Д.Ю. Я вас категорически приветствую. Баир, добрый день.
Баир Иринчеев. Дмитрий Юрьевич, добрый день. Добрый день, уважаемые слушатели.
Д.Ю. Что это у нас?
Баир Иринчеев. Только что у нас прошла 75 годовщина полного снятия блокады Ленинграда. Парад, салют, праздник, память. И одновременно была достаточно мощная информационная кампания, которая достаточно очевидно, особенно в социальных сетях...
Д.Ю. Очередное нытье: “Нельзя парады проводить“.
Баир Иринчеев. Особенно от немцев хорошо зашло: “Вы неправильно празднуете вообще”.
Д.Ю. Я замечу, что это не выходка какой-то дуры-журналистки.
Баир Иринчеев. Целенаправленный вброс, все это было понятно. Как там: “Москва неправильно использует...” Поучите нас. Также стала ясна стратегия и тактика того, как делать эти вбросы. Они делаются просто и незамысловато. Берутся несколько свидетельств о войне или о советском периоде истории нашей страны. Они не исследуются критически, оттуда вырываются цитаты. Эти цитаты преподносятся как единственная возможная правда о советском периоде. Это у нас пример “Архипелаг ГУЛАГ” Солженицына. О блокаде. Это академик Лихачев, его воспоминания. Или о Великой Отечественной войне, это Николай Николаевич Никулин.
Д.Ю. Я бы с твоего позволения уточнил. Что они делают и как, понятно было всегда. Но никогда не было возможности сказать что-то в ответ. Потому, что все СМИ находятся в руках людей, которые все эти помои радостно поддерживают. А теперь у нас такая возможность есть. Американцы построили интернет. Благодаря нашим заокеанским партнерам мы тоже можем рассказать, что и как было. Не надо молчать.
Баир Иринчеев. Должен сказать, что у меня друзья самых разных политических взглядов. Мне мои товарищи, учителя из школ, начали писать после 75-й годовщины снятия блокады: “А что, Лихачеву нельзя верить?” Речь скорее о том, что когда берется цитата, вырванная из книги, и пишется, что это академик Лихачев, который пережил блокаду, у людей отключается мозг. Они не способны воспринимать это критически, это воспринимается как истина. Когда говоришь, что: “Вы не задумывались, что Лихачев мог написать неправду?”... И Никулин тоже мог написать неправду.
Д.Ю. Возможно, не по злой воле. Возможно, он кому-то верил. А, возможно, специально. Тут вариантов масса. Нет же ничего плохого, что мемуары разных людей разбирают ученые. Это ты помнишь, тут ты забыл, тут ты слухи пересказываешь.
Баир Иринчеев. Если говорить о том, что у нас происходит в информационном пространстве к нашим главным праздникам, то день снятия блокады, день прорыва блокады, Лихачева в facebook, “ВКонтакте” будет очень много. День Победы...
Д.Ю. Сплошной Никулин. Это не Юрий Никулин.
Баир Иринчеев. Да, это Николай Николаевич Никулин, который был перед войной школьником, закончившим 10 классов. И попал на тяжелые фронты. Он попал на Волховский фронт, он попал в Погостье. В 1975 году он написал эти воспоминания. Получается, 30 лет спустя. Каждый День Победы наша интеллигенция вытаскивает эти воспоминания и говорит: “Вот она настоящая правда. Только Николай Николаевич написал правду”.
Д.Ю. Тут вопрос. То, что миллионы человек оставили воспоминания, это почему-то не считается.
Баир Иринчеев. Поэтому хотелось бы, не касаясь личности Никулина, мы обсуждаем только то, что он написал о Великой Отечественной войне. Касается только этой книги. Книга переиздавалась несколько раз. “Воспоминания о войне”. У меня издание 2015 года. Серия “Писатели на войне. Писатели о войне”. Это серия рассказов Никулина. Уже во вступлении он пишет, что: “Данная рукопись не была предназначена для постороннего читателя. Я могу избежать извинений за рискованные выражения и сцены, без которых невозможно передать подлинный аромат солдатского быта. Если все же у рукописи найдется читатель, пусть он воспринимает ее не как литературное произведение, а как документ, как свидетельство очевидца”. Прямо во вступлении мы видим, что Николай Николаевич писал это уже после войны. И для него это был сеанс психотерапии. Все свои травмы, все, что у него в душе накопилось, он как-то излил. В самом первом абзаце: “Весной 1941 года в Ленинграде многие ощущали приближение войны. Информированные люди знали о ее подготовке, обывателей настораживали слухи и сплетни. Но никто не мог предполагать, что уже через три месяца после вторжения немцы окажутся у стен города, а через полгода каждый третий его житель умрет страшной смертью от истощения. Тем более мы, желторотые птенцы, только что вышедшие из стен школы, не задумывались о предстоящем. А ведь большинству суждено было в ближайшее время погибнуть на болотах в окрестностях Ленинграда. Других, тех немногих, которые вернутся, ждала иная судьба — остаться калеками, безногими, безрукими или превратиться в неврастеников, алкоголиков, навсегда потерять душевное равновесие”.
