Д.Ю. Я вас категорически приветствую! Павел, добрый день.
Павел Перец. Хеллоу, Дмитрий.
Д.Ю. Как Барселона?
Павел Перец. Барселона, ну, я там был уже, на самом деле, я ездил по местам Сальвадора Дали, был незабываемый трип. А в этот раз просто у меня коллеги туда отправились, я чисто за компанию поехал.
Д.Ю. Ну, этот, как его, Фуэгос, забыл, как называется…
Павел Перец. Ну, Фигерас.
Д.Ю. О, Фигерас.
Павел Перец. Фигерас. Вообще очень смешно, когда там у него этот музей, он весь облеплен, я думал это, извиняюсь, говно, а это, оказывается, хлеб выпеченный. Просто я читал дневник С. Дали, просто как какашки там, и я как-то автоматически это всё сличил. Реально выглядит как просто такие плюхи. А в этот раз просто на велосипеде всё делал, маленький, у меня их несколько, он в машину очень удачно влезает, и отлично доехал из аэропорта до Барселоны и обратно, причём никаких там мне не взяли ни extra-charge за багаж, ничего.
Д.Ю. А там можно ездить на велосипеде?
Павел Перец. Блин, там нужно ездить на велосипеде.
Д.Ю. Ну, по трассе, по городу-то понятно.
Павел Перец. Ну а по трассе, я человек русский, после наших дорог там просто все заиньки. Поэтому нет, всё нормально, я причём потом-то я уже на обратной дороге всосал, что там, оказывается, можно прямо из аэропорта на велосипедную дорожку выехать, я тогда ещё не знал. В общем, прекрасно, но делать нефиг, так, покупался, с ребятами пообщался, посмотрел то, что не увидел в прошлый раз. Архитектура, конечно, совершенно сумасшедшая. И взял интервью у девушки, которая там живёт довольно долго. Ты в курсе, что там, например, марихуана легализована, в Барселоне? Там идёшь и прямо это…
Д.Ю. Выходит, вы ходили как дурак, ничего не зная?
Павел Перец. И ты 3 года живёшь нелегально. Если ты продержался 3 года, ты можешь подавать на натурализацию в Испании. И там видно, что они все такие расслабленные. Мне кажется, что, опять-таки, вот этот теракт, который произошёл, это всё вытекающее из этих, то, что там welcome всем, добро пожаловать, и т.д. А ещё там есть прекрасный закон, что если пустуют какие-то квартиры, ты можешь их занять, и реально официально их занять. В общем, короче, такие вещи понарассказывали, т.е. я знаю, что этот сквоттинг был в Берлина, например, особенно после развала стены, там стояли целые пустующие дома, которые заселялись как бы, но их потом потихонечку… ну, как у нас Пушкинская, 10.
Д.Ю. Да.
Павел Перец. Тоже был такой прямо рай-рай-рай, а потом – извините.
Д.Ю. Центр города всё-таки.
Павел Перец. А там, в Барселоне, т.е. ты, короче, вот, ребята, если у вас есть какие-то проблемы в жизни, езжайте в Барселону, значит, там как-нибудь перетусуйте 3 года, найдите себе пустую квартирку, заселяйтесь, и с вашей русской нахрапистостью, я думаю…
Д.Ю. Не пропадёте.
Павел Перец. Не пропадёте. Климат, тем более, позволяет. Ну и искупаться можно в центре города, это тоже приятно. Там местные, конечно… ну, там они за город ездят, причём за город как у нас, не знаю, там Купчино, это уже загород. Я купался на центральном пляже, могу сказать, что по сравнению с некоторыми нашими пляжами всё очень даже цивильно, прекрасно. Но это мы так, отвлеклись.
Д.Ю. Да. Что у нас сегодня?
Павел Перец. Ой, сегодня выпуск – огонь, огонь просто. Значит, мы будем, ну, т.е. основная тема это покушение Леона Мирского на шефа 3 отделения Дрентельна, Александра Дрентельна. Меня иногда, не всегда, часто обвиняют в том, что я вот пытаюсь как-то дискредитировать революционеров, принижать их роль. Ну, во-первых, это делают люди, которые не смотрели большинство выпусков, потому что я никоим образом не принижаю и не дискредитирую, как мне кажется, личности такие как Перовская, Желябов, А. Михайлов, В. Фигнер, и т.д. Я, единственное, не делаю из них прямо таких, знаете, героев в советском плане, но я понимаю вообще вес этих личностей и их, так сказать, какие-то нравственные состояния.
Но, к сожалению, в истории революционного движения были люди, мягко говоря, действовавшие под силой каких-то своих амбиций. Т.е. там все, конечно, были амбициозные, но вот там Гольденберг, про которого мы, наверное, в следующий раз будем говорить более подробно, и вот сегодня как раз Леон Мирский, он из таких.
Д.Ю. Я бы добавил ещё вдогонку, с твоего позволения. Для многих открытие, что разные люди думают по-разному, и что Павел думает не так, как ЦК КПСС, при всём уважении к Павлу и к ЦК КПСС. Точки зрения разные, манера излагать разная, всё это служит ровно одному – если тебе это интересно, углубись, почитай, изучи. Возможно, у тебя сформируется своя собственная точка зрения на это дело.
Павел Перец. И ты откроешь такой интересный момент, что когда ты начнёшь её излагать, вдруг на тебя посыпется столько говен, и ты будешь не готов к этому.
Д.Ю. Да. И вдогонку замечу ещё одно, не менее важное, что Павел излагает свою точку зрения, а у многих граждан вызывает резкое недовольство, что я тебя не осаживаю, и не объясняю тебе, как устроен мир.
Павел Перец. Как устроен мир, да-да-да.
Д.Ю. Поясняю. Как устроен мир, я рассказываю в тех роликах, где я сижу один. В мою задачу не входит ни объяснение гостям чего бы то ни было, ни переубеждение, ни вербовка, ни вообще всё. Моя задача – сидеть и слушать, задавать вопросы с точки зрения, простолюдина, который вообще ничего не знает, блин. На мой взгляд, неплохо получается.
Павел Перец. В этом плане, кстати, Дмитрий Юрьевич Пучков на удивление как-то отличается от некоторых таких крайне оппозиционно настроенных интервьюеров, которым вот обязательно им надо вот, конечно, может, не убедить тебя, потому что это бесполезно, но вот обязательно ввернуть некое такое…
Д.Ю. Собственное надо выкрикнуть.
Павел Перец. Да-да, вот что вот так..
Д.Ю. Это неправильно, я считаю, это категорически неправильно. Они при этом, если я ничего…
Павел Перец. Это непрофессионально.
Д.Ю. Так точно. Если я ничего подобного не ору, не выкрикиваю, не перебиваю, не настаиваю ни на чём – это не значит, что я со всем согласен. Это значит, что оно просто не входит в эти рамки. Мы здесь занимаемся совсем другим.
Павел Перец. Да, так вот…
Д.Ю. Не будем отвлекаться.
Павел Перец. Не будем отвлекаться, но это очень правильное и верное, на самом деле, замечание. Я тоже не со всем согласен, что вещает Д.Ю. Пучков, но, тем не менее…
Д.Ю. За кадром мы не дерёмся, между прочим.
Павел Перец. По крайней мере мы никому этого не показываем.
Д.Ю. Тут, кстати, извини, опять перебью. Вот тут эти, как их, я читаю Фейсбуки всякие, вот есть такая М. Захарова в МИДе.
Павел Перец. Да-да.
Д.Ю. Которая от лица МИДа говорит разные вещи. И каждый раз всплеск такого количества дерьма – «а вы видели фотку, она с Венедиктовым общается?» Общаться надо со всеми. Вам как это, как детям и подросткам, у которых мир чёрно-белый, вот это можно, это нельзя, это по понятиям, а это против. Как только вы вырастете, внезапно окажется, что бизнесом, например, надо заниматься с людьми, которых ты ненавидишь откровенно, у которых совершенно другие взгляды на жизнь.
Павел Перец. И, кстати, это иногда более удачные истории, чем когда ты занимаешься со своими друзьями.
Д.Ю. Так точно. Которых ты не можешь ни о чём попросить, ничего сказать, а они тебе – ну, извини, братан, мы ж друзья, так вышло, блин. И вместо того, чтобы уже в лесу закапывать последнего, ты ему – да, Вася, ну как тебе ещё помочь? Со всеми общаться надо, со всеми абсолютно. Со всеми нужны контакты. Не всех в этой жизни можно убить, не всех можно избить, а вот общаться можно и нужно со всеми. Если вы такие умные – ну, попробуйте переубедить кого-нибудь, если действительно умные. Если за вами правда – обнажите свою правду, покажите её оппоненту, чтобы он заплакал, уверовал, и пошёл за вами. Если нет – идите сами известно куда.
Павел Перец. Да. Ещё, желательно, не скрывая своего имени и лица, да, вот это ещё такая маленькая ремарка.
Д.Ю. Съездил в г. Мурманск, пообщался с Серёгой Шнуровым, ну там ролик записали и прочее. О чём – комменты в Фейсбуке – о чём можно общаться с этим дегенератом?
Павел Перец. Вот этот дегенерат, с вашего позволения, он первый сказал, что я люблю деньги, музыкант. В то время как другие музыканты говорили – ой, мы играем нашу музыку честно, траляля, Шнуров абсолютно сказал – я люблю деньги. И всё, и все вопросы отметаются, понимаете? Потому что на самом деле все музыканты любят деньги, я вам открою страшную тайну, только почему-то не все в этом признаются. Шнуров, на самом деле, один из самых, как мне кажется, вообще умных артистов на нашей, не знаю, как назвать, эстраде. Например, он не ездит на Украину, хотя его туда периодически зовут. И не потому, что он не хочет – потому что он прекрасно понимает, что ему просто не надо влезать вот в это вот. Абсолютно, как мне кажется, мудрый подход. Человек занимается, на самом деле, своим делом.
Д.Ю. Меня больше удивляет, почему Юра Шевчук не едет с песней «не стреляй». Что он не едет туда? Как-то даже странно. Так вот, завершая, это я кофе попил с утра…
Павел Перец. Мы просто оба за рулём только что фигарили по ЗСД с двух сторон, поэтому у нас ещё это.
Д.Ю. Вот приходит человек…
Павел Перец. Ты, я чувствую, тоже топил, да?
Д.Ю. Да. Ну, у нас там 130 можно ехать, поэтому я круиз-контроль 128, и она меня везёт. Кстати, это круиз-контроль, он так в повороты вписывается, что я аж кричу.
Павел Перец. У тебя потому что высокий клиренс. У меня клиренс низкий, поэтому мне проще в повороты вписываться.
Д.Ю. Волочёт как трактор. Я так не езжу безобразно, как этот проклятый робот. Так вот, приходит человек, вот мы с тобой пообщались, придёт человек и скажет – о чём вообще можно говорить с этим дегенератом? Мне страшно интересно, вот ты на что рассчитываешь? Вот при живом общении, вот мы сидим, общаемся, а третий подойдёт, и скажет такое – ну, мне кажется, минимум с одной стороны он в рыло сразу выхватит, вот сразу.
Павел Перец. Во-первых, он не подойдёт, начнём с этого.
Д.Ю. Представим, что подошёл.
Павел Перец. Вот тот, кто это пишет, в 99 случаев он не подойдёт. У меня были потрясающие несколько эпизодов на дорогах. Я один раз догнал в Лисино, меня какой-то там ООО, ААО на Вольво 2 раза подрезал, и свернул… Я, на самом деле, не говорю, что так надо делать, так нельзя делать, на самом деле, потому что можно нарваться реально, но там меня задело. Я видел, что он весь нос сворачивает. Я его на следующей дорожке догоняю, выхожу, он просто закрыл все окна, а я как раз был в своей летней причёсочке в такой, знаете, гладкой… Я говорю – ну так давай. А, почему это случилось – он ещё вот это показал. Вот это меня как бы уже добило. Поэтому на самом деле вся эта смелость, она, как правило, где-то так на расстоянии, вот, издалека.
