Сергей Ивановский. Всем добрый день. Мы продолжаем научную тему на канале Дмитрия Пучкова. И сегодня у нас в гостях Алексей Екайкин.
Алексей Екайкин. Добрый день.
Сергей Ивановский. Очень интересный гость у нас, 14 раз был в Антарктике. Это не считая увлечений полетами в Арктику и походами... Как ты выразился?
Алексей Екайкин. На горные ледники.
Сергей Ивановский. Отдельно хочется передать привет Антону Снегову, который написал мне и, по-моему, написал Алексею, не сходить ли ему на “Разведопрос”. А мне написал, не пригласить ли мне нашего гостя к нам. Спасибо, Антон.
Алексей Екайкин. Забавный случай. То есть, я его лично не знаю. Не знаю, кто этот человек.
Сергей Ивановский. Да. Мы списались, и теперь будем слушать очень интересную... Не знаю, лекция, не лекция, но много интересного узнаем. Расскажи для начал как ты к этой теме подошел? То есть, ты учился в школе, решил заниматься Северным Полюсом. Как это получилось?
Алексей Екайкин. Я, как говорится, по географии “залипал” с детства. У меня всегда было с этим предметом все хорошо. То есть, меня география интересовала. Чтение Жюль Верна и мечты о путешествиях, я думаю, интерес к географии с этого ведь начинается. И я попал в географический класс. Уже забыл номер школы, седьмая, что ли, на Васильевском острове. Там было много географии, у меня были сплошные пятерки. Я оттуда логично перетек на географический факультет, который, кстати, рядом там располагается, на десятой линии.
Сергей Ивановский. Я из географии помню единственное... Нас заставляли изучать, где какая страна находится, столицы, где залежи полезных ископаемых. И очень много таблиц мы составляли. У меня познаний больше по физике, по математике.
Алексей Екайкин. Насколько я понимаю, самый ад для учеников по классу географии это, во-первых, все, что с климатом связано, природные зоны. Как-то это плохо в голову лезет. И вот тектоника плит.
Сергей Ивановский. Вокруг этого много домыслов всяких. Есть какие-то теории расширяющейся планеты. Есть еще какие-то... Какая у нас теория популярна? C Гипербореей... Что по этому поводу скажешь?
Алексей Екайкин. Теорий много. Какие у нас есть критерии, чтобы отбросить заведомую ерунду и на чем-то одном остановиться? Есть научный метод, вот его и надо придерживаться. Научный метод не поддерживает всех этих теорий расширяющейся Земли или плоской Земли. Недавно узнал, что очень многие верят в плоскую Землю. У них целый сайт свой есть. На первый взгляд убедительно даже... На первый взгляд. Вчитываешься, уже понятно, что бред. Таких теорий много и ты можешь в этом хаосе потеряться, если у тебя нет ниточки путеводной. А ниточка у нас одна сейчас, это научное знание, другой нет при всем желании.
Сергей Ивановский. А как в университете судьба сложилась?
Алексей Екайкин. Попал я в университет, а оттуда меня почти за ручку привели в Институт Арктики и Антарктики. То есть, мой тогдашний руководитель искал себе ученика и меня ему порекомендовали. И я уже 20 лет уже там работаю. Почти ветеран труда.
Сергей Ивановский. Отмечал?
Алексей Екайкин. Нет, не отмечал. Что там особо отмечать? Для себя в голове отметил.
Сергей Ивановский. Понятно. И как научная карьера складывалась? Основные темы, которые ты освещаешь и в своих роликах, это станция “Восток”. Что у вас происходит на самой станции, быт, жизнь, наука. Озеро “Восток”, которое располагается примерно под, если я не ошибаюсь...
Алексей Екайкин. Под станцией.
Сергей Ивановский. Ну, и путешествия. Четырнадцать раз в Антарктику. Для меня эта цифра уже запредельная. А ты говоришь и в Арктику, и еще куда-то. То есть, получается, что раз в год куда-то точно. И командировка эта, минимум пара месяцев получается.
Алексей Екайкин. В среднем около двух месяцев. Как правило, даже больше. Надо сказать, что эти ролики, которые есть в интернете, это записи моих лекций. Это мой личный почин. Меня куда-то приглашают рассказать об изменении климата или про Антарктиду, я всегда соглашаюсь. Я считаю, что это такая миссия некоторая. Надо как-то людей образовывать, и потом эта тема востребована. А в институте основная деятельность, это изучение палеоклимата по данным ледяных кернов. Ледяные керны, это образцы льда, которые извлекаются в Антарктиде с разных глубин в результате бурения. Буровая установка, лед бурят, ты достаешь цилиндры из этого льда. И вот у тебя целый столбик этих цилиндров длиной 4 километра, по ним ты можешь изучать, какой был климат в прошлом. Чем глубже ты идешь, тем возраст льда больше и больше. Ты проводишь анализы кусочков льда и можешь узнать какие были климатические условия на планете.
Сергей Ивановский. Четыре километра, это предельная глубина?
Алексей Екайкин. Четыре километра, чуть меньше, это глубина скважины на станции “Восток”. Есть места, где лед толще, но там никто пока не бурил. Это пока самая глубокая скважина во льду на нашей планете. Есть еще целый ряд проектов. Там везде глубина меньше. Но это не означает, что там возраст будет меньше.
Сергей Ивановский. Какой предельный возраст вы датировали?
Алексей Екайкин. Ну, вот на станции “Восток” возраст на глубине 3 тысячи 300 метров, это 420 тысяч лет. Это хорошо датированная часть ледяного керна, где датировка, понятно, что с определенной ошибкой. А глубже есть еще 200 метров льда атмосферного происхождения, который гораздо старше. Недавно получили уточненную датировку, почти до 1,5 миллиона лет. Но этот лед пока мало исследован. У нас сейчас новый проект, посвященный исследованию этого льда, будет. Так что чего-нибудь нового расскажем года через три.
Сергей Ивановский. То есть, суть заключается все равно в том, что это кусок материи, которому 1,5 миллиона лет?
Алексей Екайкин. Да. Вот он лежал 1,5 миллиона лет.
Сергей Ивановский. Что, имея этот кусочек льда, какая цель исследований, что вы будете пытаться вытащить?
Алексей Екайкин. Цель вообще всех этих исследований, это изучение прошлого климата Земли. Вот мы живет в нашу эпоху, не знаю, индустриальную, антропогенную, когда человек царствует на планете. Мы, соответственно, изучаем, как меняется погода, климат. Для этого у нас стоят метеостанции на планете. Благодаря этому мы можем регистрировать этот рост температуры, который называется “глобальное потепление”. Но эти измерения температуры, это последние 300 лет. Инструментальные измерения температуры и климата. А что было до того, как узнать? 300 лет в общем времени жизни нашей планеты, это доля секунды. По крайней мере, последние 500 миллионов лет, это такой интересный период, когда на Земле бурно развивается жизнь. Дальше есть разные временным масштабы, которые нам в той или иной степени интересны. 500 миллионов лет, это жизнь на Земле бурно развивается. Последние 100 тысяч лет, это последний Ледниковый цикл, в течение которого человек зародился. Последние 10 тысяч лет, это наша теплая эпоха, в которой мы живем. Где мало льда на планете, довольно теплый климат. Это время зарождения сельского хозяйства, развития всех современных государств, цивилизаций. Есть разные масштабы времени, которые нас интересуют. Тем не менее, как узнать какой был климат тогда? Для этого есть наука палеогеография. От слова “палео”, это древний, и “география”, это география. Ну, или палеоклиматология, которая конкретно климат изучает прошлого. И ледяные керны, это метод очень надежный, который дает самый большой набор данных о прошлом климате Земли.