Д.Ю. А кто в этом виноват? Сталин?
Баир Иринчеев. Вина ни на кого не возлагается. Николай Николаевич здесь в первом абзаце делает обобщение. “Каждый третий погиб”. Как он считал? “Все, кто вернулись, стали алкоголиками, неврастениками”. Как-то это не видно по советским гражданам, которые вернулись с Великой Отечественной войны. Те, кто вернулся с Великой Отечественной войны... Повидали они страшные вещи. Они стали жизнелюбами в основном. Мы с Артемом приносили сборник воспоминаний. Там один человек, который стал профессором философии в 1970-е годы. Он писал: “Мы видели страшные вещи. Но большинство людей это научило радоваться жизни”. Потери большие, увечья огромные. Жив остался, надо дальше жить, что-то делать. Люди научились радоваться малому в отличие от Николая Николаевича. Дальше у него по тексту идет очень густо. Всю книгу разбирать мы не будем.
Хотелось бы отметить использование эпитетов. Вообще лексикона, который Николай Николаевич использует. Положительных эпитетов мы здесь не видим. Например: ”На улицах то и дело появлялись девушки в нелепых галифе и плохо сшитых гимнастерках. Они несли чудовищных размеров баллоны с газом для аэростатов заграждения, которые поднимались над городом на длинных тросах. Напоминая огромных рыб, они четко вырисовывались в безоблачном небе белых ночей”. Следующая страница. Он пишет о своем политруке: ”А старший политрук, какой был весельчак! На политбеседе он сообщил: “Украина уже захвачена руками фашистских лап!“ То есть, политрук не владеет русским языком. ”Этот политрук потом, когда началась блокада и мы стали пухнуть от голода, повадился ходить в кухню и нажирался там из солдатского котла… Каким-то образом ему удалось выйти живым из войны. В 1947 году, отправившись по делам в Москву, я увидел в поезде знакомую бандитскую рожу со шрамом на щеке. Это был наш доблестный политрук, теперь проводник вагона, угодливо разносивший стаканы и лихо бравший на чай. Он, конечно, меня не узнал, и я с удовольствием вложил полтинник в его потную, честную руку”. Эпитеты очень негативные, презрительные рассыпаны очень густо по всей книге. Положительных эпитетов о людях, с которыми Никулин сталкивался на войне, увидеть в книге достаточно сложно.
Что еще характерно? Использование выражений ”по слухам”, ”я услышал”, ”я узнал”. В качестве примера хотелось бы два кусочка привести. “Врезалась в память сцена отправки морской пехоты: прямо перед нашими окнами, выходившими на Неву, грузили на прогулочный катер солдат, полностью вооруженных и экипированных. Они спокойно ждали своей очереди, и вдруг к одному из них с громким плачем подбежала женщина. Ее уговаривали, успокаивали, но безуспешно. Солдат силой отрывал от себя судорожно сжимавшиеся руки, а она все продолжала цепляться за вещмешок, за винтовку, за противогазную сумку. Катер уплыл, а женщина еще долго тоскливо выла, ударяясь головою о гранитный парапет набережной. Она почувствовала то, о чем я узнал много позже: ни солдаты, ни катера, на которых их отправляли в десант, больше не вернулись“. Откуда, какие это солдаты?
Д.Ю. Не совсем понятно, а как женщина должна себя вести, отправляя мужчину на войну?
Баир Иринчеев. Тут он пишет про морскую пехоту, потом он пишет “солдаты”. Морякам не нравилось, что их называли солдатами. Всегда есть “флот” и “сапоги”. И он тут использует слово “солдат”, хотя это морпех. Какой десант? Что, куда? Может, они в Кронштадт плыли. Откуда это взято? Что мы дальше видим? Это абсолютно непонятные домыслы, которые может себе позволить, наверное, только гуманитарий. Технический интеллигент скажет: “У нас недостаточно данных. Поэтому мы ничего не можем сказать”. Николай Николаевич пишет: “Потом мы все записались в ополчение… Нам выдали винтовки, боеприпасы, еду (почему-то селедку — видимо, то, что было под рукой) и погрузили на баржу, что стояла у берега Малой Невки. И здесь меня в первый раз спас мой Ангел-хранитель, принявший образ пожилого полковника, приказавшего высадить всех из баржи и построить на берегу. Мы сперва ничего не поняли, а полковник внимательно оглядел всех красными от бессонницы глазами и приказал нескольким выйти из строя. В их числе был и я. “Шагом марш по домам! — сказал полковник. — И без вас, сопливых, ТАМ тошно! “ Оказывается, он пытался что-то исправить, сделать как следует, предотвратить бессмысленную гибель желторотых юнцов. Он нашел для этого силы и время! Но все это я понял позднее, а тогда вернулся домой — к изумленному семейству… Баржа, между тем, проследовали по Неве и далее. На Волхове ее, по слухам, разбомбили и утопили мессершмидты. Ополченцы сидели в трюмах, люки которых предусмотрительное начальство приказало запереть — чтобы чего доброго не разбежались, голубчики!“
Д.Ю. По воде?
