Д.Ю. Я вас категорически приветствую! Павел Юрьич, добрый день.
Павел Перец. Привет.
Д.Ю. Что у нас?
Павел Перец. Я покажу финал нашей беседы, он будет выглядеть вот так. Но я думаю, что этот финал будет в следующий раз, потому что сегодня мы просто не успеем.
Д.Ю. У нас это называется «парашютист».
Павел Перец. Как всегда, добрый школьный юмор.
Д.Ю. Незатейливый ментовской юморок.
Павел Перец. Незатейливый ментовской юморок. Это поп Гапон повис не верёвочке в местности, где до этого клепал бомбу, которая не взорвалась бы, скорее всего, Александр Ульянов, и там же один из рок-звёзд начала 20 века Александр Блок написал главный хит 20 века, Серебряного, я имею в виду – это «Незнакомку»: «По вечерам над ресторанами горячий воздух дик и глух», и т.д. – это Озерки. Вот там на одной из дач поп Гапон закончил свои дни. Но сегодня мы, боюсь, не успеем даже о нём поговорить, потому что в рамках того, что я рассказываю, колоссальное значение имело такое событие, как 9 января 1905 года, получившее название Кровавого воскресенья. Здесь в нём прекрасно всё, и самое главное – меня иногда крайне расстраивают такие очень категоричные оценки как самого попа Гапона, так и этого события, и порой довольно однозначные, а событие-то было, мягко говоря, неоднозначное. И в этой связи я буду опираться вот на эту книгу – это Кавторин, называется «Первый шаг к катастрофе». Я в своё время купил её ещё на толкучке возле Владимирского собора, потом потерял, эту я купил ещё раз, повторно в интернете. Чем она мне приглянулась – тем, что здесь автор, который, кстати, не историк, но почему я буду к ней постоянно обращаться – он цитирует там массу воспоминаний, причём, ну например, вот этих вот воспоминаний, ну они у меня есть, я буду, неважно – туда, сюда можно обращаться, просто здесь они более подробно, он берёт выдержки. Самое главное – здесь есть воспоминания Зубатова, основного героя сегодняшнего нашего рассказа, С.В. Зубатова, и он попытался, товарищ Кавторин, всё-таки как-то реально подойти, по возможности объективно и попытаться разобраться, что это такое было. И мне кажется, на мой взгляд, ему это удалось.
Д.Ю. Я, кстати, тебя перебью, извини: это целая серия отличных книжек.
Павел Перец. Это серия, да, она тогда выходила...
Д.Ю. У меня их вот столько примерно, все хороши!
Павел Перец. Троцкого там есть...
Д.Ю. Но этой нет. Позвольте взглянуть.
Павел Перец. Да, пожалуйста. Ещё про Третье отделение там, да, Эйдельман там тоже, «Мгновение славы настаёт». Действительно, это была очень хорошая серия, которая выходила в начале 90-ых годов, великолепная.
Раз уж мы заговорили про ментовской юморок, то есть прекрасная поговорка под названием «Жадность фраера сгубила», или «погубит» - это про российский капитализм начала 20 века, в чистом виде, и здесь как раз в нашей сегодняшней программе интернетной я наглядно покажу, используя свидетельства, справки, донесения, и т.д., как этот капитализм сам себе рыл могилу, и как человек по фамилии Зубатов пытался ситуацию исправить, но у него, как мы выясним, не было никаких шансов. Поэтому давайте с этого и начнём, я с твоего позволения урву у тебя обратно...
Д.Ю. Пытаюсь увидеть, какого... – 1992 года, да.
Павел Перец. 1992 года, самое начало 90-ых. Значит, сам Зубатов, ну вот здесь есть его портрет достаточно литографичный, мы с него и начнём. Тоже, кстати...
Д.Ю. Я, с твоего позволения, про «жадность фраера сгубила»: мне всегда видится изрядная картина африканской охоты. Когда негры ловят мартышек, у них есть способ – не знаю, сами негры придумали или их арабы подучили: берётся кувшин тяжёлый, в кувшин насыпаются орехи и подкладываются к мартышкам. Мартышка добегает до кувшина, заглядывает: что там? Трясёт, слышит – орехи, суёт туда лапу, нащупывает, раз – полная лапа орехов.
Павел Перец. Да, и не вынуть.
Д.Ю. И тут идёт негр, а мартышка не может бросить то, что она там схватила, а с кувшином ей не убежать. И негр её за сопатку – всё, мартышка поймана. Вот жадность-то до чего доводит.
Павел Перец. Ну, таких примеров масса, на самом деле. С.В. Зубатов, который тоже, естественно, получает самые разные характеристики у самых разных людей в зависимости от того, какую идеологическую парадигму они поддерживают.
Д.Ю. Ну тут прикольно: видимо, сотрудник ОВД или госбезопасности должен какой-то подрывной работой заниматься, а не защищать государство.
Павел Перец. Естественно, да. В чём была проблема России конца 19-начала 20 века? Я уже неоднократно говорил: она была Китаем 90-ых годов прошлого века, т.е. это было такое Эльдорадо – сюда можно было вкладывать деньги, чему способствовал очень много министр финансов С.Ю. Витте, о котором мы тоже будем говорить, он пытался развивать у нас промышленность, достаточно успешно пытался, и у него даже была такая схема в голове, не очень работоспособная, как потом выяснилось: были же огромные займы в Европе, в основном во Франции. Как он собирался отдавать эти займы – забегая вперёд, могу сказать: он собирался осваивать восточные и дальневосточные рынки, Китай в т.ч. Т.е. туда мы продаём, там мы всё опутываем своими ж/д путями, влиянием, и т.д., и вот эти бабки – часть оседает в России, а часть идёт на выплату. Схема такая достаточно стройная, но вот... Я, кстати, знаешь что тут подумал: слона-то я и не заметил, как говорится, поскольку, опять-таки, ведь это ещё и время русско-японской войны. Возможно, мы отдельный выпуск всё-таки посвятим некоторым вещам из моей книги, потому что они тоже имеют непосредственно влияние на эти все события, которые тогда разворачиваются. Но Витте не учёл того, что проложенная дорога в Китай может отвалиться вдруг неожиданно, что там есть какая-то Япония, которая, оказывается, тоже претендует на что-то, а Японию тогда всерьёз вообще никто не воспринимал – какие-то макашки.
Д.Ю. Это для многих открытие – что японцев, например, столько же, сколько русских, на всякий случай, не смотрите, что островок такой маленький, а их там 120 млн.
Павел Перец. Япошки, на самом деле, вот эти макашки, показали, где японские раки зимуют. Это вот если вкратце. Значит, С.В. Зубатов, в будущем начальник Охранного московского отделения, начинал, у него традиционная история – когда он был гимназистом, он, естественно, подпал... это было нормально – подпал под влияние всевозможной кружковщины, как тогда говорили...
Д.Ю. Был за Навального, фактически?
Павел Перец. Ну, склонялся к этому, скажем так. Его из гимназии исключили за неблагонадёжность, но очень интересно, как сам Зубатов описывает, за что его исключили из гимназии, тебе понравится: «Коснусь еще своего знакомства с Рубинком...» Рубинок – это такой деятель еврейского происхождения, как вы видите по фамилии, революционного лагеря. «Он не только был знаком со мною, но и явился невольной причиной оставления мною гимназии. Из воспоминаний М.Р. (это Михаил Рафаилович Гоц, один из лидеров эсеров, с которым, кстати, Зубатов был знаком в молодости – П.П.) видно, как велико было около меня число евреев. Рубѝнок (или Рубинóк, я даже не знаю – П.П.) же посещал меня наиболее часто. Это раздражало моего покойного отца, который, войдя как-то в мою комнату (с отдельным ходом) в учебные часы и в предэкзаменационное время и застав меня дома, устроил мне сцену, которая после разговора окончилась тем, что он поехал в гимназию и взял мои бумаги. Не учебное начальство исключило меня из гимназии, а родной отец в минуту раздражения на моих «товарищей».» Т.е. не нравилось отцу то, что сын его...
Д.Ю. Не удивительно.
Павел Перец. Да, и Гоц оставил очень интересную характеристику Зубатова, но дело в том, что поскольку Зубатов в дальнейшем стал начальником Охранного отделения московского, естественно, тут можно заподозрить Гоца в некой предвзятости. Но тем не менее, вот это я бы хотел подчеркнуть: «Как-то Зубатов прочёл мне своё произведение, в котором он излагал собственную теорию нравственности. Всё в этой теории основывалось на выработке сильной воли, для чего требовалось совершенно сознательно совершить ряд гадостей, о которых в печати даже и говорить неудобно». Т.е. это вот такая нечаевщина, помноженная на вот эту, не каракозовщину, а ишу... т.е. брат его Ишутинов: т.е. надо упасть ниже плинтуса, чтобы никто не заподозрил тебя в революционной деятельности, а потом это всё переломить.
