27.12.16

22:18 | 84997 просмотров | текст | аудиоверсия | скачать

Хочу поддержать исторические ролики Егора Яковлева!

Егор Яковлев. Добрый день. Меня зовут Егор Яковлев. Сегодня я буду общаться с вами в отсутствие Дмитрия Юрьевича.

И для того, чтобы проиллюстрировать цикл о Первой мировой войне и русской революции я по традиции подобрал антологию замечательных русских поэтов, которые, будучи современниками этих эпохальных событий, разумеется отразили их в своём творчестве.

Сегодня я хотел бы прочесть несколько мощнейших стихотворений, принадлежащих перу поэтов Серебряного века, которые наиболее ярко запечатлели и события, свидетелями которых они были, и свои переживания, связанные с этими событиями.

Первое стихотворение принадлежит перу поэта и переводчика Михаила Зенкевича, оно называется «Россия в июне 1917-го»:

С коих-то пор,
Тысячелетья, почай что, два,
Выкорчёвывал темь лесную топор,
Под сохой поникала ковыль-трава.
И на север, на юг, на восток,
К студёным и тёплым морям,
Муравьиным упорством упрям,
Растекался сермяжный поток.
Сначала в излуках речных верховий
Высматривал волок разбойничий струг,
Готовясь острогом упасть на нови,
Как ястреб, спадающий камнем вдруг
На бьющийся ком из пуха и крови.
Выбирали для стана яр глухой,
Под откосами прятали дым от костров,
Кипятили костры со стерляжьей ухой,
По затонам багрили белуг, осетров,
Застилали сетями и вершами мель.
Так от реки до реки
Пробиралися хищники, ходоки,
Опытовщики новых земель.
А за ними по топям, лесам,
К чёрной земле золотых окраин
Выходил с сохою сам
Микула – кормилец, хозяин.
Вырывая столетних деревьев пни,
Целиной поднимая ковыль, седой,
Обливаясь потом, в пластах бороздой
Указывал он на вечные дни,
Где должно быть ей – русской земле.
Запекалося солнце кровью во мгле,
Ударяла тучей со степи орда, –
Не сметалась Микулина борозда.
С ковылем полегли бунчуков хвосты.
И былая воля степей отмерла,
На солончак отхлынул Батый,
Зарылся в песках Тамерлан.
Так под страдою кровавой и тяжкой –
Всколосить океана иссякшего дно –
По десятинам мирскою запашкой
Собиралась Россия веками в одно.
А теперь... победивши, ты рада ль,
Вселившаяся в нас, как в стадо свиней,
Бесовская сила, силе своей?
Ликуй же и пойлом кровавым пьяней.
Россия лежит, распластавшись, как падаль.
И невесть откуда налетевшего воронья
Тучи и стаи прожорливой сволочи
Марают, кишащие у тела ея,
Клювы стервячьи и зубы волчьи.
Глумитесь и рвите. Она мертва
И всё снесёт, лежит, не шелохнет,
И только у дальних могил едва
Уловимою жалобой ветер глохнет.
И кто восстанет за поруганную честь?
Пали в боях любимые сыны,
А у оставшихся только и есть
Силы со стадом лететь с крутизны.
Глумитесь и рвите. Но будет и суд,
И величие, тяжкое предателям отцам,
Сыны и внуки и правнуки снесут
И кровью своей по кровавым кускам
Растерзанное тело её соберут.
И вновь над миллионами истлевших гробов,
Волнуясь, поднимется золотая целина,
По океанам тоскующий океан хлебов, –
Единая, великая, несокрушимая страна!

Напомню, что это стихотворение написано в июне 1917 года. Что в это время происходит в стране: Россия готовится к июльскому наступлению на фронте, большевики ещё не обладают ни властью в Советах, ни тем более не готовятся к октябрьскому вооружённому восстанию. Но тем не менее, у поэта есть ощущение некой апокалиптичности – Россия погибла, и погибла она не в октябре, а погибла ещё в феврале, когда произошла Февральская революция.

Второе стихотворение, которое я хотел бы сегодня прочесть, это стихотворение «К ответу» Владимира Маяковского, которое иллюстрирует отношение конечно не только самого поэта, но и самых широких слоёв населения Российской империи к Первой мировой войне, от которой русские люди катастрофически устали, смысла которой не понимали и вести которую не хотели к началу 1917 года.