Баир Иринчеев. Очевидно, да. Ополченцы, это наполовину добровольцы все. Тут такой штамп антисоветский, что обязательно, если кто-то куда-то едет, советское начальство просто не может их не запереть в трюме. Советское начальство по-другому не умеет. Почему? Потому, что оно злое советское начальство. Эти три абзаца тоже вызывают вопросы. Потому, что мы знаем из воспоминаний ветеранов, мы знаем из документов, что человек, закончивший 8-10 классов, в Советском Союзе на 1941 год был достаточно редким человеком. Жизнь у нас была совсем другая. Жизнь была сложнее. Особенно в деревнях. Молодые люди не могли себе позволить закончить 8 классов. Они оканчивали 4 класса, учились читать, писать и уходили работать. Потому, что семьи многодетные. Семьи большие, кормить их надо, работать надо. Человек, который закончил 10 классов... То, что “полковник внимательно оглядел всех красными от бессонницы глазами...“, очевидно, полковник увидел людей с прекрасными лицами и сказал им выйти из строя. Позвольте в этом усомниться. Потому, что человеку, закончившему 10 классов нужно в радиошколу, например. Он идет в артиллеристы, в химики, в радисты. Парень, который 4 класса закончил, умеет читать, писать, ему эта рация сложна, его долго учить. Поэтому то, что полковник их строя “выдернул” несколько человек потому, что они показались ему интеллигентными...
Д.Ю. Может, слишком молодыми. Что тоже странно, их же военкомат оформлял. Наверное, на возраст смотрели.
Баир Иринчеев. Да. Им всем 18 лет. Но суть в том, что кадрами не разбрасывались. Он же пишет о радиошколе: “Занимались в школе с интересом, да и дело было привычное; всего два месяца прошло, как мы встали из-за парт. Нехитрая премудрость азбуки Морзе была быстро освоена всеми. Сверхъестественной армейской муштры не было — для этого не хватало времени. Правда, строевые занятия и уроки штыкового боя доводили курсантов до полного изнеможения. Иногда устраивали парады под музыку. Но оркестр подкачал: это был джазовый ансамбль, мобилизованный и переодетый в военную форму. Вместо строевого ритма он постоянно сбивался на румбу, вызывая многоэтажную брань начальника школы. Парады прекратили после появления немецкого самолета-разведчика, сфотографировавшего это зрелище”. То есть, немецкий самолет-разведчик увидел с воздуха, что оркестр играет румбу?
Д.Ю. Все поняли, что немцы теперь знают.
Баир Иринчеев. Тут какие-то странные и не очень логичные с моей точки зрения высказывания. Наверное, то, что необходимо сказать... По крайней мере, по его тексту, у Николая Николаевича вообще нет друзей. То есть, то фронтовое братство, которое мы знаем по книгам, по воспоминаниям, по фильмам. “На всю оставшуюся жизнь”, я считаю, что это просто потрясающая песня. Ощущение, что человек замкнулся в себе, озлобился, не смог выстроить нормальные отношения вообще ни с кем на фронте. И из-за своего, не знаю, высокомерия он посчитал себя лучше других. ”Курсанты радиошколы были недавно из дома, еще изнежены и разборчивы в еде. Некоторые поначалу не могли привыкнуть к армейской пище. Однажды я проснулся часа в три ночи от какого-то странного хруста. Его причина обнаружилась в тамбуре у входа: там стоял Юрка Воронов, сын известного ленинградского актера, и торопливо поедал курицу, доставленную из дома любящими родителями”.
Д.Ю. За такие дела в казарме бьют обычно. То, что ты один под одеялом жрешь. Юрка Воронов его угостил?
Баир Иринчеев. Нет. Дальше воспроизводится легенда о Бадаевских складах. Что там сожгли все продовольствие. Николай Николаевич ее воспроизводит.
Д.Ю. Для тех, кто не в курсе. Возле Московского проспекта склады продовольствия, которые по наводке с земли, с помощью изменников и шпионов, немецкие бомбардировщики разбомбили. Сказки, что там запасы продовольствия какие-то чудовищные... Люди не понимают в каких объемах город потребляет еду.
Баир Иринчеев. “Тогда мы еще не могли знать, что этот пожар решит судьбу миллиона жителей города, которые погибнут от голода зимой 1941–1942 годов“. Дальше: “Бестолковая давка...”
Д.Ю. Где?