И Рубинка этого арестовали, его приятеля, причём арестовали, и я в своё время рассказывал про Германа Лопатина, которого схватили в Петербурге на Казанском мосту, и у него были записочки, которые он не успел съесть, очень грамотно его приняли – вот это как раз был провал благодаря Лопатину, этого Рубинка схватили. И вот ещё какой эпизод Гоц подчёркивает, что говорит о том, что были грешки у Зубатова: когда он уже тогда начал задумываться о том, что ему не нравится вот эта вся история, и возможно, надо бы посотрудничать с властями, Гоц пишет: «Он назначил Соломонову (это один из участников кружка) свидание в каком-то глухом месте, кажется, на кладбище, заявил ему, что должен уехать по какому-то очень опасному поручению, трогательно простился с ним и даже перекрестил его. Когда Соломонов вернулся домой, там его уже ждала полиция». Надо сказать, что Зубатов в будущем, когда полемизировал с Гоцем, он вот эту вот историю с Соломоновым не отверг, что, как бы, является определённым штришком.
И здесь ещё нужно сказать про персону, о которой мы ещё в дальнейшем будем говорить – это такой Меньшиков. Меньшиков тоже работал в Московском охранном отделении и, по-моему, в 1906 году он из-за действий тогдашнего директора департамента полиции Трусевича перебежал в лагерь революционеров, практически сдав всё и вся. Как Меньшиков сам описывал вот то, как он изначально наоборот из студенчески-революционного лагеря перешёл на сторону властей: «Разбираясь в обстановке своего ареста и „провала“ других лиц, я скоро пришёл к заключению, что неудачи революционеров часто являются результатом их собственных ошибок; что главная причина этих ошибок – почти полное незнание оружия врага...».
И вот Меньшиков решил пожертвовать собой, чтобы пойти и узнать всё изнутри. Но дело в том, что это познание как-то растянулось почти на 2 десятилетия. Да, вот он так упорно узнавал всё это изнутри...
Д.Ю. Погрузился, да?
Павел Перец. Да. А теперь мы давайте перейдём к одному из самых интересных сюжетов нашего сегодняшнего рассказа – как же жили рабочие в то время. У нас сейчас тоже по этому поводу включишь что-нибудь или почитаешь и думаешь: как-то вот прямо информация разнится, как, я не знаю, как цены на рынках иногда. Ну во-первых, в 1897 году правительство издало 2 закона: первый закон от 2 июня о нормировке рабочего времени, т.е. рабочее время ограничивалось – вы можете себе представить – 11,5 часами, т.е. это был максимум, больше этого работать было нельзя. Т.е. ни про какой ещё 8-часовой рабочий день там речи даже не шло, т.е. 11,5 часов – это была официальная нормировка правительства.
Д.Ю. Я замечу: возможно, это было какое-то крайне прогрессивное решение.
Павел Перец. Это было безумно прогрессивное решение, потому что на самом деле практиковался совершенно свободно 14-часовой рабочий день, и мы потом в дальнейшем, когда будем эту книжку листать, ещё найдём массу интересных подробностей из этих сфер. Но при этом 12 августа уже Министерство внутренних дел издало, выпустило циркуляр, который, согласно характеристике фабричного инспектора Гвоздева, чьи воспоминания я настоятельно рекомендую вам найти в интернете, они есть в pdf-файле, в свободном доступе, и почитать. Часть из них я вам расскажу сегодня, потому что они есть здесь. Откройте для себя «Россию, которую мы потеряли» просто сразу же.
Так вот, по характеристике этого Гвоздева, этот циркуляр сводился к тому, чтобы ни в коем случае не допускать уступок рабочим и прекращать забастовки репрессивными мерами – расчётом рабочих, высылками их по месту жительства и арестом зачинщиков. Т.е., как обычно, российская власть одной рукой пытается какую-то проблему решить, другой рукой, причём тайной, она тут же говорит: но при этом нужно иметь в виду, как действовать в этих ситуациях.
И вот этот вот нарождавшееся рабочее движение – это как с партией эсеров, которая возникла, как Афродита из пены морской, и в охранном отделении вдруг выяснилось, что оппа – вдруг нарисовалась новая партия в 1902 году, хотя там подвижки шли ещё до этого. То же самое с этим рабочим движением – оно вдруг появилось, как джинн из бутылки, и никто не понимал, что и как. И вот Гвоздев пишет: правительство с помощью своих, естественно, специально обученных людей решило выяснить, а как вообще живёт рабочий люд, и т.д. «В конце 90-х гг. жандармский генерал Пантелеев объезжал ряд губерний с целью собрать материал о положении рабочих. Источником, из которого он черпал нужные ему сведения, являлись, конечно, чины полиции. И вот перед приездом генерала ко мне является жандармский ротмистр; с таинственным видом он закрывает все двери в мой кабинет и шепотом сообщает, что пришел ко мне по весьма секретному делу. А именно: узнать, сколько же зарабатывают рабочие? Я сказал, что в моем участке заработок рабочих колеблется от 3 руб. 50 коп. до 60 руб. в месяц». Это колоссальный разброс, и это крайне важно понимать.
Сколько их было: согласно переписи 28 января 1897 года их было чуть больше 7 млн., при этом в стране тогда жило порядка 120 млн. человек, ну т.е. пока ещё не самая большая часть, но сколько же они зарабатывали: согласно поданной в Министерство финансов справке средняя заработная плана на Путиловском заводе с 1899 по 1904 год выросла с 37 руб. 54 коп. до 43 руб. 46 коп. Короче, средняя з/п – 40 рублей. Но, естественно, надо разобраться, сколько это – много, мало, как распределялось это внутри? Мастеровые инструментальной мастерской получали в среднем 59 руб. 47 коп., ну почти 60 руб., а рабочие по двору только 18,5 руб.
Давайте посмотрим в относительных единицах – сколько стоил хлеб: хлеб стоил 5 коп. за 1 кг – вполне. Мясо стоило, соответственно, 28 коп. за 1 кг. Но к 1904 году цены несколько подросли. Т.е. если мы будем соотносить цены на продукты, то, в принципе, жить можно, но это ведь не полная картина. От себя могу добавить, что, например, средний обед в «Пассаже», который находится напротив Гостиного двора, стоил 1 руб., ну бизнес-ланч по-нашему. Т.е. 18 руб. в месяц и 1 руб. обед – это как бы уже о чём-то говорит. Но самое главное даже не это. Я в каком-то из предыдущих выпусков говорил про сапоги, например, и про прочее – очень дорого стоила одежда, очень дорого стоили все предметы быта, а самое главное – колоссальных денег стоило жильё. Например, в среднем квартира обходилась в 13,5 руб. с водой, но без дров, т.е. на дрова нужно было закладывать ещё 4 руб. в месяц, т.е. это получается 17,5 руб. И вот представьте: рабочий получает, например, по двору 18 с чем-то рублей, у него только одна квартира, например, стоит 17 руб., т.е. он её уже себе не может позволить, значит, ему уже надо как-то решать этот вопрос. А если вдруг он, например, семейный – прожиточный минимум для семейных был определён от 32 до 38 руб. в месяц, т.е. это уже вообще не айс. И получается картина, когда рабочая элита, мастеровые, жили если не богато, но по крайней мере сносно, а некоторые даже могли что-то себе позволить, то вот средний рабочий класс и всё, что ниже, особенно, они жили в условиях, мягко говоря, совершенно невыносимых. И вот питерский мастеровой Тимофеев описывает быт, например, вот таких вот как раз рабочих, о которых я рассказывал в конце. Он пришёл к одному чернорабочему как раз, ну т.е. рабочий по двору – это, считайте, чернорабочий. «Жил он в артельной квартире, в которой кроме него помещалось ещё 17 человек. Квартира представляла собой большую сильно закопчённую комнату с двумя окнами. Посреди комнаты стоял длинный стол на козлах, две такие же длинные скамьи. Рядом с комнатой кухня, служившая в то же время и прихожей, в углу кровать кухарки – вот и вся обстановка квартиры, где помещалось 18 человек. Оказалось, из 18 человек было 11 женатых, и у них у всех жёны в деревне. Количество денег, высылаемых в деревню каждым членом этой артели не превышало 3-5 руб. в месяц. Но опять-таки, отнимите эти 3-5 руб. в месяц от своего заработка, и вы получите... И в этой связи вот эта вот общинная система, которую с такой рьяностью проповедовали сначала народники, а потом эту идеологическую программу подхватили и социалисты-революционеры, она в этом плане была крайне порочна, потому что община на самом деле была заинтересована, чтобы твои члены шли в город работали, присылали деньги и таким образом поддерживали всех остальных.
