28.12.17

01:33:04 | 156426 просмотров | текст | аудиоверсия | скачать

Канал Павла Перца
Экскурсии по Петербургу и Москве

Д.Ю. Я вас категорически приветствую! Павел, добрый день.

Павел Перец. Халлоу.

Д.Ю. Кто у нас сегодня?

Павел Перец. Сегодня у нас, я думаю, уже последний выпуск перед тем, как мы уже поговорим непосредственно про убийство Александра II, и сегодня мы поговорим про человека-огонь. Это такой революционер-оксюморон, это один из самых кровавых террористов «Народной воли», который не совершил при этом ни одного террористического акта, и который на этой почве на самом деле даже с народовольцами разошелся в своё время. То есть его вот такой радикализм был тогда неприемлем, это во-первых, а во-вторых, это просто, вот знаешь, бывают там, не знаю, неубиваемые машины там, непотопляемые корабли, и вот это просто не убиваемый был человек. Это Николай Морозов, про него мы сегодня будем говорить, вот это вот он в молодости, вот это же его портрет, ну, это одна из книжек, которые у меня есть на эту тему. Чтобы вы понимали, он провел ну почти 30 лет в тюрьмах и дожил, ну, немного не дожил до столетия, вот. И просто забегая вперед, мы об этом поговорим подробнее, но это человек, который (я до сих пор не понимаю, как), он сам в тюрьме вылечил туберкулез себе.

Д.Ю. Бывает.

Павел Перец. Вот. Ну чтобы вы сразу, знаете, для затравки, чтобы вы масштаб вообще личности осознали. Значит, ну, начнем традиционно, он родился в 1856 году и, вот опять таки, истоки многих проблем нужно искать, конечно, в детстве. И вот Морозов это тоже такая классическая история. Его папа был из благородных, Щепочкин или ЩепОчкин, я не знаю, как правильно произносится его фамилия, Пётр Щепочкин. Соответственно, он, там тоже какая-то была мутная тема, что его у его родителей то ли спалили усадьбу и всех его родителей убили, то ли что-то, но вот, видать, в эпоху этих всяких крестьянских волнений, вот. И он, в одном из селений ему приглянулась девушка, которую он, ну, по сути похитил. Похитил, она была крестьянкой крепостной. И он ее привез с собой, записал в разряд мещан и, собственно, наделал ей детей. И получилось так, что она с ним жила, детей он воспитывал, он их обеспечивал, он ей, естественно, там помогал во всем, я имею в виду материально и прочее, но дети эти были незаконнорожденными.

То есть вот Николая, у него отчество Александрович, а не Петрович. Александрович, потому что это в честь его крестного отца. И фамилия Морозов, это та фамилия, которую его папа придумал для его мамы, потому что изначально у неё вообще была ещё 3 фамилия Плаксина. И вот, соответственно, вот этот Николай Александрович Морозов вот был таким сыном. Он сразу же проявил себя еще в детстве, такое вот некое стремление там к науке и прочему, и папа его, значит, отправил в Москву, куда он поступил сразу во второй, сразу, по-моему, во 2 класс 2 московской гимназии. Это было время очень странное с точки зрения науки. Тогда считалось, что вот это всё – теория Дарвина, естествознание, это все приводит к какому-то нигилизму. Ну, то есть если ты не учишь закон божий, а вот чего-то пытаешься копать какие-то артефакты или, упаси господи, там происхождение видов обсуждаешь, то это, ну, однозначно это разврат, коррупция и…

Д.Ю. Молиться надо чаще.

Павел Перец. Да. И вот, это, конечно, хотите верьте, хотите нет, это сейчас смешно звучит, но они организовали подпольный кружок, где занимались естествознанием. То есть это, это очень, опять-таки, характерная такая черта эпохи, когда люди для того, чтобы заниматься абсолютно нормальной научной деятельностью, вынуждены делать это подпольно.

Д.Ю. Скрываться, да.

Павел Перец. Да. Это как бы был первый момент. Второй момент –Морозов, он… У него папа, кстати, папа его вот этот вот родной, но не родной как бы да, то есть официально его не признававший, но при этом относившийся к нему как к сыну, он его ни в чем не ограничивало, он его деньгами снабжал, и Морозов оказался в Москве вообще при средствах, потому что папа, он проявил себя как неплохой предприниматель, что вообще для помещиков той эпохи было несвойственно, и он, ну, все сделал нормально у себя в имении. Более того, он начал потом эти деньги свои вкладывать в акции, там железнодорожные акции и так далее.

И вот, соответственно, Морозов с этими деньгами, он там начал тоже как-то вести себя определенным образом, плюс вот этот еще подпольный кружок естествоиспытателей. И плюс еще он куда ни приходит в гости, ну, а раньше же как, это не это не как сейчас – тебя как зовут? – Петя. – Ну и всё, Петя, проходи там, наливай. Нет, раньше, во-первых, всегда по имени-отчеству, и обязательно, конечно, фамилию называли, вот. И вот что Корней Чуковский как бы всю жизнь страдал от того, что он как бы тоже незаконнорожденный, и папа его фиг поймёшь кто, так, в общем-то, и у Морозова были довольно странные ситуации, потому что на самом деле в определенный момент они там начали бороться, как это называлось, с оподлением благородного сословия.

И, в принципе, таким людям как Морозов путь в такие гимназии как 2 московская был заказан, если вот считать, что он там сын какой-то мещанки и траляля. Поэтому он куда в гости не приходит, начинается вот эта какая-то конфузливая ситуация, и вот он как бы уже в этот дом как-то ему неудобно ходить, в этот дом как-то неудобно ходить. А парень молодой, хочется как бы тусоваться и прочее, и это создавало определенную напряжённость у него, как, собственно, в социальной сфере внутри, так и в отношениях с отцом. Но это, опять-таки, вопрос к папе как бы. Еще раз хочу подчеркнуть, он относился к своим детям нормально, но при этом не признавал. Это говорит о вот этих вот каких-то элементах той эпохи, вот эта мелочная такая, знаете, статусность, да, то есть что вот, ну, не хотелось ему признавать, что он всё-таки с какой-то крестьянкой спутался, вот.

Ну и, соответственно, он так вот походил, пожил в Москве, и в итоге его из этой гимназии турнули, потому что, ну, выяснилась, во-первых, его вот эта ужасная, адская подпольная деятельность. Где-то я читал, что он нашел, в итоге они где-то на берегу Волги, что ли, устроили раскопки, и он нашел там череп какого-то вот этого доисторического, не знаю, динозавра, ихтиозавра и прочее, вот, и что это был на тот момент там чуть ли не самый древний этот вот череп. Хотя учителя его уже тогда отметили, что он проявляет себя очень неплохо в науке, и в принципе перед Морозовым открывалась неплохая перспектива. Папа не беден, папа собирался купить ему дом в Петербурге. Дом в Петербурге, в столице.

Д.Ю. Дом.

Павел Перец. Дом. Дом в Петербурге, в столице, я просто хочу подчеркнуть этот момент. Это абсолютно то же самое, как сейчас купить, ну, конечно, уже не дом в центре Москвы, потому что сейчас уж я не знаю, но по крайней мере дом где-то там вот в спальном районе Москвы, дом. Вот, чтобы вы понимали. И, соответственно, у него должно было быть все хорошо. И когда он начал вращаться среди этих естествоиспытателей, а где естествоиспытатели, там, конечно же, потихонечку он начинает выходить и на всяких людей, которые занимаются и нелегальной литературой, ну, как обычно это происходит. Начал почитывать какие-то книжечки, вот, один из таких романов под названием «Отщепенцы» очень на него подействовал. Морозов «ощущал в своём внутреннем складе нечто родственное этим людям – спокойным безумцам, восторженным труженикам, мужественным ученым, которые проедают свои гроши и проживают всю жизнь, отыскивая причины общественных зол и бедствий», это вот из его воспоминаний цитата, вот.

И он почувствовал отрицание к мертвечине старого общества. Вот это вот «мертвечина» слово, это уже в третьем источнике оно мелькает. Это было у Перовской, это было у Веры Фигнер, вот именно мертвечина. Мы когда будем подходить к концу этого курса, мы вообще поговорим, почему эти люди шли вот в революции в террор, это многое объясняет. Но и начался у них формироваться кружок, среди которого, среди членов которого уже был небезызвестный вам Степняк-Кравчинский. Вот тогда они познакомились, очень сильно подружились с Кравчинским. Забегая вперед, Морозов, вот он всегда ходил в очках, а уже по выходе из тюрьмы он всегда, у него были такие специальные очки в такой золотой оправе, и он их всегда носил. И даже Репин, когда писал его портрет, он просил их снять, но он не снял, он их носил в память о Кравчинском, потому что именно такие очки он надел для маскировки, когда убивал шефа жандармов Мезенцова. Т.е. такая вот деталь очень интересная. И он там знакомится с одной барышней, которую звали Олимпиада Григорьевна Алексеева. Это вот типичный такой пример девушки, ну, во-первых, я уже говорил, у девушек тогда была сложная ситуация. Она была замужем, но муж у неё был в психиатрической лечебнице.

Д.Ю. Неплохо.

Павел Перец. Да. Соответственно, это как-то, то есть она уже, поскольку она дама замужняя, поэтому ей уже проще, да, ну, там и передвигаться по городу и как-то вообще общественную деятельность вести, вот. А с другой стороны, мужа нет, то ест как бы удобно. И она стала собирать у себя некий такой кружок, куда начали вот приходить возможные молодые люди, в том числе и с этими народовольческими идеями, которые тоже на тот момент были близки. Ну, потому что это все так романтично, это все так воодушевляет и так далее. Хотя вот был такой, я первый раз встречаю эту фамилию, она очень характерна – Ельцинский (мы знаем Ельцина, а бы ещё такой Ельцинский), что в этом кружке, значит, дело мешали с бездельем. Ну, это такой, значит, некий критический взгляд и, естественно, следующим этапом было пойти куда-нибудь в народ сагитировать. Они этим занимались вместе со Степняком-Кравчинским, который называл Морозова ласково Морозик, это у него одна из кличек таких была. Вторая у него кличка была Воробей.

Он вообще на самом деле, ну, он уже тогда был, он молодой, во-первых, а во-вторых, у него такие… ну, здесь у него такой немножко суровый, конечно, сделал взгляд, но все отмечали его какие-то такие мягкие, чуть ли не женские черты лица. И мы когда дойдем до его первого перехождения нелегального через границу, его нарядили еврейской барышней, и он совершенно спокойно сошел, потому что, ну, типаж лица у него позволял это сделать. Соответственно, они ходили пропагандировать среди как они называли «мускульных работников», то есть это те, кто, значит, работают…

Д.Ю. Физическим трудом.