Баир Иринчеев. Ночной налет. “В обстановке всеобщей безалаберности свободно действовали немецкие агенты, по вечерам освещая цели множеством ракет. Одна из ракет взлетела однажды с нашего чердака. Но, конечно, никого обнаружить не удалось, так как все, кто был поблизости, — человек полтораста — бросились ловить ракетчика. Создалась бестолковая и безрезультатная давка“. Потом он описывает, что они уехали в Левашово, потом вернулись. “Мечтали попасть на дежурство на кухню, И однажды первому взводу повезло. Вернувшись вечером, этот взвод блевал на нас, на второй взвод, спавший на нижних нарах: с непривычки ребята объелись и расстроили желудки. Настроение, однако, было бодрое. По-прежнему шутили, даже по поводу нехватки еды“. Они “блевали”. О своих товарищах такие эпитеты.
Д.Ю. Койки одна над другой. Для того, чтобы наблевать на лежащего внизу надо приложить серьезные усилия.
Баир Иринчеев. “Утром добрый заведующий складом подарил мне ЦЕЛУЮ (!) буханку хлеба. Я съел половину, остальное отнес товарищам. Помню, как наполнились слезами красивые карие глаза одного из них. Фамилия его была, кажется, Мандель…” По тексту ему вообще наплевать кто был вокруг: “Фамилия, кажется, Мандель”. Никакого товарищества вообще нет. “В начале ноября нас вернули в холодные, без стекол, ленинградские казармы. Перед отправкой на фронт ротам было поручено патрулировать по городу. Проверяли документы, задерживали подозрительных. Среди последних оказались окруженцы, вышедшие из-под Луги и из других “котлов“. Это были страшно отощавшие люди — кости, обтянутые коричневой, обветренной кожей...“ Каких других котлов? Тоже здесь мы видим какое-то обобщение, свойственное именно гуманитариям, что котлов были десятки вообще.
Д.Ю. Там про беженцев речь?
Баир Иринчеев. Нет, про окруженцев. Именно про военных. Да, под Лугой был котел. Здесь создается впечатление, что их десятки. Обобщение, которое неуместно. “Пост наш был около Филармонии, и какие-то добрые люди — прохожие — сообщили матери, где я. Тут мы успели последний раз встретиться, и она принесла мне кое-что поесть”. Как прохожие узнали кто ты такой? Тема еды у него постоянно всплывает. Понятно, что человек пережил голод. “Утром с разбитого бомбами причала нас благополучно погрузили на палубу старенького корабля, переделанного в канонерскую лодку“. Это были шаланды, которые были построены в 1939 году. Эти ладожские канонерки, на которых воевал Азаровский. Они не были старенькие. “Переход через Ладогу был спокойный: небо затянуто облаками, большая волна, шторм. Самолеты не прилетали, но мы изрядно промерзли на ветру. Грелись, прижавшись к трубе. Тут я совершил удачную сделку, выменяв у скупого Юрки Воронова три леденца на полсухаря“. То есть, положительных эпитетов ни о ком нет. На той же странице дальше странное высказывание: ”В штабе нас распределили по войсковым частям. Лучше всех была судьба тех, кто попал в полки связи. Там они работали на радиостанциях до конца войны и почти все остались живы. Хуже всех пришлось зачисленным в стрелковые дивизии. ”Ах, вы радисты, — сказали им, — вот вам винтовки, а вот — высота. Там немцы! Задача — захватить высоту!” Так и полегли новоиспеченные радисты на безымянных высотах. Моя судьба была иная: полк тяжелой артиллерии”. Откуда он это взял?
Д.Ю. Как можно так с радистами обойтись?
Баир Иринчеев. Люди, которых учили вообще-то.
Д.Ю. Всякое, наверное, бывало. В том числе и повара в окопы запрыгивали.
Баир Иринчеев. Тут не указано ни место, ни дивизия. Он описывает, как он голодал: ”В другой раз на окраине деревни Войбокало (она через считанные дни была сметена с лица земли) сердобольная молодуха вынесла нам на крыльцо объедки ватрушек и прочей вкусной снеди: у нее находился на постое большой начальник — какой-то старшина, он не доел поутру свой завтрак”. То есть, опять “какой-то”, “какая-то молодуха”, “объедки”. Унижение, боль.
Д.Ю. А кто это не доел?
Баир Иринчеев. Старшина.
Д.Ю. И сколько он их не доел? На взвод хватило?