Сергей Ивановский. Например, какие? Я посмотрел ряд роликов. Есть разные типы воды, отличается состав химический. Про это расскажи, пожалуйста.
Алексей Екайкин. Любые компоненты, все, что во льду есть, все это можно измерить и все это дает какую-то климатическую информацию. Один из основных методов, которым я, в частности, занимаюсь, это изотопный состав. Это про то, что ты сказал, разные типы молекул. Есть молекулы более легкие, более тяжелые, это стабильные молекулы, стабильные изотопы кислорода и водорода. Здесь нет речи о радиоактивности, угрозе здоровью. Люди очень пугаются слова “изотоп”, я стараюсь его использовать пореже. Его особенно нельзя использовать, когда образцы везешь через границу, и таможенник спрашивает: “Что это за образцы?” – “Изотопный анализ”. Все. Слово “изотопы”, это табу. Речь идет о том, что эти изотопы тяжелые есть везде. Вот в этой воде, которую мы сейчас пьем, там тоже довольно много тяжелых изотопов, гораздо больше, чем в Антарктиде. В Антарктиде более легкая вода. Концентрация этих изотопов говорит о температуре. У нас климат теплее, чем в Антарктиде, здесь тяжелых изотопов буде больше. В Антарктиде холоднее, там тяжелых изотопов будет меньше. Метод простой относительно, не настолько сложный.
Сергей Ивановский. То есть, это получается, мы параметры температуры можем получить?
Алексей Екайкин. Да. По всему этому ледяному керну меряем изотопный состав, концентрацию тяжелых изотопов и сразу получаешь... Ну, не сразу, есть некие манипуляции. Получаешь распределение температуры в прошлом. И осталось только узнать какой возраст льда на какой глубине. Потому можно мерить химический состав. Конечно, его бывает сложнее интерпретировать. Можно выделить отдельные химические примеси, ионы, которые приходят из моря, это, скажем, натрий и хлор. Которые приходят с континентов, допустим, кальций. Мерить отдельно их концентрацию. Если у тебя возрастает количество кальция, понятно, что у тебя больше перенос пыли с континента в Антарктиду. Это значит, что больше была площадь суши в то время. И были интенсивнее атмосферные циркуляции. Когда мы идем в лед последней ледниковой эпохи, максимум оледенения, там во много раз возрастает количество пыли и примесей за счет того, что была площадь суши тогда больше, уровень океана был ниже. Много воды сидело на континентах в виде льда. Уровень моря понижался, площадь суши была гораздо больше, чем сейчас. Климат был более аридный, то есть, было больше пустынь. Из пустынь несло пыль в Антарктиду, соответственно, там больше пыли в то время. То есть, у нас уже есть температура, есть какие-то знания циркуляции.
Морские примеси химические, натрий, хлор, могут дать представление о площади морского льда. Потому, что если площадь льда больше, лед закрывает океан, соответственно, меньше пыли, меньше морских ионов приносится в Антарктиду. А потом, самое интересное, по антарктическому льду ты можешь измерить сколько у тебя было газов в воздухе. Газовый состав атмосферы можно измерить напрямую. Когда лед образуется в центральной Антарктиде, или в центральной Гренландии, он образуется без участия воды. Там настолько холодно, что даже летом температура минус 20 градусов. Это в лучшем случае, а так ниже. Воды там нет никакой в жидком виде. Поэтому лед образуется постепенно за счет медленного сжимания фирна, снега. То есть, постепенно медленно сжимается за 2 тысячи лет, эти поры закрываются. И постепенно образуются пузырьки воздушные в этом льду. Эти пузырьки захватили атмосферу, которая была в то время.
Сергей Ивановский. Это получается кусочек атмосферы.
Алексей Екайкин. Да. Все исследования показывают, что там состав атмосферы неизменный. Куда ей там деваться, она во льду заключена, какая-то есть диффузия, обмен небольшой между пузырьками, но это не меняет, в общем, состав этого воздуха. То есть, да, у нас есть данные о том, какая была атмосфера в прошлом. Первые данные по керну “Востока” были опубликованы еще в годах 1980-х. За все эти 400 тысяч лет... За все, так называемые, полных четыре цикла климатических, то есть, оледенение, межледниковье, каждый цикл 100 тысяч лет... За четыре полных таких цикла ряд температуры у нас появился и ряд содержания парниковых газов в атмосфере. Углекислый газ в первую очередь, потом метан. Главные два, это углекислый газ и метан. Тогда было показано в первый раз по надежным данным, что у нас всегда есть четкая связь между уровнем парниковых газов в атмосфере и температурой.
Сергей Ивановский. Они повторяют друг друга?
Алексей Екайкин. Они четко повторяют друг друга. Ну, и второй важный вывод тот, что у нас есть сейчас содержание парниковых газов в атмосфере. Ну, скажем, содержание углекислого газа в 2018 году 408 частей на миллион. Или четыре сотых процента. В относительных единицах, это очень мало, четыре сотых процента, это очень небольшое содержание. Но газ этот очень важный как парниковый газ. Поэтому получается, что это очень много, если посмотреть в прошлое, таких концентраций не было уже последние полмиллиона лет, как минимум. На самом деле последний миллион лет их точно не было, таких концентраций. То есть, там менялось от 180 до 280 единиц. А у нас 400 сейчас. И этот лишний газ взялся за счет деятельности человека. На этот счет споров нет никаких, это доказанный факт.
Сергей Ивановский. Тут тоже интересная штука, я в какой-то передаче смотрел, там говорилось, что: “Ладно, расслабьтесь. Все эти заводы, человеческая деятельность... Что вы про дезодоранты или выхлопные газы? Это все ерунда. Во время извержения одного вулкана столько пыли вылетает, что человеку и не снилось”. А оказывается, что этот тезис абсолютно не верный.
Алексей Екайкин. Это не так. Все вулканы мира в среднем в 100 раз меньше выбрасывают углекислого газа, чем человек. Вот так. Ведь известно довольно точно, сколько мы производим углекислого газа. Потому, что точно известно, сколько мы нефти добываем. Постоянно публикуются отчеты экономические, сколько добывается нефти, газа. Угля, сколько мы потребляем, бензина. Это известно хорошо. Понятно довольно четко, сколько углекислого газа мы производим. Есть еще выбросы углекислого газа, связанные с сельским хозяйством.