Д.Ю. Ну, для меня загадка, ты знаешь. Есть какое-то примитивное воспитание. Вот, наверное, мы с тобой общаемся, потому что мы как бы (в правильном смысле) друг другу интересны. Вот пришёл гражданин, одного из присутствующих обозвал. На какую реакцию ты рассчитываешь вообще? Может, это мой друг самый наилучший, ты его оскорбил. Может, брат вообще, я не освещаю какие эти – родственные, дружеские связи. Что вы себе позволяете, на какую реакцию рассчитываете? Потом начинают бегать вокруг, вопить – меня ни за что забанили, я правду сказал. Понимаешь, он правду сказал. Держите себя в руках пока.
Павел Перец. Ну ладно. На самом деле мы говорим, конечно же, о меньшей части аудитории, потому что большая часть аудитории, например, господина Пучкова всё-таки выказывает на удивление вполне здравый подход по многим вещам. Так вот, возвращаясь…
Д.Ю. Никакого удивления, Павел, у нас нормальные люди.
Павел Перец. Да. Возвращаясь… Не, ну просто меня тоже там иногда – ой, как ты можешь к Пучкову ходить…
Д.Ю. А вот так, блин.
Павел Перец. Как ты можешь это есть? – Вот так.
Д.Ю. Замечу, кстати, сегодня у нас, я с утра залез в YouTube, сегодня у нас 985 000 подписчиков. Уверенными темпами роем к миллиону. Соответственно, мы доносим интересные вещи почти до миллиона человек.
Павел Перец. Да. Так вот, соответственно, в прошлый раз, как вы помните, мы разговаривали про убийство шефе жандармов Мезенцова.
Д.Ю. Не успели зарезать Мезенцова…
Павел Перец. Да. Либо МезенцОва. Я на всякий случай поясню – его и пишут, и произносят некоторые по-разному. Причём и то, и другое написание, оно верное. А зарезал его, как я уже говорил, Кравчинский, и я говорил, что он отличался крайней непрактичностью. Вот в книжке вот в этой про Перовскую я вот, кстати, вычитал про такой эпизод. Перовская, мы про неё, вернёмся к ней в следующем выпуске, более подробно поговорим уже, продолжим этот рассказ. Она приехала в Петербург как раз вступить в партию «Земля и воля», это предтеча «Народной воли», и потом она должна была отправляться в Харьков, где помогать вызволять коллег по революционному цеху из тюрьмы.
На самом деле хочу сказать, что иногда эти предприятия оканчивались удачей для революционеров, реально там из киевского централа бежало 3 человека. Я об этом тоже подробнее расскажу попозже. Так вот, перед её отъездом, по инициативе Кравчинского, они собрались такой своей тусовкой, и пошли в Мариинский театр послушать (я не знаю этого композитора) Мейербера. «Пророк» называлась опера, композитор Мейербер. А. Михайлов, если бы об этом узнал, он бы, наверное, их всех просто бы вот об асфальт растёр. Но вот, тем не менее, да. Конечно, с другой стороны, в этом было… я один раз опаздывал на поезд, и уже понимал, что только на метро, я бросил машину, и потом, когда приехал, я понял, что бросил её возле штрафстоянки, причём в месте, где нельзя стоять. Естественно, её никто не забрал.
Д.Ю. Какая дерзость.
Павел Перец. Просто понятно, что никому бы и в голову не пришло, что вот эта вот, значит, свора революционеров вдруг отправится в Мариинский театр. Конечно, это был огроменный риск, тем более самое главное правило – не появляться такими кучами, они старались вместе даже не жить-то, я уже говорил об этом. Вот это, опять-таки, говорит вообще о практичности господина Кравчинского, это один из таких штрихов. И, соответственно, после убийства Мезенцева ему на смену пришёл Александр Дрентельн. Там между ними очень короткое время был ещё один человек, но н как-то себя совсем не проявил, и, соответственно, везде, во всех справочниках пишут, что преемником Мезенцова был Дрентельн.
Кто такой Дрентельн, буквально в 2 словах. По фамилии видно, что он как бы человек, значит, из тех, у которых фамилия пишется с «фон» Дрентельн, это была абсолютно нормальная ситуация. Треть вообще состава, я уже говорил об этом, армии, чиновников и прочее были из немцев – остзейских, прибалтийских вот этих вот.
Д.Ю. Многие не поймут – фон – это значит дворянин, аристократ.
Павел Перец. Да-да. Вот. Ну это просто в немецком принято. Во Франции это «de», de кто-то там, это, соответственно, тоже признак аристократизма, или, точнее, французского дворянства, если можно так выразиться. И он, соответственно, он был такой, очень профессиональный, он военный был, но он такой был, тыловик, т.е. вот как Аракчеев, например. Аракчеев – это у нас такой жупел крепостничества вообще, ну, он действительно исполнял волю Александра I, хотя меня в школе учили, что это типа его была инициатива эти все военные поселения сделать.
Ни фига, это была инициатива Александра I, и у него была прекрасная возможность с себя это снять, остаться белым и пушистым, а вот Аракчеев, который без лести преданный, и как его потом прозвали – бес лести преданный, он это всё исполнял. В то время как всякие бравые гусары думали, что вот нам надо это, как мы сейчас поскачем рубать бравых французских гусаров, Аракчеев думал, а что будут жрать их лошади, и вообще на каких телегах будет передвигаться артиллерия, по каким дорогам.
Д.Ю. Стандартизировал артиллерию – калибры, снаряды, ящики, ядра.
Павел Перец. Да-да, наша артиллерия была в эпоху 12 года либо на уровне, либо по некоторым параметрам превосходила французскую.
Д.Ю. Благодаря Аракчееву.
Павел Перец. Вообще никто не говорит об этом, зачем? Вот Дрентель, он был такой же. Т.е. он не засветился, как другие генералы, в каких-то прямо великих боях и сражениях, но он именно всю эту инфраструктуру тыловую, он очень хорошо подготавливал, и этим был ценен. Более того, значит, его в знак доверия Александр II в своё время назначил командиром лейб-гвардии Измайловского полка. Это один из 3 полков, хочу напомнить - Преображенский, Семёновский, а потом был Измайловский, при Анне Иоанновне он был организован. Самая главная церковь это Измайловский собор, где венчался Ф.М. Достоевский – такой красивый собор, с голубым куполом, с шестиконечными звёздами.
Д.Ю. Маген-Давид.
Павел Перец. Причём мне, кстати, задавали вопрос – а не после ли реставрации их там разместили? Нет, у меня есть рисунок проекта Стасова, архитектора, они там изначально планировались. И потом…
Д.Ю. Для многих будет открытием, наверное, но Иисус Христос был евреем. Какой ужас. И Библию написали евреи. Какой кошмар!
Павел Перец. Это как в Монти Пайтон, там отлично там, значит, тайная вечеря, и актёр говорит, он рисует, представляет Папе Римского, говорит – а что вам не нравится? Вам не нравится Иуда? Я его сделал наиболее еврейским. Его сделать ещё более еврейским?
Д.Ю. Иуда это, кстати, по-русски Лев.
Павел Перец. Да. Ну и вот, и, соответственно, после всех этих событий его назначают. Как я уже говорил, опыта у него никакого в этих делах конкретно. Но Александр назначал людей, уже исходя не столько из опыта, сколько из доверия какого-то. Из доверия и какого-то веса который этот человек приобрёл до этого. Его, соответственно, назначают, и он возглавляет ведомство после Мезенцов. И вот, соответственно, в г. Петербург приезжает некий персонаж по имени Леон Мирский. К сожалению, опять-таки, хочу сказать, что есть портреты и Мирского, и Дрентельна, они они, блин, 320 на 270 точек. Т.е., соответственно, найдите их сами и посмотрите. Если я их распечатаю, они будут квадратенько.
Д.Ю. Как Doom с пикселями.
Павел Перец. Соответственно, ну это как бы стандартная история. Человек из таких вот, как это принято говорить, из разночинцев, он приезжает сначала в Петербург, и поступает в военную медицинскую академию. Военная медицинская академия, как и ряд ещё высших учебных заведений – Петербургский университет, технологический университет, это был такой рассадник революционных идей. Ну и, соответственно, там он в это время он знакомится как раз с членами «Земли и воли».
Т.е. там это очень просто происходило, потому что если ты чем-то интересуешься, ты сначала знакомишься с какими-то курсистками, которые там чего-то, курсистки там тебя ещё с кем-то, и так вот, одно за другим, и потом, соответственно, на тебя выходят уже более зрелые люди, и смотрят, и, значит, думают, что с тобой делать. Потом мы будем говорить про агента в рядах 3 отделения Клеточникова, вот он точно так же с А. Михайловым познакомился. Приехал из Симферополя, и пытался найти выход на «Народную волю», и нашёл. Он, соответственно, там поучился, стал какую-то распространять нелегальную литературу – в общем, абсолютно стандартный путь революционного человека.
И потом поехал обратно к своему отцу в имение под названием Рубанов мост. И там он тоже как бы чего-то там где-то распространял, и, в общем, его взяли рано или поздно, потому что там, естественно, донос. У него там нашли действительно при его обыске какую-то литературу, ну и, собственно, его посадили. Причём тут, опять-таки, блин, прекрасно всё. Его поместили сначала вот в этот дом предварительного заключения в Петербурге на Шпалерке, потом его перевели в Киев. Он там поссорился со смотрителями, как-то их, значит, оскорбил, и его перевели обратно в Петербург, и посадили в Трубецкой бастион. Т.е. вот так лихо он попутешествовал туда-обратно.
И я бы хотел, соответственно, прямо документально зачитать вообще, что у него там было найдено. Это некая докладная записка о том, как был произведён обыск у студента медико-хирургической академии Леона Мирского и некоего ещё Алексея Шиманского. Значит, тут даже приводится их адрес, это набережная Большой Невки, дом номер 18. Дом этот не сохранился, я смотрел по карте, потому что это… сейчас это вообще мегаэлитная территория, это острова набережной Большой Невки. Формулировки тех времён.
«В ночь на 14 Марта был произведен обыск, причем у студента Мирского отобраны явно возмутительного содержания воззвания, «Золотая грамота» в одном экземпляре, «Убийство шпиона» и брошюра «Покушение на жизнь Трепова».
Ну и, в общем, всё такое. Дальше там найдена его переписка, и очень мне понравился такой эпизод, значит, от кого это получено. Он познакомился с неким человеком случайно, как он сказал, и который назвался Испанцем. Это вот у них такие клички были. Они не называли, естественно, своих имён никому, особенно такому человеку как Мирскому, в первый раз. И этот Испанец, собственно, ему это всё и передал. И, соответственно, Мирского посадили, и он в ответ пишет письмо, причём он пишет он прямо-таки министру юстиции Палену, это вот тому самому Палену, который возглавлял это министерство, когда вот был процесс Веры Засулич, собственно, одна из ключевых фигур, я про это рассказывал.
Киевский губернский прокурор объявил мне, что дело это будет прекращено, а я «через несколько дней» буду отправлен в С.-Петербург». Т.е. его взяли в Киеве, он хотел вернуться в Петербург. Его вернули, только в Петропавловскую крепость. «На усмотрение местного Жандармского управления, которое меня обвиняло — и совершенно справедливо — в имении у себя нескольких листков запрещенных изданий, нетенденциозного характера, - как он сам пишет, - и одного экземпляра тенденциозной «грамоты» на малорусском языке».
Т.е. на украинском. Заметьте, опять-таки, на малорусском языке, официальная формулировка того времени, никого это не убивало, не смущало.