Павел Перец. Физическим трудом, да. Организовали там, на Плющихе, сапожную мастерскую, Морозов обучался там сапожному делу, и прежде чем эти вот в это свое первое хождение в народ, вот это тоже очень серьезная его характеристика, он сын в принципе не бедного папы, он раздал всё, всё вообще, что у него было. Более того, он свою научную библиотеку, которую он собирал тогда, раздал, а это… ну, сейчас говорят библиотека, сейчас просто книжки, они уже обесценились, а тогда, вы чтобы понимали, книга, ну, считайте вот стоимость Айфона, да, вот одна книга, там в среднем, если не дороже там в несколько раз. Это во-первых. Во-вторых, это балл могла быть редкость, поэтому библиотека это была, ну, я не знаю, как сейчас вот коллекция антикварных машин вот иногда, да. То есть это была очень серьезная ценность, и продажа библиотеки это был ну самый последний шаг, который гарантировал хоть какие-то стабильные деньги, но при этом вот это уже было дно, для вот интеллектуального человека это было дно, продажа библиотеки. Он вот эту библиотеку раздал. Более того, он даже вот, укоряя себя в некой собственности, раздал одежду и белье, то есть он оставил себе там одну пару.

Д.Ю. Идейный.

Павел Перец. Да. Это важно, да, раздал все свои там препараты химические, которые тоже адских денег стоили, и пошел вот в этот народ. Этой Олимпиаде Алексеевой он подарил сшитые им сапожки, так сказать, экзамен выпускной, что вот я стал сапожником, и вот они пошли. Пошли они в имение Иванчина-Писаревой, это тоже очень интересный эпизод. Дело в том, что революционерами становились не только какие-то обездоленные или прочее. Вот Иванчин-Писарев, например, был сыном очень богатого помещика, и ему в наследство досталось собственное имение. То есть любой другой человек, ковыряющийся в носу, жил бы там себе вот так вот на пузе, почесывая, и больше ему ничего не надо было. Что сделал Иванчин-Писарев, он там завел, он стал членом, активным членом земства, завел там школы, и начал пропагандировать в своём собственном имении. И, естественно, туда к нему стали стекаться все остальные, потому что раз он сам там этим занимается, вот.

Павел Перец. Вот туда отправился, собственно, и Морозов с Кравчинским, и они там поагитировали, поагитировали, но я уже рассказывал про это, у меня был отдельный подробный выпуск, что, естественно, там ну и стучали, конечно же, на них, ну и вообще такая какая-то активная деятельность вызывала подозрения. И потом на допросах крестьян, которых приводили там к местным служителям правопорядка, говорили, что вот помещик, непосредственно сам Иванчин-Писарев, помещик, внушал, как выяснилось на следствии, что существующий несправедливый порядок нужно уничтожить восстанием, для чего необходимо распространять в народе мнение о негодности правительства. Вот этим занимался, соответственно, вот этот вот Иванчин-Писарев с Морозовым и Кравчинским, но надо на тот момент им удавалось вот так вот между струек воды пробегать, они там ходили из одного селения в другое, занимались тем же самым. В какой-то момент укрылись у таких помещиков Леонтьевых, которые сочувствовали народническому движению, и вот они потом вспоминали. Дали подробные показания потом, когда их приняли:

Морозов казался им полным мальчиком: увлеченно удил рыбу, вечерами бегал по саду, обрывая яблоки. Бросилась им в глаза его полудетская влюбленность в Алексееву, – вот в эту самую Олимпиаду – по первому знаку Олимпиады он мог залезть на высокую сосну и сидеть там, как ястреб.

Ну то есть это вот, это такая смесь некой пасторальной такой идиллии, да, и вот с такими огненными революционными затеями, то есть идеальная. То есть мы, с одной стороны, там развлекаемся на природе, но при этом как бы за идею, вот. Надо сказать, что Морозов был человеком субтильным, и вот этот крестьянский труд, конечно, был совершенно не для него. Он, например, не умел косить. Они как-то пришли куда-то, и вдруг выяснилось, что он просто не знает, как это делать. И затем, когда вот это все ужесточилось, когда начали уже посадки, начали приемки, Алексеева вдруг подумала – ой. То есть как-то одно дело как бы заставлять Морозика залезать на сосну и сидеть там ястребом, а другое дело это уже конкретная перспектива оказаться за решеткой, и там тебя будут допрашивать. Поэтому она быстренько-быстренько-быстренько от этих дел отошла, романтика закончилась. Но вот как пишут в советских исторических книжках, он а до конца жизни, конечно, сохранила это там своем сердце, и это были одни из самых светлых воспоминаний её. И они потом, кстати, встречались уже, когда Морозов вышел из тюрьмы

Но Морозову, у Морозова уже тогда было шило в одном месте. 17 Значит, был такой персонаж Волховский, которого посадили в Басманную тюрьму, и вот Морозов планировал его из этой Басманной тюрьмы, устроить ему оттуда побег. Я вам хочу, я просто водил тут недавно экскурсию по Новой Басманной, я просто хочу показать буквально пару фотографий. Дело в том, что сейчас вот этот вот дом, дом, он сохранился, а вот это здание, оно без этой вот…

Д.Ю. Каланчи.

Павел Перец. Каланчи, да, оно обрезанное. И вот перспектива Новой Басманной уже непосредственно с обратной стороны к Садовому кольцу. Вот торчит вот эта каланча, это вот та самая Басманная часть. Там, кстати, сидел ещё и Маяковский потом, его тоже, Маяковского, по всяким этим частям, значит, перемещали, вот. Они планировали его оттуда, из этой Басманной части извлечь вместе с Кравчинским, но того неожиданно перевели в Бутырку, а из Бутырки уже бежать было довольно сложно. Вот, да, «его отец сообщил на следствии, что в пору сенокоса его сын приходил с товарищем, одетым как крестьянин, но не умевшим ни косить, не загребать сена». Очень характерный эпизод. Потом они еще с одним там своим приятелем определились в пильщики. Тоже Морозов не выдержал, потому что очень изнуряющий труд, платят мало, там уже вообще ни до какой пропаганды, ни до чего.

И в итоге его тогда вот этот кружок, который, я про него уже рассказывал, чайковцев, такая предреволюционная организация, направила его за границу вместе с еще рядом товарищей, там Саблин был, по-моему. Для чего – для того чтобы там они занимались распространением вот тех идей, которые зарождаются в России. Вот именно тогда при переходе через границу его переодели в еврейскую барышню, в городке Ширвиндт они оказались, был такой городок, да, в Германии, через него это все дело проходило. Там он окунулся вот в эту вот активную деятельность иммигрантскую, начал даже издавать свою собственную газету, вступил в первый Интернационал. Ну то есть он так пытался развернуться. Более того, он в 1875 году мечтал о том, чтобы поехать и принять участие в восстании республиканцев на Кубе.

Д.Ю. Ого.

Павел Перец. Да. Ну это, вот это, опять-таки, очень характеризует вот этих людей, которым вот им нужна была такого рода движуха. Компьютерных игр не было, как я уже говорил, поэтому… Но зато в реале это все несколько иначе выглядит, вот. Но потихонечку он начал разочаровываться в этой эмигрантской среде, потому что он понял, что это одна говорильня. Вот почему он и на Кубу хотел. И вот очень характерный пассаж я бы хотел зачитать:

Заметил Морозов и то, что горячность их речей – это он имеет в виду выступавших на всевозможных собраниях, сходках и прочих агитаторов и ораторов – находится в прямой зависимости от аудитории. Чем многочисленнее было собрание, чем больше на нем присутствовало женщин, тем темпераментнее велись дискуссии. – То есть, как мы понимаем, женский пол, естественно, влиял на это все. В них, как правило, на разные лады варьировалась мысль, что все бывшие до того времени революции никакой пользы человечеству не принесли. Или о том, как устроить общество, когда разродится социальная революция. После многочисленных прений о том, как поступить случае её победы с дикими народами – лапландцами и готтентотами, предпринимали обычно, так и не придя к соглашению, сбор пожертвований на пропаганду, как правило, ничтожный.

В общем, вся вот эта вот история Морозову поднадоела в какой-то момент, ему хотелось дела. Ну, если человек хотел на Кубу как бы отправиться, то что тут говорить. И он начал задумываться о том, чтобы вернуться в Россию. И вот именно тогда он познакомился с некоей девушкой, которую звали Вера Фигнер. Про Веру Фигнер я обязательно сделаю отдельную передачу, но удивительно то, что это еще один любовный сюжет в истории террористической деятельности «Народной воли». Дело в том, что Морозов в Фигнер влюбился, просто вот втрескался.

Д.Ю. Так-так.

Павел Перец. Втрескался, как…

Д.Ю. Пацан.

Павел Перец. Как пацан, да, но не признавался ей. Ну, она, наверное, как неглупая, она была очень неглупая девушка, а потом женщина, она, наверное, о чем-то догадывалась, тем более, ну, хочу сказать, что когда она находилась там, в Европе, она уже была замужем, она была там с мужем. Это она мужа туда вытащила, чтобы получить образование медицинское, потому что в России было это невозможно. В Цюрихе она училась. Она, конечно, наверное, там своим женским сердечком о чем-то догадывалась, но Морозов ей не признавался. В общем, он в неё втрескался, и он был один-единственный. Она просто там, небольшой оффтоп про Фигнер, ей оставалось доучиться буквально несколько месяцев, но она уже подумывала о том, чтобы все это бросить, и вот в омут с головой, революция, траляля.

Он единственный, кто ее отговаривал от этого шага, он говорил – ну хотя бы доучись, доведи до конца. Опять-таки, потому что он в Европе не просто с мигрантами общался, он еще там учился, где мог, читал огромное количество научной литературы и общался вот с огромным количеством коллег, и набирался знаний, что ему потом очень поможет в тюрьме в Шлиссельбурге, вот. Ну, никаких, естественно, там далеко идущих отношений у них не завязалась, но по крайней мере они познакомились, начали общаться, и вот уже тогда Морозов начал носиться с идеей о неком таком революционном террористическом, не знаю, корабле, который там вот плавает, пристаёт к каким-то странам, устраивает там, значит, восстания. Устроил восстание, поплыл дальше, то есть вот у него мысль туда шла.