Сергей Ивановский. Деятельность коров и свиней тоже учтена.
Алексей Екайкин. Ужасно любят посмеяться над этим, что коровы пердят, а у нас из-за этого климат теплее. Но они действительно в процессе пищеварения выделяют метан. Там не про углекислый газ, там про метан. Одна корова выделяет в год столько же метана, сколько одна машина. А коров огромное количество на Земле потому, что людей много на Земле, людям надо чем-то питаться. Поэтому мы разводим коров и коровы производят, я не помню точно этих цифр, грубо говоря, 20 процентов от всего производимого на Земле метана, включая природные источники, это огромное количество на самом деле. Не шутки вовсе. Поэтому в Европе многие люди становятся вегетарианцами по этой причине. Не едят мяса коров потому, что коровы производят метан, соответственно все это выливается в глобальное потепление и так далее.
Сергей Ивановский. Получается, что парниковый эффект, глобальное потепление...
Алексей Екайкин. Погоди, мы не договорили про вулканы. Вулканы углекислый газ тоже выделяют. Это безумно важная вещь для сохранения жизни на нашей планете, но в масштабах миллионов лет. Я имею в виду, что если бы вулканы не выделяли углекислый газ... С течением времени углекислый газ постепенно убирается из атмосферы и осаждается на дне моря в виде карбонатов, карбонатных отложений. Это медленный процесс. Потом, благодаря тектонике плит, эти плиты погружаются вглубь Земли, растворяются в мантии. И через много миллионов лет углекислый газ из этих карбонатов обратно выходит наружу с вулканической активностью. Это очень важный процесс, чтобы жизнь на Земле поддержать. Если бы этого не было процесса, то наша планета углекислый газ потеряла, и наступило бы глобальное похолодание, и мы бы все умерли. Это, видимо, то, что случилось с Марсом.
Сергей Ивановский. А это гипотеза только?
Алексей Екайкин. Понятно, что я лично Марсом не занимаюсь, это то, что я читал и слышал, это рабочая версия. На Марсе когда-то температура была повыше, чем сейчас и почти наверняка, с вероятностью 95 процентов, там была вода жидкая. Раз там была вода, там наверняка была и жизнь. Естественно бактериальная, там не было высших существ. Многоклеточных организмов там не было, скорее всего, но там была микробная жизнь. И вот она погибла, в конце концов, наверное, погибла из-за того, что Марс потерял парниковые газы, остыл. Грубо говоря, замерз. Вот вулканы очень важны для этого. Чтобы не дать нашей Земле погибнуть. Но они очень мало углекислого газа производят. Ежегодно они выбрасывают небольшое количество углекислого газа. Человек выбрасывает гораздо больше.
Наоборот, после извержения вулкана климат на Земле немножко холодает. То есть, после каждого крупного извержения... Их бывает, в среднем, одно крупное извержение за 100 лет. Последнее крупное было, это Пинатубо, в 1991 году. Очень мощное извержение. А до этого было, это Тамбора, в 1815 году. Там что происходит? Выбрасывается огромное количество аэрозоля, то есть, пыли, которая покрывает тонким слоем всю Землю, всю атмосферу. Этот аэрозоль отражает солнечные лучи. Соответственно, на Земле происходит похолодание. То есть, крупные вулканические извержения ведут к похолоданию. И после извержения Тамборы похолодание было таким сильным, что в Европе в 1816 году не было лета, холодно было. Снег выпадал во Франции, народ погибал из-за неурожая.
Сергей Ивановский. У нас сейчас получается увеличение углекислого газа. Процесс этот получается на сотни лет. Правильно? Или даже на тысячи лет, когда уходит углекислый газ из атмосферы, осаживается где-то на дне...
Алексей Екайкин. Ну, этот процесс, это вообще миллионы лет. Скажем так. Полное убирание углекислого газа из системы, осаждение в виде карбонатов, это процесс долгий, длится тысячи, миллионы лет. Нам это не актуально. Есть другие процессы. Что происходит с углекислым газом, когда он в атмосферу попадает? Этот лишний углекислый газ, который мы производим путем сжигания топлива. Он попадает в атмосферу, но примерно половина его уходит из атмосферы в океан и в растительность. То есть, растительность берет углекислый газ, чтобы строить стволы деревьев, листву. В воде углекислый газ тоже неплохо растворяется. Поэтому какая-то часть уходит в океан. Где-то половину природа успевает переварить. А половину не успевает, и она остается в атмосфере. Собственно поэтому рост и происходит - природа не справляется. Есть механизмы, которые пытаются этот углекислый газ из атмосферы забрать, но не успевают.
Сергей Ивановский. И это негативно для нашего здоровья. Человек в себя это поглощает, животные.
Алексей Екайкин. Скажем так. Содержание свыше тысячи частей на миллион, это уже вредная атмосфера для человека. Если в помещении свыше тысячи частей на миллион, ты будешь чувствовать себя нехорошо, будет усталость, голова будет кружиться, сонливость. Это отравление углекислым газом происходит. Вообще рекомендуется дома мерить. Потому, что в закрытом помещении, где источники углекислого газа... Это, во-первых, ты сам потому, что ты дышишь, плита кухонная. Поэтому полезно проветривать, полезно это измерять и так далее. Сам по себе углекислый газ вредный для организма. Но 1000 частей на миллион у нас еще не скоро будет. В основном вред из-за усиления парникового эффекта. Просто температура у нас возрастает и довольно быстро потепление происходит. Природа не успевает адаптироваться, происходят разные неприятные вещи: изменение циркуляции, увеличение частоты экстремальных событий. Аномальная жара в Европе или аномальный холод где-нибудь. Аномальный холод тоже может возникнуть. Или наводнения там, где их раньше не было. Это раз.
Второе, это, естественно, таяние льдов. Температура повышается, понятно, что лед тает. У нас сейчас тают интенсивно почти все горные ледники. Во всех горных странах мира, где есть оледенение, почти везде объем льда сокращается. Очень быстро тает Гренландия. По всему периметру происходит таяние гренландских ледников. Гренландия и горные ледники примерно поровну дают объем воды, которая в океан поступает. И тает Антарктида, хотя пока не так сильно, как Гренландия. Соответственно у нас растет уровень океана, он растет со скоростью 3 миллиметра в год. Кажется немного, но если умножить на десять, это будет 3 сантиметра. Причем он с ускорением растет. Мало того, что уровень моря увеличивается, он с ускорением увеличивается. То есть, все быстрее и быстрее. И через 100 лет на метр может подняться уровень воды. Может быть даже больше, чем на метр. Это уже будет проблемой и для такого города, как Санкт-Петербург и для Венеции, и для Амстердама. Я не говорю о несчастных странах типа Кирибати, Науру, Фиджи в Тихом океане. Некоторые из них просто скроются с лица Земли потому, что уровень воды там поднимется выше уровня земли. Все эти острова, они очень мелкие, почти на уровне моря находятся.