«Ровно через 4 месяца после того как прокурор обещал выслать меня, я наконец очутился в Петербурге, но… в Трубецком бастионе. Никаких усмотрений и распоряжений со стороны жандармского управления не последовало, и, по-видимому, оно меньше всего заботится обо мне и о моем деле».
Т.е., короче, про него на какое-то время тупо забыли. Опять-таки, я хочу обратить внимание на контекст. Да, у человека была найдена, значит, литература запрещённая, но что с ним делают: без каких-то, соответственно… Т.е. его просто сажают, сначала сажают в одну тюрьму, потом переводят, но Трубецкой бастион, извините, всё равно не санаторий, да. И всё.
И вот он сидит, ему ни обвинения никакого не предъявляют, ничего, вот он сидит там. Вот это, опять-таки, была такая вот манера тогдашнего царского делопроизводства и досудебного расследования. Потом она поменяется, на самом деле, но вот тогда это было так. Соответственно, это не нравится человеку, когда он сидит…
Д.Ю. И не только ему.
Павел Перец. И не только ему, да. Т.е. всё логично. Я, опять-таки, стараюсь, чтобы вы посмотрели на эту ситуацию с разных сторон, а не только с точки зрения, я не знаю, постперестроечного историка, либо, наоборот, советского историка. Вот. И вот она дальше пишет совершенно логично в этом письме.
«При таких обстоятельствах в моем уме родились мучительные, неотвязные вопросы: неужели закон и справедливость допускают держать восемь месяцев под предварительным арестом человека, виновного лишь в том, что приближаясь к гражданскому совершеннолетию (мне 20 1/2 лет)».
А надо сказать, что совершеннолетием тогда считался 21 год. У Достоевского есть роман «Подросток». Я когда его прочитал, я удивился, что… я думал, подросток – это 14, 15 лет, а там такой подросток, что уже, в общем-то, по-нашему переросток, потому что ему не было ещё 21 года.
«Он пожелал ознакомиться с известным общественным движением для того, чтобы только в будущем составить свой критический взгляд на жизнь и общество». Т.е. он как бы, в принципе, логично мотивирует свои какие-то вещи. «Не знаю, ошибаюсь ли я или нет, но мне кажется, что все это делается не в силу требований закона, а по другим причинам, - какой проницательный. Дело в том, что в Киеве в последнее время при расправах с политическими арестантами кулак и насилие в равных формах получили самое широкое приложение. Пошли протесты со стороны жертв этого нового направления, появились «дела об оскорблениях и сопротивлениях». Я лично всеми силами стремился избежать столкновения с начальством и не раз, подавляя в себе чувство негодования по поводу какого-нибудь оскорбления моего человеческого достоинства. Но однажды без всякого почти повода мне задали весьма солидную потасовку за волосы, а в другой раз — нечто вроде маленького накожного внушения».
Меня поражает вот эта вот, опять-таки, формулировка – «маленькая потасовка за волосы», и «маленькое накожное внушение. Т.е., короче, его там…
Д.Ю. Отметелили.
Павел Перец. Да, говоря по-простому.
«Я не вытерпел и выругался. Лица «потерпевшие» (Киевский Полицмейстер и Жандармский Полковник) старались создать из этого — Бог знает, какое дело. Но Судебный Следователь, расспросив меня и свидетелей, подвел не помню, какую статью, по которой я должен быть подвергнут аресту от 2–4 месяцев».
Ну, опять-таки, мы там свечку не держали, но, скорее всего, действительно его там помутузили, и, естественно, он как бы ответил. Это сразу же ему ещё приплюсовали, типа… И дальше он пишет, что с ним происходит.
«За несколько недель пребывания в крепости я до того расстроился, что бой часов каждый раз производит у меня сердцебиение». Опять-таки, контекст того времени – люди настолько нервически неуравновешенны, что… «убивающее однообразие и глубочайшая тишина дают такой простор болезненной игре расстроенного воображения, что я почти не могу думать о вещах обыкновенных, действительно существующих, а лишь о каких-то фантастических событиях и образах, всегда чудовищных, иногда же ужасающих и приводящих в трепет самого меня. Кроме того, постоянные галлюцинации и потеря сна… Неужели же можно мстить так жестоко, даже если я виноват в чем-либо?»
Сейчас люди за этим идут в кино. Вот.
Д.Ю. Ну, это специфический момент. Т.е. тогда всех держали в одиночках, и типа гражданам, осуществляющим надзор, было запрещено с ними общаться, они, соответственно, не общались. Тебе давали Библию, и посиди, подумай, в общем-то. Через некоторое время граждане сделали для себя открытие, что человек, оставленный один, он обязательно рехнётся, обязательно. Поэтому сидение в общей камере, кому бы там что не казалось, что там скученность, ещё чего-то, она гораздо полезнее, чем одному находиться. Для меня это тоже в своё время, что это – я когда пошёл в Петропавловскую крепость, а там 20 метров камера – вы что, обалдели, что ли? У нас на 8 метрах 6 человек.
Павел Перец. Шикарные апартаменты.
Д.Ю. Что не так-то у вас там? А когда я шёл по коридору, а впереди раздался голос – «так, группа, выходим из карцера», я аж на бег перешёл, что ж это за карцер у вас такой. Нет, не надо так, вот это сгоряча рубить, что там полный комфорт, благорастворение. Как раз наоборот.
Павел Перец. Да. Одиночное заключение, были исключения, которые выдерживали это, но на большинство это действовало просто катастрофически. Так оно ещё, их же выводили там на прогулки, делалось ещё так, чтобы они не встречались со своими коллегами по революционному цеху. И вот дальше…
Д.Ю. С твоего позволения я ещё добавлю. Многим, так сказать, сыпану соли на рану, что самая передовая страна в области пенитенциарных учреждений, каким бы странным кому не показалось, это США, куда убежали англосаксы развивать свободу, которая была невозможна при английской короне. Французы – цивилизованнейшая нация – ездили непрерывно для обмена опытом, как у вас в США организовано.
Павел Перец. Наши тоже ездили за этим.
Д.Ю. В США начали именно с этого. Вот там есть Пенсильванская система и Обернская система. В одной надо было сидеть в камере в одиночке всё время, и тебе туда приносили работу, чтобы ты чего-то там мог делать. А в другой надо было спать и жить в одиночке, но на работу всех выводили вместе, только при этом запрещено было разговаривать, нельзя говорить. Это у них до 35-6 года продержалось там достаточно сурово. Ну, и именно тогда же, в 19 веке, количество умственных расстройств такое, что нельзя, одного держать нельзя, вы его просто убьёте как человека.
Павел Перец. Ну, человек – существо социальное, отсюда все эти прекрасные социальные сети, сублимация одиноких сердец, которые не могут найти себя, пожалуйста. Вот, и дальше начинается самое интересное. Он отправляет прошение, т.е. это было такое прошение, которое Палену было отправлено. Пален его перенаправляет, соответственно, Дрентельну. Дрентельн направляет ответный запрос в Петропавловскую крепость, можно ли Мирского освободить. Значит, берут местного этого доктора Вильмса, а он был, ну, конечно, просто такой, мягко говоря, очень негативные воспоминания оставили все. Т.е. он не стремился никого освобождать из Петропавловской крепости.
Вильмс осмотрел его, и написал, что «Лев Мирский 20 лет жалуется на нервные припадки, выражающиеся усиленным сердцебиением и истерическими припадками. общее же состояние здоровья Льва Мирского таково, что какого-либо вредного влияния на оное тюремное заключение нанесть не может». И далее Вильмс, соответственно, писал, что нужно просто ещё понаблюдать. Тем не менее, хочу сказать, Дрентельн, получив этот вот акт медицинского осмотра, он написал Палену, что не встречает никаких препятствий, чтобы отдать Мирского кому-нибудь на поруки. Согласно справки он должен был бы его оставить, но он, тем не менее, проявил некое такое человеколюбие, и сказал – ну, давайте как бы, значит, на какие-то поруки его отдадим.
И, соответственно, ещё перед этим папочка Мирского, Филипп Филиппович Мирский, он написал письмо, значит, тоже министру юстиции, где говорил, что он просит отдать его на поруки присяжного поверенного Утина. Т.е. это какой-то, значит, знакомый был в Петербурге, причём личность тоже крайне неблагонадёжная с точки зрения властей, потому что тогда все присяжные поверенные, т.е. адвокаты, особенно Утин, он там засветился в нескольких процессах, вот. И в итоге, соответственно, Мирского выпустили на поруки за 3000 рублей залога вот этому Утину. 3000 рублей это была большая сумма. Он выходит, соответственно, на свободу, и дальше он, первым вообще его желанием является… вот какое? Вот человек, его выпустили, Дрентельн распорядился выпустить Мирского на свободу, что делает Мирский – Мирский решает убить Дрентельна.
Д.Ю. Есть такая армейская поговорка – куда солдата ни целуй, у него везде жопа.
Павел Перец. Да-да. Я, конечно, понимаю, что мы всё равно смотрим несколько со стороны на это. Ну, понятно, что человек отсидел и прочее, но согласитесь, есть определённая, мягко говоря, нелогичность. Ну, ты можешь быть зол на эту систему и прочее, но человек распорядился тебя выпустить. Какое-то вообще логическое ты должен иметь к нему, фиг с ним, не благодарность, но хотя бы что-то.
Д.Ю. Тем более, сажал его не он.
Павел Перец. Да, сажал его не он, да.
Д.Ю. А этот только отпустил, и он об этом знал, что это именно он своим личным распоряжением его выпустил. Тут часть наших зрителей опять скажет – почему ты всё время к революционерам придираешься?
Павел Перец. Он такой хороший, слушай, сидел…
Д.Ю. Прекрасные добрые люди.
Павел Перец. Ну, захотел убить и захотел, мало ли, чего человеку захочется, в конце концов. И, соответственно, он вышел на 2 людей. Значит, я показывал портрет одного, портрет второго, забыл сегодня взять, тут у меня есть маленький портрет одного из них, это Морозов, я уже про него говорил, вот он, и второй это А. Михайлов по кличке «дворник».
Д.Ю. Морозов, многие не слышали, это предтеча акадэмика Фоменко.
Павел Перец. Да, ну мы уже говорили об этом неоднократно. Вот, и Морозов оставил просто… в своих воспоминаниях он оставил подробнейшее описание, как они этим занимались. И я, с вашего позволения, к этим воспоминаниям буду прибегать, потому что они прекрасны, они прекрасны во всех отношениях, там показано всё. Значит, Михайлов и Морозов, мы опять-таки, мы немножко, в хронологическом порядке немножко скачем. Тут, конечно, наверное, в следующий раз поговорим про раскол в «Земле и воле», про липецкий и воронежский съезд, вообще уже про процесс образования «Народной воли».
Это как раз тот этап, когда у них был раскол в революционном лагере, когда они поделились на т.н. «террористов» и «деревенщиков». «Деревенщики» были за пропаганду в деревне, на фабриках и заводах, а «террористы», они были понятно за что. Вот. Морозов, во-первых, уже у него в воспоминаниях, что он… сам пишет, никто его, извините, ни за какие месте клещами не держал, что он мечтал о чём-то героическом. Он проводил свою, значит, невесту Любатович за границу, и вот он остался, ему хотелось в её глазах стать героем. Он сам об этом пишет в своих воспоминаниях. И он описывает очень подробно, где жили все эти прекрасные люди.
«Я сел на вершину конки у Технологического института». Конка – это вагон, запряжённый лошадьми. Он был двухэтажным, верхний, второй этаж назывался «империал», вот туда залезали только мужики. Женщины, потому что в юбках, туда не лезли. Проезд внизу, по-моему, стоил 5 копеек, наверху 3 копейки. Вот он садится у Технологического института, он едет по Загородному, а затем и по Литейному проспектам вплоть до Кирочной улицы, где Михайлов занимал в одном знакомом семействе большую меблированную комнату.