Гремит и гремит войны барабан.
Зовёт железо в живых втыкать.
Из каждой страны
за рабом раба
бросают на сталь штыка.
За что?
Дрожит земля
голодна,
раздета.
Выпарили человечество кровавой баней
только для того,
чтоб кто-то
где-то
разжился Албанией.
Сцепилась злость человечьих свор,
падает на мир за ударом удар
только для того,
чтоб бесплатно
Босфор
проходили чьи-то суда.
Скоро
у мира
не останется неполоманного ребра.
И душу вытащат.
И растопчут там её
только для того,
чтоб кто-то
к рукам прибрал
Месопотамию.
Во имя чего
сапог
землю растаптывает скрипящ и груб?
Кто над небом боёв —
свобода?
бог?
Рубль!
Когда же встанешь во весь свой рост,
ты,
отдающий жизнь свою им?
Когда же в лицо им бросишь вопрос:
за что воюем?

Следующее стихотворение написано Мариной Цветаевой. Поэтесса создала его уже после Октябрьской революции и вот, что интересно: в среде поэтов-интеллектуалов, принадлежащих Серебряному веку, сразу родилось некое сравнение происходящих событий с реформами Петра Великого. Более того, некоторые, как Цветаева и Максимилиан Волошин Петра I признали первым большевиком и даже обвинили его в том, что именно в его реформах коренится нынешняя смута.

Вот эти настроения славянофильского характера, в которых отразилась боязнь перед прогрессом и идеализация допетровской истиной патриархальной святой Руси и нашли своё отражение в поэзии некоторых представителей Серебряного века.

Итак, Марина Цветаева «Петру»:

Вся жизнь твоя – в едином крике:
– На дедов – за сынов!
Нет, Государь Распровеликий,
Распорядитель снов,

Не на своих сынов работал, –
Бесам на торжество! –
Царь-Плотник, не стирая пота
С обличья своего.

Не ты б – всё по сугробам санки
Тащил бы мужичок.
Не гнил бы там на полустанке
Последний твой внучок.

Не ладил бы, лба не подъемля,
Ребячьих кораблёв –
Вся Русь твоя святая в землю
Не шла бы без гробов.

Ты под котёл кипящий этот –
Сам подложил углей!
Родоначальник – ты – Советов,
Ревнитель Ассамблей!

Родоначальник – ты – развалин,
Тобой – скиты горят!
Твоею же рукой провален
Твой баснословный град...

Соль высолил, измылил мыльце –
Ты, Государь-кустарь!
Державного однофамильца
Кровь на тебе, бунтарь!

Но нет! Конец твоим затеям!
У брата есть – сестра...
– На Интернацьонал – за терем!
За Софью – на Петра!

Ещё одно глубокое рассуждение, целью которого найти истоки смуты начала XX века, принадлежит Максимилиану Волошину. Этот поэт остался в Советской России, до самой своей смерти, в конце тридцатых, жил в Крыму. Стихи, которые я сейчас прочту в советское время не публиковались и тем интереснее нам будет прослушать трактовку большевизма, торжества Советской власти, которую выдвинул современник трагических революционных событий Максимилиан Волошин.

Все имена сменились на Руси.
(Политика – расклейка этикеток,
Назначенных, чтоб утаить состав),
Но логика и выводы всё те же:
Мы говорим: «Коммуна на земле
Немыслима вне роста капитала,
Индустрии и классовой борьбы.
Поэтому не Запад, а Россия
Зажжёт собою мировой пожар».