Баир Иринчеев. Да. “Ночевали где попало. То в пустом зале станции Волхов-2 (она была еще цела). Здесь столкнулись с вооруженными людьми в штатском. Это был отряд партизан, которым предстояло идти в немецкий тыл. То у какой-то старушки, на печи“.“Какая-то старушка”. Ему наплевать на людей, которые ему помогают. Нормальный человек советский писал, что: “Мы голодали, мы были на улице. Добрая старушка нас впустила, позволила переночевать в тепле. Мы ей очень благодарны за это”. Пишут это в мемуарах. А тут: “Какая-то старушка”. Тут рассказ о похоронах и дальше: “После долгих блужданий, рискуя попасть в руки наступавшим немцам или угодить в штрафную роту как дезертиры, мы добрались до станции Мурманские ворота. Там молодые, розовощекие красноармейцы в ладных полушубках сообщили нам, что они служат в полку совершенно таком же, как тот, что мы ищем. А наш полк найти невозможно, он где-то под Тихвином. Поэтому нам надо проситься в их часть. Начальство, в лице капитана по фамилии Седаш, приняло нас радушно и приказало зачислить во второй дивизион полка”. Во-первых, Седаш был майор на тот момент. А второе, у него на предыдущей странице, что радистам дают винтовки, а тут: “Радисты желанные люди. Мы вас ждали”. Дальше описание: “Этот Седаш, большого роста крепыш, лысый, веселый, курил аршинные самокрутки и непревзойденно, виртуозно матерился. Он был способный офицер, только что окончивший Академию, и дело в полку было поставлено, по тем временам, отлично. Достаточно сказать, что в августовских боях под Киришами, когда пехота частично разбежалась, а частично пошла в плен, подняв на штык белые подштанники, полк Седаша несколько дней своим огнем сдерживал немецкое наступление“. Откуда он это узнал, что под Киришами наша пехота пошла сдаваться немцам, подняв белые подштанники? “Вскоре за эти действия он стал гвардейским. Седаш впоследствии стал полковником, успешно командовал артдивизией (под Нарвой и Новгородом в начале 1944 года), но в генералы не вышел — по слухам, был замешан в афере с продовольствием“. Если вы посмотрите, человек реально воевал, был хороший офицер. И “по слухам, был замешан в афере с продовольствием”.
Д.Ю. Умело мазнул говном.
Баир Иринчеев. Это в каждом описании человека.
Д.Ю. С моей точки зрения, каждый автор пишет сам про себя. Изрядный психологический портрет автора вырисовывается.
Баир Иринчеев. То, что он писал в предисловии, что это был для него сеанс психотерапии. Все, что у него в душе накопилось, он сюда “выблевал“, как он сам писал. Оказывается, что в душе у него накопилась какая-то грязь. Миллионы воевали, они ни в 1970-е, ни в 1990-е не позволяли себе вот так высказываться. И человек попадает в артиллерийский полк, который стоит в тылу и бьет по немцам. Николай Николаевич там радист. Они пишет следующее: “Как раз в день нашего приезда здесь срезали продовольственные нормы, так как пал Тихвин и снабжение нарушилось. Здесь только стали привыкать к голоду, а я уже был дистрофиком и выделялся среди солдат своим жалким видом. Все было для меня непривычно, все было трудно: стоять на тридцатиградусном морозе часовым каждую ночь по четыре-шесть часов, копать мерзлую землю, таскать тяжести: бревна и снаряды (ящик — сорок шесть килограммов). Все это без привычки, сразу. А сил нет и тоска смертная. Кругом все чужие, каждый печется о себе. Сочувствия не может быть. Кругом густой мат, жестокость и черствость”.
Д.Ю. Да. Война, это тяжелый физический труд.
Баир Иринчеев. Он же присягу давал.
Д.Ю. Нет, он в первую очередь не мужчина. Речь идет не о превозмогании себя.
Баир Иринчеев. Автор себя обрисовывает очень хорошо на 17-й странице: ”И все же мне повезло. Я был никудышный солдат. В пехоте меня либо сразу же расстреляли бы для примера, либо я сам умер бы от слабости, кувырнувшись головой в костер: обгорелые трупы во множестве оставались на месте стоянок частей, прибывших из голодного Ленинграда. В полку меня, вероятно, презирали, но терпели”. Николай Николаевич говорит, что вот сидят пехотинцы вокруг костра. Кто-то из них от слабости падает в костер и товарищи его оттуда не вытаскивают. Это фактически единственное воспоминание, где говорится “обгорелые трупы во множестве оставались на месте стоянок частей, прибывших из голодного Ленинграда“. Больше никто об этом не пишет. Хотя целая книга есть, “Трагедия Мясного Бора”, воспоминания. Тут все печально, все ужасно. Люди попали в худшую ситуацию, чем Никулин. Он описывает наступление: “Наступление продолжалось, сначала успешно. Немцы бежали, побросав пушки, машины, всякие припасы, перестреляв коней. Убедился я, что рассказы об их зверствах не выдумка газетчиков. Видел трупы сожженных пленных с вырезанными на спинах звездами. Деревни на пути отхода были все разбиты, жители выгнаны. Их оставалось совсем немного — голодных, оборванных, жалких”. И наконец Николай Николаевич пишет: “Меня стали брать на передовую. Помнятся адские обстрелы, ползанье по-пластунски в снегу. Кровь, кровь, кровь. В эти дни я был первый раз ранен, правда рана была пустяшная — царапина. Дело было так. Ночью, измученные, мы подошли к заброшенному школьному зданию. В пустых классах было теплей, чем на снегу, была солома и спали какие-то солдаты. Мы улеглись рядом и тотчас уснули. Потом кто-то проснулся и разглядел: спим рядом с немцами! Все вскочили, в темноте началась стрельба, потасовка, шум, крики, стоны, брань. Били кто кого, не разобрав ничего в сумятице. Я получил удар штыком в ляжку, ударил кого-то ножом, потом все разбежались в разные стороны, лязгая зубами, всем стало жарко. Сняв штаны, я определил по форме шрама, что штык был немецкий, плоский. В санчасть не пошел, рана заросла сама недели через две”. Эта байка встречается очень много где.