И все остальные поселились здесь же, т.е. «один из них жил на Кирочной улице, второй жил у литератора Зотова на углу Пантелеймоновской улицы и Литейного проспекта». Пантелеймоновская улица это нынешняя улица Пестеля. Там на углу стоят замечательные дома, один из них называется «дом Рузи», где жил Бродский, Гиппиус, вот это вот всё. И там Преображенский собор прямо по курсу. Вот они, собственно, там.
Д.Ю. Где отпевают у нас всех бандитов.
Павел Перец. Да. А там рядом, буквально за углом Фонтанки, там, собственно, располагалась, я это уже миллион раз и рассказывал, и показывал, извините, не принёс сегодня эти картинки, здание 3 отделения. Т.е. это всё буквально рядом. И вот он описывает, как он познакомился с Мирским.
«Было одиннадцать часов вечера — совсем еще не поздно по петербургским нравам». Заметьте, 11 часов вечера – совсем ещё не поздно по петербургским нравам. «И потому я нисколько не удивился, когда, войдя к Михайлову, застал у него стройного и красивого молодого человека с изящными аристократическими манерами, вставшего при моем приходе».
— Мирский, — сказал мне Михайлов, рекомендуя эту новую для меня личность.
Мы поздоровались за руку.
И дальше Мирский рассказывает:
«Я только что выпущен из заключения. Меня возили вчера к Дрентельну. – т.е. его ещё и отвезли, т.е. после выпуска его отвезли к Дрентельну, Дрентельн ему по-отечески там что-то, значит, пытался внушить, и мы сейчас поговорим вообще про то, что пытался сделать Дрентельн, - новому начальнику Третьего отделения, и я вынес заключение, что он еще вреднее прежнего — убитого Мезенцова. Все бесчисленные обыски и аресты последних дней руководились непосредственно им. Вы сами понимаете, что нельзя ничем не реагировать на гибель стольких товарищей».
Т.е. Дрентельн, по мнению Мирского, должен сидеть, покуривать, и говорить – ну, мы не будем производить ни обысков, ни арестов, т.е. зачем, это же не наше дело. Логика просто вот…
Д.Ю. Революционная.
Павел Перец. Логика уровня «Бог». Вот. И был придуман план убийства Дрентельна. Значит, в чём он заключался – заключался он в том, что Мирский возьмёт, эти места назывались татерсаль – это, короче, конный гараж. Даже я бы сказал так – конный гараж напрокат, где выдавались напрокат лошади. А надо понимать, что лошадь тогда – это сразу, я не знаю, это автомобиль, стоимость абсолютно такая же. И градация точно такая же. Были лошади, не знаю, Порше, а были лошади, не знаю, Лада Калина. Он берёт в этом татерсале, соответственно, лошадь. Он её объезжает, он тренируется, он ездит по городу специально, чтобы к его виду привыкли постовые, дворники, и прочие. И после этого он, соответственно… И параллельно они выслеживают Дрентельна. Т.е. первыми это начали делать народовольцы, потом будем рассказывать, как эсеры этим занимались – точно там же, в этих же местах, только в несколько другом обличии.
Д.Ю. Я бы дополнил, с твоего позволения, что кроме того, что лошади были крайне разной цены, существовал ещё порядок, кому сколько лошадей можно запрягать. В соответствии с Табелью о рангах, по-моему, только князь имел право ездить на 6 лошадях, и всем за километр…
Павел Перец. Каких шестерых, там, я тебе могу сказать, что на четвёрке лошадей могли ездить, значит, вот купцы ещё 2 гильдии не имели права ездить на 4 лошадях.
Д.Ю. Это вот вдогонку, именно отсюда появилась русская тройка, потому что вот если они пристёгнутые в один ряд, а не цугом один за другим, вот тройка это типа круто.
Павел Перец. Да-да-да. Вот. И, соответственно… более того, такая ещё деталь была указана, что обычно, когда ты эту лошадь берёшь, тебе в обязательном порядке ещё дают некоего мальчика для выезда, т.е. он нужен, во-первых, чтобы следить за лошадью, чтобы тебе там чем-то помогать. Но ты можешь отказаться от этого мальчика, если оставишь более большой залог. Т.е., соответственно, были деньги, на самом деле, и деньги, в общем-то, приличные. Вот он, соответственно, взял эту лошадь, и они делятся впечатлениями после того, как с Мирским они расстались.
Михайлов: «чрезвычайно смелый и решительный человек. У него здесь невеста, Вивиен де Шатобрен, с которой тебе необходимо познакомиться. Она из аристократического круга и может доставлять нам очень ценные сведения». Опять-таки, что это за Вивиен де Шатобрен, т.е. это какая-то, видать, французская баронесса, княгиня. Ни фига подобного. Это киевская мещанка по имени Елена Андреевна Кистельман. Я не знаю, почему, это уже как бы о чём-то говорит. Т.е. Мирский представлял её как Вивиен де Шатобрен, т.е. она Кистельман, а он де Шатобрен.
Она, соответственно, жила, у неё был такой, неродной отец, Левенсон, она была воспитанницей, и у них одно время жил Мирский. Как он там жил, я не знаю, в общем, она, по сути, была его невестой. И вот они, значит, решив, что она им может быть полезна в плане доставки каких-то сведений среди определённого круга лиц, они пошли с ней знакомиться. И вот Морозов описывает
«На следующий день, как только стало смеркаться, мы пошли к ней с визитом. Нас провели сначала в большую залу, увешанную бронзовыми люстрами и картинами в золоченых рамах, потом в одну из гостиных, затем в другую и, наконец, в голубой будуар, где на кушетке, с вытянутыми на ней ножками, в изящном костюме, полулежала молодая девушка с тонкой талией и с французским романом в руке».
Вот я это прямо сейчас представляю – атмосфера большое дворца в Петергофе, или в Царском Селе, вот эта золотая анфилада, и там вот она лежит.
«Не поднимаясь, она лениво протянула свою ручку Михайлову, который затем представил ей меня. Мы оба осторожно пожали ее ручку, не прикладываясь к ней, хотя выдержанный здесь стиль французского двора конца XVIII века и требовал того, а затем, подвинув к ее кушетке два низеньких пуфа, обитые голубой материей, сели перед ней, положив локти рук на свои колени, как два доктора перед постелью больной, и начали разговор прямо с сути дела».
Я хочу пояснить, как они сидели. Пуфик это очень низкий такой, т.е. они вот так вот сели, вот так вот, она лежала на кушетке, и они в такой позе перед ней сидели.
— Значит, вы нам сочувствуете? — спросил Михайлов.
— Да, очень! — ответила она.
«Мы помолчали, как бы обдумывая важность сказанного. Наконец Михайлов многозначительно посмотрел на меня, говоря своим красноречивым взглядом: да поддержи же разговор! Нам подали кофе в хорошеньких крошечных фарфоровых чашечках, и мы через полчаса распрощались».
И вот здесь, соответственно, у Морозова встаёт логичный вопрос.
— Разве может такая изнеженная барышня быть серьезной заговорщицей?
— Конечно, нет, — ответил он. — Но она может быть очень нам полезна своими связями в придворных сферах.
— Не думаю. Для всякой деятельности нужен внутренний огонь и сила. А здесь специально выработанная воспитанием слабость.
— Ты слишком строг, — сказал он, смеясь.
Но по его физиономии я видел, что и он не ожидал от нее ничего, кроме пассивного сочувствия.
Т.е., соответственно, у Мирского была вот такая вот богиня, которая лежала на этой кушетке, почитывала французский роман, пила кофе из этих изящных чашечек, и сочувствовала революции параллельно. Это такой вот характерный вообще эпизод. А перед этим Кравчинский зарезал МезенцОва, или Мезенцева, и он на самом деле был героем в глазах их всех. Им всем казалось, что вот… вот я хочу так же, все это обсуждают, Кравчинский же ещё выпустил потом «смерть за смерть» листовку, которую тоже там везде читали. Везде – я имею в виду в определённых кругах.
«А между тем Мирский боготворит ее, — сказал он мне (это имеется в виду Михайлов говорит Морозову), — и кто знает, не ее ли чисто романтический восторг перед Кравчинским внушил ему идею сделать то же самое. Удивительно и своеобразно иногда сказывается женское влияние на нашем брате. Немало героических дел совершалось для прекрасных глаз, хотя бы они украшали и таких изнеженных телом и духом особ, как ты представляешь себе эту».
Т.е. всё из-за баб в данном случае.
Д.Ю. Да-да.
Павел Перец. И это прямым текстом пишет в своих воспоминаниях Морозов, и не только он на самом деле. Вот.
«И здесь, — подумал я (это Морозов пишет), шагая с Михайловым по улице, — как будто подтверждается моя идея, что влечение одного пола к другому является одним из могучих стимулов великодушных и героических дел и родоначальником всякой другой любви и альтруизма».
Вот, опять-таки, какие прекрасные фразы, но это всё, опять-таки, можно свести к простой формулировке «всё из-за баб».
Д.Ю. Да.
Павел Перец. Вы понимаете, что если будут стоять 10 мужчин и разговаривать, и будут те же самые 10 мужчин разговаривать, и рядом будет стоять красивая девушка, то разговоры в первом и втором случае, они будут несколько отличаться. И поведение этих мужчин, по крайней мере, некоторых из них, они тоже будут отличаться, это такой прекрасный социальный эксперимент. И вот, соответственно, они подошли к этому Цепному мосту, и Михайлов подводит Морозова к… там, значит, у него за спиной, получается, Инженерный замок, и хотел, блин, взять, у меня есть большие такие фотографии панорамные, забыл. Инженерный замок, а напротив как раз здание 3 отделения. Он сказал – вот смотри, будешь наблюдать 2 часа, я пойду посплю, потом, соответственно, приходи, я тебя сменю.
Они оба были в цилиндрах, потому что косили под чиновников, и вот, соответственно, Морозов, значит, прогуливается. И причём он перед этим сказал Михайлову:
— Вот первое место моего заточения в Петербурге, — говорит он. — Тогда я был еще очень наивен и думал, что здесь мне будут вытягивать жилы и рвать из пальцев когти.
Т.е. Морозов говорит о существовавших в обществе стереотипах, и это очень важная фраза из уст революционера, потому что потом выяснилось, что никто там жилы не вытягивает, и никто там из пальцев ногти не рвёт, там производят допрос и всё.
Д.Ю. Т.е. ужасы ГУЛАГов были уже тогда.
Павел Перец. Да-да-да, ужасы ГУЛАГов были, ужасы Лубянки, если быть точнее. Ужасы ГУЛАГов – это, соответственно, Сибирь, а это ужасы Лубянки. И вот он сам, сам, хочу сказать, революционер пишет, что «тогда я был еще очень наивен и полагал». Вот он как раз этой строчкой говорит о существовавших в обществе мифах об этом здании. Абсолютно, как вы помните, неприметнейшем в наше время – такой двухэтажный, с вросшим в землю ещё одним этажом, зданьице сейчас.
И вот они начали наблюдать за этим, соответственно, зданием 3 отделения. Он увидел, как, соответственно, выходит Дрентельн, куда-то, значит, садится, отъезжает. А потом он увидел, как вслед за ним отправляется ещё кто-то на шарабане. Т.е. он вычислил, соответственно, что всё-таки у него есть какое-то сопровождение. Естественно, они их называли исключительно словом «шпион», вот. Т.е. какая-то там охрана у него присутствует. И он пишет, что «я чувствовал себя чем-то вроде часового на часах грядущей борьбы». Это вот патетика того времени.