Сергей Ивановский. А прогнозы по таянию самих... Например, Гренландия. Есть такого рода прогнозы?
Алексей Екайкин. Да. Прогнозы есть, конечно. Самые первые прогнозы, если вернуться лет на сорок, посмотреть самые первые прогнозы таяния той же Гренландии, то станет ясно, что они недооценивали реальную скорость. Тает быстрее, чем думали тогда. Недооценивали силу каких-то процессов. Например, донное таяние. Талая вода просачивается через ледник по трещинам на дно и получается как смазка. Ледник по этому мокрому ложу движется гораздо быстрее, ускоряется динамика льда. То есть, ледники с большей скоростью текут в море, там они откалываются в виде айсбергов. Бывает сложно предсказать. Ясно одно, что таять будет и дальше.
Есть неясности очень большие, связанные с Западной Антарктидой. С ней такая история случилась, что она гидростатически нестабильна. Потому, что дно Западной Антарктиды, этого ледникового щита, располагается ниже уровня моря. И там такая неудачная форма ложа, что если вода начнет туда поступать под ледник, начнет просачиваться под ложе ледника, то этот процесс получается необратимый. Она будет просачиваться все дальше и дальше. В какой-то момент ледник всплывет, можно так сказать. Потому, что лед легче воды. И тогда это будет очень быстрое, катастрофическое повышение уровня моря. Соответственно это все будет довольно быстро таять и разрушаться. И масштаб этого процесса, буквально 100-200 лет. Так растопить Антарктиду заняло бы тысячи лет, очень небыстро все. А с помощью этого процесса необратимого разрушения вот этих... Речь идет о ледниковых щитах, которые ниже уровня моря расположены. Этот процесс гораздо быстрее будет происходить.
Сергей Ивановский. Перспективы совсем не радужные.
Алексей Екайкин. Так-то да. Я когда лекции читаю об этом, про изменения климата, к концу лекции все такие уже сидят... Мне надо придумать какое-то позитивное окончание этих лекций, я еще не придумал. Что-то типа: “Мы все равно победим. Потому, что я верю в разум человеческий”. Что-то в этом роде. По крайней мере, мы уже знаем, что это происходит. Знание, это уже половина дела. Если бы мы не знали, было бы хуже, но мы знаем. Значит, что-то можно начинать делать.
Сергей Ивановский. То есть, пока простой смертный слышит, что это на конференциях обсуждается. Страны между собой договариваются, это действительно так?
Алексей Екайкин. Пытаются. Яркий пример, это последняя климатическая конференция в Париже. Когда приняли соглашение о том, что давайте попробуем хотя бы, чтобы температура выросла не больше, чем на 2 градуса по сравнению с прединдустриальным периодом. По сравнению с XVIII-XIX веком.
Сергей Ивановский. То есть, у нас температура поднялась, получается около градуса, но я не помню за сколько это.
Алексей Екайкин. Она поднялась около градуса за 100 лет. Речь идет о том, чтобы к концу нашего столетия, к концу XXI века, температура поднялась суммарно не более, чем на 2 градуса. То есть, еще на один градус мы можем себе позволить. Но другие ученые говорят: “Нет, извините, ребята, это слишком много”. Модели климатические говорят о том, что два градуса Земля не выдержит. Два градуса будет означать, что случится необратимое разрушение Западно-Антарктического щита при такой температуре. У нас будет массовое вымирание видов, оно собственно и так уже идет. У нас идет массовое вымирание видов на планете. Оно будет необратимым и ускорится. Полное разрушение многих морских экосистем. Гибель Большого кораллового рифа в Австралии сейчас все обсуждают. Такое место, куда любят все ездить плавать, дайвингом заниматься. Такие красивые эти коралловые рифы. Там уже примерно треть его погибла. И он, видимо, погибнет весь. Таких примеров огромное количество. Это прямые и косвенные следствия этих глобальных изменений. Они все будут необратимыми, если мы на два градуса температуру повысим. Многие ученые сейчас говорят, что два градуса это слишком много. А экономисты и политики говорят: “Вы с ума сошли, мы и на два градуса не сможем”. А те говорят: “Если вы этого не сделаете, то последствия будут гораздо хуже”.
Сергей Ивановский. Кто победит?
Алексей Екайкин. Не знаю кто победит. Здравый смысл, надеюсь, победит.
Сергей Ивановский. Это еще печальнее, чем было.
Алексей Екайкин. Такая у нас реальность.
Сергей Ивановский. Куда ты поехал первый раз, Арктика, Антарктика?
Алексей Екайкин. Я в основном езжу в Антарктиду. На станцию “Восток” в основном. Из этих 14 раз я был 13 раз на станции “Восток” и только один раз я был на другой станции. С этой станцией вся моя работа и связана. И поехал я, мне было 20 лет или 22 года, сразу после окончания университета. Закончил, получил диплом магистерский... Весной получил, а осенью уже поехал.
Сергей Ивановский. Ты туда ехал, не страшно было вообще? Насколько я понимаю, туда так просто не доберешься. Высадили и ты там должен какое-то время находиться. А если ты зимуешь там, то зимовку ты вынужден всю там отбыть. Правильно?
Алексей Екайкин. Грубо говоря, да. Так дело и обстоит. Я работаю там летом, приезжаю только на летний сезон. Это декабрь-январь. Лето в южном полушарии. Там температура где-то минус 30, что, как бы, очень тепло для Центральной Антарктиды, зимой там минус 70. Летом там возможностей логистических гораздо больше. И если там с кем-нибудь что-то случилось, не дай Бог, у нас не было такого ни разу, то, так или иначе, спасут. Можно дать сигнал “SOS” и с соседних станций пришлют самолет или что у них есть и как-то постараются спасти. А зимой гораздо хуже все с этим делом обстоит.
Сергей Ивановский. Что из себя сама станция представляет?
Алексей Екайкин. Эта станция “Восток”, нынешняя, она уже вторая по счету. Станция была основана в декабре 1957 года. 60 лет мы отмечали в прошлом декабре. Понятно, что там снег постепенно нарастает и любые строения рано или поздно уходят под снег. Через какое-то время станцию замело и в 1970-х годах построили новую станцию. В ней-то сейчас люди и живут. Она тоже уже очень старенькая, обветшалая. Под снегом полностью находится.
Сергей Ивановский. Сама станция, по площади, сколько метров квадратных?
Алексей Екайкин. Я так про площадь не скажу. Там два дома довольно больших по площади. Один дом сейчас как бы заморожен, как склад используется. Когда-то там была столовая. А другой дом, который сейчас основной жилой на станции, длиной метров, наверное, 40. Шириной метров 10. Приличная площадь. И там комнатки для полярников, которые там зимуют. У каждого своя комната. Какие-то есть лаборатории, геофизическая лаборатория. Там есть медпункт. Там есть столовая, камбуз, радио. Все, что надо. Кроме дизельной электростанции. Она, естественно, отдельно потому, что это такое место шумное, грязное. Она стоит отдельным домом метрах в пятидесяти. Станция из двух домов состоит основных. И плюс вокруг ряд строений, которые использовались... Например, это был аэрологический домик. Там запускали зонд в атмосферу. Сейчас там летом живут сезонники, которые на сезон приезжают. И отдельно от всего этого стоит комплекс буровой. Там несколько было глубоких скважин, поэтому несколько вышек буровых торчит. Буровая “5Г” знаменитая.