”На передовой было легче раздобыть жратву. Ночью можно выползти на нейтральную полосу, кинжалом срезать вещмешки с убитых, а в них — сухари, иногда консервы и сахар. Многие занимались этим в минуты затишья. Многие не возвратились, ибо немецкие пулеметчики не дремали. Однажды какой-то старшина, видимо спьяна, заехал на санях на нейтральную полосу, где и он, и лошадь были тотчас убиты. А в санях была еда — хлеб, консервы, водка. Сразу же нашлись охотники вытащить эти ценности. Сперва вылезли двое и были сражены пулями, потом еще трое. Больше желающих не было. Ночью отличился я. Поняв, что немцы стреляют, услышав даже шорох, я решил ничего не брать, а лишь перерезал сбрую, привязал к саням телефонный кабель и благополучно вернулся в траншею. Затем — раз, два, взяли! — мы подтянули сани. Все продукты были изрешечены пулями, водка вытекла, и, все же нажрались всласть!” ”Жратва”, ”нажрались”. Все на страшном негативе. И дальше вот...
Д.Ю. Ты упомянул, что это примерно с такой же частотой, как про Финскую войну, где финн на лыжах промчался и схватил котелок?
Баир Иринчеев. Да. Страница 27. Николай Николаевич доходит до женщин на войне. ”Вдруг серия разрывов снарядов. Дальше, ближе, рядом. На земле корчится в крови часовой, который стоял у штабной землянки. Схватился за ногу пожилой солдат, шедший по дороге. Рядом с ним девчушка-санинструктор. Ревет в три ручья, дорожки слез бегут по грязному, много дней не мытому лицу. Руки дрожат, растерялась. Жалкое зрелище! Солдат спокойно снимает штаны, перевязывает кровоточащую дырку у себя на бедре и еще находит силы утешать и уговаривать девицу: “Дочка, не бойся, не плачь!“ Девочка санинструктор, его же возраста, плачет, а Никулин такой... Дальше соответственно: “Не женское это дело — война. Спору нет, было много героинь, которых можно поставить в пример мужчинам. Но слишком жестоко заставлять женщин испытывать мучения фронта. И если бы только это! Тяжело им было в окружении мужиков. Голодным солдатам, правда, было не до баб, но начальство добивалось своего любыми средствами, от грубого нажима до самых изысканных ухаживаний. Среди множества кавалеров были удальцы на любой вкус: и спеть, и сплясать, и красно поговорить, а для образованных — почитать Блока или Лермонтова… И ехали девушки домой с прибавлением семейства. Кажется, это называлось на языке военных канцелярий “уехать по приказу 009“. В нашей части из пятидесяти прибывших в 1942 году к концу войны осталось только два солдата прекрасного пола. Но “уехать по приказу 009“ — это самый лучший выход. Бывало хуже. Мне рассказывали, как некий полковник Волков выстраивал женское пополнение и, проходя вдоль строя, отбирал приглянувшихся ему красоток. Такие становились его ППЖ, а если сопротивлялись — на губу, в холодную землянку, на хлеб и воду! Потом крошка шла по рукам, доставалась разным помам и замам. В лучших азиатских традициях!” Николай Николаевич просто всех женщин, кто был на фронте, записал в гарем.
Д.Ю. Жизненный опыт мне подсказывает, что тебе бабы не давали. Поэтому ты их ненавидишь.
Баир Иринчеев. “Некий полковник Волков”. Откуда это? После 27-й страницы о женщинах на войне ничего хорошего просто нет. “В нашей части из пятидесяти прибывших в 1942 году к концу войны осталось только два солдата прекрасного пола“. А они не могли погибнуть, их не могли перевести в другие части? То есть, он пытается сказать, что 48 забеременело? Я не знаю, как так можно писать. Полунамеками. На каждой странице возникает много вопросов. “На опушке леса я наткнулся на пустые еловые шалаши. Вокруг них разбросаны десятки черных морских бушлатов, фуражки с “капустой“, бескозырки с ленточками и множество щегольских черных полуботинок. Здесь вчера переодевали в армейскую теплую одежду морских пехотинцев, пришедших из Ленинграда. Морячки ушли, чтобы больше не вернуться, а их барахло, никому не нужное, заметает редкий снежок… Дальше, с грузовика выдают солдатам белый (!) хлеб. (Жрать-то как хочется!!!)“ В какой-то степени зная морских офицеров, зная то, как во флоте относятся к морской черной форме, позвольте мне высказать сомнение в том, что морской советский командир выкинул свою фуражку.