Как же, соответственно, например, сам Морозов для себя обосновывал это предстоящее убийство человека:
«Владеющий мечом от меча и погибнет!» — припомнилось старинное евангельское изречение. Это роковой закон возмездия. Конечно, мое теперешнее выслеживание возмутит его и ему подобных. То, что они считают правильным и законным для себя против других, они считают возмутительным и преступным, когда это делают другие против них». Т.е. идёт такое наращивание абсолютное противостояния. «Он будет говорить о нас, как говорил один французский путешественник, очерчивая нравы австралийских кенгуру: «Эти кенгуру чрезвычайно свирепы: они защищаются, когда на них нападают». Но что нам за дело до того, какого мнения будут о нас наши враги? Пусть лучше считают нас свирепыми крокодилами, чем кроткими тюленями, с изумлением смотрящими, по словам полярных путешественников, как их избивают».
Вот такая прекрасная фраза.
Ну и, соответственно, он это проследил, пришёл, рассказал Михайлову об этом, и дальше он отлично описывает, где он жил, вот этот вот один из самых, на самом деле, ярых террористов «Народной воли», который в своём, значит, вот таком лютом терроризме расходился во взглядах даже с некоторыми членами исполнительного комитета. Он жил у товарища по имени Корш, который был редактором газеты «Северный вестник».
Это тоже такая, достаточно интересная деталь, потому что была некая такая прослойка под названием, извините, либералы. Дальше, соответственно, пишет Морозов о том, что у него были хорошие манеры, и в принципе такая приятная внешность. И его партия отправляла общаться с этими либералами. Он пишет в своих воспоминаниях, что я ходил к этим либералам, как его коллега Плеханов ходил к рабочим. Т.е. Плеханов проповедует среди рабочих, а этот Морозов проповедует среди либералов. Это, опять-таки, важный момент, чтобы не смешивать, особенно в то время либералов и демократов, а также, естественно, революционных демократов, это были несколько разные лагеря. Либералы это в основном умеренные люди. Но, тем не менее, они всяческими своими жестами периодически помогали, сочувствовали очень многим.
Вот, например, Корш приютил у себя Морозова. Более того, ему там была приготовлена комната. Более того, Корш предоставил ему на некоторое время в сутки свой рабочий кабинет, где Морозов сидел и строчил статьи для их подпольного листка «Народной воли». Тоже очень показательный момент. Жил он тоже там на углу Литейного и Пантелеймоновской, причём он пишет, что «на ночь мы приготовляли постель на мягком диване в столовой». Вот этот отрывок.
«Моя прирожденная общительность и способность чувствовать себя одинаково легко как в роскошных салонах, так и в студенческой комнатке, как с расфранченными дамами, так и со скромными курсистками привела к тому, что мои товарищи, большинство которых выросли в скромной обстановке и чувствовали стеснение в пышных залах, начали направлять меня к «либералам», т. е. к пассивно сочувствовавшим нам «людям с положением», всякий раз, когда приходилось иметь с ними дело, и таким образом незаметно специализировали меня в этой области.
— Он действует среди либералов, — говорили обо мне, как говорили, что мой товарищ Плеханов «действует среди рабочих».
Либералы же нам были по временам очень нужны. Так, у известного историка литературы Зотова я держал на сохранении устав «Земли и воли» и все необходимые документы.
Об этом я ещё поговорю, это располагалось в доме, где сейчас музей-квартира Некрасова, на углу улицы Некрасова и Литейного проспекта. Это тоже потрясающая история, мы о ней поговорим. Там была такая система устроена, что у человека действительно был чемодан со всеми их вообще самыми главными вещами. Вот.
На имя своего теперешнего хозяина — Корша — я устроил текущий счет в банке для наших расходов.
Вот, опять-таки, откуда деньги, как они как бы их – вот, пожалуйста, всё описано. Был некий счёт в банке, на который могли переводить суммы, и эти суммы через этого Корша можно было, соответственно, получать партии. Всё как бы чисто, прекрасно.
Д.Ю. Всем всё видно.
Павел Перец. Да-да.
Другие «либералы» доставляли нам ценные сведения о действиях высшей администрации, на адрес третьих получались наши письма, у четвертых происходили различные конспиративные собрания.
Т.е. как бы кто чем может, тот тем и может. Ну и, соответственно, в общем, всё вот это подготовилось, выследили Дрентельна, и Морозов пишет, что он, когда гулял по городу, он иногда даже встречал этого Мирского, гарцующего, как он писал, «на английской нервное кобыле серого цвета», и мимо проезжающие дамы обращали своё внимание. Т.е. он был действительно очень такой изящно одетый человек. И вот, соответственно, в день X Дрентельн едет. Он, соответственно, выезжает по набережной поворачивает на этот самый Цепной мост на Пантелеймоновской, проезжает мимо Летнего сада, поворачивает вдоль Летнего сада, едет мимо Летнего сада и Марсова поле.
Надо сказать, что Марсово поле тогда выглядело совершенно не так, как сейчас. Это сейчас он там такой партерный сад, я не знаю, как это назвать, это по инициативе Бенуа и по проекту Фомина был он разбит в советское уже время. А тогда это был абсолютно вот такой вот неправильной формы прямоугольник, голый, ни одного деревца, ничего. Это был плац.
Д.Ю. На всякий случай, Марсово – это в честь бога войны Марса, там войска строятся, маршируют, проводят смотры.
Павел Перец. И у меня есть для вас, значит, несколько фотографий таких больших. Это вдоль Невы едет, соответственно, кавалькада вдоль Летнего сада, тут где-то у нас Николай, вот Николай II; тут, значит, вдовствующая императрица и его супруга. Здесь-то практически ничего не изменилось. А вот если мы посмотрим уже непосредственно на само Марсово поле, у меня есть точно такие же большие фотографии, вот чудесная фотография. Вот это Марсово поле. Да.
Д.Ю. Что это кругленькое такое?
Павел Перец. Вот, хороший вопрос. Более того, обратите внимание, что раньше там, на этом Марсовом поле, было в конце 19 – начале 20 века построено вот это вот кругленькое, это панорама Севастополя здесь была организована. А здесь есть ещё потрясающее здание, вот это вот – это скейтинг ринг. Тут катались на роликовых коньках. Это знаешь, такой микс ночной дискотеки, боулинга, т.е. это туда собиралась вся золотая молодёжь и прочее, там можно было с тёлочками закатить и прочее. И там были инструкторы по этому скейтингу, это как бы сейчас фитнес эти инструкторы.
Д.Ю. Фитоняши.
Павел Перец. Вот это Марсово поле того времени, видите, ни одного деревца вообще. И есть у меня ещё, на самом деле, тут где-то заложена была картинка одна, с другого ракурса. Вот, кстати, тоже хороший кадр, рынок, позади это Мраморный дворец, это на Марсовом поле происходит, на самом деле. Т.е. вот сейчас у нас там митинги, а раньше, пожалуйста, вам рыночек здесь предоставлен. И, соответственно… ну а Летний сад, он тоже выглядел не так, как сейчас. Есть 2 вида парков, я вам хочу открыть страшную тайну. Значит, вот потрясающая картинка, это гуляния на Марсовом поле. Представляешь, вот такие ставили горочки, и с них ух!
Д.Ю. Они были русские, американские? Как назывались?
Павел Перец. Американские горки – они вот такие извилистые. Ты же знаешь, что, по-моему, в Америке их называют Русскими, а у нас их называют Американскими, вот такая, значит, прекрасная. «Какой русский не любит быстрой езды». Я причём хочу обратить внимание, что тут никаких ни страховок, ничего, как бы вот так развлекался у нас народ, это вот такие строились сооружения на этом самом Марсовом поле. Почему там – потому что, опять-таки, оно было абсолютно голое. И вот мимо этого Марсова поля… И вот на этом Марсовом поле, соответственно, он едет, Дрентельн, его догоняет Мирский.
Д.Ю. На кобыле.
Павел Перец. На кобыле на своей на английской. И дальше он в него стреляет 2 раза и не попадает. И я хочу предоставить, это вот просто сцена, я не знаю, из какого-то сюра. Дальше я хочу предоставить уже слово А. Михайлову, который прискакал к Морозову описывать всё это происходящее.
Он, кажется, умчался прочь с испуга (это говорится про Мирского). Сев на первого свободного извозчика, я велел ему гнаться за каретой Дрентельна между бежавшими городовыми и дворниками, кричавшими: «Лови! Держи!»
Т.е. я описываю ситуацию – Мирский подъехал, выстрелил в Дрентельна, умчался, Дрентельн погнался за ним, а рядом проходивший Михайлов, за всем этим наблюдавший, взял извозчика и погнался за ними. Т.е. это по городу несётся террорист, за ним несётся, грубо говоря, глава ФСБ, а за главой ФСБ несётся ещё 1 террорист…
Д.Ю. Подельник, блин.
Павел Перец. Просто узнать, чем это всё закончится. Вы можете в наше время себе такое представить? Т.е. на машинах вот так вот едут. Вот.
Я все время не отставал от него, - видите, ещё бодро ехали все, причём извозчики какие бодрые были, - наконец вижу городового, который стоит, держа под уздцы лошадь Мирского. И я, и Дрентельн почти одновременно подъехали к нему. Т.е. с одной стороны подъезжает Дрентельн, с другой стороны подъезжает Михайлов.
— Где же всадник? — спрашивает он (Дрентельн). — Не извольте беспокоиться, ваше высокопревосходительство, — прорапортовал молодецки городовой. — Они совсем не ушиблись. Когда лошадь поскользнулась при повороте и упала, они очень ловко соскочили на землю. — Ну и что же потом? — спросил Дрентельн. — Потом отдали мне уздцы и говорят: «Подержи, братец, я пойду поправиться», — и ушли вот туда за угол.
Т.е., короче, этот террорист, он свалился с лошади, отвёл эту лошадь, видит городового – подержи, пожалуйста, лошадь, а я как бы сейчас подойду. Городовой взял эту лошадь и стоит. Это тот человек, который только что покушался на главу 3 отделения.
— Дурак! — сердито крикнул ему Дрентельн. — Этот человек в меня стрелял, это Мирский, я его хорошо знаю в лицо.
Т.е. он же недавно его принимал у себя в 3 отделении.
Д.Ю. Красота.
Павел Перец. Прошло несколько дней, и тут этот же самый человек подъезжает, ему в карету стреляет. Ну это же просто застрелиться и не встать ситуация.
— А где же Мирский? — спросил я (Морозов).
— Сидит у меня целехонек! Завернув за угол, он сначала не знал, что делать, и, войдя в первый попавшийся табачный магазин, спросил пачку папирос. Затем, сообразив, что тут его сейчас же найдут, он вышел, сел на первого извозчика и велел ему ехать через Литейный мост. Потом отпустил извозчика и пришел ко мне.
Т.е. он переехал мост, отпустил извозчика, и потом пешком вернулся обратно. Ну, там идти-то, господи, минут 10-15 до угла Пантелеймоновской (нынешней Пестеля) и Литейного. Вот такая чудесная картина весной 1879 года происходила в самом центре столицы Российской империи, хотел бы я заметить, Дмитрий Юрьевич Пучков.
Д.Ю. Я скажу тебе как некоторым образом специалист, что для того, чтобы скрыться с места совершения преступления, ну, типа, ну, например, ты кого-то грабишь, убиваешь, а я тебя на машине отвожу. Так вот, для того, чтобы скрыться оттуда, перед носом надо вешать табличку, в которой написано, куда я еду и где я поворачиваю. Потому что даже если я специалист, в запале, когда адреналин литрами поступает, ты забудешь всё вообще. И вот эти вот заходы в табачный магазин, и тут он сообразил. Лошадь упала, а он ловко городовому отдал, молодец.
Павел Перец. Ну, шикардос.
Д.Ю. Молодец вообще.
Павел Перец. Я уж не знаю, в состоянии ли аффекта он это сделал.
Д.Ю. Там, видимо, срабатывает, что вообще-то это очень дорогая лошадь, он красиво одет, человек из верхних слоёв.