Ну и была статья наказаний на фабриках и заводах, такая как штрафы. Рабочий Тимофеев пишет, что «именно штрафами хозяева хотят выразить своё глумление над рабочим, постоянно напоминая ему о той зависимости, в которой он находится».
Фабричный инспектор Гвоздев продолжает эту линию про капиталистов: «...следует добавить, что большинство их обладало удивительной мелочностью, скупостью, почти граничащей со скаредностью, главным образом, конечно, в том, что не касалось их лично самих (ну как обычно – П.П.); вместе с тем они иногда проявляли полное невнимание к таким дефектам в деле, которые приносили им громадные убытки».
Или вот ещё потрясающая заметка: «В уже известной степени эмансипированных фабрикой фабрика часто браковала, как элемент наиболее беспокойный». Т.е. если ты – человек уже набравшийся опыта, человек подковавшийся и хочешь продолжать свою рабочую деятельность, фабрикант скорее всего тебя уволит и наберёт молодых, ещё неоперившихся. С точки зрения бизнеса, абсолютно нелогичное действие. С точки зрения бизнеса тогдашнего, действие совершенно нормальное, потому что придут новые, их можно ещё больше нагибать. Да, они будут хуже работать, но им же можно платить копейки, им не надо платить никакой соцпакет, и всё такое прочее.
И ещё, вообще просто поразительная подробность от того же Тимофеева: нужно было убедиться в благонадёжности рабочего, потому что если ты читаешь книжки, ты должен это делать тайно, чтобы никто не увидел, потому что если вдруг твои коллеги по цеху заметят, что ты читаешь книжки, они на тебя настучат, и тебя заподозрят в неблагонадёжности. Не читай книжек, иди и паши по 14 часов, получай свои, там, 18 рублей или пусть даже 30 и не дуди в дуду. Вот это как раз для поклонников «Россиюшки».
«Бывали ли вы, читатель, когда-нибудь в крупных фабричных сёлах средней России? Невесёлая картина представляется здесь вашему взору: голая ровная местность, непаханые, не сеянные, поросшие сорной травой голые поля, тихо протекающая в ровных берегах без кустика, без ракитки вонючая речка – вот обычный ландшафт, ради которого проезжая по селу, вы издали видите высокие трубы и громадные корпуса фабричных зданий. Вы увидите здесь длинные ряды маленьких избушек без всяких признаков хозяйственных построек, утопающих в убийственной грязи и нечистотах, вы увидите полуголых ребятишек, копающихся среди сорных куч, развешанное на верёвках и кольях тряпьё, представляющее одежду обитателей этих лачуг, заметите массу подозрительных чайных с пьяными субъектами в виде них».
Вот она, фабричная Россия той поры, и те, кто это держат, считают это абсолютно нормальным. Любые поползновения, как мы увидим в будущем, ими не просто не воспринимаются, они ими не понимаются, как это вообще в принципе возможно, т.е. что вы там копошитесь со своими требованиями?
Меньшевик Мартов... Тут вот эта книжка раскрывает весь вообще антагонизм ситуации. Я уже рассказывал, что в рабочей среде было расслоение: мастеровые, средние классы, нижние классы. Естественно, по логике тогдашней доктрины, в основном марксистской, нужно было работать со средним и нижним классом, потому что более высокие классы – это уже такая переходная ступень к рабочей интеллигенции, а потом уже, может быть, и вообще к интеллигенции. Мартов, знаменитый меньшевик, писал: «Кое-какие знания сообщаем мы сотням пролетариев, и мы приобщаем их к социалистическим идеям, но при этом часто отрываем лучших из наших учеников от их класса материально, содействуя их переходу в мастера. Иногда более способные наши ученики, подготовившись, сдавали экзамены в виде экстернов и переходили в состав интеллигенции. Главное же – наша деятельность создавала среди пропагандированных рабочих свой особый замкнутый кружковый мирок, противостоящий широкой пролетарской массе». Т.е. получалась такая очень интересная странная картина: были работы в кружках интеллигенции, которые были рассчитаны на то, чтобы их как-то революционизировать, социализировать и подбивать на борьбу против правящего класса, а получалась история, что они сами эволюционировали, выходили на более высокий уровень, и тем самым был риск, что ты потеряешь такого пламенного работника, он как-то подумает: а что, я вот сейчас там себе квартиру получше сделаю, жилеточку пошью, начну, я не знаю там...
Д.Ю. А я бы с тобой немножко не согласился. Они заботились о всеобщем благе, постольку поскольку тех, кто находится в низу социальной пирамиды, несравнимо больше, а тот, кто пролез наверх, научившись, предал интересы собственного класса, отказался: «у меня всё хорошо, а то, что вы там все в говне, это меня больше не касается» - там речь про это.
Павел Перец. Безусловно, но вот Мартов дальше пишет: «Мы видели в этих рабочих рычаги для привлечения в движение всего рабочего класса, орудие в руках революционной организации. Они смотрели на себя, как на поднимающиеся из отсталой массы личности, создающие новую культурную среду» - это правильно, но проблема в том, что как только они создавали эту новую культурную среду, был риск их потерять именно из революционного лагеря. Вот с такими вещами... это, переводя на наш с вами бытовой язык, это вот вы работничка наняли желторотого, воспитываете его, воспитываете, воспитываете, потом он говорит: «Спасибо, мне тут соседняя контора на 20 к. больше предлагает, поэтому...»
Д.Ю. До свиданья.
Павел Перец. До свиданья. И вы, в него вложившись, и кстати, я думаю, вы прекрасно понимаете эту проблему, я не открыл для вас нового. К тому же в то время ещё было такое течение, которое получило название «махаевщина» по фамилии Ивана Константиновича Махаевского. Это было такая люмпен-пролетарская тема, немножечко, может быть, даже черносотенного посола. Кстати, этот Махаевский – опять-таки, о нравах той эпохи – он был арестован и в 1903 году бежал из Александровского централа, т.е. к тому, как всё было легко и просто.
И вот эти вот как раз «махаевцы» писали, что «квалифицированный рабочий является уже переходной ступенью к умственному труду», а это уже значит, что он нам вообще не друг, а представитель интеллигенции, а против интеллигенции у «махаевцев» были серьёзные вообще предпосылки для борьбы, они не рассматривали их вообще ни разу никак, как союзников.
Ну и собственно, вот такая ситуация. Да, взрывоопасная – кинь искру, и... с одной стороны, эти вот абсолютно упоротые капиталисты, причём в массе своей иностранного происхождения, рассматривающие Россию исключительно как дойную корову. Я не хочу сказать, что наши русские, особенно старообрядцы, были все такие ангелы и не притесняли своих рабочих – нет, конечно, было и такое, но, скажем, тот же самый старообрядческий бизнес хотя бы тратил деньги на благотворительность всевозможную – странноприимные дома, больницы, школы, бла-бла-бла, я это всё миллион раз говорил, Мамонтов, Третьяков и т.д. Эти же вот просто на подсосе сидели и вот эту несчастную клячу выдаивали.
Зубатов задумал оторвать рабочие массы от этих революционных идей, создав некое такое социально-монархическое движение. Он был отнюдь не пионером в этой истории, изначально это движение зародилось в Германии, а на Германию у нас тогда смотрели с большим пиитетом во всех областях – и в литературе, и в философии, и в экономике, и в политэкономии, и т.д. Как это обосновывал концептуально Зубатов: «Народная масса во все времена и у всех больших народов (не говоря уже о нашем) всегда живо верила, что только монарх является представителем общих интересов, защитником слабых и угнетенных. В Риме, в Средние века, она неизменно поддерживала монархическую власть в ее борьбе с аристократией и нобилитетом. Народное представительство, просуществовав всего сто лет, трещит уже по всем швам, и не выдерживающая критики его политическая идея умирает, уступая место процессу развивающейся самоорганизации. Введенная в заблуждение хитроумной системой народного представительства, народная масса дрогнула было, но, раскусив сей орех, охладела к нему».
Как показала практика в дальнейшем всех прогрессивных стран, увы, монархическая идея – идея утопическая, и неважно, где вы находитесь, всё равно на смену... Неважно, что это – хоть Китай, хоть Европа, хоть США, хоть Россия – на смену монархической идее приходит система иная. У нас сейчас, конечно, любят говорить, что у нас Путин – царь, тра-ля-ля, но это... я даже не знаю, как спорить с такими людьми, это просто бесполезно.
Д.Ю. Ну дайте определение. Давайте, как в любом споре, давайте для начала определимся с понятиями: кто такой царь, каким признакам соответствует – вдруг окажется, что царя не выбирают, на царство венчают, и проч., обязанности у него не такие и не сякие... Чушь, короче. Как ты понимаешь, это те же рассказы, что мы все рабы Путина. Ну, хотелось бы узнать, давайте определимся с понятиями: кто такой раб, зарабатывает ли он деньги, дают ли ему их, есть ли у него собственность, или он сам, раю, собственность? Ну и в итоге пропагандистская чушь каждый раз получается.