И Фигнер вспоминала, что она пришла к нему в номер в отель du Nord, где он жил, северный отель, у него никогда не топился камин, он себя воспитывал, он спал в холоде. Более того… он объяснял, что он закаляет себя. Когда ему стало нечем платить даже за этот неотапливаемый номер, он перебрался в редакцию газеты иммигрантской и спал там на верстаке, прикрываясь газетами. То есть вот он уже тогда себя готовил к некоей такой действительно аскетичной жизни. При этом очень переживал, что вот не во всем ему удается себя превратить в такого, значит, аскета поскольку вот, например, от фруктов он не может отказаться, фрукты вот он очень любил и до сих пор ел. И, короче, решили они вместе с Саблиным, со своим приятелем, таки вернуться в Россию, причем деньги на возвращение в Россию Морозову дала Фигнер, у нее они тогда были.

Ну и переходя границу в марте 1875 года, их на этой границе и приняли. Значит, приняли их по, ну, есть разные версии. Фигнер писала о том в своих воспоминаниях уже, что они просто ну были одеты, мягко говоря, не очень как бы ординарно, назовем так, то есть «высокие красивые блондины в широкополых шляпах и студенческих костюмах невольно привлекали внимание жандармов». Но на самом деле все было проще. Они ехали по паспортам прусских подданных, при этом переговаривались по-русски. Более того, прежде чем перейти эту границу, они сначала там поехали в один город, там их там провожала вся иммигрантская среда, в другой город, и, в общем, ну а в каждом городе там были, естественно, наблюдатели от третьего отделения, и это должно было им стать известным. Короче, их приняли, их сначала обыскали, и нашли у них, конечно же, там револьвер, 12 патронов, листок там какой-то агитационный и так далее.

Это было в таком местечке Кибарты, там даже тюрьмы не было. Поэтому их поселили просто в два номера в гостинице, которую охраняла стража. И Морозов спокойно абсолютно воспринял эту ситуацию. Он много спал, отсыпался, правда, мало ел вот, и как писали – богу вовсе не молился, что их особенно раздражало. Ну и с ним начал там работать майор такой, который его принял, Смирский, который пытался его подловить. Сначала он ему совал протокол, чтобы тот быстренько расписался. Морозов понял, что он не будет подписывать непонятные документы. Потом он все-таки расписался, но он написал свою немецкую фамилию с 2 ошибками, поэтому, соответственно, дальнейшее препирательство было абсолютно бесполезным. Ну а последняя улика, которая Морозова добила, это было письмо. Письмо, которое он отправил своему отцу, где он ему рассказывал, почему он перешел на нелегальное положение, почему он решил заняться революционной деятельностью, и это письмо папочка его предоставил в распоряжение полиции.

Д.Ю. Молодец. Почти как у Пушкина.

Павел Перец. Да, к сожалению вот. Ну, а тут уже чего – вот это его письмо его отцу отец предоставил. Непонятно, какие причины двигали этим Щепочкиным-ЩепОчкиным, или страх, или разочарование в сыне, не будем вдаваться, но тем не менее. Более того, он еще предоставил вместе с этим письмо свой ответ своему сыну, где он писал, что немедленно возвращайся в Россию и, так сказать, отдайся правительству. Но Морозов молчал как рыба об лед и в итоге его отправили в Петербург в здание коломенской части, я не распечатывал, коломенская часть находится на площади Репина, это сейчас такое кирпичное здание, такое красное. Тогда оно имело несколько иной вид. А потом его перевели в тверскую полицейскую часть, это уже в наших выпусках знаменитая полицейская часть, я её не раз показывал. Дело в том, что именно в этой тверской полицейской части сидел господин Зайчневский, написавший 1 террористический трактат «Молодая Россия», вот эта тверская полицейская часть вместе с автопарком тут как раз. Находится она, находилась на собственно Тверской площади, потом вот её начали потихонечку разрушать, вот видите, портик от нее остался. И потом на месте этой тверской части, вот она еще тоже видно, тут еще виден памятник Скобелеву, вот эта каланча, здесь гостиница «Дрезден», возле которой произошло знаменитое дрезденское побоище, когда лавочники из Охотного ряда били скубентов.

Вот эта полицейская часть, украшенная в честь восхождение Николая II, коронации, точнее, извините, Николая II, потому что все цари у нас короновались в Москве всегда, в Кремле, а потом на месте этой части был построен вот этот тот главный архив наш. И вот еще перед ним стояла вот такая замечательная скульптура Конституции вот, Эстелла, сейчас в эта эмблема есть на изображении одного из московских мостов, который идёт к дому на набережной от Кремля. Я вот ехал как-то и неожиданно там вот увидел, думаю, что за странный знак? Стал присматриваться и вот оно. И оттуда его хотели освободить, из этой тверской полицейской части. Как они хотели это сделать: Морозов должен был выйти на прогулку и на этой прогулке стражнику кинуть табак в глаза, побежать, и вскочить в пролетку и умчаться. Но дело в том, что у них тогда не было еще своего экипажа, они наняли для этого дела простого кучера, а кучер, когда просёк вообще, о чем идёт речь, он просто тупо отказался в этом участвовать, кучера можно понять, вот, и план сорвался.

Но примерно такой же план потом удался, я его рассказывал, как Кропоткин сбежал из больницы тюремной, которая находится сейчас на Суворовском проспекте. Там это все как раз удалось. Но там был уже свой собственный типаж и свой собственный конь. И, в общем, Морозов вот сидит в этой тюрьме, его перевели потом в дом предварительного заключения на Таврической, соответственно, за большим домом до сих пор, и там он…

Д.Ю. У нас?

Павел Перец. Да-да-да, ну это вот…

Д.Ю. На Каляева?

Павел Перец. Да, на Каляева, миллион раз её показывал, у меня тут даже где-то…

Д.Ю. Захарьевская.

Павел Перец. Да, Захарьевская.

Д.Ю. Дайте мне картиночку, если вас не затруднит.

Павел Перец. Очень ему нравится эта картиночка, она греет его ментовское сердце.

Д.Ю. Да. Вот эта камера, в ней сидел В.И.Ленин, там наверху изолятор ФСБ 2 этажа, а ниже это мы тут заседали, ещё двор старый был, ромашку для прогулок не построили.

Павел Перец. Да, это ещё старая фотография.

Д.Ю. Родные места.

Павел Перец. Инновационная тюрьма была, надо сказать, по тем временам.

Д.Ю. Да, она и сейчас будь здоров. Ничего там не сломано, все двери работают, все замки работают, ключи как у Карабаса Барабаса, углы круглые. Внутри камеры специальная кнопочка, нажимаешь на неё и снаружи выпадает флажок, так надзирателя зовёшь. 150 лет – ничего, стоит.

Павел Перец. Вот. В общем, он сидел, денег у него не было, он ел казенную пищу, иногда его подкармливали, и в итоге все-таки папочка сжалился, папочке там одни знакомые всё-таки сказали – возьмите сына на поруки, сейчас это можно и многие занимаются. И он действительно 10 марта 1876 года он написал заявление и приложил 12 акций Московского страхового от огня общества с тем же количеством купонов на сумму свыше 3000 рублей. Это была очень большая сумма на самом деле залога, Морозова выпустили, и папа привез его в Петербурге в его собственный дом на Васильевском острове на 20, по-моему, первой линии, если не ошибаюсь, этот дом, свой собственный дом. Чтобы вы понимали, папа у него, ну, поскольку он не только был предпринимателем, он еще собирал коллекцию и в его, например, художественной коллекции были картины, на секундочку, Айвазовского и Куинджи, которые висели по стенам.

И Морозов, естественно, после вот этих всех вот тюремных заключений, но они еще были, конечно, не такие адские, как в Петропавловке и Шлиссельбурге, но тоже всё-таки не сахар. Он, конечно же, расцвел, отъелся, начал как-то, папа надеялся, что он сейчас образумится, тем более и дом свой. Но вот это тоже очень важно понимать – ты вышел из тюрьмы, у тебя свой дом, свой дом в столице Российской империи, в двух шагах, ну, по тем временам, поскольку тогда пешком все ходили в основном, в двух шагах там от Академии наук и так далее. Казалось бы, живи, наслаждайся и так далее, папа готов тебе в этом помогать. Но нет, Морозов начал, он стал заниматься научной деятельностью действительно вот, папа пытался его даже привлечь к каким-то биржевым операциям, объяснял, как это все работает, но в какой-то момент Морозов ушел и одну ночь не ночевал дома.

А уже тогда на самом деле по поводу этого постановления, законно или незаконно отпустили вот его, Морозова, на поруки уже шли там разговоры в высших инстанциях. И когда его собственный папа заявил в полицию, что его сын, взятый на поруки, не пришел домой, на следующий день Морозова под белы рученьки приняли – ну, потом он, естественно, пришел домой, и отправили опять в тюрьму, где он и присел еще раз. И вот он там сидел, сидел. Морозов, надо сказать, оправдывал своего отца потом, он писал, что это просто панический страх Третьего отделения был на него, на него, соответственно, подействовал. Но Морозов сидел не просто так. Он в этой тюрьме учил языки, причем учил языки по очень интересной методике. То есть какие-то основы грамматики он, в принципе, уже знал, поскольку учился в гимназии и до этого там чего-то, то есть какая-то this is the table ему было понятно.

А дальше, соответственно, он брал книгу и накладывая вот эти вот начальные законы грамматики, которые он знал, он начинал эту книгу читать, и потихонечку вот так вот выучивал язык, то есть он за месяц по каким-то ассоциациям, по контексту он понимал, что это за слово, вот, так вот за месяц он осваивал язык. И забегая вперед, я могу сказать, что он выучил, ну, по одним данным, там 11, по другим данным 12 языков. Последний язык, который он выучил, был древнееврейский. Т.е. вы можете представить, да, человек просто мозг. Ну, насколько он мозг, мы еще в дальнейшем поговорим. Другое дело, что этот мозг там иногда просто заносило на поворотах, но действительно. Вот. Он, соответственно, там занимался самообразованием. Писал стихи, вот, например:

Вы, друзья, что в борьбе уцелели,
Тоже здесь вспоминаетесь мне…
Лучше ль вам на родной стороне?
Ближе ль, братья, стоите вы к цели?
Тяжкий крест привелось вам принять,
Легкий жребий мне выпал на долю:
Трудно жить и бороться за волю,
Но легко за нее умирать.