Сергей Ивановский. Которая на четыре километра...
Алексей Екайкин. Да. Действующая скважина.
Сергей Ивановский. А сама скважина... Ее так открытой и держат? Ее же, видимо, прочищают?
Алексей Екайкин. Она залита специальной жидкостью. Для того, чтобы она не замерзала, не затягивалась. Потому, что если скважину оставить сухой, то давлением льда ее сожмет, за один год она исчезнет. Останется только сверху кусок свободный, а внизу она схлопнется очень быстро. Чтобы этого не было, заливают ее жидкостью такой, чтобы плотность была такая же, как у льда. То есть, если плотность будет меньше, то градиент давления ее сожмет. Плотность должна быть как у льда, плюс эта жидкость должна не замерзать при минус 60 градусов.
Сергей Ивановский. Это какая-то искусственная жидкость?
Алексей Екайкин. Нет. У нас с давних пор используется смесь керосина с фреоном. У керосина плотность 0,8. У фреона плотность 1,3. Они смешиваются в определенной пропорции. Плюс фреон не дает замерзать. Хороший вариант, но не очень экологически чистый, к сожалению. Поэтому эту скважину для исследований озера “Восток” нельзя использовать. Когда-то пытались разные жидкости использовать. Даже спирт пытались заливать, у него тоже плотность близкая ко льду. В других проектах, у американцев, я не помню названия жидкости, ну, она ядовитая. Поэтому они работали в масках, это ужасно неудобно. Наши французские друзья для своего проекта будут использовать силикон, грубо говоря.
Сергей Ивановский. Ну, это все исследование озера “Восток” идет или каждый бурит свои керны?
Алексей Екайкин. У них у всех свои проекты, нацеленные на разные вещи. На поиск древнего льда, на исследование палеоклимата. Были проекты для изучения подледниковых озер. У американцев несколько лет назад закончился такой проект. То есть, цели разные.
Сергей Ивановский. А что американцы выяснили, есть что-то интересное?
Алексей Екайкин. Это на сей день единственный такой проект, который можно назвать успешным. Проект изучения подледниковых гидрологических систем.
Сергей Ивановский. Некая альтернатива нашему проекту?
Алексей Екайкин. Это не альтернатива, это другой, независимый проект. Потому, что он интересен, но он не даст того, что может дать изучение озера “Восток”. То, что они изучали свое озеро, это ценности озера “Восток” никак не уменьшает. У них проект был направлен на изучение маленького такого озерца, которое располагалось недалеко от, так называемой, линии налегания, где ледник уже с морем соприкасается. Было озерцо, которое с морем связано системой каналов подледных. Это не полностью изолированная система, это раз. Экосистема в этом озерце, так или иначе, связана с морем. Ты не можешь ожидать совсем необычных видов потому, что эта система открытая. Идет некий обмен с нашим миром. Потом озеро там оказалось таким мелким. В точке бурения всего два метра оказался слой воды. С одной стороны это даже и плюс потому, что они взяли и пробу грунта, и пробу воды они взяли, все это исследовали. Обнаружили огромное количество разных видов бактерий, которые живут в очень необычных условиях. Потому, что там нет солнечного света. То есть, энергию они берут не от солнца, а за счет химических реакций всяких. В общем, интересная экосистема там обнаружилась. А бурили они вообще без заливочной жидкости потому, что у них проект был рассчитан на один буровой сезон. И они эту скважину поддерживать не собирались. Они с помощью горячей воды пробили отверстие. Там толщина ледника была небольшая, метров 800-900. И температура не такая низкая. В общем, удачно у них все получилось. Они за один сезон, за несколько дней пробили отверстие, сделали свои исследования за пару-тройку дней. И ушли. Вода там замерзнет и все. С точки зрения экологии это абсолютно безопасно.
Сергей Ивановский. Выявили они эти бактерии, которые живут без света, за счет химических реакций. Можно подробнее, каких и какой можно сделать вывод о жизни этих бактерий. Что это дает человеку, знание о том, как эти бактерии живут?
Алексей Екайкин. Это, как бы, не новость, что обнаружены такие бактерии. Масса бактерий, жизнь которых не связана с солнечным светом. Эти бактерии живут и в почве на какой-то глубине. Бактерии живут в горных породах на больших глубинах. И на дне моря живут бактерии, куда свет не проникает. Это совсем не новость. Я не помню эту статью, там досконально как живут именно те бактерии. Какое вещество используют для жизни - не помню, врать не буду.
Сергей Ивановский. Хорошо. Тогда вернемся к озеру “Восток”. Я так понимаю, что там оно одно из самых крупных, если не самое крупное.
Алексей Екайкин. Оно самое крупное.
Сергей Ивановский. Но озер этих вообще много. Это получается своими объемами, масштабами и изолированностью... Там нет никаких связей с мировым океаном.
Алексей Екайкин. Считается, что нет. Скорее всего, нет. С большой вероятностью их нет потому, что там форма котловины озерной такова, что, по крайней мере, вытекать из озера ничего не может. И вряд ли туда что-то втекает. Да, оно самое крупное. Оно изолированное. Вообще озер там больше 400 штук известно точно. Скорее всего, их там гораздо больше. Есть довольно крупные, сравнимые по размеру с озером “Восток”, но они все мельче. Озеро “Восток” самое крупное. Ну, и то, что оно под станцией находится, это тоже совпадение. Надо понимать, что станцию не ставили туда, чтобы озеро изучать. В 1957 году про озеро не знал никто. И скважину начали бурить, ничего еще про озеро не знали.
Сергей Ивановский. А бурить начали, вот здесь станция, давайте бурить, посмотрим, что там есть?
Алексей Екайкин. Сначала станцию поставили потому, что Южный геомагнитный полюс, для геофизических измерений. Ну, и вообще, чтобы было. Это были годы такие, некое противостояние. И в космосе было, и здесь некое противостояние. В какой-то степени хотели Антарктиду поделить, ставили свои станции повсюду. Сначала наши хотели на Южном полюсе поставить станцию, там уже американцы заняли. Наши решили: “Здесь. Южный геомагнитный полюс”. Примерно так это выбиралось. Поставили, чем-то занимались первые годы. Метеорология, гляциология. А в 1970-м году начали бурить первую скважину потому, что в то время эти буровые проекты начали реализовываться в разных частях Антарктиды. До людей дошло, что это уникальное хранилище климатической информации. Первые проекты бурения, это начало 1960-х, 1963, может быть, год. У нас 1970-й, это неплохо. В ногу со временем мы шли тогда. Но все эти скважины заканчивались разными авариями. Начинали бурить следующую скважину. Добурились до пятой глубокой скважины, поэтому она называется “5Г”, пятая глубокая. Ее начали бурить в 1990-м году. Тогда еще про озеро не знали.