Павел Перец. Вот здесь очень как раз уместно сказать: иногда выставляют такие аргументы, что ну вот я работаю, причём в офисе где-нибудь, и вот у меня нету денег на квартиру, я должен войти в эту рабскую ипотеку, тра-ля-ля, Путин виноват... Но во-первых, эта система во всём мире, в США только в долг живут все...
Д.Ю. Я не удержусь – у нас есть ответ на это: нет денег – иди воруй, не надо сидеть тут, ёлы-палы, сложив руки. Вот тебе ответ: не можешь воровать – ну иди работать, значит, это для тебя. Получи специальность, востребованную, наверное, найди место, где деньги платят, займись карьерным ростом, бегай по головам окружающих и лезь наверх. А как ты хотел? Что-то по-другому бывает? Они, ты знаешь, контуженные нашим СССР, где вы все люди, вы все равны, о вас заботится государство – так больше нет этого ненавидимого ими «совка», который вот это вот всё предлагал. Нет, у нас капитализм, капитализм – это джунгли, выживает сильнейший. А кто сильнейший? Ну давай, правильно питайся, занимайся спортом, получай образование, по головам лезь вперёд, сращивайся с властью. Если у тебя бизнес, ты должен дружить с властью, с чиновниками, с милицией, с военными – ты со всеми должен дружить. Самые большие деньги в государственном секторе, там вы все хором воруете, присосавшись к казённой сиське, как кенгурята, пассатижами не оторвёшь, ёлы-палы. Вот так устроен капиталистический мир. Что это за херня, ёлы-палы – как ни послушаешь, я не знаю, в интернеты ходишь – там в шлеме и в костюме ОЗК надо заходить. Вы же идиоты все, паталогические идиоты, это даже не спор, понимаешь, это сразу диагноз человеку, вот в мгновение ока: ты больной, ты психически ненормален, ты вообще не понимаешь, ты же, поди, не с детьми разговариваешь, а со сверстниками, это они тебе такое говорят.
Павел Перец. Иногда даже с более взрослыми, которые пишут тебе: «Я, мальчик, тебе сейчас скажу...» - спасибо, я уже 42 года, как мальчик, но приятно, приятно, понимаешь... Ну и самое главное, вот я вам рассказываю, пожалуйста, про царские времена – видите, какое светлое счастливое время, как прекрасно жили рабочие. Я, конечно, не хочу сказать, что у нас сейчас рабочие прямо там шикуют, хотя есть разные рабочие на разных предприятиях, но вот это вот: лачуги и бельё, сушащееся и... Сушащееся? Неважно, а то там тоже граммар-наци меня поправят. 14 часов рабочий день, никаких вам отпусков, ни того ни сего, ни прочего, т.е. давайте...
Д.Ю. Это жизнь в казарме, большинство-то в казармах жили. Скромнее надо быть, квартиру снимать – это у тебя уже бабло есть.
Павел Перец. Ну вот, пожалуйста – 18 человек живут в большой комнате, понимаете, большая комната, лавки. Там даже... он кровать только кухаркину описал, там же кроватей не было. Вот они пришли там, вповалку повалились, выспались, возможно, пошли и...
Д.Ю. Да, это говорит о том, что они там только спали, они там не жили. Жили они на производстве.
Павел Перец. Жили они на производстве, потому что а когда жить-то, если ты 14 часов...
Д.Ю. А если бы там было, где спать, они бы там и спали.
Павел Перец. 24 часа...
Д.Ю. Экономия.
Павел Перец. ...в сутки, 14, иногда было до 16-ти – ну т.е. хорошо, вычтем 14...
Д.Ю. 10 останется.
Павел Перец. 10 останется. Надо поспать хотя бы там 6 часов, и вот у тебя там...
Д.Ю. За 6 часов ты не выспишься.
Павел Перец. А лучше 8, да.
Д.Ю. Я молодой был рабочий, я там с 24 до 32 активно трудился на производствах – мне 8 часов с трудом хватало, чтобы я выспался.
Павел Перец. Ну вот у тебя остаётся 2 часа твоего свободного времени.
Д.Ю. Пожрать надо.
Павел Перец. И то не факт. Да, ещё надо пожрать, как бы, и всё. Ну и чего мы хотим от этих людей? Естественно, если ты постоянно его будешь так вот прессовать, ну наверное, это к чему-то приведёт. Но этого никто не понимал.
Д.Ю. А рассказы на тему «было хорошо» - ну вот у меня квартира на Лиговском проспекте, через забор от меня, ну через два забора, такое... при советской власти там был завод «Буммаш», бумагоделательного машиностроения, я там трудился некоторое время на производственной практике, а до того там обитал некий гражданин Сан-Галли, и там парк рядом Сан-Галли. Вот этот, говорят, я в книжках читал, о рабочих заботился, вот им нормальные условия труда, туда-сюда... Но это же исключение.
Павел Перец. Конечно, это исключение, там была и школа, у этого Сан-Галлѝ, или Сан-Гáлли, я не знаю, как правильно произносится. Действительно, на его фабрике не было ни разу никаких стачек. Вообще производство этого Сан-Гáлли или Сан-Галлѝ вы можете видеть, где угодно – решётки, перила Троицкого моста, ну и ещё куча всего.
Д.Ю. Ну это исключение, а у остальных несколько иначе. И что эти рабочие должны? А знаешь, когда, как сейчас, ну там этот наш любимый хруст французской булки – ну безусловно, была аристократия, у которой были деньги, безусловно, она жила хорошо. Ну давайте, если сейчас, с точки зрения, если подходить к сегодняшней ситуации, давайте рассказывать про какую-нибудь Мару Багдасарян, которую там менты по всей Москве с сетями ловят, она опять на машине ездит, 854-тый раз лишённая прав, или какую-нибудь Ксюшу Собчак – где она бывает, что она ест, как отдыхает, во что одевается, и всякое такое, и говорить, что а в России вот так, братва, вот видите же – хорошо. Конечно, хорошо, просто замечательно! Что за чушь! Больше всего...
Павел Перец. Ксюша Собчак была бы в лучшем случае выслана при царском режиме, это в лучшем случае, а в худшем отправилась бы на поселение, а может быть даже ещё более жёсткое... Бежала бы оттуда, уехала бы в эмиграцию, стала бы пропагандисткой каких-нибудь идей, а там, глядишь, ну не дай Бог, конечно, приехала бы и пистолетик бы прикупила, т.е. поскольку... Про женский терроризм мы поговорим отдельно.
В общем, Зубатов пытался такую идеологию выстроить. Была ли она правильной? Нет, она не была правильной, на самом деле, но это человек, который попытался сделать хоть что-то, ну хоть как-то лапами подвигать, и мы сейчас увидим его практичные шаги в этом вопросе. Здесь он, на самом деле, очень классно смыкался с персонажем, о котором я говорил в предыдущих выпусках – это Лев Тихомиров, который такой эх: убьём царя, убьём царя, а потом – что он начал писать потом: «Чрезвычайную пользу я извлек из личного наблюдения республиканских порядков и практики политических партий» - ну он довольно долгое время прожил во Франции, там наблюдал это во всей красе. «Нетрудно было видеть, что самодержавие народа, о котором я когда-то мечтал, есть в действительности совершенная ложь и может служить средством для тех, кто более искушен в одурачивании толпы» - это пишет бывший народоволец.
«Таким путем я пришел к власти и благородству наших исторических судеб, совместивших духовную свободу с незыблемым авторитетом власти, поднятой превыше всяческих алчных стремлений честолюбцев. Я понял, какое драгоценное сокровище для народа, какое незаменимое орудие его благосостояния и совершенствования составляет верховная власть с веками укрепленным авторитетом».
Тут, опять-таки, конечно, можно Льву Тихомирову, мягко говоря, возразить, но вы понимаете, я не оправдываю, но у человека была некая судьба, причём непростая, и вот он под конец сделал такие выводы в начале 20 века. Выводы для нас, мягко говоря, сейчас странные, но вот так иногда люди могут эволюционировать.
