Алексей Венедиктов на линии

Алексей Венедиктов – официальный городской сумасшедший и главный верблюд оазиса свободной прессы – рассказывает про важную роль мафии и клетчатых рубашек в жизни независимого журналиста.

Главный редактор радиостанции «Эхо Москвы», бывший школьный учитель и самый лохматый человек страны – Алексей Венедиктов стал сегодня одним из главных лиц оппозиции власти, борцом за свободу и рупором демократии. Сам он до сих пор слегка удивлен этим обстоятельством.

Алексей, у тебя довольно экстравагантный имидж. Откуда он взялся?

Он сложился сам собой. Я начинал работать почтальоном и учился на вечернем. Рано утром вставать, в 6.30 надо быть уже на работе, не до нарядов. Борода тоже отсюда: бриться некогда. Волосы имеют всклокоченную структуру от природы. А галстук я в последний раз надевал на выпускной. Было жутко неудобно, осталось ощущение, что он мешает танцевать и целоваться. Поэтому я перешел на клетчатые рубашки. Отчасти это профессиональный прием. На пресс-конференциях я заметнее. Все в пиджаках, а я в яркой рубашке, и меня скорее выберут, чтобы я задал вопрос. В 1997 году шеф протокола президента Ельцина дал мне разрешение на приемах в Кремле появляться без галстука, но в пиджаке. Пиджак пришлось купить, в нем я и женился. Теперь у нас в семье это называется «дедушкин пиджак» – ельцинский в смысле. И я Борису Николаичу, когда он уже ушел на пенсию в 2000 году, про это рассказал. Он ответил: вот видишь, без меня бы не женился.

Несмотря на растрепанный имидж, ты не чужд изящному образу жизни. Тебя часто видят в обществе прекрасных дам в дорогих ресторанах.

Не чужд! Я люблю окружать себя и красивыми людьми, и красивыми вещами. Хорошее вино, хорошие часы, красивые женщины…

С годами способность получать удовольствие от этих вещей не притупилась?

Увеличилась! С годами, когда понимаешь, что времени осталось мало, начинаешь ценить. Начинаешь отличать фальшак от настоящего.

 
С часами фальшак отличить легко. А вот как с женщинами?

Не надо никогда прикидываться. Ты такой, какой есть. Я понимаю, что в общении я поначалу человек малоприятный и при знакомстве не пытаюсь казаться лучше. Фальшак меня не выдерживает. А те люди – это касается и женщин, и друзей, – которые понимают, что это наносное, те остаются рядом.

Сколько женщин Алексею Венедиктову нужно для счастья?

Все! На самом деле много нужно. Но при всей полигамии должна быть старшая жена. В этом смысле султаны османские все делали правильно.

Каким журналистским подвигом ты гордишься?

Вот чтобы прямо по-настоящему горжусь – так только одним эпизодом, пожалуй. Но зато горжусь на самом деле. Это было в Чечне в 1994 году. Группа депутатов и журналистов поехала выручать офицеров федеральной службы контрразведки, попавших в плен к Дудаеву. И был момент, когда депутаты вышли и сказали: «Вы знаете, офицеры отказываются возвращаться». Мы поняли, что их запугали. И тут я вспомнил, что я школьный учитель, а офицеры – молодые ребята. Попросил: «Пустите меня к ним, попробуем поговорить». Зашел с магнитофоном к ним и говорю: «Знаете что, мы не можем, вернувшись, не отчитаться перед вашими мамами. Каждый из вас сейчас в микрофон скажет имя, фамилию, звание и слова: «Я отказываюсь вернуться к маме». Ударил по-больному, в общем. И четырнадцать человек уехали с нами. За это я даже награду получил – медаль Совета Безопасности. Было безумно страшно. Эти головорезы – вооруженные, небритые – стояли, следили за каждым нашим шагом… Кстати, вот тут, может быть, образ сумасшедшего сыграл свою роль. На Востоке юродивых убивать не принято.

В школе ученики тебя боялись?

Я думаю, что да. Им было неприятно, когда я ору. Им больше нравилось, когда я спокоен, потому что тогда было интересно и им, и мне. Между нами был заключен некий конкордат: что можно, что нельзя. Я не люблю тратить время на уговоры, и, когда они делали то, что нельзя, я начинал орать.

 
А ты любишь поорать…

Да! И Голос у меня хороший, и характер скверный. Есть два типа корпораций. Есть так называемая американская, где все делается по инструкции. Если вы что-то нарушаете, то с вас деньги снимают или вы приходите на работу, а в вашей ячейке уведомление: «До свидания, спасибо». И есть итальянский, мафиозный тип корпорации-семьи, когда глава корпорации – папа, который может высечь, обнять, наорать, наградить, выгнать. Без бумажек, отчетов, без снятия зарплаты. Вот у нас такая корпорация. «Эхо Москвы» – абсолютно мафиозная структура. Мы над этим работаем. Более того, у нас внутри огромное число браков – я и свою жену тут нашел. И детей много – сейчас в компании три беременные красавицы. Это следствие харассмента, безусловно.

Покайся, назови свой самый большой журналистский провал.

Интервью с Майей Плисецкой. Мышь и гора. Мышь – это я. Она была не в духе, отвечала «да», «нет», «может быть». А это прямой эфир. Не надо было говорить про ее артистическую деятельность, надо было про жизнь говорить. А я подготовился, я прочитал мемуары, вот и не смог съехать с рельс. Она заморозила меня своим взглядом, снежная королева. В результате – провал, до сих пор стыдно. Хотя мне говорили: да обычное банальное интервью! Банальное интервью с Плисецкой… Провал!