Ну то есть вот в стихах как бы сказано все его настроение. Ну а потом, а потом он вместе, вот у меня был отдельный выпуск, он попал вместе со всеми вот в это вот этот процесс 193, когда из 4 000 тысяч дошло 193 человека. Вот Морозов – еще один типичный пример. Т.е. его приняли, вот он отсидел в общей сложности 3 года, обвинения никакого толкового ему так и не предъявили, и в итоге, когда состоялся этот суд, его приговорили к 1,5 годам лишения свободы, но поскольку он 3 года уже отсидел, ему их зачли и его он вышел на свободу. Я уже говорил, что и Желябов точно так же вышел и, в общем, большинство народовольцев, они были вот примерно вот по такой же схеме. И когда он вышел, он тут же вступил в народившуюся партию «Земля и воля». И уже тогда приехала в Россию Вера Фигнер. Она, не имея никакого вообще пропуска, как-то умудрилась проникнуть в дом предварительного заключения. Я могу себе представить эту сцену абсолютно, вот она приходит к Морозову, который мало того что он давно сидит, в принципе-то там как бы давно никаких женщин не видел, а тут ещё приходит Фигнер такая тайно к нему. В общем, у него там опять всё к ней вспыхнуло, и он опять готов был за ней вот в огонь и воду идти.

Когда они отправились на очередное поселение, он поехал вместе с ней. В этом поселении тогда участвовал, опять-таки, этот самый Иванчин-Писарев, Морозов тот же самый, и с ними, кстати, был еще Александр Соловьев, который потом покушался на Александра II, не попал ни разу. Я рассказывал об этом, на Дворцовой площади дело было. Но и там Морозову становилось скучно. И вот оказавшись уже в Саратове, он уже тогда начинает задумываться о совершении террористического акта, устранения «особо вредного для революционеров в своей ревностной службы здешнего пристава». Видите, какой полёт. Начнем с приставов. Но до дела не дошло. Более того, когда пытались там освободить еще в Харькове несколько человек, троих, там, кстати, и Перовская в этом участвовала. И вот Фроленко, который в этом участвовал, он не хотел брать с собой Морозова, потому что он писал – «ему было не по себе от того, что к делу присоединился юнец, который, казалось, и не жил еще, только в тюрьме сидел».

Он, тем не менее, в тюрьме уже 3 года отсидел, но вот он производил на людей еще такое абсолютно юное впечатление. И Морозов начинает задумываться об этих террористических идеях, и он потихонечку приходит к выводу, что надо радикализоваться. В своей революционной вот этой конспиративной жизни он точно так же приучил себя к определенным правилам. Например, он когда подходил к какой-то явочной или конспиративной квартире, он никогда не заходил вот прямо, он всегда выбирал какой-то окольный путь в обход, чтобы посмотреть, есть слежка, нет слежки, что происходит вокруг дома. Далее - знал, естественно, все проходные дворы вокруг. И что самое главное – когда он шел, а тогда всегда возле каждого дома был дворник, и дворник интересовался, куда, собственно, вы идете. Он никогда не называл фамилию или этаж, или номер квартиры, куда он уйдет, а заранее выяснял всех жильцов этого дома, и называл фамилию какого-то другого жильца, например, этажом выше. Вот такими вот простыми правилами, на самом деле но очень мудрыми хитрыми, Морозов очень долго избегал…

Д.Ю. Самый ужас, что их надо соблюдать. Знают-то все, а вот соблюдать может далеко не каждый. Молодец.

Павел Перец. Да. И вот тогда он начал заниматься редакторской деятельностью в «Земле и воле», и начал пропагандировать уже тогда свои террористические идеи. Более того, он их излагал на тот момент ну как-то ну совсем по-детски. Вот один из редакторов листка «Земли и воли», Клеменс, вспоминает, что «беру, читаю, не верю своим глазам: слог по мысли, а главное, по аргументации, достоин гимназиста 5 класса». Поэтому Морозову очень долго вход в эту историю был заказан, тем более вот с такими радикальными идеями, как у него, я сейчас пару слов скажу, что это за радикальные идеи были. Но ему доверили в итоге не главный орган, а такой у них выходил второстепенный орган, вот этот самый листок, и там он поместил 22 марта 1879 года статью, она называлась «Значение политических убийств». Поместил он её в тайне от всех остальных землевольцев.

И там он выдвинул некий тезисы, например, что террор выступает как наиболее действенное средство свержения самодержавного режима, против неуловимых революционеров не помогают ни грозные армии, ни легионы шпионов, террор для самодержавие страшнее, чем годы пропаганды, волнения молодежи, проклятия тысячи жертв. То есть это была такая апология террору, что вызвало на самом деле просто бурю в кругах реакционеров, потому что тогда был еще тот момент, когда они к этой идее окончательно все вместе не пришли. И как я уже рассказывал, у них в скором времени состоялся раскол в партии, организовалось 2 новых партии – «Народная воля» и «Черный передел». Но вот, тем не менее, Морозов вот этими действиями подтолкнул этот раскол, и он носился с совершенно какими-то кровожадными историями, о которых мы поговорим немножечко позже.

И затем он, естественно, участвовал и в липецком съезде, о котором я говорил, это съезд, который предварял воронежский съезд, это те два съезда, на которых они делили партию, пилили деньги, пилили имущество, пилили бренд, да, ну или по крайней мере думали, что с ним делать, вот. И когда она раскололась, он, естественно, вошел в «Народную волю». Ему было доверено заниматься как раз всеми поступавшими рукописями для их издательского дела. И вот здесь было принято такое очень интересное решение, где и как эти рукописи хранить. И вообще потом Морозов заведовал практически всем архивом и так называемой еще небесной канцелярией, это был такой чемодан или даже два чемодана, где располагались всевозможные там фальшивые печати, документы, фотографии – в общем, всё-всё-всё, что для их деятельности нужно было, бланки паспортов, вот. И что они придумали: в Петербурге на углу Бассейной улицы и Невского проспекта до сих пор, слава Богу, есть дом…

Д.Ю. А где там Бассейная улица?

Павел Перец. Бассейная, извините, Некрасова, но это бывшая Бассейная. Бывшая Бассейная.

Д.Ю. Некрасова, она же параллельна Невскому.

Павел Перец. Да, она параллельна Невскому, идёт Невский, потом идёт Жуковского, а потом идёт Некрасова. Бассейной она названа потому, что там за Октябрьской когда идешь, там такой сквер большой, где, собственно, и памятник Некрасова стоит. Там раньше были бассейны, где с Дудергофских высот по Лиговскому каналу текла вода и накапливалась вода, которая потом поступала в фонтаны Летнего сада. И поэтому эта улица названа Бассейной. И вот этот вот «шёл человек рассеянный по улице Бассейной, это вот именно по этой улице, а не по той, которая у нас сейчас, значит, в Московском районе находится. Но сейчас она названа улицей Некрасова, потому что Некрасов там жил на углу Литейного и Некрасова. И там его, собственно, музей-квартира, бла-бла-бла и всё, и там доска мемориальная висит.

А потом, когда уже Некрасов там не жил, там была редакция другого издания, «Молва» оно называлось, секретарём которой работал некий такой Зотов, уже старый дяденька в годах, но сочувствовавший народовольцам. И он предложил такую историю: Морозов к нему пришел, он говорит – давайте сделаем так: вот у меня кабинет здесь, а там такой длинный-длинный коридор и такие антресоли. Там, на этих антресолях, куча всяких рукописей, чемоданов и так далее. Вы ваши чемоданы закрываете на ключи, ключи пусть будут у вас, а вы их ставьте в самый-самый конец от меня, т.е. в самое начало от входа, и если вдруг какой-то там обыск, что-то или прочее, я скажу, что ну, я не знаю, это кто-то оставил из приходивших, вот, я не в курсе. И так они и сделали. Ну, там поток был, естественно, большой у этого Зотова, ну, редакцию можно представить, и Морозов, когда ему что-то надо было, он приходил к этому Зотову, сразу проходил к нему в кабинет, после этого, соответственно, выходил, брал чемоданы, возвращался, доставал, что надо, брал, что не надо, оставлял там, или что-то писал, садился работал, после закрывал чемодан и оставлял его там.

Так вот надо сказать, забегая вперед, что когда произошёл уже окончательный разгром «Народной воли», этот вот архив, про него тупо все забыли. Ну то есть Зотов умер, эти чемоданы стали там куда-то туда-сюда, но потом их обнаружили, слава Богу, и вот на самом деле во многом благодаря как раз деятельности Морозова мы имеем сейчас многие документы, которые дошли до нас. И часть из них, кстати, есть в музее политической истории, который сейчас располагается в доме Матильды Кшесинской, вот.

Соответственно, вот он занимался такой деятельностью, но у него начались очень-очень сильные разногласия со своими коллегами. Тут надо сказать вот о чем: ведь не было четкого понятия… Ну вот хорошо, вот они назвали партию «Народная воля», хорошо. Дальше – какие пути мы будем, по какому пути мы пойдем? Одни думали, что мы будем просто бороться за некие демократические свободы, ну просто чтобы стало посвободнее в стране. Другие думали, что мы хотим конституционную демократию, да, конституционную монархию. Третьи хотели вот именно какого-то действительно переворота, а четвёртые хотели вообще захвата власти. И вот они пытались как-то найти некий средний курс, и Морозов, он был одним из самых радикальных. Дело в том, что у «Народной воли» было такое очень наивное представление, что сейчас мы террористы, но вот как бы случится революция и всё, и с терроризмом будет покончено. Ну то есть как бы все, вот все зацветет, запахнет, то есть…

Д.Ю. Ну, добились цели и прекратили.

Павел Перец. Да, и прекратили. Т.е. историю французской революции они, видать, как бы не очень хорошо знали, хотя на самом деле знали очень хорошо. Но, тем не менее, такими наивными идеями себя питали, вот. А Морозов, Морозов считал иначе, Морозов считал, что терроризм, он должен быть постоянным, постоянным оружием, и даже после революции его нужно использовать в том случае, если начнутся какие-то поползновения на… он вообще не признавал, вот исполнительный комитет народной воли, он чем был характерен – четкой структурой иерархии и подчинением большинства меньшинству и наоборот. Там же не было главы партии, там был исполнительный комитет, которым руководили три основных члена заменяемых, вот. И вот приучить революционеров к тому, что нужно подчиняться, было очень тяжело. Ну, они же все за такой демократизм, да, то есть они называли это генеральством, вот это генеральство от Морозов это генеральство вообще не признавал, вообще никак. И он считал, что в случае особенно появления этого генеральства, терроризм должен возобновиться. Тогда он уже…

Д.Ю. Видно, гражданин в управлении человеческими массами разбирался нешуточно.