До Мартобря (его предвидел Гоголь)
В России не было ни буржуа,
Ни классового пролетариата:
Была земля, купцы да голытьба,
Чиновники, дворяне да крестьяне...
Да выли ветры, да орал сохой
Поля доисторический Микула...
Один поверил в то, что он буржуй,
Другой себя сознал, как пролетарий,
И почалась кровавая игра.
На всё нужна в России только вера:
Мы верили в двуперстие, в царя,
И в сон, и в чох, в распластанных лягушек,
В социализм и в интернацьонал.
Материалист ощупывал руками
Не вещество, а тень своей мечты;
Мы бредили, переломав машины,
Об электрофикации; среди
Стрельбы и голода – о социальном рае,
И ели человечью колбасу.
Политика была для нас раденьем,
Наука – духоборчеством, марксизм –
Догматикой, партийность – оскопленьем.
Вся наша революция была
Комком религиозной истерии:
В течение пятидесяти лет
Мы созерцали бедствия рабочих
На Западе с такою остротой,
Что приняли стигматы их распятий.
И наше достиженье в том, что мы
В бреду и корчах создали вакцину
От социальных революций: Запад
Переживёт их вновь, и не одну,
Но выживет, не расточив культуры.

Есть дух Истории – безликий и глухой,
Что действует помимо нашей воли,
Что направлял топор и мысль Петра,
Что вынудил мужицкую Россию
За три столетья сделать перегон
От берегов Ливонских до Аляски.
И тот же дух ведёт большевиков
Исконными народными путями.
Грядущее – извечный сон корней:
Во время революций водоверти
Со дна времён взмывают старый ил
И новизны рыгают стариною.
Мы не вольны в наследии отцов,
И, вопреки бичам идеологий,
Колёса вязнут в старой колее:
Неверы очищают православье
Гоненьями и вскрытием мощей,
Большевики отстраивают стены
На цоколях разбитого Кремля,
Социалисты разлагают рати,
Чтоб год спустя опять собрать в кулак.
И белые, и красные Россию
Плечом к плечу взрывают, как волы, –
В одном ярме – сохой междоусобья,
Москва сшивает снова лоскуты
Удельных царств, чтоб утвердить единство.
Истории потребен сгусток воль:
Партийность и программы – безразличны.

В России революция была
Исконнейшим из прав самодержавья,
Как ныне в свой черёд утверждено
Самодержавье правом революций.

Мы углубили рознь противоречий
За двести лет, что прожили с Петра:
При добродушьи русского народа,
При сказочном терпеньи мужика –
Никто не делал более кровавой –
И страшной революции, чем мы.
При всём упорстве Сергиевой веры
И Серафимовых молитв – никто
С такой хулой не потрошил святыни,
Так страшно не кощунствовал, как мы.
При русских грамотах на благородство,
Как Пушкин, Тютчев, Герцен, Соловьёв, –
Мы шли путём не их, а Смердякова –
Через Азефа, через Брестский мир.

В России нет сыновнего преемства
И нет ответственности за отцов.
Мы нерадивы, мы нечистоплотны,
Невежественны и ущемлены.
На дне души мы презираем Запад,
Но мы оттуда в поисках богов
Выкрадываем Гегелей и Марксов,
Чтоб, взгромоздив на варварский Олимп,
Курить в их честь стираксою и серой
И головы рубить родным богам,
А год спустя – заморского болвана
Тащить к реке привязанным к хвосту.

Зато в нас есть бродило духа – совесть –
И наш великий покаянный дар,
Оплавивший Толстых и Достоевских
И Иоанна Грозного. В нас нет
Достоинства простого гражданина,
Но каждый, кто перекипел в котле
Российской государственности, – рядом
С любым из европейцев – человек.

Революция поставила образованные российские слои лицом к лицу с диким необузданным и подчас очень жестоким народом. Некоторые из великих русских писателей, которые предпочли покинуть Россию, боялись этого народа и возненавидели его. Другие же, даже несмотря на ту угрозу, которую народ неосознанно питал к бывшим боярам, баринам, к своим бывшим угнетателям, как казалось многим из этих людей, остались в России для того, чтобы искренне нести ему свет просвещения.

К числу таких людей принадлежал выдающийся поэт Серебряного века Валерий Брюсов. Отмечу, что это единственный из крупных писателей или поэтов эпохи, который вступил в Коммунистическую партию. Произошло это в 1919 году. И при этом Валерий Брюсов отчётливо национален, в его стихотворениях послеоктябрьского периода постоянно слышится слово «Россия», утверждается непрерывность русской истории, утверждается национальность революции и народность этой революции.

Поэтому, очень важным и замечательным стихотворением я считаю произведение Брюсова под названием «Только русский». Оно много говорит о восприятии произошедшей революции.