Здесь, соответственно, они сращивались, и Зубатов для себя видел врагов в трёх ипостасях: первое – это аристократия, второе – то, что он называл нобилитетом или, как мы бы сейчас сказали, я не знаю... в общем, вот этот вот весь бизнес-класс, и третье – это интеллигенция, за исключением той, которая национально проникнута идеей монархической – такие были. Вот это три классовых врага для Зубатова. И он помимо того, что занимался... он задумал формирование некого прототипа профсоюзов – легальной рабочей организации, потому что – я вам хочу открыть страшную тайну – в России тогда практически были запрещены любые общественные собрания, от слова вообще, т.е. если в Англии эти тред-юнионы ещё в первой трети 19 века возникли, то у нас дело было вот так. И параллельно с этим Зубатов, работая начальником Московского охранного отделения, начал довольно мощную вербовку среди революционеров. Вот тот же Меньшиков, про которого я уже упоминал, писал: «Надо отдать справедливость энергии Зубатова, его красноречию, диалектическим способностям, целые часы, даже сплошь – дни, за бесконечным чаем, в табачном дыму, вел он свои “беседы” с арестованными, которых привозили для этого поодиночке в охранное отделение, где усаживали в мягкие кресла начальников кабинетов, и в случаях, если диспуты слишком затягивались, кормили обедами, взятыми на казенный счет из соседнего трактира».
Вот такие методы он... т.е. тебя привозят, ты едешь в такую кровавую гэбню, а тут тебе такой человек, который разговаривает с тобой на твоём же языке, он был очень подкован в литературе, в нелегальной в т.ч., и надо сказать, что он навербовал достаточно большое количество товарищей в этой среде. И здесь бы я хотел бы дать слово нашему Спиридовичу...
Д.Ю. Я бы тут ещё от себя заметил, что, таким образом привозя людей, это известный приём – кормить подозреваемого конфетами. Он расслабляется, конфеты на него благостно действуют, говорливый становится. Он не столько их вербовал, сколько с ними на понятном языке задушевно и с пониманием общим разговаривал. Естественно, люди проникаются доверием к человеку, который тебя не бьёт по голове дубинкой, не пинает тебя под зад сапогом в камеру, а: расскажи, чем дышишь-то, туда-сюда... Дальше из этого вырастают доверительные отношения, и ничего удивительного, что с таким человеком хотят общаться.
Павел Перец. Спиридович описывает свой самый первый визит вот в это знаменитое Московское охранное отделение, которым тогда руководил единственный из всех вот этих персонажей не из военной среды. Находилось оно в Гнездниковском переулке в Москве: двухэтажное здание зеленоватого цвета окнами в переулок. Он входит в небольшую правую дверь. «Некто в штатском спрашивает меня, что мне угодно и, узнав, что я новый офицер, схватился снимать пальто и, попросил подождать. Его проводят, и вот как он описывает внутренность вот этой вот кровавой царской гэбни: «Поднимаюсь чистый широкий коридор. Прохожу большую светлую комнату; много столов, за ними чиновники – пишут; стучат машинки; груды дел. Дальше – небольшая комнатка, полная дуг с листками, что похоже на адресный стол. Проходим через маленькую темную переднюю и входим в небольшой, в два окна, кабинет. Американский стол-конторка, диван, несколько стульев. Навстречу поднимается упитанный, среднего роста штатский, полное здоровое румяное лицо, бородка, усики, длинные русые волосы назад, голубые спокойные глаза. Представляюсь. Он отвечает: «Медников, старший чиновник для поручений».
Вот этот вот Евстратий Медников – это была правая рука Зубатова, они были совершенно потрясающим тандемом: если Зубатов весь такой из интеллигентной среды, начитанный, абсолютный бессребреник – его так характеризовали все, то вот этот вот Медников заведовал службой наружного наблюдения, у него был штат филёров, которым он руководил, и вот в его вот эту кухню не лез вообще никто. Он сам был из ярославцев, это Медников, такой с природной смёткой, и очень интересно потом было описано Спиридовичем, как этот Медников со своими персонажами разбирался: он их собирал, двенадцать часов ночи. Огромная низкая комната с большим дубовым столом. Приходят филёры, и все ему докладывают, Медников их опрашивает:
«- А что же Волк? - спрашивает Медников одного из филеров.
- Волк, Евстратий Павлович, - отвечает тот, - очень осторожен. Выход проверяет, заходя куда-либо, также проверку делает и опять-таки и на поворотах, и за углами тоже иногда. Тертый.
- Заклепка, - докладывает другой, - как заяц, бегает, ничего не видит, никакой конспирации, совсем глупый...
Медников внимательно выслушивает доклады про всех этих Заклепок, Волков, Умных, Быстрых и Галок... Но вот он подошел к филеру, любящему, по-видимому, выпить. Вид у того сконфуженный; молчит, точно чувствует, что провинился.
- Ну что же, докладывай! - говорит иронически Медников.
Путаясь и заикаясь, начинает филер объяснять, как он наблюдал с другим филером Аксеновым за "Куликом" (это очередная кличка – П.П.), как Кулик зашел на Козихинский пер., дом № 3, да так оттуда и не вышел.
- Так-таки и не вышел, - продолжает иронизировать Медников.
- Не вышел, Евстратий Павлович.
- А долго ты ждал его?
- Долго, Евстратий Павлович.
- А до каких пор?
- До одиннадцати.
Тут Медников уже не выдерживает больше. Он уже знает от старшего, что филеры ушли с поста в пивную около 7 часов, не дождавшись выхода наблюдаемого. А у "Кулика" должно было состояться вечером интересное свидание с "приезжим" ...
Побагровев, Медников сгребает рукой физиономию филера и начинает спокойно давать зуботычины.» Ну т.е. просто его начинает...
Д.Ю. Бить.
Павел Перец. Бить. «Тот только мычит и, высвободившись, наконец, головой, всхлипывает:
- Евстратий Павлович, простите, виноват.
- Виноват, мерзавец, так и говори, что виноват, говори прямо, а не ври! Молод ты, чтоб мне врать. Понял, молод ты! ... Сейчас прощу, а на следующий раз – вон...»
И как он расходы просматривал: «Просмотрев расход,» - ну они ему типа товарные чеки предоставляют, - «Медников произносил обычно: - "Ладно, хорошо". Найдя же в счете преувеличения, говорил спокойно: "Скидай полтинник; больно дорого платишь извозчику, скидай". И филер "скидал", зная, что, во-первых, Евстратий Павлович прав, а, во-вторых, все равно всякие споры бесполезны.»
Т.е. вот... И вот этот «летучий отряд» при Зубатове, почему его назвали ещё «летучим» - потому что реально эти филёры потом выезжали на места – в какой-нибудь Харьков или прочее, и устраивали там... Они были в основном из отставных унтер-офицеров, их набирали по определённым признакам: такой невзрачной внешности, среднего роста, но они были такие нахрапистые и, самое главное, опытные, т.е. Медников их натаскивал, и вот это вот была такая правая рука Зубатова.
Д.Ю. Работа очень непростая.
Павел Перец. Вообще, совершенно непростая, да.
Д.Ю. При этом очевидно, что пьющий только один, то, что он его за морду хватает, это вовсе не показатель того, что он всех бьёт, остальные-то, как гвардейцы-десантники, докладывают о свершениях, что у них получилось, а этот разгильдяй. И обращаю внимание – друг за другом смотрят, кто куда в 7 часов ушёл вместо 11-ти, кто в пивной сидел – всё доподлинно известно. Молодец, работа налажена! Служба поставлена, как надо.
Павел Перец. Спиридович пишет, что «Московское охранное отделение того времени занимало исключительное положение среди розыскных органов России и деятельность его распространилась далеко за пределы Москвы и ее губернии. Отделение уже вычистило к тому времени Москву и раскрыло несколько революционных организаций...» Вот кстати, про одну из них – про вот этот вот кружок Распутина, который готовил покушение на Николая Второго, я рассказывал.
Вот это вот очень интересная деталь, и я уже говорил про то, как Зубатов – опять-таки, это есть в воспоминаниях Спиридовича – обращался к своим подопечным, как они должны обращаться со своими тайными агентами – чтобы как к женщине, с которой вы состоите в преступной связи, т.е. вот холить её и лелеять, никоим образом не бросать.
Ну и Зубатов начинает формировать вот эти свои организации, и здесь он находит... тогда в Москве был генерал-губернатором Сергей Александрович, про убийство которого мы рассказывали в прошлый раз, а градоначальником был Д.Ф. Трепов, который был сыном Ф.Ф. Трепова, на которого Засулич покушалась. Трепов известен, мы когда будем говорить про Кровавое воскресенье, своим знаменитым слоганом: «Патронов не жалеть». Это, значит... Да, и до этого он был известен ещё одним прекрасным поступком: когда происходили похороны Александра Третьего, Трепов, заметив, что его подопечные стоят с такими... немножечко ссутулившись, может быть, в охранном строю, он сказал: «Не робей, ребята, гляди веселей!» - и это история мгновенно... ну он их хотел подбодрить, но поскольку он человек военный, то вот у него иногда в голове не складывалось, где что вообще можно говорить, и вот это «Не робей, гляди веселей» - оно потом разошлось как по салонам, так, собственно, и по народным трактирам.