Хотя к тому времени уже были собраны данные по радиолокации. И на многих разрезах радиолокационных были мощные отражения от воды в районе станции. Были исследованы сейсмические, которые тоже дают тебе представление, что подо льдом лежит. Тоже было отражение от воды. Но как-то в общую кучу это еще не сложилось. А сложилось, кажется, году в 1994 или 1993. Когда англичанин Ридли опубликовал космический снимок этого района, где четко видна огромная плоская поверхность, а вокруг поверхность, скажем так, нормальная, с какими-то барханами, дюнами. А тут абсолютно ровная поверхность. Это может быть только если у тебя подо льдом вода, на которой лед свободно плавает, поэтому поверхность выравнивается. И тут у всех сошлось: “У нас там озеро огромное”. И давай его исследовать.
Сергей Ивановский. А проекты исследования общемировые или там только те, кто на нашей станции “Восток”? Насколько я понимаю, там нет территориальных притязаний, да?
Алексей Екайкин. Как раз притязания там есть. Но у России нет территориальных притязаний в Антарктиде. Пять или шесть стран имеют эти притязания. В частности станция “Восток” расположена в секторе, на который Австралия претендует. Нам наплевать, что они там думают, мы считаем, что это ничья территория. Есть договор об Антарктике, который предполагает, что Антарктида, это ничья территория и все эти страны этот договор поддерживают. Но это не мешает им иметь свои территориальные претензии, если когда-то до дележки дойдет. А так, по договору об Антарктике, это территория науки. То есть, ничья. Никто не имеет права на нее претендовать, заниматься разведкой, добычей ископаемых.
Сергей Ивановский. А озеро исследуем только мы или еще кто-то?
Алексей Екайкин. Там вопрос сложный. С одной стороны никто не может никому запретить. Хочется какой-то экспедиции иностранный приехать, пожалуйста, запретить никто не может. Другое дело, если им нужна инфраструктура станции “Восток”. Тогда они вынуждены спрашивать разрешение нашей экспедиции российской антарктической. Если это разрешение не будет получено, им придется все организовывать своими силами, отдельный полевой лагерь разбивать и так далее. То есть, никто им не может запретить ничем заниматься. Но с другой стороны мы не обязаны им и помогать. Сейчас этот проект, более-менее, чисто российский национальный. В 1990-е годы бурение этой скважины, это был российско-франко-американский проект. И это было самое успешное и продуктивное время в жизни станции “Восток”, когда было сотрудничество с Францией и США. Тогда эта скважина “5Г” была пробурена, этот керн был исследован. Абсолютно точно, если бы Россия была одна, у нас бы этого не получилось.
Сергей Ивановский. По причине?
Алексей Екайкин. По разным всяким причинам. И по логистическим соображениям. Там очень сильно помогали американцы, которые всю станцию несколько лет снабжали самолетом. По несколько рейсов в сезон. Они привозили все, что нужно для этого бурового проекта, но не только. И еду для станции они привозили, стройматериалы, все, что угодно.
Сергей Ивановский. Почему прекратили сотрудничество?
Алексей Екайкин. Ну, потому, что проекты не длятся вечно. И Франция, которая помогала научной инфраструктурой. И буровую они помогали строить. Наша лаборатория гляциологическая, это все наследие той эпохи, то, что французы построили. Что-то они вывезли, когда проект закончился, но в основном они все оставили и мы до сих пор этим пользуемся. Это было очень полезно и для нас тоже. И для развития станции, и для нашей науки. А проект закончился естественным образом в 1998 году, когда прошли весь слой льда атмосферного, вошли в лед озерный. К тому времени было уже известно, что озеро существует, примерно знали на какой оно глубине. Прикинули, что до озера осталось 120 метров, мы же не можем туда так просто войти снарядом, мы же его загрязним, надо понять как его исследовать. Поэтому решили этот проект временно закрыть. В 1998 году бурение прекратилось, прекратилось и это сотрудничество. Кстати американцы еще лет пять бесплатно возили наших полярников через свои станции, помогали топливом и так далее. Уже после окончания проекта.
Сергей Ивановский. Достойно.
Алексей Екайкин. Да. Они молодцы. В свое время огромную помощь оказали нам. И эта пауза затянулась на 8 лет. Бурение было на 8 лет приостановлено. Как раз в это время обсуждали, что делать с этим озером, как его исследовать. Параллельно там шли измерения дистанционные геофизические. Лаборатория каталась по озеру, измеряли его размеры, глубину воды. Поэтому про озеро мы знаем сейчас очень много. И в 2005 году бурение возобновили. К тому времени сформировался проект проникновения в озеро. Как его можно вскрыть, не загрязнив, взять образец воды.
Сергей Ивановский. А загрязнение, это потому, что саму скважину заполняют этой жидкостью, смесь керосина с фреоном? Это и является фактором загрязнения?
Алексей Екайкин. Безусловно.
Сергей Ивановский. А альтернатива какая нашлась?
Алексей Екайкин. Альтернатива нашлась очень простая. Решили, что можно сделать меньше давление этой жидкости в скважине. Тогда в момент вскрытия получится, что давление озерной воды будет больше, чем давление этой заливочной жидкости. В момент вскрытия вода пойдет снизу вверх, вытолкнет этот керосин с фреоном. Во-первых, потому, что они легче воды, во-вторых, керосин с водой не смешивается. Керосин гидрофобная жидкость. Грубо говоря, так и вышло. За несколькими исключениями. Во-первых, подъем воды был больше, чем предполагалось. На 300 метров с лишним вода поднялась. Но это лучше, чем меньше. Во-вторых, оказалось, что не так уж и не реагирует вода с заливочной жидкостью. Были такие представления, что они полностью не смешиваются, никакой реакции между ними нет и быть не может. Но вышло не совсем так. То есть, при контакте воды с фреоном, в данном случае, образуется гидрат фреона. Он похож на лед внешне, такая же белая масса, довольно плотная. Он растет гораздо быстрее, чем лед. И он довольно быстро образует пробку между водой и скважиной. С этой технологией озеро исследовать уже нельзя. Если у тебя образуется эта пробка, ты не можешь в озеро опустить никаких снарядов, пробоотборников. И второе, следы загрязнения в озерной замерзшей воде, которую мы из скважины поднимаем, они находятся даже на довольно большой глубине от верхнего уровня поднятия воды. Поначалу мы думали, что это будет десять метров, а дальше чистая вода замерзшая. Но нет. На тридцати метрах еще следы керосина присутствуют.
Сергей Ивановский. Я правильно понимаю, что мы пробиваем лед, забуриваемся, попадаем в воду. Дальше вода выталкивает смесь керосина и фреона и замерзает сразу?