Павел Перец. Да, да. Ну, тем более ещё был юн и молод на тот момент. Ну, 54 года рождения человек. Там он, соответственно, уже, ну, Фигнер он так ни в чем и не признался, но надо сказать, что, опять-таки, Фигнер была такая, знаете, ну вот настолько мощная, она красивая, мощная, умная женщина, что к ней вот как-то так вот просто не подойдешь. И реально многие просто стеснялись, я ей обязательно посвящу выпуск, потому что это, конечно, феноменальная была натура. Он ей так ни в чём и не признался, и в итоге он сошёлся с другой девушкой, ЛюбатОвич или ЛюбАтович, ЛюбатОвич, наверное. Она вообще, по-моему, сербка была по национальности, вот. Которая тоже была народоволкой и которая целиком и полностью поддерживала её идеи, вот. И вот характерный пассаж:

В случае ужесточения правительственной политики и отмены достигнутых свобод, террор возобновляется снова. Морозов подчеркивает, что террор должен быть чисто защитительный, а не стремиться захватить себе власть, ибо тогда такой же террор будет всемогущим со стороны врагов и против нового революционного правительства. Более того, Морозов отвергал идею захвата власти.

Потому что они как, они хотели захватить власть и передать ее народу. А Морозов, поскольку, ну, и они были в народе и он был в народе, но он как-то понимал, что вот мы захватим власть и отдадим её народу, и это будет… ничего. Более того, он подчеркивал, что народ сейчас настолько ориентирован на царя, что это только подкрепится вообще идея самодержавия, потому что у «Народной воли» вот было такое какое-то умилительное, значит, понятие, что 90% Учредительного собрания будет от крестьян, а остальное вот, значит, возможно, даже они туда пройдут, в это Учредительное собрание. А Морозов считал, что при теперешних условиях народной жизни оно придет только к санкционированию самодержавия, вот такой путь. И, в общем-то, он, в принципе, недалеко был от истины.

Он считал, что «по его представлениям безжизненные формы современной государственной иерархии в том или другом виде просуществует до тех пор, пока осознавший, наконец, свои права и восставший массами народ – когда осознавший? Как восставший? По каким причинам? – не сметет их со своей дороги, и на развалинах современного экономического и общественного порядка не устроит новый, лучший строй, основанный на требованиях всеобщей свободы и справедливости». Ну то есть это такая какая-то схоластика, какие-то голые слова, то есть вот мы этот строй сметем, а потом вдруг вот все, опять-таки вот…

Д.Ю. Само образуется.

Павел Перец. Само как-то образуется. И главное, что самое главное, на условиях всеобщей свободы и справедливости. А как мы знаем, на самом деле, после падения любого государственного строя да, наступает свобода, но наступает такая свобода, что после этого требуются…

Д.Ю. Стремительно переходит в гражданскую войну.

Павел Перец. Да, карательные органы. Неважно, про какую страну мы говорим. И пока эти карательные органы не начинают эту мнимую свободу хоть в какие-то законные рамки приводить, то на улицах творится чёрт знает что.

Д.Ю. В общем, знакомо – за всё хорошее и против всего плохого.

Павел Перец. Да, вот. Соответственно, вот, кстати, характерный пассаж Фроленко – то, о чём я говорил.

Русские революционеры с большой неохотой и туго осваивались и мирились с мыслью о подчинении, но все-таки, в конце концов, необходимость и более серьезное отношение к делу заставило многих признать, что большая боевая организация немыслима на чисто товарищеских только отношениях.

Вот можете себе представить? А некоторые думали – мы с тобой друзья, и с ним друзья, и все у нас будет хорошо.

Д.Ю. Есть в этом, ты знаешь, что-то детское. Вы вообще ничего не понимаете, как даже организоваться не понимаете как. Это ж хочешь не хочешь, надо руководство, надо выявлять провокаторов, провокаторов надо, приготовьтесь, убивать, и, в общем-то, все эти детские забавы мгновенно превращаются почти что в людоедство. А эти люди только смерть несут, которые ничего не понимают, причем всем.

Павел Перец. В общем, Морозов даже участвовал в подкопе, про который я рассказывал про взрыв царского поезда в Москве, но тоже не выдержал. Он участвовал меньше всех и его отправили. То есть он был не способен просто к такого рода труду.

Д.Ю. Физически слаб?

Павел Перец. Ну, там даже не в том, что был физически слаб. Ну, он тогда был физически слаб, но там я рассказывал, то есть они вот реально залезали в этот туннель, там же с ума сойти можно, в принципе. Хотя, как потом выяснится, у Морозова с нервами все нормально, в отличие от многих других революционеров. И когда они с Любатович решили… А их отодвигали вот с такими радикальным вообще идеями потому что, им не давали ничего делать фактически. Статьи ему не давали печатать, потому что то он там все вот это проповедовал, и стиль у него был, как мы выяснили, пятиклассника. Хотели отправиться на юг пропагандировать с женой, Желябов сказал – нет, не надо, вы там будете свои идеи приплетать к тем, которые… вот у нас есть программа, а вы сверх этой программы будете свои идеи приплетать. В общем, короче… и к тому же Любатович ещё и забеременела.

И вот это все в комплексе привело к тому, что их отправили за границу. То есть это, ну, фактически это была такая почетная высылка. Ну то есть как бы чтобы они не мешали. Ну, плюс действительно, раз ребенок должен родиться, лучше уж пусть он там родится. И в итоге они с некой обидой в сердце, но уехали. А там-то, за границей, никто об этом не знал, что у них там некие разногласия, и там, особенно когда вот «Народная воля» развернулась, когда случился разрыв царского поезд,а когда случился взрыв Зимнем дворце, Морозов с Любатович заехали в Европу просто на коне таком революционном. Они всеми воспринимались как вот… Ну, они были действительно членами «Народной воли», это правда, о внутренних разногласиях, как я уже сказал, не говорилось, и они действительно стали вот такими, как бы сейчас сказали, амбассадорами, представителями «Народной воли» за границей. Их везде там приглашали. Более того, они развернули активную пропагандистскую деятельность, Морозов начал печататься везде, где мог. Более того, он, чувствуя некую обиду к своим коллегам, он решил издавать свой собственный печатный орган, который хотел так и назвать «Террористическая борьба». Более того, хотел призвать туда Маркса, но Маркс деликатно отказался от этой почетной миссии.

Д.Ю. Отмазался.

Павел Перец. Да, отмазался. И я бы хотел вам парочку, буквально парочку цитат оттуда зачитать, из этого его, потому что это такой в этой среде один из классических трудов и таких краеугольных камней для понимания всего. Вот например, одной из наименьших его утверждений в этом труде его:

Массовые революционные движения, где люди нередко встают друг против друга в силу простого недоразумения, где народ убивает своих собственных детей, в то время, как его враги из безопасного убежища наблюдают за их гибелью, — она заменяется рядом отдельных, но всегда бьющих прямо в цель политических убийств. Она казнит только тех (она это имеется в виду террористическая революция), кто действительно виновен в совершающемся зле. Террористическая революция представляет поэтому самую справедливую из всех форм революции.

Т.е. у него, ну, понятная логика, да, вместо того чтобы массово кого-то убивать, мы намечаем какие-то отдельные цели, таких самых-самых главных злодеев, и их, собственно, мочим.

Цари и деспоты, угнетающие народ, уже не могут жить спокойно в своих раззолоченных палатах. (Действительно, когда их убивают). Среди грома музыки, среди восторженных криков бесчисленной толпы, за десертом изысканного обеда, им кажется: вот-вот — земля обрушится под ногами и невидимый мститель оглушительным взрывом динамита даст знать врагам свободы, что их час пробил.

Вот. И дальше он пишет, что если правительство идет на какие-то ответные меры, то и мы будем принимать какие-то ответные меры. «Каждое насилие будет порождать само собой новых мстителей, каждый тиран новых Соловьёвых и Нобилингов». Ну, Соловьёв я уже говорил а НобилИнг (или НОбилинг), это он покушался на Вильгельма в Берлине в 1878 году. «И само существование деспотизма и монархизма быстро сделается невозможным». В общем, вот такие вот…

Д.Ю. Как всё просто, ёлы-палы.

Павел Перец. Да, очень всё просто, очень всё восторженно, очень всё радикально, т.е. непрекращающаяся террористическая революция. В общем, когда она вышла там, в Европе, народовольцы отмежевались от этого труда, сказали, что мы не имеем к нему никакого отношения, вот, официально заявляя, что они «не разделяют высказываемый взгляд на политическую борьбу, являющийся отголоском переходного периода в движении, и в целом как партия относится к брошюре отрицательно». Это не добавило теплых чувств Морозову к своим бывшим, значит, товарищам, он продолжал оставаться в Европе. Более того, умудрялся печататься во французских газетах, и даже в английской газете Daily news, это не самая последняя газета, надо сказать, вот. Писал там стихи. Но тут произошло то, о чем мы будем говорить в следующем выпуске, убийство Александра II. Ну, это была вообще как бы новостная бомба, естественно.

Но сразу же после этого начались массовые посадки, потому что там стали стучать и сразу несколько человек стали стучать. Выдали всех, и получилось так, что… Ну, еще до этого начались посадки. Получилось так, что Морозова вызвали обратно. Его, извините, вызвали еще до убийства Александра, вызвали, сказали, ну то есть уже все, ладно, есть разногласия, но не хватает рук, а здесь все-таки ну такой, но свой. Свой, проверенный, сидел, наш товарищ. Его вызвали, и он, соответственно, поехал обратно в Россию, и его, короче, второй раз опять приняли. Второй раз. На этот раз он повел себя вообще просто… он тогда отпирался, в этот раз он тоже отпирался. Приняли его, и на самом деле предъявить-то ему, по большому счету, было нечего. Ну, сидел он там в эмиграции, но в момент… и как раз когда его приняли, вот убили Александра II, что, кстати, очень сильно повлияло на его участь в будущем.

И вот он, его пытались допрашивать, он все отрицал абсолютно – ну, потому что так его научили, и вот он, а он уже отец, то есть родилась дочь. Более того, Кравчинский вспоминал, что ему приходилось своего любимого Морозика как-то вот из этих вот пучин этих революционных действий как-то вынимать и говорить – ну, ты вообще-то там иди, у тебя дочь маленькая, помоги жене, я не знаю, там пеленки, траляля, вот. Т.е. он, конечно, как отец, мягко говоря, был не состоявшимся. Но дело в том, что оно про Морозова все сказал Гольденберг, это вот человек, про которого я не очень много сказал, а про него надо будет как-нибудь сказать. Это Гольденберг, такой был персонаж, тоже очень восторженный, который всех выдал, его развели, вы извините за такое пошлое слово, его развели как лоха. То есть ему была предложена такая схема, что вот ты всех выдай, и тогда на самом деле, собственно, правительство чего опасается – что сейчас они как-то на свободе, а сейчас мы с ними со всеми договоримся и все устаканится.