Но при этом как, например, характеризовал Трепова Зубатов, вот не перестаёшь удивляться: а) многогранности человеческой личности, б) насколько можно подавать ту или иную персону в зависимости от идеологической подоплёки. Это переписка Зубатова с Владимиром Бурцевым, и когда я посвящу выпуск Азефу, вот я думаю, в одном и том же выпуске я и про Бурцева расскажу, потому что Бурцев был главным охотником за провокаторами, а Азеф был главным провокатором.
«Вы обходите Д.Ф. Трепова, - писал Бурцеву, - а ведь он – инициатор Государственной Думы, автономии высших учебных заведений, рабочего законодательства и пр. Для меня он очень дорог. Он — мой политический ученик, мой alter ego,» - как вам такая характеристика? Один из инициаторов Государственной Думы...
Но проблема в том, что... он дальше поясняет, что он был офицер, и ему нужен был такой наставник, коим был Зубатов, а когда Зубатова пододвинули, о чём мы сегодня будем говорить, то вот его петербургские эксцессы, его потом, Трепова, перевели в Петербург, вот под эксцессами он как раз и подразумевает вот эту всю – «Патронов не жалеть», и прочее, «...я объясняю неудачным подбором сотрудников и дурным влиянием окружающих». А как там влияли окружающие, это мы тоже, собственно, поговорим.
И стала формироваться... Да, и вот прекрасное Трепов писал: Зубатов представил ему некую записку, которая обосновывала формирование вот этих легальных рабочих сообществ, и переработав эту записку на основе зубатовских мыслей, Трепов, соответственно, накропал свою записку и подал Великому князю Сергею Александровичу. Среди прочего он писал (это пишет Трепов!): «Практика показывает, что только принцип законности нередко трудно прививается не только к рабочим, но и к работодателю, который часто не может примириться с мыслью о равноправии договаривающихся сторон. То и дело бывает, что хозяин после происшедшего недоразумения с рабочим, в котором он уже признан неправым, увольняет выборных ходоков по начальству. Опираясь на свою формальную юридическую правоту, он никак не может согласиться, что подобное его поведение является пагубным в политическом отношении, т.к. фактически лишает рабочего человека права жалобы». Это пишет Трепов, который прекрасно понимает, какая ужасная ситуация в настоящий момент начинается.
Формируются эти вот союзы, один из них возглавляет потом некий человек по фамилии Слепов, его у нас трактовали, как черносотенца, и человек по фамилии Афанасьев. Снимаются чайные, это ещё под эгидой Общества трезвости формируется, куда начинают приглашаться рабочие. Это начинает вызывать какое-то, во-первых, сомнение у властей, с одной стороны, с другой стороны, сомнение в революционных кругах – что это такое затевается? Т.е. какая-то легальная организация, которая пытается отрывать у нас наш, в общем-то, хлеб, которым мы живём.
Да, ну тут описывается традиционная судьба этих Афанасьева и Слепова, вот, например, Слепов в 8 лет попал в Москву в обойную мастерскую, и так ему там было хорошо, что он оттуда сбежал просто. Т.е. в 8 лет ребёнок попадает уже на работу. Мне тут один диванный воин написал про... что-то там опять Путин... У меня просто есть такой клип «Путин мутит», там что, типа, Путин виноват, и он написал, что да, он виноват в том-сём, пятом-десятом. Я говорю, там, какие-то аргументы выставил и говорю, там... не помню, как, но выяснилось, он сам писал: а что же мне, вот, в 13 лет я не могу написать комментарий в интернете? Я думаю: да, эксперты подтянулись. Ну вот человек в 13 лет учится, а Фёдор Слепов в 8 лет работал в обойной фабрике, например – к сравнению.
Зубатов начал поддерживать эти начинания с помощью Трепова, который фактически санкционировал эти собрания, и что Зубатов сделал: он хотел, чтобы издали циркуляр, по коему полиция может вмешиваться в дела между рабочими и начальниками предприятий только в случае какой-то политической подоплёки. Во всех остальных случаях полиция туда вмешиваться не должна, потому что, к сожалению, практиковалась такая история, как подавление всех этих волнений, вы это прекрасно знаете, с помощью полиции и солдат.
Дальше Зубатов сделал следующий стратегический шаг: ему мало заручиться начальством, ему нужно заручиться либеральной интеллигенцией. Сначала он обращается к профессору Янжулу, я о нём упоминал, это был один из ведущих экономистов того времени, который, например написал такие работы, как: «О миллионах и что с ним делать», «Великаны промышленности», «Социальный мир» - это названия лекций. Смысл их был направлен на то, чтобы как-то вот этих вот набобов денежных усмирить, ну чтобы как-то привить им мысль о том, что нужно свою жадность, как бы...
Д.Ю. Поумерить.
Павел Перец. ...поумерить. К результатам это не привело. А дальше ещё был такой Иван Христофорович Озеров, который тоже являлся одним из ведущих экономистов, и вот к этому Озерову Зубатов подослал нескольких рабочих, которые принесли ему проект об организации касс взаимопомощи, и т.д. Озеров начал с ними заниматься, принял это всё, и тут, соответственно, вот очень важный момент – как очень сложно в России что-то сделать когда на тебя обрушиваются как слева, так и справа: как только «Московские ведомости», а «Московские ведомости» - это был такой черносотенный рупор, прознали о том, что Озеров занимается с рабочими, они выпустили такую филиппику: «Эти господа (ну в их числе Озеров – П.П.) постарались прежде всего расстроить доброе начинание московских рабочих, внушая им недоверие к правительственным лицам, к которым они обратились с сим проектом, потерпев, однако, в этом неудачу, смутьяны переменили тактику – они решили не препятствовать начавшемуся в Москве строго законному движению рабочих, а напротив того содействовать ему, дабы затем использовать в своих преступных целях». Т.е. «Московские ведомости» думают, что Озеров вписался туда, чтобы потом начать агитировать рабочих против власти. «Они вообразили себе, что русского рабочего так же легко завлечь в социалистическую ловушку, как и его западно-европейского товарища». Это писала правая черносотенная газета, которая обвиняла Озерова в том, что он пытается совратить рабочих.
Что писала левая газета под названием «Искра»: «Озеров трактует о разумном проведении досуга членами кассы взаимопомощи». Они, действительно, таким образом досуг проводили. «По лицемерию или по невежеству г. Профессор не упоминает лишь об одной малости, что разумное проведение времени в клубах и читальнях комитетов трезвости заключает, между прочим, чтение «Света», «Московских ведомостей» и тому подобной грязной литературы… Озеров не постеснялся выразить большое спасибо казённой винной монополии за то, что она в основу борьбы с алкоголизмом поставила устройство чайных, имеющих характер клубов. Переводя эти благонамеренные речи на человеческий язык, мы констатируем тот факт, что господин Озеров приветствует и прославляет русское правительство».
Что получается: получается, что «Московские ведомости» критикуют Озерова, либерала, либерального профессора, за то, что он пытается рабочих революционизировать, а революционная пресса, сама того не ведая, идёт рука за руку с черносотенной прессой, критикуя Озерова за то, что он там даёт читать эти самые «Московские ведомости». И вот представьте себя на месте вот этого Озерова, который вот это всё читает, а у него задача, на самом деле, заниматься с рабочими и, возможно, через это выйти на этих вот тупорылых набобов, чтобы они наконец поняли.
Более того, затем Озерову ещё попытались устроить обструкцию студенты университета, когда узнали, что вот он занимается с рабочими, чья организация, судя по всему, поддерживается Московским охранным отделением. Т.е. среда была такова, что вот что ты ни делай, как ты ни пытайся шевелить лапами, тебе достанется во всех сторон – слева, справа, откуда угодно. а потом ещё и сверху прилетит от непосредственно правительства.
Д.Ю. Прямо как про меня: я же одновременно коммунист, но коммунисты меня ненавидят, я буржуй, но буржуи меня ненавидят, сверху «обожают», снизу терпеть не могут. Узнаю брата Колю!
Павел Перец. Вот чем мне эта книга и нравится, что она вот эти все противоречия вскрывает и показывает, что на самом деле вот это явление под названием Кровавое воскресенье не такое простое, как кажется на первый взгляд – что это там царское правительство само себе устроило провокацию. Нет, дорогие друзья, всё было, к сожалению, намного сложнее. Т.е. вот эти вот попытки организации всей этой истории приводят вот к таким плачевным результатам. Тем не менее, общество начинает разрастаться, тем более, идёт слушок, что оно поддерживается самим Треповым, и в итоге вы можете себе представить, что на первое место стремительно вышли жалобы на побои и грубое обращение в фабричную инспекцию: если в 1901 году их было всего 111, в 1902 году после организации общества 2146 жалоб на побои и грубое обращение. Причём в 1901 году признано обоснованными 56%, а в следующем уже 95% обращений.