Павел Перец. Естественно. Едет всадник, ну, городовой-то, он не знает, ну, скачет он, не знаю, может, к любовнице опаздывает. Поскользнулся, ну вот держит, естественно, тем более тогда был определённый… действительно, не знает, может, это какой-нибудь, я не знаю, великий князь. Они же там в лицо-то всех не знали. Вот. В общем, короче, Мирский прекрасно, кстати, владел собой после этого, как пишет Морозов.
Никому и в голову не пришло бы, глядя на его беззаботный вид, что он только что стрелял в главу грозного политического сыска и едва не сломал себе шею при падении лошади.
И дальше Михайлов сообщает Морозову:
— Можешь себе вообразить, Вивиен де-Шатобрен, для прекрасных глаз которой, по твоему прежнему мнению, пошел на такую смертельную опасность Мирский, до того перепугалась, узнав о его настоящем положении, что с ней сделался припадок истерики и родные уложили ее в постель. Нечего было и думать теперь об устройстве их свидания.
А Мирский просил устроить им свидание. Т.е. эта Шатобрен, когда… одно дело лежать как бы это, а тут реальность. И она вот так вот.
Д.Ю. Какая фигура речи – «с ней сделался припадок истерики».
Павел Перец. А, ну это традиционная, это традиционная тогда история. Ну и, в общем, дальше, соответственно, чем мотивировал вообще в будущем Мирский свой поступок официально.
Д.Ю. Ну, вообще поступок, извините, перебью, это же что-то чудовищное, я не знаю. Ты бы хоть носок на башку надел, чтоб рожу-то не видно. Усы бы приклеил, бороду, я не знаю, пейсы, в конце концов. Что это такое – подъехать к человеку, который знает тебя в лицо, выстрелить, не попасть, куда-то там убежать. И что дальше-то, на что ты рассчитывал вообще?
Павел Перец. Ну, как мне очень понравилась эта фраза – степень прекрасности возрастает с каждой минутой.
Д.Ю. Видимо, поскольку выстрелил всего 2 раза, видимо, лошадь выстрелов боялась, она поскакала сразу, потому что больше не выстрелил.
Павел Перец. Во-первых, я открою страшную тайну – стрелять вообще на скаку – это надо иметь… ехать-то на лошади это надо иметь определённые навыки, да, а стрелять ещё при этом – это нужно иметь двойные навыки. Т.е. ты едешь на лошади, рядом точно так же едет карета, естественно, как бы это нужно исхитриться. Это у нас, конечно, в кино, во всяких вестернах они и так, и сяк, и наперекосяк. Вот так вот, шикарно. Но в жизни всё несколько иначе. Я, конечно, на лошадях ни в кого не стрелял, но что-то мне подсказывает, что это дело не очень простое. Поэтому…
Д.Ю. Я наблюдал парней, которые на скаку стреляют, и даже попадают, я тебе скажу. Но там специально тренированные лошади, и ещё больше тренированные парни.
Павел Перец. Естественно, конечно. Но это только… Мы в следующий раз будем говорить про покушение Александра Соловьёва на Александра II, там ещё всё прекраснее, там он выпустил всю обойму, но не попал ни разу.
Д.Ю. Винсент, это было чудо.
Павел Перец. Да, и ещё такие. What the fuck? Ну да, ну, там всё несколько по-другому выглядело, и Александр II убегал. Убегал очень грамотно, зигзагом, поскольку был человек военный, и знал, как это делается. В общем, понимаете, если вот про убийство Александра II и прочее есть какая-то информация подробная, вот, например, что я вам рассказываю, подробно описано только в воспоминаниях этих, есть ещё пара книг, где это более-менее отображено.
Д.Ю. Слушай, а вот левый совершенно вопрос. А вот влезть в архивы этого самого 3 отделения, почитать, там же наверняка документы, рапорта?
Павел Перец. Да, я часть даже этих документов сейчас вам прочитаю.
Д.Ю. Туда можно залезать, да, пускают?
Павел Перец. Не, я туда не лез. Понимаете, мы живём в счастливое интернет-время, когда очень многие источники, иногда даже в отсканированном варианте, есть в сети. Вот, но вот как раз в архив 3 отделения, нету вот прямо, знаете, такого единообразного архива 3 отделения. Эти документы, они распределены по разным архивам, и, к сожалению, на самом деле у нас очень многие документы, связанные с секретными службами, до сих пор засекречены, к ним доступа нет. Но вот к этому доступ есть. Да, есть, очень подробное есть описание, В.К. Плеве, который потом будет министром внутренних дел, и которого потом возле Варшавского вокзала благополучно грохнет Егор Сазонов, он…
Да-да, у нас долгий рассказ про всё это. Он как раз тогда начинал свою деятельность, и он, есть его записка про то, как он подробно описывает, откуда мы, я не только из воспоминаний Морозова это знаю. Всё, что написал Плеве в своей докладной записке, оно вот полностью подтверждает рассказ Михайлова. Единственное, что он там не указал про то, что за ним ещё скакал Михайлов. Единственное, вот этого нет. Соответственно, что писал Мирский?
Выйдя из крепости, я был возмущен как всем тем, что предпринималось против членов этой партии и вообще против учащейся молодежи. Высылки целыми массами в Сибирь, казаки нагайками бьют и т.д. все это возмутило меня как против подобного порядка вещей вообще, так и против личности Шефа Жандармов, которого я считал главным виновником этих явлений. Лично же против Генерала-Адъютанта Дрентельна я не имел ничего, хотя на просьбу о дозволении продолжить курс в Медико-Хирургической Академии, я получил от Дрентельна отказ. Отказ этот не был для меня особенно важен, так как я не рассчитывал окончить курс собственно потому, что предполагал возможность высылки в Сибирь по тому делу, по которому содержался в крепости, но желал пользоваться званием и видом студента.
Это просто вообще. Т.е. Дрентельн его выпустил из тюрьмы. Он его, наверное, может быть, даже при личном свидании спросил, а можно мне продолжить обучение в военной медицинской академии? Дрентельн ему говорит «нет», что, в общем-то, логично. Ты только что в тюряге сидел. Мирский пишет – да, в принципе, я как бы и не хотел туда поступать, мне просто нужно было звание студента, потому что звание студента, оно давало определённые возможности для человека в то время. Ну, это вообще просто, не знаю, как это комментировать.
Д.Ю. Т.е. отказали ему не потому, что хотели запретить учиться, а потому что это давало возможности какие-то.
Павел Перец. Поэтому тоже, и поэтому тоже. Студент – это был статус. Это сейчас у нас студент это, не знаю, зачастую просто промежуточное звено между партой и МакДональдсом, а тогда студент это человек, который потом получает высшее образование, а высшее образование в Российской империи – это всё, тебе открыты двери много где. Студентов было мало, просто чтобы вы понимали, относительно общего количества людей, проживавших в Российской империи, студентов было вот. И стать студентом – это было крайне вообще… Т.е., короче, ты обеспечивал себе будущее моментально. Только поучиться бы надо – ну так, маленькая деталь. Чуток поучиться, не с прокламациями бегать по аудиториям, а поучиться. И большинство именно училось, но вот была определённая прослойка, которая предпочитала такое.
Таки нашёл я эту картинку, ещё одно Марсово поле, это вот объезд императором Николаем II гвардейских полков во время майского парада на Марсовом поле. Вот, пожалуйста, вот Марсово поле вот так вот выглядело. Т.е. вот они стоят. Причём заметьте, тут со всей тоже амуницией, но как бы все хотелось парады 9 мая смотреть, вот они, собственно, и проводили всякие разные парады. Если что, про 9 мая это был сарказм, а то некоторые – такие капитаны очевидность у нас. Я тут был в Барселоне, разместил у себя, значит, ну эта Саграда-Фамилия – это реально какой-то, это декорация к голливудскому фильму, а не собор.
Д.Ю. Сразу видно, откуда всё воруют.
Павел Перец. Да, реально. Я смотрел сериал «Проклятые короли» французский, очень, кстати, неплохой, просто один в один интерьеры там были. И там на фасаде, значит, эти, там один из ангелов, он играет на чём-то, то ли фагот, то ли что-то, я говорю – вот настолько собор вообще, что мне кажется, что он там играет на саксофоне джаз. И мне пишут – это не саксофон, это фагот. А с джазом всё нормально? – хотелось спросить, никого не смущает? Поэтому про 9 мая это так.
И вот ещё одну отличную картинку нашёл, это вид как раз почти из окна 3 отделения. Обрати внимание, как вообще Фонтанка выглядела. Всё вообще, всё в дровах, всё. И так выглядели все реки Петербурга, потому что город потреблял неимоверное количество дров. И их доставляли как раз в основном по рекам, потому что это самый дешёвый способ доставки. Ну и вот, соответственно, в общем, он это пишет, да.
«Я не желал непременно убивать его, а хотел показать, что всякий Шеф Жандармов, поступающий таким образом как поступал Генерал-Адъютант Дрентельн, подвергает свою жизнь опасности. Мне как человеку, не как революционеру, было бы больно, если бы я причинил хоть малейший вред Г. Дрентельну, так как и он человек: я способен был только как революционер сделать выстрел в Шефа Жандармов, как очень задевшем интересы моей партии».
What the fuck is going on? Т.е. как бы человека – он мне ничего, и я как бы не хотел как человека убить, я его хотел убить как шефа жандармов. Парень, ну ты как бы определись, в конце концов, т.е. что, как вообще, почему? Что за вообще вот? Это очень показательно вообще, что у них было у некоторых (у некоторых) в голове у них было. Вот полный вообще, полный раздрай. А ещё тёлочка – самый главный фактор.
Д.Ю. Перед которой надо хорошо выглядеть.
Павел Перец. Да, перед которой… А тёлочка, когда узнала, что произошло, она сказала ААА и упала.
Д.Ю. Припадок истерики.
Павел Перец. И упала на этой кушетке, значит, выронив, наверное, из своей изящной ручки изящную чашечку кофе, пролив её на своё драгоценнейшее платье. В общем, вот такая история революционного движения в России перед вами разворачивается. Причём я хочу заметить, вот всё, что я рассказываю, пожалуйста, есть в воспоминаниях, это всё есть, ничего не придумывается. Ну и дальше, соответственно, Мирский, он избежал ареста, его упаковали правильно, и отправили подальше на юг России перетусовать, скрыться от преследования. Потому что, естественно, по городу начались розыски, шквал всевозможных арестов. Более того, вот, кстати, записка Плеве, он тут даже очень подробно описал его маршрут.
«Проехав по набережной, Самборскому переулку, Шпалерной улице и Воскресенскому проспекту, - Воскресенский проспект – нынешний проспект Чернышевского, куда метро Чернышевского выходит, - до угла этого последнего и Захарьевской улицы, - т.е. он вот так свернул, - преследовавшие всадника Генерал-Адъютант Дрентельн и его кучер узнали, что лошадь стрелявшего упала вместе с ним и была взята городовым Мухаметовым, всадник же с места падения уехал на извозчике. Розысками полиции было затем обнаружено, что преступник, сев в извозчичьи сани, поехал по Воскресенскому проспекту, а затем повернул на Захарьевскую, приказал остановиться у дома № 3 и, расплатившись с извозчиком, вошел в помещавшуюся в этом доме табачную лавочку Терентьева, - т.е. видишь, всё совпадает.
Д.Ю. Захарьевская дом 6 – это как раз вход в Шпалерную.
Павел Перец. Не, это дом 3.
«Купил пачку папирос и, выйдя из лавки, направился по Захарьевской к Таврическому саду в виду швейцара дома № 3, который однако же не заметил как далеко неизвестный прошел по принятому им направлению».
Ну и он, в общем, отправился на юг, значит. Там, на юге, ему выдали документы на имя екатеринославского помещика А.Н. Плетнёва. Он поселился, соответственно, в Таганроге. Там он познакомился с неким прапорщиком 5 батареи 5 резервного артиллерийской бригады Тарховым, и через него вошел в сношения с некоторыми его таганрогскими сослуживцами и, между прочим, с бомбардиром Щетинниковым.