Алексей Екайкин. Не сразу, но через несколько дней, через месяц, она замерзнет.
Сергей Ивановский. И если она на 300 метров поднялась, ты можешь с уровня 200 метров взять пробу воды.
Алексей Екайкин. Да. Ты через год возвращаешься, разбуриваешь эту замерзшую воду и берешь, таким образом, свой образец.
Сергей Ивановский. Я так понимаю, эти образцы вы получили, пусть они не идеально чистые как хотелось. Но, тем не менее, выводы определенные можно сделать какая именно вода там в озере.
Алексей Екайкин. Ну, выводы можно сделать определенные. Образцы нельзя назвать чистыми, они конечно грязные. Это не значит, что они совсем грязные. Примесь керосина может быть один процент, но это все равно будет грязный образец. Уже для биологии, допустим, он не годится. Биологам там делать нечего, ну, да, ты найдешь там огромное количество бактерий, на самом деле бактерии живут и в керосине тоже. Керосин, это такая агрессивная штука. Но поскольку это органика, и в керосине живут какие-то бактерии, которые жрут этот керосин. Поэтому после анализа этих образцов ты там находишь кучу бактерий, но ты не можешь сказать, откуда эти бактерии взялись. Из керосина ли, или это из озера. Чтобы это понять нужны сложные анализы и прочее. И в любом случае тебе никто не даст это опубликовать. Есть некая научная этика. Нельзя работать с таким материалом. Нужен чистый образец.
Поэтому для биологии это практически непригодно. Там есть какие-то находки, но я не знаю, есть ли смысл о них говорить потому, что это не опубликовано. То есть, только после публикации в научном журнале можно говорить, что, да, находка имеет место. Для химии тоже малопригодно по тем же причинам. В керосине всю таблицу Менделеева можно найти. Трудно определить, что у тебя взялось из керосина, что взялось, может быть, со снаряда, а что из озера. В любом случае озеро более или менее пресно. Оно не абсолютно пресно, это не дистиллированная вода, но там содержание солей небольшое. Вряд ли больше одного промилле, скорее всего меньше. То есть, это считается пресной питьевой водой.
А для чего эти образцы годятся, это для изотопного анализа. Примесь керосина на изотопный состав воды не влияет. Поэтому у нас в лаборатории эту воду исследовали, определенные результаты мы получили. Они довольно специфические. Сейчас о них рассказывать, это мало кого заинтересует. Например, это дает некое представление о циркуляции воды в озере. Мы видим признаки наличия гидротермальных источников на дне озера. Там на дне есть, видимо, активные геологические разломы, поступает горячая вода как, скажем, на Камчатке или в Исландии. Через разломы поступает горячая водичка. Там, видимо, похожие процессы происходят на дне озера.
Сергей Ивановский. Предположить можно, откуда этот источник теплой воды?
Алексей Екайкин. Источником является само озеро. Из самого озера по разломам вода проникает куда-то вглубь. Где-то она нагревается, на какой-то глубине. Соответственно она всплывает обратно, и образуются эти гидротермальные источники. Такая замкнутая гидротермальная циркуляция. Потом есть признаки, что талая вода ледниковая, которая в северной части озера поступает, она на пути в южную часть озера не полностью смешивается с резидентной озерной водой. Там такие интересные процессы происходят. Про механизм образования льда можно рассуждать. Если сравнить изотопный состав воды, изотопный состав озерного льда, то можно сказать, как этот лед формировался. Потому, что от этого будет зависеть эффективный коэффициент фракционирования, соответственно разница изотопного состава между льдом и водой может быть разной в зависимости от типа образования этого льда.
Сергей Ивановский. Это такой процесс исследования озера...
Алексей Екайкин. Это такие данные, которые дают общие мазки в эту общую картину жизни озера. Озеро, это огромная такая экосистема. Тут у тебя поступает вода талая ледниковая с такими-то газами и химическими примесями. В южной части озера вода замерзает, снизу у тебя есть гидротермальный источник. Наверняка там есть слой озерных осадков, с которыми вода может обмениваться. Все эти штришки, они дают общую картину, что собой озеро представляет. А зачем это надо? Ну, для того, например, чтобы знать, где эту жизнь в озере искать. Если озерная вода сама по себе слишком насыщена кислородом, кислород, это яд для бактерий, возможно там жизни нет вообще в этом озере потому, что она убивается этим кислородом. В северной части озера вода, это талая ледниковая вода, ее нет смысла исследовать потому, что там такой же состав, как в леднике. Тогда куда идти, чтобы искать эту жизнь? Можно идти на дно озера, где эти гейзеры бьют, где температура повыше. Там, наверное, есть экологические ниши, где эта жизнь может существовать. Ну, это я так сейчас фантазирую. В озере есть разные участки, которые совершенно друг на друга не похожи, совершенно разные экологические ниши. Тут, может быть, жизни нет, тут есть. Тут она такая, тут она сякая. Разные всякие интересные процессы.
Сергей Ивановский. Только что упоминали про химический состав воды. А это исследовалось? Потому, что я какую-то лекцию слушал, там говорилось, что очень большое содержание углекислого газа или... Я не очень хорошо запомнил.
Алексей Екайкин. Там большое содержание в принципе воздуха. Воздух поступает в озеро с талой ледниковой водой. Тут надо схему озера нарисовать. Вот у нас озеро. Это северная часть озера, это южная часть озера, где станция “Восток”, где мы бурим. Ледник тает, талая вода поступает в озеро, а здесь вода замерзает, образуется озерный лед. Этот озерный лед с течением ледника за пределы озера постепенно выносится. Достигается такой баланс. Мы считаем, что озеро в равновесии находится. Сколько воды поступило, столько же льда тут образовалось и ушло. Озеро в таком динамическом равновесии находится. Дальше. С этой талой ледниковой водой в озеро поступает много газа. Откуда газ там берется, это уже я рассказывал. Газ захватывается льдом в процессе образования. Лед атмосферный, или ледниковый лед его еще называют иногда, он вообще насыщен газом. Газа там много, он весь попадает в озеро. В южной части, когда вода замерзает, это процесс медленный, постепенный.
При таком медленном замерзании воды все примеси лед отталкивает. Поэтому лед очень чистый. Все то, что в воде было, обратно в воду уходит, лед ничего этого не забирает. И происходит накопление газа. Тут газ приходит, а тут он не уходит. Соответственно, он вынужден накапливаться в озере. Вода насыщена газом, там в 20 раз больше газа, чем в воде вот... Вот эта вода, она сейчас газом насыщена потому, что стакан давно стоит уже, идет обмен с атмосферой, водичка газом сейчас насыщена. Так там в 20 раз больше этого газа накачано, чем можно накачать вот здесь.
Сергей Ивановский. И какой это для нас вывод дает?
