И неважно совсем, что пилот по всем проанализированным параметрам искал визуальный контакт с землей, неважно, что к нему в кабину пришел ажно командующий ВВС Польши, его самый большой начальник, который тоже участвовал в поиске полосы («ничего не видно», — сказал Бласик перед катастрофой), неважно, что самолетный прибор предупреждал: «Земля впереди!», – его просто взяли и выключили (насмотревшийся фильмов руководитель польской комиссии сказал, что «командир пальцем нажал на кнопку и переключил высотомер». Он что это видел что ли? Почему это был обязательно командир?), чтобы не зудел под ухом, не мешал посадке. Неважно, что в самом польском отчете после сто раз сказанных 100 метров как порог снижения, вдруг появляется абзац об увеличении командиром вертикального спуска, когда штурман два раза с интервалом в 6 секунд произносит: «100 метров» (стр. 252). Так значит, командир все-таки хотел сесть? Не досмотрели члены комиссии, не убрали этот ненужный абзац. Ведь не вписывается же в их концепцию, что не хотел пилот садиться. А что он делал на высоте 4 метра от земли? Как там оказался самолет? Или он для отмазки хотел пробный заход сделать, чтобы потом не ругали? Главнокомандующего ВВС, который в кабине находился, надуть? Господа польские военные пилоты из комиссии, вы сами-то понимаете, под чем подписались?
Или вот утверждение, что наземная служба должна была командовать посадкой самолета. Тут польская комиссия поступила совсем просто: определяет полет как военный, а не международный, и обвиняет диспетчеров в пассивности. Ну, правильно, потому что при международных рейсах решение о посадке принимает командир воздушного судна, а при военных полетах – диспетчер. Одна загвоздка – самолет не российский, а польский, т.е. уж точно полет международный. Да еще и руководитель полетов на аэродроме сказал зарегистрированную всеми фразу: «это решение международного №1». Плохая для польской комиссии фраза. Неподходящая. Что надо с ней сделать? Правильно: не включить в польский отчет. Так и сделали. И нет проблем.
Польская комиссия опубликовала свой доклад о катастрофе самолета Качиньского под Смоленском. Лучше бы она этого не делала.
Хотя к чести комиссии надо отметить, что она безжалостно вывернула наизнанку 36-й специальный авиаполк, отвечающий за перевозку ВИП-пассажиров. Чего стоит, например, заключение, что оба летчика и штурман по всем параметрам не должны были быть допущены к осуществлению полета, поскольку их квалификация была слишком низкой. Да и та, которая была, – существовала только на бумаге. Примеров подобной безалаберности в польском докладе – масса.
Зачем же понадобилось польской комиссии такое самобичевание? Ну, во-первых, скрыть это все невозможно. Многие факты были уже приданы гласности в отчете МАКа, продолжается польское и российское следствие, – все равно ничего не скроешь (кроме того, придется определять виновных, а это или руководство 36-го полка или кто повыше? Не исключено, что кого-то из членов польской комиссии по расследованию все это тоже может коснуться).
Но все же никак не получается прогнать ощущение, что вся эта правда пока нужна польской комиссии прежде всего для того, чтобы хоть в чем-то обвинить российскую сторону. Сделать это достаточно затруднительно, и поэтому на помощь были призваны – что? Правильно, – гипотезы. Приходилось Вам раньше сталкиваться с таким замечательным подходом к расследованию: выдвигается нужная вам гипотеза, потом опытным путем подтверждается, что она осуществима, и после этого гипотеза признается единственно верной. Решили члены комиссии, что командир корабля не имел в виду осуществлять посадку, а лишь сделать попытку захода на посадку, выдвинули такую гипотезу, подняли в небо второй имеющийся в 36-м полку Ту-154М, объяснили задачу, он ее и исполнил. И гипотеза стала фактом. Как же хорошо!
И неважно совсем, что пилот по всем проанализированным параметрам искал визуальный контакт с землей, неважно, что к нему в кабину пришел ажно командующий ВВС Польши, его самый большой начальник, который тоже участвовал в поиске полосы («ничего не видно», - сказал Бласик перед катастрофой), неважно, что самолетный прибор предупреждал: «Земля впереди!», – его просто взяли и выключили (насмотревшийся фильмов руководитель польской комиссии сказал, что «командир пальцем нажал на кнопку и переключил высотомер». Он что это видел что ли? Почему это был обязательно командир?), чтобы не зудел под ухом, не мешал посадке. Неважно, что в самом польском отчете после сто раз сказанных 100 метров как порог снижения, вдруг появляется абзац об увеличении командиром вертикального спуска, когда штурман два раза с интервалом в 6 секунд произносит: «100 метров» (стр. 252). Так значит, командир все-таки хотел сесть? Не досмотрели члены комиссии, не убрали этот ненужный абзац. Ведь не вписывается же в их концепцию, что не хотел пилот садиться. А что он делал на высоте 4 метра от земли? Как там оказался самолет? Или он для отмазки хотел пробный заход сделать, чтобы потом не ругали? Главнокомандующего ВВС, который в кабине находился, надуть? Господа польские военные пилоты из комиссии, вы сами-то понимаете, под чем подписались?