Только русский, знавший с детства
Тяжесть вечной духоты,
С жизнью взявший, как наследство,
Дедов страстные мечты;

Тот, кто выпил полной чашей
Нашей прошлой правды муть, –
Без притворства может к нашей
Новой вольности примкнуть!

Мы пугаем. Да, мы – дики,
Тесан грубо наш народ;
Ведь века над ним владыки
Простирали тяжкий гнет, –

Но когда в толпе шумливой,
Слышишь брань и буйный крик, –
Вникни думой терпеливой,
В новый, пламенный язык.

Ты расслышишь в нем, что прежде
Не звучало нам вовек:
В нем теперь – простор надежде,
В нем – свободный человек!

Чьи-то цепи где-то пали,
Что-то взято навсегда,
Люди новые восстали
Здесь, в республике труда.

Полюби ж в толпе вседневный
Шум ее, и гул, и гам, –
Даже грубый, даже гневный,
Даже с бранью пополам!

И последнее стихотворение, которое хотелось бы прочесть, это произведение Сергея Есенина «Ленин».

Ещё закон не отвердел,
Страна шумит, как непогода.
Хлестнула дерзко за предел
Нас отравившая свобода.

Россия! Сердцу милый край!
Душа сжимается от боли.
Уж сколько лет не слышит поле
Петушье пенье, пёсий лай.

Уж сколько лет наш тихий быт
Утратил мирные глаголы.
Как оспой, ямами копыт
Изрыты пастбища и долы.

Немолчный топот, громкий стон,
Визжат тачанки и телеги.
Ужель я сплю и вижу сон,
Что с копьями со всех сторон
Нас окружают печенеги?
Не сон, не сон, я вижу въявь
Ничем не усыплённым взглядом,
Как, лошадей пуская вплавь,
Отряды скачут за отрядом.

Куда они? И где война?
Степная водь не внемлет слову.
Не знаю, светит ли луна
Иль всадник обронил подкову?
Всё спуталось...

Но понял взор:
Страну родную в край из края,
Огнем и саблями сверкая,
Междоусобный рвёт раздор.

Россия —
Страшный чудный звон.
В деревьях березь, в цветь — подснежник.
Откуда закатился он,
Тебя встревоживший мятежник?
Суровый гений! Он меня
Влечет не по своей фигуре.
Он не садился на коня
И не летел навстречу буре.
Сплеча голов он не рубил,
Не обращал в побег пехоту.
Одно в убийстве он любил —
Перепелиную охоту.

Для нас условен стал герой,
Мы любим тех, что в чёрных масках,
А он с сопливой детворой
Зимой катался на салазках.
И не носил он тех волос,
Что льют успех на женщин томных, —
Он с лысиною, как поднос,
Глядел скромней из самых скромных.
Застенчивый, простой и милый,
Он вроде сфинкса предо мной.
Я не пойму, какою силой
Сумел потрясть он шар земной?
Но он потряс...
Шуми и вей!
Крути свирепей, непогода,
Смывай с несчастного народа
Позор острогов и церквей.

Была пора жестоких лет,
Нас пестовали злые лапы.
На поприще крестьянских бед
Цвели имперские сатрапы.

Монархия! Зловещий смрад!
Веками шли пиры за пиром,
И продал власть аристократ
Промышленникам и банкирам.
Народ стонал, и в эту жуть
Страна ждала кого-нибудь...
И он пришёл.

Он мощным словом
Повёл нас всех к истокам новым.
Он нам сказал: «Чтоб кончить муки,
Берите всё в рабочьи руки.
Для вас спасенья больше нет –
Как ваша власть и ваш Совет».

И мы пошли под визг метели,
Куда глаза его глядели:
Пошли туда, где видел он
Освобожденье всех племён...

И вот он умер... Плач досаден.
Не славят музы голос бед.
Из меднолающих громадин
Салют последний даден, даден.
Того, кто спас нас, больше нет.
Его уж нет, а те, кто вживе,
А те, кого оставил он,
Страну в бушующем разливе
Должны заковывать в бетон.
Для них не скажешь:
«Ленин умер».
Их смерть к тоске не привела.

Еще суровей и угрюмей
Они творят его дела...