Он их всех выдал. Когда он понял, что он всех выдал, он повесился, но было уже поздно. И среди всего прочего он, поскольку он участвовал тоже в подкопе вот там в Москве, и видел там Морозова, он, собственно, и про Морозова там сказал. То есть на Морозова были улики. Но Гольденберг тогда был уже мертвый, и по законам Российской империи ну то есть нужна была какая-то очная ставка, свидетели, бла-бла-бла, по закону Российской империи уже ну как бы он не котировался. Но поскольку убили царя и, в общем-то, время поменялось, то, соответственно, Морозову все равно стали это всё предъявлять. Его сначала держали в Варшавской цитадели, это была тюрьма в городе Варшаве, а потом перевели уже сюда. Когда выяснилось (он приехал под фамилией Лакиер), когда выяснилось, что Любатович, когда выяснилось, что Морозова приняли, она решила ехать в Россию его спасать. Ей все там говорили…

Д.Ю. Куда?

Павел Перец. Куда? Ну, во-первых, ребенок. Во-вторых - ну куда? Ну хорошо, ну ты приедешь, и чего дальше-то? Тем более, ну, все понимают, что будет после убийства. Но, как вспоминал Кравчинский, она напоминала какую-то, значит, взбешённую тигрицу. В общем, её невозможно было останавливать и, короче, она отправилась в Россию. Отправилась, а здесь уже Морозова до кучи ещё опознала некая госпожа Фролова. Дело в том, что они с Любатович жили на Невском, 122, это дом, который находится, вот вы выходите на площадь Восстания, тут Гончарный, тут идет Староневский, ну, Невский, который Староневский, и вот этот участок между площадью Восстания и Суворовским проспектом, вот там вот 2 дома, один из них 122, вот они там жили.

Я уже рассказывал потрясающий эпизод, как, собственно, Любатович пошла на провалившуюся квартиру в переулке, зашла, ей сказали – заходите, она сделала из себя дурочку, сказала – ой, я обозналась, не туда зашла. В общем, ей говорят - ну хорошо, ведите нас к себе домой. Она их повела вообще в другое место, потому что была уверена, что за то время, пока её не будет, раз её так долго нет, то Морозов там у себя в квартире все приберет, все что надо, и свалит. Вот она их водила-водила-водила, говорила, что у меня злой муж, злой муж, он меня убьет-убьет-убьет. Под вечер уже исстонавшаяся привела их домой, открывает дверь, а там Морозов. Но он действительно все убрал, всю нелегальщину, квартира была абсолютно чистая, вот. Они разыграли там, он сразу понял, они разыграли сцену, она такая – прости меня, он говорит – да-да, ах ты такая. В общем, там была такая сцена театральная. В общем, их оставили до выяснения обстоятельств, представили там охранника.

Комната, где они сидели, она была прямо напротив входа. Они сказали хозяйке – так угостите охранника чайком. Ну и угостили чайком, и пока он пил чай, они незаметно, Морозов в одних галошах, они выскочили на улицу. И сутки с чем-то, сменяя друг друга, вот эти вот приставы охраняли пустую комнату, вот. И вот эта вот хозяйка этой квартиры, она этого Морозова опознала, сказала, что да, это вот Хитрово, он под фамилией Хитрово там жил, вот, инженер Хитрово, и, в общем, всё, с Морозовым было понятно. Приехала Любатович сюда. А надо понимать, ну, мы немножко забегая вперед, «Народная воля» всё, практически разгромлена. У Перовской у самой Желябов сидит, она тоже там носится с безумными идеями, значит, его освобождения, и вообще как бы все посадки, аресты и так далее, земля кипит под ногами. А Любатович ко всем обращается - типа давайте спасать моего Морозова. Она еще до убийства даже Александра II обращалась к Гриневицкому, не зная, что он будет главным метальщиком, что типа он отказался. Её это очень не обидело и ей казалось, что они как бы вот ее личное горе не воспринимают. Она приехала еще до убийства, вот, Морозова уже приняли.

В общем, короче, она металась-металась, в итоге с некой барышней по фамилии Кутузова-Кафиеру, это у нее, соответственно, такая была фамилия, они даже не стали, где он сидит. Они там сначала думали, что в Петербурге, выяснилось, что вроде он как не в Петербурге. Тогда они поехали в такой городок Сувалки, где вроде как его приняли, и туда еще раньше приехала вот это Кутузова-Кафиеру. И вот это тебе очень понравится, очень понравится, я просто зачитаю. Вот эта Кутузова-Кафиеру, «она пыталась разузнать о Морозове через торговку булками, поставлявшую их в тюрьму. Та горела желанием».

А надо понимать, что такое вот этот городок Сувалки, это, как говорят 3 двора, 2 кола, а туда приезжают 2 таких барышни из Санкт-Петербурга, и одна из них подходит к торговке булками, говорит, пытается, значит, узнать что-то. И эта торговка булками «горела желанием помочь, ведь Олимпиада (еще одна Олимпиада) Евграфовна Кафиеру-Кутузова так заботливо ухаживала за ней во время ее болезни. От души решив поблагодарить её, она обратилась с расспросами о заключенных в замке (ну, в тюремном замке) к тюремному сторожу, объяснив, что ими интересуется приезжая дама. Кутузова-Кафиеру была тут же задержана».

Д.Ю. Атас.

Павел Перец. Можно было просто с плакатом приехать – где террорист Морозов, не подскажете? Вы не знаете? Ну, естественно, короче, и все и в «Народной-то воле» понимали, что это все утопия, ну, вот такими вещами заниматься, тем более, еще раз скажу, им было не до этого. На ту беду еще пришло известие из Европы, что дочь их умерла от менингита. Ну и тут, короче, у Любатович крышняк уже окончательно сдвинулся. То есть муж любимый непонятно где в тюрьме, ребенок умер, друзья помогать не хотят, в общем, она вот как, значит, это Фигнер вспоминала, что «запомнила Ольгу в состоянии сильного душевного заблуждения (это очень мягко сказано – сильное душевное возбуждение), граничащего с истерией (вот это ближе, мне кажется), настоящей тигрицей, разъяренной и красивой, новой красотой развернувшейся от материнства».

На следствии она объяснила, что задумала создать новую организацию террористов, поскольку разошлась во взглядах с большинством исполнительного комитета на систематический террор. То есть она хотела параллельно с «Народной волей» она хотел создать еще одну террористическую организацию, еще более радикальную. Но в общем, короче, ничего у её не получилось. Ей показалось, что не хотят ей никто помочь. Ну, понятно, что вот когда ты так вот мечешься, тебя рано или поздно принимают. И здесь, конечно же, сказалась серьезность террористического акта, все-таки убийство императора. По сути Морозову предъявить не было, у него было алиби – в момент убийства Александра II его не было на месте. Но поскольку были показания вот этого Гольденберга, что он участвовал до этого, ему в итоге… он участвовал в процессе, так называемом процессе 20, там судились вот оставшиеся главные народовольцы, ну и ему впаяли бессрочную каторгу.

Значит, как происходила бессрочная каторга: сначала их поселили в Петропавловку, где были просто ужаснейшие условия. Там, по-моему, как минимум двое человек прямо там уже умерли, вот. А затем их перевели в Шлиссельбург, но вместе с этим им достался и вот этот вот, они его назвали Ирод, смотритель из Петропавловки. И там они существовали в условиях ну просто жесточайших. Им было запрещено, вот Фигнер, пока сидела в Петропавловке, она голос потеряла, потому что запрещено было общаться, их никогда не выгуливали вместе, и запрещено было общаться даже с теми солдатами, которые подавали. И она когда говорит – а я когда приехала в Шлиссельбург, я говорить не могу, т.е. у неё просто осел голос. У Морозова то же самое.

Их поселили в Шлиссельбурге, и первые годы, конечно, были ну вообще не сахар. Ну, такой не сахар, ну, объективно действительно были ужасные условия. Самое, конечно, ужасное было даже не только физическое состояние, но сколько психологическое состояние. Люди реально сходили с ума. Люди специально, там вот Мышкин был такой известный, толкнул речь на этом процессе 193, он, по-моему, тарелку запустил в какого-то солдата, его расстреляли за это. Ну, специально там. Еще один человек облил себя керосином, значит, Грачевский, по-моему, поджог. Потом еще так такой же акт совершит Ветров уже с собой в Трубецком бастионе. Вот. Морозов же, он не пал духом. Вот тогда у него выяснилось, ну т.е., во-первых, ему поставили диагноз, что все, 3 месяца максимум и сдохнет. Ну, потому что там чахотка, там то, сё, пятое-десятое, он худой был.

Он же самовнушением, гимнастикой, он как-то сдерживал кашель, и он реально себя вылечил. Он сделал себе жесточайший режим, он вставал в определенное время, никогда не валялся днем на койке, наматывал, пусть там хоть 2 на 3 метра, наматывал шагами там по 10 вёрст. У него была прекрасная память, и он и сам себе читал стихи запомнившиеся, вот. Потому что в первое время им не давали никаких пишущих предметов. Потом начали выдавать грифельную доску. Ну, чего эта грифельная доска – написал, стёр. Затем, наконец, там просто в какой-то момент поменялся, наконец, этот их…

Д.Ю. Соловьёв.

Павел Перец. Нет, не губернатор… Комендант крепости. И уже как-то более-менее, там условия стали более-менее нормальными.

Д.Ю. Соколов.

Павел Перец. Да, Соколов это вот который Ирод.

Д.Ю. Надзиратель.

Павел Перец. Да, Соколов это Ирод, а потом там какой-то Гаккерн, я не помню эту фамилию, какая-то такая немецкая, пришёл. Но им за это пришлось бороться – они и голодовки устраивали, и чего только там не было. Фигнер, кстати, в какой-то момент сорвала с кого-то там погоны с солдата, ей тоже за это полагалась смертная казнь, но тоже миновала её участь сия. И они в этом Шлиссельбурге фактически организовали свой университет. Но дело в том, что там сидели все люди с высшими образованиями, и каждый что-то знал в какой-то своей области. И они говорят - ребята, давайте как бы вот кто что знает, тот будет другим рассказывать. И вот они вот таким образом начали самообразовываться. Ну, Морозов продолжал учить языки, и там он начал выписывать всевозможные книги и прочее, и начал писать свои научные труды. И надо сказать, что среди его вот этих вот историй, которые он там сделал, есть масса всего такого, во что люди просто не верили, что он это в тюрьме, вот он это в тюрьме написал.