Д.Ю. Если бы он там убитый лежал, я бы поверил, что рядом валялась фуражка.
Баир Иринчеев. Это противоречит всему тому, что мы знаем. Это противоречит десяткам воспоминаний о том, что переодевались в армейскую форму, но оставляли обязательно тельняшку, оставляли морской ремень. Бескозырку или фуражку клали в вещмешок. В момент атаки это нужно было одеть, чтобы показать, что именно моряки. И это оставалось до 1943-1944 года. Некоторые до Победы дошли, сохранив элементы морской формы. Когда атака, все одели бескозырки, ленточки в зубы и побежали. Морские бушлаты, может быть, действительно им было некуда положить. Но чтобы выкинуть бескозырку... Позвольте усомниться. Это противоречит всему тому, что мы знаем. Есть романтизированное описание гибели Героя Советского Союза Вересова. Они пошли в разведку. Вересова ранило, он остался прикрывать отход, это декабрь 1941 года. Ипполитова Вера Сергеевна, она сказала, что: “Мы видели, что он одел бескозырку”. Он подорвал себя гранатой у всех на глазах. А тут они все выкинули. Позвольте усомниться.
На 28-й странице, наконец, появляется упоминание Сталина. “Кадровая армия погибла на границе. У новых формирований оружия было в обрез, боеприпасов и того меньше. Опытных командиров — наперечет. Шли в бой необученные новобранцы… ”Атаковать!” — звонит Хозяин из Кремля. ”Атаковать!” — телефонирует генерал из теплого кабинета. ”Атаковать!” — приказывает полковник из прочной землянки. И встает сотня Иванов, и бредет по глубокому снегу под перекрестные трассы немецких пулеметов. А немцы в теплых дзотах, сытые и пьяные, наглые, все предусмотрели, все рассчитали, все пристреляли и бьют, бьют, как в тире. Однако и вражеским солдатам было не так легко. Недавно один немецкий ветеран рассказал мне о том, что среди пулеметчиков их полка были случаи помешательства: не так просто убивать людей ряд за рядом — а они все идут и идут, и нет им конца“. Красноармейцев Николай Николаевич называет Иванами. То есть, он использует то называние, которое использовали нацисты. Что это за отношение к своим однополчанам?
Д.Ю. настоящий интеллигент.
Баир Иринчеев. ”Полковник знает, что атака бесполезна, что будут лишь новые трупы. Уже в некоторых дивизиях остались лишь штабы и три-четыре десятка людей. Были случаи, когда дивизия, начиная сражение, имела 6–7 тысяч штыков, а в конце операции ее потери составляли 10–12 тысяч — за счет постоянных пополнений! А людей все время не хватало! Оперативная карта Погостья усыпана номерами частей, а солдат в них нет. Но полковник выполняет приказ и гонит людей в атаку. Если у него болит душа и есть совесть, он сам участвует в бою и гибнет. Происходит своеобразный естественный отбор. Слабонервные и чувствительные не выживают. Остаются жестокие, сильные личности, способные воевать в сложившихся условиях. Им известен один только способ войны — давить массой тел. Кто-нибудь да убьет немца. И медленно, но верно кадровые немецкие дивизии тают. Хорошо, если полковник попытается продумать и подготовить атаку, проверить, сделано ли все возможное. А часто он просто бездарен, ленив, пьян. Часто ему не хочется покидать теплое укрытие и лезть под пули… Часто артиллерийский офицер выявил цели недостаточно, и, чтобы не рисковать, стреляет издали по площадям, хорошо, если не по своим, хотя и такое случалось нередко… Бывает, что снабженец запил и веселится с бабами в ближайшей деревне, а снаряды и еда не подвезены… Или майор сбился с пути и по компасу вывел свой батальон совсем не туда, куда надо… Путаница, неразбериха, недоделки, очковтирательство, невыполнение долга, так свойственные нам в мирной жизни, на войне проявляются ярче, чем где-либо. И за все одна плата — кровь. Иваны идут в атаку и гибнут, а сидящий в укрытии все гонит и гонит их. Удивительно различаются психология человека, идущего на штурм, и того, кто наблюдает за атакой — когда самому не надо умирать, все кажется просто: вперед и вперед!” Это пишет человек, у которого воинское звание на тот момент, по-моему, ефрейтор. “Оперативная карта усыпана номерами частей”. Где он ее видел? Потом идет обобщение: полковник обязательно бухает...
Д.Ю. “Полковник в теплой землянке”. А я так понимаю, что полковник должен на елке с голой жопой сидеть, да?