В общем, он сошёлся с военными, начал тоже там что-то мутить. Нет чтобы сесть ровно на одном месте, отсидеться, затихариться, нет. Вот он приехал туда, выдохнул, и ну что ж, никто не следит, ничего, и начал мутить. А этот Щетинников, он, короче, взял, поскольку человек был военный, и донёс на него. Ну и, соответственно, его там и взяли. Более того, вот это тоже, тебе очень понравится эта деталь, ты очень это оценишь.
«По обыску у него, кроме нескольких подложных и чужих документов, было, между прочим, найдено собственноручное письмо его к отцу на польском языке, как бы из Швейцарии, в котором он заявлял о том, что немедленно по выходе из заключения снова принялся «за общественное дело», за труд в пользу революции и 13 марта стрелял в Шефа Жандармов, уведомляет отца о том, что он находится в безопасности в Швейцарии и просит прислать ему 500 р».
Т.е. он это письмо носил с собой, в котором сам написал, что да, это я стрелял в шефа жандармов Дрентельна. Это тоже, как ты понимаешь, очень прекрасный штрих.
Д.Ю. Ты знаешь, тут даже не то что руки развести. Твою мать, что это вообще такое, кто эти люди? Люди, русские люди, ох, люди, мать вашу.
Павел Перец. Я считаю, это прекрасно как бы. Вот.
Д.Ю. Я могу понять, когда человек, как это у нас в Перестройку было принято, у меня пистолет в штанах, а в кармане лежит бумага, что я третьего дня нашёл пистолет, номер такой-то, модель такая-то, и несу его сдавать в ближайший полицейский околоток. Глупость, ну, тут хоть что-то. А это что? Явка с повинной фактически. А как он хотел, он хотел сам в Швейцарию поехать, или?
Павел Перец. Да неизвестно, что он там хотел. Что он там хотел, уже неизвестно, никто это не знает, потому что его схватили и всё.
Д.Ю. Непонятно. Там же вся почта перлюстрировалась, всё читали, и то, что оно к папе пошло бы, его бы прочитали всё равно. Зачем он это сделал?
Павел Перец. Мне кажется, по сравнению с его предыдущими огрехами, это уже как бы просто мелочь.
Д.Ю. Финальный штрих.
Павел Перец. Вишенка на торте.
Д.Ю. Молодец.
Павел Перец. Всё познаётся в сравнении. Причём заметьте, мы говорим про историю революционного движения в России, она была и такая. Ну и, соответственно, привезли…
Д.Ю. Я тут известный тезис, с вашего позволения, задвину, что вся тупость – ну, у нас любят рассказывать, какие в полиции, милиции идиоты служат. Когда им объясняешь, что вся полицейская тупость, она полностью компенсируется идиотией преступников – ну вот, конкретный пример, пожалуйста.
Павел Перец. Мирского доставили обратно в Петербург, как вы понимаете, и его судили в том самом здании окружного суда, которое я тоже миллион раз показывал, располагавшееся на месте Большого дома (Литейный, 4). Его потом спалили во время февральских этих дел 17 года, потому что там было много документов, в которых масса интересного содержалась, и были очень активные революционеры, которые хотели, чтобы эти документы поскорее бы сгорели. Интернетов не было, поэтому… концы в воду.
Ну и, соответственно, суд происходит. Для суда Мирский попросил этого как раз господина Левенсона, у которого он жил, и у которого была его приёмная дочь Кастельман, сшить себе даже не сюртук, а фрак. Он заказал себе фрак. И во всей истории вообще революционного движения это был единственный случай, когда революционер заказал себе фрак для суда. Т.е. тоже как бы…
Д.Ю. Этот, пожалуй, что лучший, блин. Пришил к пиджаку 2 штанины, блин. Красавчик, красавчик. Кино снимать можно. Снимают какую-то херню, каких-то Гоголей-моголей. Вот сюжет, ёлы-палы. Молодец, блин.
Павел Перец. И, соответственно, там было 2 типа билетов, т.е., опять-таки, суд по билетам, шоу, я уже рассказывал, суды это были шоу, да. Робби Уильямс не приезжал к нам, и не отменял свои концерты…
Д.Ю. Подлец.
Павел Перец. Да. Значит, а вот это вот происходило. «Белые — для высших сановников и лиц судебного персонала, а равно вызванных в суд по повесткам, и красные для всех остальных. Первые имели вход со Шпалерной улицы, а последние — с Литейного проспекта». Т.е. всё даже, видишь, прямо разделение.
Д.Ю. Только для белых, ёлы-палы.
Павел Перец. А второй для красных, красные билеты.
Д.Ю. Да. Это то, к чему мы сейчас так стремимся, восстановление сословного общества.
Павел Перец. Да. По предъявлении билета офицер отмечал в списке фамилию проходившего лица. Т.е. это просто реально, в ночной клуб вы когда заходите, вы кто?
Д.Ю. Фейсконтроль.
Павел Перец. Петров + 1, ага, вот-вот, вычёркиваю. Точно такая же система, только в суд. Соответственно, все подсудимые были одеты в простые сюртуки. Мирский во фраке. Звезда, суперстар. Ну и там, во время этого судебного процесса была масса всяких таких тоже историй потрясающих.
Один из подсудимых, Головин, закрыв лицо руками, зарыдал (когда был вынесен приговор), как бы в истерическом припадке. В числе вошедших восьми свидетельниц была и его жена — О. М. Головина. Председатель пригласил Головина успокоиться и предложил в случае надобности заявить о медицинской помощи. Подсудимый встал и поклонился. В вечернем заседании 15-го ноября судебное следствие было открыто допросом свидетельницы Кестельман (это той самой де Шатобрен). Это молодая девушка, состоявшая на правах невесты, в близких, интимных отношениях к подсудимому Мирскому. С ней сделалось дурно, но она скоро пришла в себя. Точно так же и с подсудимым Мирским произошел припадок. По распоряжению председателя он был выведен на некоторое время из залы суда до окончательного приведения в чувство».
Ну это вот реально, это был спектакль, т.е. никакого театра не надо. И причём это всё натурально, это не играется. У одной припадок, у второго припадок.
Д.Ю. Интересно, как выглядело? Завыл, забылся, захрипел? Или неудержимые рыдания, как это?
Павел Перец. Они да, они рыдали, они могли упасть без чувств. В основном это выражалось в рыданиях каких-то, и прочее. Как вот мы сейчас на театральных подмостках это всё видим, это так и происходило. Так вот, Мирского приговорили к смертной казни. И дальше, соответственно, поскольку это был военный окружной суд, решение этого суда, оно требовало конфирмации.
Д.Ю. Подтверждения.
Павел Перец. Да, подтверждения у столичного генерал-губернатора, которым тогда был Гурко. Мы про него ещё тоже отдельно поговорим, потому что… Александр II, к сожалению, тоже был отчасти виноват в том, что произошло, потому что он, например, не пускал в Зимний дворец никого проверять, что там происходит. Это вот когда мы будем говорить про взрыв, устроенный Степаном Халтуриным в Зимнем дворце, это будет. Гурко как раз хотел устроить там проверку, и Александр II говорил нет, потому что там жила тогда…
Д.Ю. Приличные люди.
Павел Перец. Нет, там просто жила с ним его это, княгиня Юрьевская, Катенька Долгорукова, и он хотел, чтобы это вот у неё был такой свой уголок. Вот. И Гурко, соответственно, оставил своё распоряжение.
«Рассмотрев приговор (бла-бла-бла), принимая во внимание несовершеннолетие обоих преступников (то, о чём я говорил, 20,5 лет чуваку - несовершеннолетие) и их полное раскаяние в поданных ими прошениях (т.е. они раскаялись на самом деле, что, опять-таки, было вообще не принято у революционеров), первым из них о помиловании, а вторым о смягчении наказания (их там было 2, был ещё Юрий Тархов), я определяю: дворянина Леона Мирского по лишении всех прав состояния сослать в каторжные работы в рудниках без срока, а отставного прапорщика Юрия Тархова лишить всех прав состояния и сослать в каторжные работы в крепостях на десять лет».
Т.е. он его помиловал. И дальше, соответственно, такой был публицист Феоктистов:
«Государь возвращался тогда из Крыма в сопровождении Дрентельна, Гурко выехал ему навстречу; тотчас же начался разговор о Мирском. «Мы с Александром Романовичем не ожидали ничего подобного, — сказал Государь, — мы не сомневались, что Мирский будет повешен; по моему мнению, ты совершенно неуместно оказал ему милосердие», говорит он Гурко.
Соответственно, именно тогда, это известная фраза, Александр II начертал на решении Гурко – «действовал под влиянием баб и литераторов». Это вот фраза Александра II. Соответственно, Мирского посадили. Каторгу можно было отбывать в разных местах. Многие отбывали каторгу как раз таки в той самой Петропавловской крепости, куда…
Д.Ю. Каким образом?
Павел Перец. А простым – сидением. Вот сидением просто в одиночной камере.
Д.Ю. Не работали?
Павел Перец. Не, не работали. Вместе с Мирским туда прибыл его фрак, естественно, он его сдал, и опись вещей Мирского занимала 2 листа, причём эта опись характеризовала его как франта, ну, реально. Никто из тех, кто поступал на вечную каторгу, не обладал таким обширным списком вещей, которые у него были с собой, особенно такого свойства.
Д.Ю. Я замечу, опять-таки, это речь про деньги, что у него были деньги на модную дорогую одежду.
Павел Перец. Да. Ну и Мирский понял, что да, конечно, жизнь ему сохранили, но каторга-то вечная.
Д.Ю. Можно ли это жизнью назвать?
Павел Перец. Да, жизнь ли это? И вот тут, как очень часто бывает, добро пожаловать в реальность, мой дорогой дружок. Одно дело – гарцевать на лошадке по городу, думая о том, как я сейчас застрелю Дрентельна, а моя Кастельман де Шатобрен, так сказать, приклонится передо мною. А другое дело – пожалуйста, у всех поступков есть свои последствия, это очередная новая мысль в нашей программе, да, а у таких поступков – тем более. И вот эти последствия наступили. И, соответственно, тот же самый Феоктистов пишет:
«Несколько лет спустя комендант этой крепости (Петропавловской) Ганецкий рассказал Иосифу Владимировичу Гурко под большим секретом следующее: однажды, осматривая камеры заключенных, зашел он и к Мирскому, который улучил минуту, чтобы сунуть ему в руку бумажку; это была записка, извещающая его, что политические арестанты составили план бежать, что им удалось склонить на свою сторону многих солдат крепостной стражи, что все уже готово к побегу, что они предлагали Мирскому присоединиться к ним, но он предпочел довести о всем этом до сведения коменданта»
О чём идёт речь, дорогие друзья: речь идёт о том, что в то же самое время в секретном доме сидел Нечаев. Добро пожаловать на много-много выпусков. И я, помните, вам рассказывал, что Нечаеву удалось распропагандировать всех, и уже всё было готово. Но тут Леон Мирский…
Д.Ю. Знатный революционер.
Павел Перец. Знатный революционер, об этом всём узнав, а он в глазах Нечаева только что стрелял в Дрентельна – значит, соответственно, как-то наш. Он всё это выдаёт Ганецкому, коменданту крепости, и именно после этого Нечаева уже окончательно сгнобили, просто сгнобили в самом прямом смысле этого слова. Каким бы он ни был «прекрасным» человеком, но в нечеловеческих условиях он умер. Вот ещё одна прекрасная, но это ещё не всё.
Д.Ю. Замечу, оперчасти при тюрьме нет, никто не ведёт оперативную работу со спецконтингентом.
Павел Перец. Нет. Да никому в голову не приходило тоже.