Тут надо сказать, что, во-первых, у него до этого был, конечно, колоссальный багаж знаний в голове, плюс у него был действительно, видать, такой очень острый аналитический ум. Он, сопоставляя, казалось бы, несопоставимое, даже вплоть до библейских сюжетов, он выдвигал определенные теории. И некоторые из этих теорий, они потом действительно себя подтвердили. Например, в Шлиссельбурге он понял, ну т.е. атом на тот момент считался конечной частицей, то есть это самая мельчайшая частица – атом. Морозов сказал, что нет, есть еще более мельчайшие частицы, и потом уже, забегая вперёд, когда он вышел из Шлиссельбурга, он общался с Менделеевым, и он говорил ему об этом. Менделеев даже сначала как-то так, очень скептически к этому отнёсся, но Менделеев его порекомендовал там другим ученым, и, ну это мы перескочили немножко. В общем, ему, человеку, который фактически не имел даже среднего образования, его из гимназии выгнали, политическому заключенному и бывшему террористу в итоге присвоили, значит, докторскую степень.

Д.Ю. Неплохо.

Павел Перец. Да. В общем, он там накатал реально 27 томов своих трудов на самую разную тему – по астрономии, по химии, по истории, там по то, сё, пятое-десятое. Они там начали собирать гербарий. Этот гербарий, они его там, значит, какой-то тихой сапой передали – естественно, нельзя было говорить, что это гербарий, который был собран политическими заключенными, так он чуть ли в Париже какую-то премию там не получил. Собирали там гербарий, открыли там свою переплетную мастерскую, даже стали там какие-то деньги зарабатывать. Потом на какой-то момент условия опять ужесточились, но в итоге, когда была амнистия 1905 года вследствие вот этой революции, Морозов оттуда вышел. Так вот надо сказать очень важный момент. Дело в том, что он не сломался.

Д.Ю. Сколько лет отсидел?

Павел Перец. Он отсидел…

Д.Ю. 22, по-моему.

Павел Перец. Его приняли, получается, в 80, да, по-моему, году, 81, да, убили царя, в 80, в 5 он вышел. Вот считай – 25 лет. Плюс до этого он намотал 3 года, это 28, и плюс ещё, опять-таки, забегая вперёд, он вышел, и через какое-то время его опять посадили на год за сборник стихов богохульских. Но вот как раз последний год он сидел в Двинской крепости, причём как сделали очень подло – ему вынесли приговор, а он поехал на юг, в Крым, лечиться. Ему дали уехать, и там же его приняли, отправили обратно на север. Вот в последний год он выучил как раз этот древнееврейский язык. Итого 29 лет в сумме, т.е. практически тридцатка. Вот. Он не сошёл с ума, он как бы вот это постоянно, ну я же рассказывал, вот он там спал, газетами прикрываясь. Т.е. человек на самом деле был готовый к такого рода вещам, и я просто прочитаю, чтобы вы понимали, пару отрывков коротких, писем других людей, которые… им потом раз в год, им разрешили писать письма раз в год, одно письмо на одну страничку. Вот, например:

Передо мной стоит ровно гигантским ножом отрезанный полный жизни и живых впечатлений 1880 год, а за ним 17 лет ровно поверстные столбы, бог знает зачем и для кого расставленные в окутанной мраком пустыне – писал из крепости шлиссельбуржец Попов.

Или вот дальше:

Живу по-старому, по-старому занимаюсь тем же, что я уж писал в прежних письмах. Нового, право, ничего не выскребешь из этих четырех стен в моей квартире.

Вот. А морозов же на самом деле, он как бы, он как бы там вот развернулся. И потом он еще… там перед выходом из крепости, естественно, проверяли все, что там… Там была потрясающий деталь – его когда принимали, у него был черный зонт. Вот этот черный зонт переходил за ним сначала в Петропавловку, потом в Шлиссельбург, и он когда уходил, ему этот чёрный зонтик выдали.

Д.Ю. Порядок был, блин.

Павел Перец. Да. Выдали ему этот чёрный зонтик, вот. У него 27 этих книг, причём это уже всё – выверенные, им же переплетенные книги, которые можно отдавать на рецензии, и потом печатать уже по этим текстам. Но их нельзя без согласия коменданта. Морозов ждал до последнего момента, Морозов ждал до последнего момента, и когда уже там реально пришла баржа, он говорит – ой, я забыл, у меня там сундучок. Заходят – там сундучок такой. А комендант должен все это прочитать, чтобы понять что это не крамольное. Он говорит – ну, что делать, ну, давай я, короче, запечатаю всё это печатью, а там уже куда приедешь, там проверят. Он приезжает туда, где должны проверять, вот, им говорит уже – слушайте, а у меня тоже сундучок. Они такие смотрят – ой, а тут печать коменданта? – Да. – Он же проверил? – Видите, печать свою, соответственно, там даже мышь не проскочит. Ему говорят – ну тогда, наверное, давай забирай. В общем, да. И вот он вывез свой весь архив.

Д.Ю. Кручёный Морозов был.

Павел Перец. Он на самом деле, ну вот объективно, ну, молодец человек в этом плане, да. Соответственно, он когда вышел, я даже не могу себе вот вам какое-то сравнение привести, кем он был. Ну то есть это вот народоволец, да, оттарабанивший. Его труды сразу же начали печатать, сразу же, моментально, вот. Он начал получать эти, значит, всякие там степени и прочее. Его Лесгафт взял к себе в институт, это был организованный только что институт, он взял себе на работу, вот тогда ему пришлось присвоить эту, значит, докторскую степень, потому что иначе ему было не преподавать там, вот. Это человек, не имевший даже среднего образования. С Менделеевым он там познакомился, Менделеев его, значит, в научные круги ввёл. И он стал вот ну просто действительно, вот такой, сколько ему там было, получается, 54 года 905 год, ну, 56 лет ему. Он вышел, вот. Более того, он познакомился с девушкой, ну как девушка, она была не девушка, она была 80 года, но в принципе молодая ещё, 25-26 лет ей было. Они поженились. Она была пианисткой, вот, и прожили долго и счастливо, надо сказать. Детей у них, правда, не было, не знаю, почему – из-за него ли, из-за неё ли, вот, но тем не менее.

Д.Ю. А с Верой Фигнер так и не сложилось?

Павел Перец. С Верой Фигнер так и не сложилось, но про Веру Фигнер я скажу отдельно, у Веры Фигнер гораздо более жесткая судьба, она в отличие от Морозова, скажу, ну, из песни слов не выкинешь, она коммунистическую власть не признала и Сталина она не признала, вот. Но это отдельный сюжет, мы о нем поговорим после того, как я расскажу про убийство. Когда мы будем говорить про Дегаева, вот тогда надо будет и про Веру Фигнер поговорить. Соответственно, он такая икона, его потом еще сажают на годок вот за эти вот его стихи, и в итоге чуваку уже под 60, человек вступил в Императорский авиационный клуб, которым заведовал великий князь, и у него была такая книжка «Сандро», значит, это Александр Михайлович, он был покровителем.

Значит, великий князь – покровитель этого общества, приходит Морозов, вступает в это общество, а великому князю, говорят, кучу бумаг предоставили, что это бывший террорист и траляля, он это всё посмотрел и сказал – ну мы вообще-то принимаем в наш клуб не по каким-то прошлым делам, а по настоящим, и реально принял его в этот Императорский клуб. Да. И Морозов совершал, он, значит, сделал несколько полетов, он там познакомился с одним пилотом на биплане, а потом, значит, на аэростате он летал. Затем он, то есть он вот авиацией увлекся, развернул вот эту научную деятельность, стал печатать, и ему Ленин в порядке исключения сохранил имение его папаши Борки… Нет, Борки это там, где Александр III…. Короче, на Рыбинское водохранилище.

Д.Ю. Да не важно.

Павел Перец. Да-да, Борки или Барки это там, где сошел поездс рельс. В общем, короче вот его имение, имение ему сохранили, то есть он фактически стал, ну как бы сказать, последним помещиком Советского Союза. Борок, вот усадьба Борок Мологского уезда Ярославской губернии. Он там организовал лабораторию, он там организовал, по-моему, даже чуть ли не обсерваторию. На самом деле это объект, он до сих пор живой, он сейчас принадлежит Академии наук, я просто там не был, поэтому не в курсе, что там на сегодняшний момент существует. И он жил. Он не признал на самом деле Октябрьский переворот, но он достаточно так более-менее лояльно относился и к большевикам, и к, соответственно, всему тому, что дальше происходило. Его принимали там в различные общества, и было самое главное такое общество, которым он руководил. И надо сказать, что практически всех ведущих специалистов этого общества потом репрессировали, его не тронули по понятным причинам, его не тронули.

И он уже когда был совсем-совсем старенький дяденька, он окончил в 39 году при Осоавиахиме, он окончил курсы, значит, снайперов, и воевал в народном ополчении на Волховском фронте. Ты можешь себе представить – человеку уже там под 90, дяденька такой. Вот он выглядел тогда вот так, такой вот старичок-боровичок, это его фотография уже в то время. Ну это, мне кажется, здесь такой феномен, вот, ну, у меня бабушка-блокадница, и вообще я, у меня просто есть роман один неизданный, не знаю, буду его издавать, не буду, у меня есть сомнения определённые, он лежит у меня уже давно.

Но там просто есть глава про блокаду, и я, ну мне, конечно, бабушка много чего рассказывала, но у меня было мало фактологии, я делал интервью с разными блокадницами, и вот основной вывод, который я сделал оттуда, что, во-первых, блокада стала, конечно, самым ярким впечатлением на всю жизнь, это понятно, а во-вторых, вот эти люди, которые прошли блокаду, вот им потом вообще вот всё равно. Хоть танком по ним езди. Т.е. они, вот эти вот бабульки-блокадницы, они были вот такие очень живучие. Вот у меня соседка была, она там, господи, ей уже под 90, она там всё с тяпкой как бы. Соседка моя на даче, тоже блокадница.

Вот я думаю, что просто на самом деле вот эта закалка и вот эта тюремная закалка, она вот действительно как-то, не знаю, то ли энергетически его напитала, т.е. человек дожил до 90 с чем-то лет. Но здесь надо ещё сказать про один момент – да, ещё один очень смешной эпизод, когда Морозов совершал полёт на самолёте, ну, самолёт это условно мы назовём, значит, это биплан или какая-то другая модель. В общем, охранное отделение его потом хотело арестовать, потому что подозревали, что он намеревается сбросить бомбы на Царское село, а Николай II тогда жил в Царском селе. Вот. Но Морозов объяснил, что у него не было таких целей. И вообще надо сказать, он, конечно, вышел из тюрьмы уже таким немножечко помягчевшим, если можно так сказать. Он был очень близок к партии кадетов, он уже не был таким радикалом – ну всё-таки как бы тюрьма немножко мозги вправила ему. Вот. И он умер уже после войны, да, в 46 году он умер своей собственной смертью.