И в итоге Зубатов пишет: «Вчерашний день оказался чрезвычайным: в отделение (в Московское охранное отделение – П.П.) явился проф. Озеров — шаг исключительный. В прежние времена профессора нас посещали не иначе, как под конвоем». Т.е. Зубатов своей вот этой вот достаточно грамотной политикой начинает наращивать успех, т.е. он с одной стороны заручился поддержкой Трепова, с другой стороны у него вроде как уже есть поддержка либеральной интеллигенции.
Ну тут да, ещё про очень смешные нападки на этого несчастного Озерова. Вот эти вот прекрасные фабриканты, понимая, что что-то начинает происходить, нашли выход – они начали просто строчить один за другим жалобы в МВД. И в итоге, как сам пишет Зубатов, они настолько затерроризировали характером этих сообщений покойного Д. Сипягина, я говорил – которого убили, что тот дал предложение прекратить их – это имеются в виду лекции Озерова. Т.е. фабриканты добились своего – Озеров перестал читать лекции рабочим. Первая победа за ними.
Далее Зубатов совершает следующий обходной манёвр – он понимает: ну ладно, хорошо, с либеральной интеллигенцией не прокатило, значит, нужен какой-то персонаж, который не вызывал бы никаких вопросов. И тут он как раз обращается к этому самому Льву Тихомирову, который тогда был абсолютно упоротый такой монархист, и проч. «Принял меня Лев Тихомиров весьма нерадушно: моё служебное положение его крайне шокировало. Но видя, что я заинтересован и указал ему нечто новое, назвав (тут он перечисляет фамилии всяких авторов, о которых Тихомиров тоже знал – П.П.), я претерпел в интересах дела неприятное чувство при сношении с ним и после нескольких свиданий сдал ему рабочих, а его самого – Трепову». Т.е. Зубатов уже тогда готовился к отъезду в Петербург и искал себе некую замену. Соответственно, вот он попробовал найти Тихомирова, ну а затем, к сожалению, туда примкнул и господин Грингмут. В.А. Грингмут – это главный редактор «Московских ведомостей» и один из главных черносотенцев. Я, кстати, хочу заметить про фамилии этих прекрасных наших русских людей: Грингмут был из остзейских немцев, т.е. тем не менее вот за Русь православную ратовал.
Здесь идёт описание просто всего того, что я рассказывал: про убийство Карповичем министра просвещения Боголепова, про убийство Сипягина, про демонстрацию у Казанского собора 19021 года, которая послужила, соответственно, поводом для покушения на Победоносцева. И в итоге Зубатову нужен был некий экшн, некая пиар-акция, и он придумал её – он решил, что 19 февраля 1902 года рабочие пойдут и возложат венок к памятнику Александру Второму, который располагался тогда в Кремле, почему 19 февраля – потому что день отмены крепостного права. Это, естественно, вызвало массу вопросов у всех, потому что шествие рабочих в Кремль – это же сразу же беспорядки, и проч. Приехала специальная делегация из Петербурга понаблюдать за этим. Так вот эта акция прошла без сучка, без задоринки на изумлённых глазах всё того же Сергея Александровича, Великого князя, Трепова и вот этих вот представителей из Петербурга: они пришли, возложили венок, был отслужен торжественный молебен, и ушли. И это произвело просто колоссальное впечатление, когда толпа рабочих сама себе управляемая, приходит, это делает, и вот тут у Зубатова случился, так сказать, звёздный час, т.е. все просто были в шоке, все поверили в то, что эта тема работает, и к тому моменту пост министра внутренних дел занял герой нашей предыдущей программы В.К. Плеве, который грезил реформами как в полицейском деле, так и, в общем-то, на самом деле, в управлении всеми этими рабочими революционными вопросами.
Да, кстати, ещё Озерова нас только затретировали, что он даже устроил некий суд общественности, там один из профессоров им руководил, и этот профессор признал, что нет, Озеров не виноват, он не призывает рабочих к революции, с одной стороны, а с другой стороны, он не ведёт их ни в какую черносотенную организацию.
Эпилогом зубатовской карьеры в Москве послужила т.н. стачка на фабрике Гужона. У Маяковского был такой стишок про бюрократов, он начинался следующими словами: «Этими – и добрыми, и кобры лютей – Союз до краев загружён. Кто делает этих искусственных людей? Какой нагружённый Гужон?» - вот имеется в виду Гужон, вот этот фабрикант.
Значит, в чём там была, собственно, история: на этой фабрике Гужона, как обычно, там было уволено несколько человек, которые были как раз членами вот этого союза рабочего, патронируемого Зубатовым. Рабочие выставили ряд требований, Гужон на них не пошёл, причём, на самом деле, часть в итоге он их готов был исполнить, но они уже были подкованные, они просили официально задокументировать, что он согласен – вот на это он не пошёл. И дальше начинается просто сюрреалистическая картина: в дело вмешивается губернатор Москвы Ф. Трепов, он посылает одного из офицеров на фабрике к этому Гужону, чтобы тот принял обратно этих рабочих. Гужон ему отказывает. Тогда Ф. Трепов звонит этому Гужону и прямо в такой, понятно, в какой манере, приказывает ему. Ну против губернатора не попрёшь – Гужон их принимает, но дальше Гужон совершает обходной манёвр – он пишет, опять-таки, кляузу министру финансов Витте, и начинаются уже вот эти склоки между Треповым и Витте. Т.е. какая получилась ситуация – что Трепов, нарушая вообще все российские законы, вступается за права рабочих в Москве. Вы можете себе представить? И он их, конечно, выигрывает, но потом огребает уже от более вышестоящих органов. Но тем не менее рабочие увидели, что тема идёт, тема работает, и Плеве, когда он... там были на юге беспорядки, он туда поехал выяснять, что и как, и он по дороге встречался с Зубатовым, причём Плеве решил поехать на молебен в Троицкую лавру, и вот они по дороге с Зубатовым разговорились, и Плеве сказал, что, похоже, пора это всё дело переводить в Петербург, потому что Зубатов его в этом убедил. И действительно, переехал Зубатов в Петербург организовывать все эти истории там, но параллельно они ещё были организованы в Минске и в Одессе, и вот здесь уже начинается скатывание в неуправляемую историю. Дело в том, что пока на своём месте Зубатов этим всем занимался, это всё работало, как только эта история начинала делегироваться кому-то, она выходила из-под контроля и приводила к совершенно плачевным результатам. Например, была такая Мария Вильбушевич, которая руководила всей этой историей в Минске. Марию Вильбушевич многие описывают, как персону нервную и очень впечатлительную, она сначала была с революционерами, потом её Зубатов заагентурил, и она под его влиянием перешла к нему. И в Минске тоже случилась совершенно потрясающая история, когда забастовали приказчики: приказчики свои требования выставили, на стороне приказчиков был жандармский офицер Васильев, в Минске который их патронировал, но, к сожалению, та же самая тема – были посланы запросы в Петербург, и вот эта вот минская история заглохла, потому что... Более того, там ещё был такой момент – это ведь территория черты еврейской оседлости, и там крайне популярной была такая нарождавшаяся в тот момент партия «Бунд» еврейская.
Д.Ю. «БунД».
Павел Перец. «БунД», да, «Бунд». Так вот, Зубатов, поняв, что возникает теория сионизма, которая отвлекает рабочих от революционной деятельности, он стал движение сионизма поддерживать, потому что он думал: ну лучше пусть сюда, чем туда. И перед отъездом из Москвы он устроил встречу с 7-ю московскими «тузами» в трактире Тестова – это был известный трактир, который располагался на Театральной площади в Москве, где он попытался лично их убедить в том, что надо делать подвижки, иначе будет труба. Персонажи эти ни на какие уступки не пошли, естественно, Зубатов остался ни с чем. Т.е. ну вот представьте себе вообще историю, т.е. начальник Московского охранного отделения – это, грубо говоря, начальник Московского ФСБ. Начальник Московского ФСБ собирает ведущих и им непрозрачно объясняет, к чему может привести их абсолютно упорное дебильное поведение, что всего-то надо, на самом деле, пойти... Тогда ведь боролись, на самом деле... никто не говорил про какие-то там, прости господи, оплачиваемые отпуска или прочее – позволить рабочим хотя бы собираться, позволит им выставлять какие-то элементарные требования.
Д.Ю. Ну как говорил Егор, требование № 1 было – чтобы к рабочим обращались на «вы».