Или вот утверждение, что наземная служба должна была командовать посадкой самолета. Тут польская комиссия поступила совсем просто: определяет полет как военный, а не международный, и обвиняет диспетчеров в пассивности. Ну, правильно, потому что при международных рейсах решение о посадке принимает командир воздушного судна, а при военных полетах – диспетчер. Одна загвоздка – самолет не российский, а польский, т.е. уж точно полет международный. Да еще и руководитель полетов на аэродроме сказал зарегистрированную всеми фразу: «это решение международного №1». Плохая для польской комиссии фраза. Неподходящая. Что надо с ней сделать? Правильно: не включить в польский отчет. Так и сделали. И нет проблем.
Кстати говоря, руководитель полетов в этот несчастный день все-таки один раз точно превысил свои полномочия: он пытался отправить на второй круг польский Як-40, который прилетел в Смоленск несколько раньше. Что сделал пилот польского Як-40? Да просто послал диспетчера и осуществил посадку. Тому, собственно, ничего не оставалось, как назвать его молодцом, согласно традициям русского гостеприимства.
На всем этом фоне, конечно, был необходим какой-нибудь скандал. И он нашелся: пропал то ли в Минобороны России, то ли в прокуратуре видеорегистратор – такой прибор, который фиксирует на пленку то, что происходит на диспетчерском пункте. Беда. Катастрофа.
Плохо, конечно, что нет этого видеорегистратора, но ведь есть полная расшифровка (даже с матом-перематом) всего, что говорилось на диспетчерском пункте. Все могут на сайте МАКа прочитать. Нет, говорят в польской комиссии, хотим еще и видеть.
Особо, конечно, замечательно выглядит политическая составляющая польского доклада. И г-н Туск, и г-н Миллер на пресс-конференциях сказали, что давления на летчика со сторона главного пассажира – президента Польши – не было. Благородно. Конечно, нельзя же политического противника, тем более ушедшего в мир иной, в чем-то таком обвинять. Некрасиво. Но в отчете в нескольких местах: «предоставил главному пассажиру сделать выбор» и т.д. – можно. Тем более что все знают и помнят, как таскали на допросы летчика, который отказался выполнить приказ президента Польши о посадке самолета в Тбилиси.
Замечательно, конечно, звучит в польском отчете фраза, что, по мнению комиссии, командующий ВВС зашел в кабину после разговора с директором протокола (а не с президентом Польши). Почему члены комиссии так решили? Почему шеф протокола пошел не к своему начальнику, президенту Польши, а сразу к командующему ВВС? Не почему. Члены комиссии так решили. А то, если президент послал командующего ВВС в кабину, это может быть воспринято политическими оппонентами «Гражданской платформы» как необоснованный наезд.
А что же там с правдой, о которой все время говорит председатель комиссии г-н Миллер? А правда здесь подождет. Что уж тут принимать во внимание слова диспетчеров про международный рейс, про «условий для приема нет», про границу безопасности 100 метров и т.д. Не вписывается все это в гипотезы польской комиссии. А значит, это все неправда. Ну а если это запротоколированные техникой слова, ну тогда не неправда, а несущественно. Вот так, это определение получше будет.
Хороши, конечно, слова в докладе «командир воздушного судна создал план подхода на посадку на основании субъективной умственной модели». Господа члены польской комиссии, вы же говорите, что он не хотел садиться? А тут еще на 258-й странице доклада вдруг пишете про «контроль зрительного поиска земли», которую, оказывается, пытался найти командир корабля. Опять что-то не так с вашей гипотезой.
Г-н председатель комиссии много раз говорил про правду и неполитизированный подход к расследованию. Но это не помешало вставить в польский доклад уже на первых страницах (причем эта фраза явно выбивается из контекста) утверждение, что световое оборудование аэродрома не соответствовало нормам.
Господин министр, самолет не долетел до аэродрома. Вы слышите, господин министр? Он не долетел.
Новости
VIP