Д.Ю. Атас вообще.
Павел Перец. Естественно, что Ганецкий, который был боевой генерал, он распорядился усилить охрану, и были предприняты определённые шаги. 2 месяца проходит с этого момента, и дальше Мирский пишет письмо. Данное письмо, оно было обнаружено, значит, во время… После Февральской революции при Временном правительстве была организована специальная комиссия, значит, по расследованию деятельности департамента полиции и подведомственных ему учреждений. В этой комиссии был такой товарищ Щёголев, он был её председателем, и он как раз занимался тем, что разбирал архив департамента полиции и всё, что с этим связано. И вот он-то обнаружил только тогда эти письма Мирского. До этого никто ничего об этом не знал, это всплыло только в 17 году. И вот одно из этих писем Ганецкому. Я, извините, но я, это очень надо, я прочитаю его.
«Ваше Высокопревосходительство! Считаю своим приятным долгом от всего сердца поблагодарить Вас, многоуважаемый Г. Комендант, за сделанные Вами распоряжения, весьма благоприятно отозвавшиеся на внешних условиях моей жизни. В прошлом году до составления нынешнего расписания кушаньев, бывший Смотритель, Г. Филимонов, расходуя деньги по своему усмотрению, каким-то образом достигал того, что к воскресенью сберегалось несколько медных копеек, на которые, в прибавление к обыкновенному обеду; покупался еще десерт в виде пары апельсин, или кисти винограда, или же каких-нибудь ягод. Давался также стакан кофе, от которого, впрочем, я отказался, ввиду возбуждающих свойств этого напитка, но десертом я дорожил в высшей степени.
При подавляющем однообразии тюремной жизни, при неумолимо неизменной последовательности и размеренности всего тюремного обихода — этот десерт — сюрприз имел значение даже нравственное, нарушая обычное течение жизни. Все это было отменено покойным комендантом под влиянием неосновательных жалоб известного вам «капризного» человека (Нечаева), который добился составления нынешнего расписания, не справляясь, конечно, со вкусом других. Если в настоящее время Ваше Высокопревосходительство найдете возможным, так или иначе, доставить мне прежнее, недорогое лакомство, то этим заставите меня лишний раз сказать Вам искреннее спасибо.
2) Получаемый мною табак — рублевый. При нынешних ценах на этот товар за рубль дают нечто среднее между махоркой и так называемым турецким табаком. Хотя за два года я попривык к своему табаку, но тем не менее, его вредное влияние на грудь не подлежит сомнению, а для устранения этого неудобства требуется расход в шестьдесят копеек ежемесячно. 3) Прошу Ваше Превосходительство приказать мне выдать новый халат, новое одеяло, а то боюсь заразиться, т.к. полученная мною одежда имеет вид крайне подозрительный.
Невозможно представить такое письмо, исходящее ни от Перовской, ни от Желябов, ни уж тем более от Веры Фигнер, ну и даже от Морозова. Ну, как бы… Понять Мирского можно. Я думаю, сидя, я бы не только от десерта, я бы от много чего не отказался – и от нового халата, и от кофе, и от чаю, и от всего на белом свете. И от пары баб я б тоже, наверное, не отказался бы. Но, мой дорогой Леончик, ты же революционер, ты же, так сказать…
Д.Ю. Отрицалово.
Павел Перец. Некий эталон, так сказать, и всего остального. И тут, значит, пожалуйста, «я дорожу этим десертом». Опять-таки…
Д.Ю. Вы уже определитесь.
Павел Перец. Да-да. Вот. Ну и, соответственно, пока он там сидел, этот Мирский, там, соответственно, Судейкин, это мы ещё поговорим про господина Судейкина, которого, его тоже убили, мы об этом тоже поговорим. Вообще всё, что здесь всплывает у нас, оно всё имеет некое такое последствие. Он тогда провёл очень такую потрясающую операцию в городе, был неплохой розыскник, и, соответственно, несколько подсудимых туда прибыли. И среди них был, соответственно, Прибылев. И в тот момент, соответственно, Мирского по настоятельным его просьбам, он всего столько сделал, его наконец таки отправляют в Сибирь. Для него это шанс, т.е. Сибирь это тоже, извините, не курорты Краснодарского края, но это хоть какая-то возможность. И вот, значит, этот ПрИбылев, или ПрибылЁв писал:
«Но больше всего потешил нас Мирский. Было известно, что перед своим процессом он настойчиво требовал, чтоб к первому дню его суда, ему была доставлена фрачная пара (и она была доставлена, как мы знаем). Хотелось человеку этим импонировать неведомо кому: суду или почти отсутствующей на суде публике. Разные фантазии приходят людям! Как бы то ни было, этот пресловутый фрак пролежал у Мирского целые годы, проведенные им в равелине (в алексеевском), а сейчас оказался в его чемодане, и в него он теперь имел возможность нарядиться и в нем пощеголять (т.е. он перед тем, как отправиться в Сибирь, надел этот фрак на себя), хотя этот фрак мало подходил к его кандалам, бродням и далеко не фрачным брюкам. Получалось комическое впечатление какого-нибудь негра или папуаса во фраке и цилиндре на совершенно голом теле».
Вот в таком виде, соответственно, предстал Мирский перед отправкой в эту самую Сибирь. Ну и, в общем, короче, Мирского отправили, и он оказался в этой самой Восточной Сибири в довольно жёстком месте под названием Карийская каторга. Там случился очень такой жестокий эпизод, в котором Мирский не участвовал, он за хорошее поведение в итоге был выпущен, и поселился на Дальнем Востоке. И когда там были волнения уже 1905 года, он что-то где-то написал, или прочее – в общем, короче, он попал под горячую руку, там был такой Ренненкампф, которого отправили туда смирять, и он просто, опять-таки, это методы смирения тогдашние – он, видать, кто здесь из этих? Вот этот, этот, этот – значит, всех сюда.
Мирского опять приговорили к смертной казни, но на этот раз действительно ни за что. Его не судили, в смысле не расстреляли, его выпустили, потому что там писали люди, что действительно при внимательном ближайшем рассмотрении ничего крамольного, предрассудительного в его поведении не было. И он в итоге прожил всю свою жизнь. И вот наступает 17 год. Мирский узнаёт, что сформирована такая комиссия, которая возглавляется редактором журнала «Былое» вот этим Щёголевым, и он понимает, что сейчас могут найти его письма, что и произошло. И он, соответственно, пишет письмо этому Щёголеву, где он пытается, (я уж не буду его зачитывать, оно длинное, видите, на целую страницу), где он пытается как-то вот как-то…
Д.Ю. Давайте никому не покажем.
Павел Перец. Нет, он, конечно, не пишет, что не надо. Он пытается как-то объяснить, почему это было, как вот я рассказывал, как Бакунин, да, вот он написал исповедь, отлично мотивировал – ну, типа, что бы было не написать этому деспоту? Т.е. попытался, соответственно, выкрутиться, ну и в итоге после этого он даже оставил воспоминания довольно лживые, и умер он в городе Верхеудинск то ли в 19, то ли в 20 году собственной смертью.
Вот такая вот дивная история, которая случилась у нас. И в ней, опять-таки, показательно всё, да. Я думаю, что комментарии вы сами можете оставить о ней, но сразу после этой истории последовала ещё одна, это покушение А. Соловьёва на Александра II. И вот эти 2 действия, они привели к тому, что были очень ужесточены вообще правила вот этих вот судов и прочее. И это вызвало колоссальный вообще раскол в партии, как я уже говорил, об этом мы тоже поговорим в следующем выпуске. И тут уже на первый план начнут выходить пока что несколько забытые наши 2 главных героя – Андрей Желябов и Софья Перовская. Ну и ещё надо будет, конечно, рассказать про судьбу этого самого Клеточникова.
В общем, я подумаю, как мы структурирую следующий выпуск, но вот мы уже начинаем, т.е. мы уже в принципе вступили вот в такую эпоху террористической борьбы. Но вот этот вот эпизод, он, конечно, его, естественно, не описывали. Т.е., например, в этой книге, да, ему посвящена одна строчка, что да, Мирский стрелял в Дрентельна. И всё. Ничего вот из этих подробностей, естественно, в советское время не писали, потому что это была откровенная дискредитация вообще всего, чем оно и является.
Но, опять-таки, хочу ещё раз указать, что поступки были разные, люди были разные, и после вот этих абсолютно дилетантских, если не сказать идиотских действий, на сцену вышли матёрые, жёсткие профессионалы своего дела, которые поставили террористическую работу на такой уровень, которым – извините, так, конечно, плохо выражаться, - но восхищаются до сих пор многие, так сказать, и у нас в стране, и за границей те, кто изучает этот вопрос. Вот, собственно.
Д.Ю. Атас. Ну, больше всего, конечно, это глупость индивида, такие вот индивиды в целом. Но глупость и бестолковость власти – это что-то запредельное вообще. Ничего удивительного в том, что царская Россия закончила так, как она закончила, ничего удивительного в этом нет. Это общество было нежизнеспособно вообще. Такое моё мнение.
Павел Перец. Ну, эта ситуация абсолютно сюрреалистическая, вы просто попробуйте её перенести в наше время. Это, конечно, плохо делать, но это очень помогает понять идиотизм. Здесь действительно, очень правильно ты заметил, прекрасно всё. Абсолютное вообще непонимание, неготовность вообще вот этого аппарата государственного, секретного, ёшкин ты кот, секретного аппарата. Выходит преступник, ты его принимаешь, через несколько дней он в тебя стреляет – ну а как бы куда, это что, зачем? И его не ловят, что самое главное. И если бы он не был идиотом, то он бы точно так же, как Кравчинский, мог бы спокойно выехать в Европу, и там бы, как Кравчинский и сделал. Но Мирский был…
Д.Ю. Интеллектуал.
Павел Перец. Вот.
Д.Ю. Жесть. Надо делать про это документальные фильмы, и книжки срочно писать.
Павел Перец. Да-да, я напишу об этом книжку, но просто вот хотелось бы всё-таки этот курс прочитать до конца. Меня спрашивают, а когда то, а когда сё. Ребята, это вот ещё, мы даже первую треть ещё не окучили. Причём, более того, я же хочу сказать, что я фокусируюсь на событиях, в основном происходивших в Петербурге и Москве, а если как бы расширить ареал, я просто касаюсь вскользь, то там ещё вот на столько.
Д.Ю. Бездны.
Павел Перец. Бездны. Так что… Ну вот, приходите на экскурсии на мои, я периодически и об этом тоже рассказываю.
Д.Ю. Линки под роликом, куда бежать, где записываться. Следующий – это он стрелял возле ворот Летнего сада?
Павел Перец. Нет, возле ворот Летнего сада это был Каракозов. Нет, он стрелял прямо на Дворцовой площади, там, где мост, от Певческой капеллы двигаясь, вот он прямо на Дворцовой площади это происходило. Он там вот стрелял. Это тоже потрясающая история, в ней тоже, тебе очень понравится.
Д.Ю. Жесть.
Павел Перец. А потом я расскажу, как был устроен взрыв в Зимнем дворце, тебе это ещё больше понравится. Т.е. представляешь в Кремле бабах, по Первому каналу – произошёл взрыв.
Д.Ю. Плотник принёс 70 кило динамита.
Павел Перец. Да-да. Он приносил постепенно, его ж за раз не принести. Кусочками, порцайками приносил. Т.е. нереально…
Д.Ю. Всё равно принёс на режимный объект.
Павел Перец. Более чем. И здесь уже никто, кроме Александра II, скажу честно, виноват не был, потому что он просто не пускал людей обученных, или хотя бы которые хотели это как-то предотвратить просто в свои покои.
Д.Ю. Молодец. Спасибо, Павел. С нетерпением ждём следующего. А на сегодня всё. До новых встреч.
Новости
VIP