Вот такая абсолютно уникальнейшая судьба у человека. При этом, если, ещё раз говорю, мы почитаем эту «Террористическую борьбу» его, которую он издал в Европе, это там ну вот просто как бы, ну… Беги, режь, убивай. Ну, я утрирую, конечно, да, но вот такой постоянный какой-то терроризм. И тем не менее. И в этом плане, конечно, очень интересно будет посмотреть на судьбу Веры Фигнер, потому что мало того что они коллеги вообще по всему, плюс чувства были, у Фигнер немножко более жёсткая судьба. Фигнер выступала против всех вот этих вот – и против зачисток, и против тюрем, и против расстрелов, в общем, короче. И умерла она очень жёстко в Москве – её лишили пайка, значит, на старости лет. Ей тоже уже было под 90, вот.

Но есть ещё один нюанс, про который нужно сказать. Дело в том, что Морозов помимо всяких своих разных научных работ, он опубликовал одну из таких вот работ, о которых сейчас бьются лбы. Она называется «Христос». Вообще «Христос» это не его название. У этой работы было какое-то там несколько слов, я уж не помню дословно, но такое обыкновенное какое-то название. Но издатель, который взял эту книгу, сказал – ну, это не выйдет под таким названием, не пойдёт. А поскольку там первые 2 тома, они ещё там идёт анализ всевозможных вот этих религиозных аспектов и прочего, он говорит, вот – «Христос». Хотя Морозов потом всем объяснил – это не про Христа, не про Христа вообще ни разу не было.

И вот эта вот такая вот книга, как ещё ряд его книг, они шли, в общем, реально вразрез как с марксистской идеологией зачастую, особенно в плане вот исторической перспективы, так и прочее. И это стало таким базисом для некой новой науки. Если вот так по-тупому, грубо говоря, он там выводит такие мысли, что, ну, например, античность, она была не тогда, когда нам говорят, она была гораздо позже, потому что вообще вся история, она немножко сдвинута. И нам пытаются рассказать, т.е. античные источники, они появились не тогда, когда в античности, они появились именно в эпоху Ренессанса. Т.е. он выдвигал некий тезис, что вот когда документ найден, наверное, тогда он и написан.

Д.Ю. Свежий подход.

Павел Перец. Да-да-да. Ну и там дальше пошло, что там пирамиды Хеопса строили, соответственно, чуть ли не всем миром, вот, и там все монахи были безграмотны на самом деле…

Д.Ю. Ну, для упрощения и понимания – это главная предтеча Фоменко и Носовского.

Павел Перец. Да-да-да-да.

Д.Ю. Весь бред там с этими совмещёнными датами, что это одни и те же люди, этруски это русские, это всё корнями у нас из него исходит. Сам-то он тоже в этом не первооткрыватель был.

Павел Перец. Да, и он не первооткрыватель был, действительно, это совершенно верно. Но надо сказать, что Морозов, он, как бы сказать, он предлагал методологию. Т.е. он во всех своих науках везде, он предлагал некую методологию. Т.е. он не говорил, что это вот прямо истина в последней инстанции, но вот его книжку, которая, кстати, в Советском Союзе была большой редкостью, особенно там её… Она была многотомной, и там вот последний том там напечатали очень лимитированным тиражом. Как бы это некое поле для раздумий, поле для дальнейших каких-то аналитических работ. И вот прямо брать вот её как за фундамент не очень корректно.

Но при этом ещё вот я бы всё-таки хотел про позитивные его всевозможные истории, вот просто перечислить, что он сделал. Ну, например, высказал догадку о метеоритном происхождении лунных кратеров, что потом подтвердилось.

Д.Ю. Я сомневаюсь, что он был первый.

Павел Перец. Ну, по крайней мере вот сейчас утверждают, что вот когда он эту догадку высказал, тогда ещё не знали о том точно, что это кратеры от меторитов.

Д.Ю. Ну, там 2 вероятности, так сказать, вулканические и метеоритные, всё.

Павел Перец. Да. Дальше – доказал существование инертных газов, нашёл им место в периодической системе элементов.

Д.Ю. Круто.

Павел Перец. Первым в мире объяснил явления изотопии и радиоактивности. Ну вот «первый в мире» - дело в том, что это цитата из книги «траляля к звёздам», короче, книжка про Морозова, не помню автора. Может быть, даже и не первым в мире. Но дело в том, что Морозов, он же долгое время был в изоляции, поэтому как бы просто параллельно с ним или, может быть, чуть раньше, чуть позже, это всё тоже происходило. Но он-то как бы это вот реально своими какими-то вот этими антенками допёр. Объяснил причины звёздообразования, стал первооткрывателем многих в метеорологии, нашёл новый метод алгебраических вычислений, впервые в химической науке разработал идеи ионной и ковалентной связи. Первым в истории биологии дал математическое обоснование процесса естественного отбора.

Д.Ю. У него широчайшие вообще эти.

Павел Перец. Да, я говорю – просто не мозг, а мозгище, по-другому и не сказать. И вот как раз, кстати, полтора часа подходят к концу, я прямо таки уложился. И вот такой совершенно уникальный персонаж, который внёс свою весомую лепту на самом деле в террористическую борьбу, и в итоге прожил долго, не могу сказать, что счастливо, но вот 2 половина его жизни, она была вот… Курчатов вспоминал, что вот тоже он к нему там обратился с какими-то там историями по ядерной физике. Курчатов, когда узнал, сколько ему лет, а это уже перед войной было, господи, говорит, в эти годы люди уже там всё, а этот… Вот. И причём он дельные вещи ему какие-то предлагал. Вот.

Значит, что хочу сказать в конце. Пользуясь случаем, хочу сделать 2 объявления. Во-первых, я и небезызвестный вам товарищ Егор Яковлев, мы, как мы, я задумал, а мы осуществим вместе с ним, надеюсь, потому что он тоже очень этого хочет, проект под названием «Журналист и историк». Короче, мы сделаем тестовый такой, тестовое выступление в Питере, где я буду с тупым видом сидеть и задавать какие-то вопросы, а он будет с умным видом на них отвечать. И первая наша встреча будет посвящена Распутину. Значит, когда это произойдёт – в конце декабря, вот, не знаю, следите где-нибудь за анонсами, мы это объявим. Если встреча окажется удачной, то мы, во-первых, её повторим ещё в ряде других городов – ну, в Москве, как минимум, ну, может, ещё там где-нибудь. А потом ещё пойдём по другим.

Д.Ю. Устроите чёс.

Павел Перец. Чёс, да. Но дело в том, что просто мы попробовали как-то, у меня на канале попробовали, у тебя на канале попробовали, и как-то очень хорошо у нас так получается. Мы просто давно друг друга знаем, ну и сами просто кое-чего знаем. Поэтому нам очень просто и комфортно друг с другом общаться, вот. И, соответственно, основным спикером будет Егор, а я вот такой буду подвывалой и модератором. Это первый момент. А второй момент – я тут повезу группу в город Париж, стольный град Париж, в конце января, я её сам собрал, на удивление, и выяснилось, что есть люди, которым это интересно, вот. Я там, ну, это, естественно, не бесплатное удовольствие, но оно вполне подъёмное. Если вам вдруг интересно поехать со мной в город Париж и посмотреть, где отрубали бошку Людовику XVI и где жил прототип Д’Артаньяна, то найдите меня просто в соцсетях, меня очень просто найти, Павел Перец вбиваете, вот, и поедет тогда…

Д.Ю. Добро пожаловать в Париж.

Павел Перец. Да, поедете тогда в феврале со мной. В принципе, там уже несколько человек есть, и вот, соответственно, есть несколько свободных мест. Вот. Ну а экскурсии я сейчас не вожу, я сейчас начал читать лекции. Курс, кстати, может быть, я потом какую-то выжимку здесь сделаю, называется «Романовы без соплей». Да, вот первая лекция моя была посвящена дочери Николая I Марии Николаевне и его одному пока сыну Николаю Лейхтербергскому, вот про тот напалм и жесть, которая там происходила. А у неё было ещё там 2 сына, вот про это в следующий раз буду рассказывать. Так что следите тоже за анонсами, это всё есть. Вот.

Д.Ю. Спасибо. Замечательный персонаж.

Павел Перец. Да, замечательный.

Д.Ю. Как это в голове так сочеталось? Ну, всё-таки, я думаю, что он очень… Как там – палка нема, а даст ума, т.е. в тюрьме-то всё поотшибло, занялся делом. И ведь мог бы, как это зачастую бывает, проявить себя в науке и во всём остальном.

Павел Перец. Да, изначально мог бы, представляете, всё то же самое, только не в тюрьме.

Д.Ю. Да, какие-то дикие увлечения.

Павел Перец. Может быть, его фамилия стояла бы даже выше Менделеева. Ну, я не знаю, конечно, если бы да кабы это не наш вариант, да, но тем не менее. Был бы ещё один великий русский учёный Николай Морозов.

Д.Ю. Однозначно гордость отечественной науки.

Павел Перец. Да. А вот как бы в юности вот так вот шибанула и пошло.

Д.Ю. И молодость моя блатною песней утихла за заборами навек. Жаль, жаль. Но мужчина выдающийся, безусловно, выдающийся. Он, кстати, там в новом корпусе сидел вместе с Верой Фигнер. Не в этой, не в старой тюрьме, а там специально построили новую, там таблички висят. Кому интересно, в Шлиссельбургскую тюрьму можно сплавать на пароходике на экскурсию.

Павел Перец. Да, там можно, там проводят экскурсии, и даже и не экскурсии, там можно самостоятельно, я там был 2 раза, можете зайти. Мне рассказывали там смотрители музейные про потрясающий эпизод. Какие-то люди решили повторить судьбу шлиссельбуржцев и заехать туда просто пожить, договорились с местной администрацией. Кто-то из этих людей уехал уже на следующий день. Ну, при этом они взяли с собой там спальные мешки, траляля.

Д.Ю. Ну, большинство граждан не представляет, что это такое – лишение свободы. Чего-то сидит, зачем-то себя керосином полил и сжёг. Есть причины полить себя керосином и сжечь, потому что это даже лучше, чем сидеть. Увы. Спасибо, Павел. С нетерпением ждём следующего. А на сегодня всё. До новых встреч.