснер. Тогда давай, значит, отложим тогда, потому что следующее после Бухарина – у него в этой главе ещё один кусочек, это «Кадыйское дело». Я поискал, ну не сказать, что прямо носом землю рыл, но я ничего не нашёл про это дело, а он говорит, что это в какой-то ивановской газете – ну как всегда, очень мило с его стороны, что он не называет ни название газеты, ни номер, ни когда вышел – короче, «в какой-то ивановской газете печатался, мол, отчёт, а я, мол, по этому отчёту вам расскажу, как там всё было». Я вот лазил – я по Кадыевым нашёл всего один эпизод, это совершенно не то, это какую-то мадам привлекли за антисоветские высказывания, а потом отпустили. Больше не нашёл ничего. И вот к следующему разу я тогда копну, как следует, и либо найду чего-то…

Клим Жуков. Либо не найду.

Реми Майснер. …и мы скажем, как Солж врал, разберём подробно, либо ничего не найду, и мы сделаем осторожный вывод, что Солж мог это всё придумать из головы вообще.

Клим Жуков. Ну слушай, это мы прекрасно видим сейчас: вот третьего дня наш товарищ, казак здорового человека Константин Скиба – Костя, привет! – который занимается очень глубоко исследованиями кубанского казачества в разные периоды его существования, он прямо вот цитировал замечательные истории про восстание, антисоветское восстание казаков на Кубани 1932 года. Там прямо история – ой-ой-ой! Все сейчас наши казаки, типа одного из членов Конституционного совещания атамана Всевеликого войска казацкого Далуды, это всё страшно педалируют и реально там пытаются включить…

Реми Майснер. Всё это звучит, как будто какая-то советская комедия, типа: пан атаман Грицко Таврический. Господи!

Клим Жуков. Так и есть. Короче говоря, вот это всё пытаются внести в официальное поминовение, там как будто бы убили несколько тысяч казаков, когда они восстали против ЧОНовцев, и проч., там отдельный специальный казачий голодомор, оказывается, был, специальный, потому что специальный был голодомор на Украине и, конечно, специальный был казачий голодомор, естественно.

Реми Майснер. Странно, что он сначала не был, да.

Клим Жуков. И вот казаки восстали, этих ЧОНовцев к чёртовой матери выкинули, и их смогли задавить только регулярными войсками с применением артиллерии, авиации, отравляющих веществ, и там несколько тысяч человек положили. Естественно, вот товарищ Скиба, опять же, повторюсь, казаками занимается глубоко, и он принялся копать. Ну как же – такое восстание, там несколько тысяч человек убитых, и вообще. И копал он, копал, причём копал реально долго, не ограничиваясь интернетами, залезанием в архивы, и проч., и представляешь – нашёл материалы, потому что, оказывается, про это казачье восстание известно только из эмигрантской польской газеты. Всё! Больше о нём неизвестно…

Реми Майснер. А, так надо больше эту газету почитать – я уверен, что там и про какое-нибудь бурятское восстание, и какое-нибудь ещё калмыцкое…

Клим Жуков. Так вот, просто конкретно сейчас это считается ну прямо таким моментом, который, да, в самом деле был, про это все говорят, пытаются в официальное казачье поминовение внести – что вот умученных во время не существовавшего восстания.

Реми Майснер. Да, подход странный, блин! Суворов про неприятелей такое говорил, что «пиши больше, чего их там жалеть».

Клим Жуков. «Кто их там считает?»

Реми Майснер. Да, а тут, как бы, к своим. Странно.

Клим Жуков. Ну в общем, короче говоря, если Солженицын такое придумал, то это не в первый раз, скажем так.

Реми Майснер. Да. Ну вот, я говорю, мы это и выясним поконкретнее, всё-таки откуда он это взял. Там действительно странновато так: некоторые эпизоды он описывает так, как будто он там за занавеской у кого-то дома сидел и слушал, о чём он там с женой разговаривал.

Клим Жуков. Ну, ты знаешь, учитывая, что он там смотрел, как Сталин подпаливал трубку…

Реми Майснер. Это не он, это «бытчик там».

Клим Жуков. «Бытчик там», да. Но всё равно Солженицын описывает, как будто ну как минимум не сильно далеко находился, прямо скажем.

Реми Майснер. Ну, он силой своего духовного реле, как бы, просёк, что это однозначно так. Нет, ну и действительно, вообще по логике, в рамках его логики получается, действительно, логично: если я заморачиваюсь, там кастинги провожу…

Клим Жуков. Как же потом не смотреть?

Реми Майснер. А что – а потом я на спектакль не приду? Телевизора-то тогда не было. Приходилось за занавесочкой там сидеть: «Ах, хорошо!»

Клим Жуков. Пыхтеть. И тибетские зелья. Забористая глава, очень забористая.

Реми Майснер. Да, забористая и очень длинная, вот придётся на третий раз.

Клим Жуков. Ну, и это хорошо.

Реми Майснер. Третий раз оно у нас будет, зато про Бухарина поговорим.

Клим Жуков. Про Бухарина поговорим, так точно. Итак, мы, значит, в двух роликах разобрали, получается, дело шахтинское, дело «Промпартии», сейчас разобрали…

Реми Майснер. «Процесс меньшевиков» и ещё немножко «Промпартии», и небольшой экскурс в психологию, узнали, что было достоверно известно про школы гипнотизёров в НКВД…

Клим Жуков. И нельзя исключать, что тибетские зелья.

Реми Майснер. Да, и не «нельзя исключать», а скорее всего было – понятно, Каменев не в себе сидел. Разве можно предположить, что у кого-то там подрасстрельное дело, и он перед судом будет немножко…

Клим Жуков. Нервничать?

Реми Майснер. …не в себе, да. Странно вообразить, действительно.

Клим Жуков. Да. Спасибо!

Реми Майснер. Да, так не за что, что ж. Спасибо нашему светочу.

Клим Жуков. Продолжаем наше неспешное путешествие по островам «Архипелага ГУЛАГА». На этом всем любителям массовых репрессий – добрый вечер!