 
Можешь вспомнить самую странную работу, которую тебе приходилось выполнять?

В начале «Эха Москвы», когда друзья позвали помочь им открыть это радио, тут все было очень примитивно и очень тесно. Шли звонки, и сразу не было понятно, кто это звонит – слушатель или просто по делам звонок в редакцию. Меня посадили под стол, где я поднимал трубку, слушал, что в эту трубку говорят, и показывал: есть звонок! Тогда человека выводили на пульт. Тридцать пять лет, отличник народного образования, любимый учитель сидит под столом и жестами показывает, что трубку надобно поднимать. Странная была работа, недолго продолжалась – две недели.

Случались в жизни моменты, когда тебе было невообразимо страшно?

Когда рождался ребенок. Потому что ты ничего уже не можешь сделать, ты можешь только накручивать круги возле роддома. Я уехал на радио, сидел здесь, все вокруг ходили на цыпочках, а меня трясло. Рожать – это чужое, это женское.

 
Возвращаясь к теме покаяния – давай вспомним грехи молодости.

Какие там у меня грехи? Банальный московский мальчик, школа, институт, потом работа в школе. Просто нет места преступлениям… Ну секс с ученицами…

Секс с ученицами?! Скукотища какая... Ну ладно, расскажи, что ли.

А что тут такого? Со старшеклассницами – это в школе обычная история. Когда приходит молодой учитель или молодая учительница и разница в пять лет... Ну что такое семнадцать и двадцать два? Обычно первый шаг делают ученики. Ты психологически взрослый, ты ставишь барьер, но тебя соблазняют. И сил сопротивляться нет: двадцать два года, гормоны. Не могу сказать, что я пользовался бешеным успехом, но романы случались. Это были романы, которые включали в себя иногда и секс.

Какой волшебной способностью ты бы хотел обладать?

Хотел бы мгновенно изучать иностранные языки. Безумно жалко, что не имею доступа к какой-то информации. У меня нет английского, только французский. Когда езжу, чувствую себя инвалидом. Все что-то обсуждают, а ты сидишь как идиот. Если бы можно было, как в «Матрице», закачать!

Почему твое радио до сих пор не закрыли?

Говорят, что мы являемся витриной для Запада. Такой оазис свободы слова. И это тоже правда. Но я точно знаю, что радио является источником информации для людей, принимающих решение. Скажем, о кондопогских погромах они узнали из нашего радио. Перед переговорами Лаврова с Кондолизой Райс мы брали у нее интервью. Нам позвонили из МИДа и сказали: «Ребята, быстрее расшифровку, чтобы мы до переговоров знали ее публичную позицию». Это первое. Второе: мы не ведем информационных войн. Ни против Путина, ни за Путина – нам по фигу. Только фашистов у нас не будет, в остальном площадка для всех. Как бы мы к ним ни относились.

Ты считаешь себя борцом за свободу слова?

Нет. Для меня то, что я делаю, просто естественно. Я так живу. И в глаза этим людям я говорю то же, что и в эфире. Что я буду извиваться? У меня уже хребет не столь гибок, чтобы извиваться. Я не борец, я просто делаю свою работу.

Но сейчас другие борцы как-то рассосались. Получается, что ты борец.

Знаешь, это когда в лесу растет маленькая ольха, она не видна. Но когда дубы вырыли, ольха кажется гигантом.

Допустим, происходит звонок сверху, тебе говорят: «Вы убираете Шендеровича, или вашу станцию закроют». Твои действия.

Смотря с какого верху и смотря какая аргументация. Потому что были звонки, когда я взял на работу не Шендеровича, правда, а Доренко. Люди говорили от имени президента. И я сказал: пусть президент сам мне позвонит и объяснит. И звонившие поняли, что я их решения не исполню. Меня пугали несколько раз, я говорил: «Ну закрывайте, это же в вашей власти. Что я могу сделать? Только не надо мне угрожать, я от этого становлюсь упрямее». Пытаться со мной договориться – можно. Я иду на компромиссы, но не в области редакционной политики. Меня можно убедить, что вот это неправильно. Недавно, например, я извинялся перед Валентиной Матвиенко. Когда услышал, что у нас в одном эфире про нее говорилось, и понял, что это мерзость неоправданная, – я извинился. Это очень неприятно, я очень не люблю извиняться, это очень противно. Даже когда ты не прав. Но если ты несправедливо обвинил человека, надо извиниться. Будь то хоть Жириновский. Какой он – не имеет значения.

 
Похоже, что широкие массы флегматично относятся к расшатыванию таких демократических институтов, как свободная пресса, независимый суд, свобода демонстраций и т. п. Отсюда вопрос: а нужна ли вообще России демократия?

Если спросить таксиста, нужна ли России демократия, он ответит, что нет. Но когда введут новые правила, позволяющие у него отнять машину, – куда он побежит, чего потребует? Свободы демонстраций, избрания депутатов, которые отменят эти правила. И свободной прессы, которая скажет: «Смотрите, они нас гнобят!» Я тебе напомню: когда погиб губернатор Евдокимов, а водителя хотели посадить, в его защиту выступили кто? Те самые таксисты, народ. И куда они пошли? К нам пошли. В суд пошли. И когда в Сочи начнут сейчас отнимать землю под олимпийские объекты, те сочинцы, которые кричали: «Нам не нужно демократии!» – куда побегут? В суд побегут, в прессу побегут, к депутатам побегут. Вот что такое демократия. А не просто лозунги. Так что простому человеку демократия нужна, чтобы защищать себя.