Алексей Екайкин. Вывод такой, что не благоприятная среда для жизни. Потому, что там много кислорода. Мы привыкли, что у нас кислород разбавлен азотом. У нас всего 20 процентов кислорода. Поэтому мы дышим спокойно. А если бы мы вдохнули чистый кислород, мы бы легкие сожгли мгновенно. А там этого кислорода много в воде растворено, для жизни это совсем не хорошо. Если там жизнь есть какая-то, она должна приспособиться к этому количеству кислорода. Тут надо биологов спрашивать, есть ли такие механизмы. Насколько я знаю, их нет. Потому, что таких сред нет у нас на Земле. У жизни не было потребности к этому адаптироваться в нормальных условиях. Это что касается газового состава.
Тут надо сразу прокомментировать потому, что часто спрашивают: “Значит, там должна быть газовая подушка между водой и льдом? Если газа так много, куда-то ему надо деваться”. В какой-то момент лишний газ будет в виде пузырьков выделяться. Нет на самом деле. Потому, что при таком высоком давлении, которое там есть, там 400 атмосфер, газ с водой будут образовывать газовые гидраты, которые будут забирать весь лишний газ из воды. Как только начали газовые гидраты образовываться, сколько газа ни накачивай, воздушной подушки не будет никогда. Будут просто расти эти газовые гидраты. То есть, никакой газовой подушки там нет.
Химический состав досконально неизвестен по той же причине, что образцы, так или иначе, все равно загрязнены. В принципе там химический состав складывается из примесей, которые в воду поступают из тающего ледника. А там очень мало этих примесей. У нас лед практически чистый дистиллят, там очень мало химии какой-то. Плюс обмен с осадочными породами. Повышенное содержание каких-то сульфидов, которые говорят о том, что они могли взяться из осадочных пород. Сложная история. Я думаю, тут нужно чистый образец воды получить, чтобы рассуждать об этом.
Сергей Ивановский. Получается, сейчас есть какие-то наметки, чем именно будут заполнять? Вы же говорили, что у французов есть силиконовая какая-то искусственная жидкость. Может быть, можно позаимствовать у них?
Алексей Екайкин. Ну, чего позаимствовать? Ее можно просто купить. Хотя это будет дорого все. Она гораздо дороже керосина. Если для проекта надо, безусловно, так и будет сделано. Другое дело, что сейчас у нас нет проекта исследования озера. Потому, что государство не поддерживает эту тему сейчас. Такая парадоксальная у нас ситуация сложилась. На Антарктиду деньги выделяются, то есть, на российскую антарктическую экспедицию. Что-то около полутора миллиардов рублей в год. Но это деньги чисто на экспедицию. То есть, корабли снарядить, туда послать людей, обуть, одеть и накормить. Закупить топливо, организовать транспортные походы, перелеты и прочее. То есть, чисто на логистику. Эти деньги Россия выделяет, хотя тоже очень мало, кстати говоря. А на науку нет денег. На антарктическую науку в Росси денег нет сейчас. То есть, раньше была федеральная целевая программа “Антарктика”, которая закончилась в 2013 году. И нам правительство обещало, что будет продление. Сидели вот как сейчас с тобой и рассуждали, они сказали: “Да, деньги будут”. Но их нет до сих пор. Что будет дальше с этим проектом, я не знаю. Потому, что пока целевого финансирования нет, нет смысла что-то затевать. Потому, что можно на коленке что-то мастерить, но это смешно.
По-хорошему надо строить новую буровую. Эта буровая 1990-х годов. Она уже устарела морально и физически, там разваливается все. Там ржавое все. Так сейчас уже не делают, это прошлый век в буквальном смысле. Современные буровые выглядят совсем иначе. Из других материалов, по другим технологиям это все делается. Потом нужна новая скважина с новой заливочной жидкостью. Эту скважину надо оставить в покое. Ее использовать невозможно ни в каком случае потому, что даже если жидкостью новой ее залить, там есть какие-то старые стволы боковые аварийные, из которых керосин уже не выкачать никогда. Поэтому проект нужно начинать с нуля. Специально бурить скважину для исследования озера “Восток”. И не факт, что ее на станции “Восток” надо бурить. Мы можем выбрать какое-то место получше. Но это проект очень дорогой.
Сергей Ивановский. С другой стороны, если все-таки пробурить и получить чистый керн, там же получается скачок достаточно серьезный в науке.
Алексей Екайкин. Я думаю, да. Потому, что это такое место на Земле, которое можно сравнить с космосом. Это, как бы, внеземные исследования на Земле. И такое первое приближение к исследованию планет солнечной системы: Европа, Энцелад, Марс. Где собственно жизнь может быть, но надо научиться ее там найти. Эти методы можно было бы отрабатывать здесь. Во-вторых, даже если окажется, что эта вода мертвая, нет там жизни, это тоже был бы интересный результат потому, что таких мест на Земле не известно. Везде, где есть вода, есть жизнь. Это закон биологический. Если найти место, где есть вода, но нет жизни, тоже было бы в принципе интересно. Значит, у жизни есть какие-то пределы, она не везде существует. Где-то есть такие места, где она не может существовать.
Сергей Ивановский. Глубина этой скважины до озера 3 километра 800 метров, без 200-300 метров, которые, как бы, недобурены, правильно?
Алексей Екайкин. Нет, сейчас там до озера осталось 70 метров.
Сергей Ивановский. И вот эти керны на глубине 3800, они датируются 1,5 миллиона лет, правильно?
Алексей Екайкин. Нет, там не совсем так. Там сложнее картина. Ледник из трех больших слоев состоит. Первый с нуля до 3300 метров, это хорошо датированная часть атмосферного льда, и там возраст на этой глубине 400 тысяч лет. Потом есть еще 200 метров тоже атмосферного льда, этого древнего, с 3300 до 3538 метров. И вот на 3538 метров возраст там 1,5 миллиона лет без малого, 1 миллион 300 тысяч, как минимум. Потом там есть еще 200 метров озерного льда. Вода, намерзшая из озера “Восток”, пока ледник над озером медленно двигался. Этот лед гораздо моложе. Он гораздо моложе потому, что ледник на озеро пришел с западного берега 40 тысяч лет назад. И за 40 тысяч лет он дошел до нынешнего положения станции “Восток”. Потом он пойдет дальше, еще намерзнет какое-то количество льда, и потом он уйдет за пределы озера. Соответственно, у тебя на верхней части озерного льда возраст максимальный, это примерно 40 тысяч лет, а нижняя часть озерного льда, она образовалась сейчас, это лед, который намерз недавно, только что. Это сложная картина, необычное строение ледника. Сначала он растет, потом растет очень быстро, потом он резко обнуляется.
Сергей Ивановский. У нас есть еще тема климата, и мы можем ее развернуть в следующей передаче. Потому, что сейчас мы уже достаточно много сказали.
Алексей Екайкин. Про климат можно бесконечно беседовать, как и про озеро.
Сергей Ивановский. Ну, давай на сегодня мы прервемся, а в следующей беседе мы вернемся уже к следующим темам. Всем спасибо.
Новости
VIP