Павел Перец. А это сквозит в большинстве... вот сейчас я расскажу про Одессу, там одним из пунктов требований – чтобы вежливое обращение с ними было и чтобы их не били. Он им это всё объясняет, те – ни в какую. Более того, по итогам этой встречи, опять-таки, кляуза, опять в Министерство финансов. И вот в такой обстановке Зубатову приходилось жить – вот ты что ни... вот ты даже просто лично пытаешься людей убедить, что ребята, ну вот... Он-то чувствовал, к чему это может привести.
В итоге он переехал в Петербург, началась эта история в Петербурге под патронатом Плеве, но параллельно эта история ещё заехала в Одессу, там ею руководил такой персонаж по фамилии Шаевич, и в Одессе, я не буду сейчас говорить подробно, но вот один момент я всё-таки хочу зачитать – к вопросу о требованиях, какие выставлялись: «Союз машиностроительных механических рабочих, письмо, в котором под угрозой забастовки излагались немедленные к исполнению следующие требования: оставление на заводе Драгомирецкого (ну это один из рабочих, который был уволен – П.П.), вывешивание расценки аккордных (т.е. сдельных – П.П.) работ, вежливое обращение со стороны хозяина и мастеров с рабочими, подача гудка в установленное время» - четыре требования, третьим из которых «вежливое обращение», понимаете? Вот ... не улавливаются, всё равно впереди всегда некая идейность идёт. Человек может терпеть очень долго физически, но вот моральное его унижение когда-нибудь даст о себе знать.
К сожалению, параллельно ещё случился еврейский погром в Кишинёве, а Одесса и Минск – вы понимаете, что это за регионы, и в итоге в Одессе началась забастовка, которую устроили вот эти вот как раз представители зубатовских организаций, и в какой-то момент она просто тупо вышла из-под контроля, ну как обычно. И в итоге она привела к такой глобальной стачке, что пришлось просто закрывать все эти союзы директивами Плеве, и проч. В Петербурге же... более того, в Одессе была такая предтеча Кровавого воскресенья, когда в одном из парков собрались рабочие, но там обошлось без выстрелов – их разогнали просто нагайками. Но могло бы уже бомбануть и там, но бомбануло не там, бомбануло в Петербурге.
И Зубатов начал свою деятельность в Петербурге, вот тогда он познакомился с Гапоном, вот с этим вот человеком, о котором мы будем говорить в следующий раз, но погорел Зубатов не на даже вот этих забастовках, а погорел он на другом – погорел он на закулисной борьбе между министром внутренних дел Плеве и С.Ю. Витте. Витте был, конечно, величайший интриган и очень грамотный политик. Зубатов... ну по разным версиям – Зубатов говорит, что Витте захотел с ним встретиться, Витте говорит, что Зубатов с ним захотел встретиться, ну неважно. Тут ещё был посредником такой князь Мещерский, он издавал такую абсолютно монархическую газету «Гражданин». Они встретились, потому что Зубатов же был под патронатом Плеве, они встретились, и там чуть ли не созрел план сместить Плеве и на место Плеве чтобы сел Витте, а Зубатов был его правой рукой. Как только эта информация дошла до Плеве, тот Зубатова сразу же моментально устранил и уволил. И получилась такая ситуация: в Петербурге уже начали формироваться эти организации под патронатом градоначальника Фуллона, потом ещё убили Плеве, на его место заступил князь Святополк-Мирский, началась т.н. политическая весна, хотя была осень – такой оксюморон, но тем не менее, в общем, полный раздрай и неразбериха, а организации уже работают, ими уже руководит вот этот священник Гапон, о котором мы будем говорить в следующий раз. А Зубатова устранили. Т.е. в тот самый момент, когда требовалось его непосредственное присутствие, чтобы это всё разрулить, его убрали. И я уже сказал, что в Одессе это привело к забастовке, и т.д. Его сначала сослали в ссылку во Владимир, ну а потом он вернулся, он жил в Москве и на улице Пятницкой есть дом № 49, он был построен по проекту архитектора Льва Кекушева, там он жил. Его, на самом деле, к нему обращался потом и Витте, к нему писал начальник Московского охранного отделения, его преемник, в дни особенно вот этой вот Красной Пресни: что я всё понимаю, но вот мне настолько тяжело и тяжко, вы приедьте, меня, пожалуйста, поддержите или хотя бы совет дайте, из Владимира. Зубатов никуда не поехал, естественно. И когда случилась Февральская революция, С.В. Зубатов 3 марта... ну в смысле, революция случилась в феврале, прошло время, он всё узнал, он всё осознал, 3 марта 1917 года на вот этой улице Пятницкой д.49 он взял пистолет, вышел во двор в сад и застрелился, ну, вероятно, потому что не питал иллюзий ни по поводу своей дальнейшей судьбы, ни по поводу того, что начнётся дальше после свержения монархизма, потому что он был ярый монархист, как мы видели, и причём человек идейный сугубо. А вот то, что он затеял, оно потом жило и выжило во что, я потом скажу.
Вот такая вот судьба у персонажа, который попробовал что-то сделать в стране, который попробовал создать легальные рабочие организации, которыми сейчас вообще никого не удивишь – т.е. профсоюзные движения, и проч. Сейчас пойди уволь кого-нибудь – там если человек подкованный, он тебе сразу такую простыню требований накатает, а ещё более подкованные напишут куда надо, и проч., и ещё огребёшь. А вот в то время этого всего не было, и в итоге это всё привело к тому, что во главе движения встала ещё одна довольно противоречивая фигура – поп Гапон, о котором мы будем говорить в следующем выпуске, и вот там-то мы поговорим непосредственно про Кровавое воскресенье и про конец этого «замечательного» попа Гапона, и к чему это всё в итоге привело – а привело это к очередному витку революционного насилия и, естественно, террористической деятельности, когда в Москву был послан просто целый Семёновский полк, а Семёновский и Преображенский полки, я вам хочу сказать, это одни из самых привилегированных полков, которые устроили там такое! Т.е. сначала там часть людей отличилась во время Кровавого воскресенья, они устроили там такое, что в итоге, на самом деле, командир этого полка Мин был застрелен у нас в Петергофе Зинаидой Коноплянниковой, об этом будет у нас впереди речь.
Но вот этот вот выпуск надо было сделать, потому что без него рассказ о Кровавом воскресенье не имеет никакого вообще смысла.
Д.Ю. Что в тебе хорошо, Павел Юрьич – одна за другим, одно за другим, накал не спадает, каждый раз какие-то ужасы вообще. Как всё интересно устроено и насколько вообще жили...
Павел Перец. И насколько неоднозначно, видишь?
Д.Ю. Ситуация абсолютно неуправляемая вообще, и даже попыток, по-моему, никаких нет – отдельные проблески, и ничего не изменяют.
Павел Перец. Да, были отдельные попытки, которые упирались в непонимание со всех сторон – со стороны властей, со стороны правых, со стороны левых, со стороны этих прекрасных бизнесменов. Никто вообще... ну т.е. каждый какие-то свои интересы пытался сращивать, а вот работать на перспективу, посмотреть на ситуацию сверху... Ну и в итоге это вылилось в то, что, когда пришёл единственный тоже, может быть, не самый лучший человек в истории Российского государства, но тоже который хоть что-то попытался сделать, по фамилии Столыпин – ну, вот он в такой ситуации работал. Ни левые, ни правые, ни царь, вообще никто, ну т.е. ему приходилось от всех отбиваться, от всех просто.
Д.Ю. Хотел приморить 25 млн. крестьян, да не вышло – убили.
Павел Перец. Убили, да. Что хочу сказать в конце: во-первых, я собрал группу в Париж на 22 октября, если есть желающие в ноябре или в декабре поехать, вот... И ещё я организовываю тур в Петербург для москвичей и гостей столицы в начале октября предварительно, на 3 дня – пятница, суббота, воскресенье. Интересно если – пишите мне «вконтакте» или на электронный адрес, его легко найти, вышлю все подробности. И ещё в Петербурге помимо прочего, возможно, я проведу пару детских экскурсий – следите за анонсами. Вот это то, что я хотел сказать в конце.
Д.Ю. Да ты как Лёха Навальный, уже детей окучиваешь, ёлы-палы!
Павел Перец. Я с этого начал, на самом деле, я начал детей окучивать... А, и ещё маленькая такая история, ну мало ли, бывает такое: тут у меня машину угнали – пятую «Мазду» белую, в ней лежал военный костюм, который подарил Олег мне. Ну мне он не пригодился, но он пригодился для съёмок моего клипа про Трампа, где я одел в него Егора Яковлева. Так вот, возможно, господа воры, вы сейчас этот костюм носите. Ну пусть он греет ваше тело, душу и сердце, с приветом из студии Д.Ю. Пучкова.
Д.Ю. Суки!
Павел Перец. Да.
Д.Ю. А на сегодня всё. До новых встреч.
Новости
VIP