Баир Иринчеев. Такие какие-то обобщения... Еще раз вернемся к вступлению: ”Если все же у рукописи найдется читатель, пусть он воспринимает ее не как литературное произведение или исторический труд, а как документ, как свидетельство очевидца”. И тут какие-то обобщения на уровне маршала Жукова. Человек, который закончил войну гвардии сержантом такие обобщения себе позволяет.
Д.Ю. Тут чисто психологически можно понять. Мальчишка попал на фронт. Вокруг люди гибнут, и тебе кажется, что все это напрасно, все это абсолютно безграмотно. А как вы себе представляете войну?
Баир Иринчеев. И, опять же, здесь ничего не говорится о мотивации, зачем это все делалось. Это описано у Павла Лукницкого, журналиста ТАСС. Мы цитировали Лукницкого, книга издания 1978 года “Сквозь всю блокаду”. У него там написано, что: “На плите стоит кастрюля, в кастрюле варится собака”. Лукницкий описывает, что в январе он приползает в ЛенТАСС. Ему говорят: “Ты жив?” - “Вроде да”. - “Срочно в 54-ю армию, в Погостье”. Он описывает это самое наступление, которое здесь описывает Никулин. Это же было очередное наступление с целью прорвать блокаду Ленинграда и спасти людей. Но этого в тексте нет. У Лукницкого тоже описано неудачное наступление. Описан корпусной полк, где воюет Никулин, описан Седаш. Там описана мотивация, что: “Мы должны прорвать. Мы должны снять блокаду”. Здесь ничего. КВ только подбитые. Он пишет, что: “Волна за волной... Пехота, ополченцы, моряки...” Почему-то он в одном месте пишет, что с них сняли морскую форму, потому он пишет, что в несколько слоев трупы, часть в морской форме. Они же ее выкинули только что. На 30-й странице: “На войне особенно отчетливо проявилась подлость большевистского строя. Как в мирное время проводились аресты и казни самых работящих, честных, интеллигентных, активных и разумных людей, так и на фронте происходило то же самое, но в еще более открытой, омерзительной форме. Приведу пример. Из высших сфер поступает приказ: взять высоту. Полк штурмует ее неделю за неделей, теряя множество людей в день. Пополнения идут беспрерывно, в людях дефицита нет. Но среди них опухшие дистрофики из Ленинграда, которым только что врачи приписали постельный режим и усиленное питание на три недели. Среди них младенцы 1926 года рождения, то есть четырнадцатилетние, не подлежащие призыву в армию… ”Вперрред!!!”, и все”. Откуда он это взял? ”Младенцы 1926 года рождения” пошли на фронт в 1943, в 1944. Да, они воевали, это был фактически последний год призыва. Он путает 1942 и 1944 или это делается сознательно? Не понимаю. ”Наконец какой-то солдат или лейтенант, командир взвода, или капитан, командир роты (что реже), видя это вопиющее безобразие, восклицает: ”Нельзя же гробить людей! Там же, на высоте, бетонный дот! А у нас лишь 76-миллиметровая пушчонка! Она его не пробьет!“… Сразу же подключается политрук, СМЕРШ и трибунал“. СМЕРШ появился в 1943 году, он описывает 1942. “Один из стукачей, которых полно в каждом подразделении, свидетельствует: “Да, в присутствии солдат усомнился в нашей победе“. Тотчас же заполняют уже готовый бланк, куда надо только вписать фамилию, и готово: “Расстрелять перед строем! “ или “Отправить в штрафную роту!“, что то же самое“. Офицеров в штрафную роту не отправляли, офицеров отправляли в штрафбат. “Так гибли самые честные, чувствовавшие свою ответственность перед обществом, люди. А остальные — “Вперрред, в атаку!“ “Нет таких крепостей, которые не могли бы взять большевики!“ А немцы врылись в землю, создав целый лабиринт траншей и укрытий. Поди их достань! Шло глупое, бессмысленное убийство наших солдат“. Дальше начинается расизм и нацизм: “Надо думать, эта селекция русского народа — бомба замедленного действия: она взорвется через несколько поколений, в XXI или XXII веке, когда отобранная и взлелеянная большевиками масса подонков породит новые поколения себе подобных”.
Д.Ю. Экая скотина.
Баир Иринчеев. Это мы? Спасибо на добром слове.
Д.Ю. Автор пишет про себя.
Баир Иринчеев. Самое интересное, что это нам преподается как совесть нации, самый правдивый рассказ о Великой Отечественной войне. Резко выделяется из всего остального.
Д.Ю. Выделяется.
Баир Иринчеев. Страница 32: “Бедные, бедные русские мужики! Они оказались между жерновами исторической мельницы, между двумя геноцидами. С одной стороны их уничтожал Сталин, загоняя пулями в социализм, а теперь, в 1941–1945, Гитлер убивал мириады ни в чем не повинных людей. Так ковалась Победа, так уничтожалась русская нация, прежде всего душа ее. Смогут ли жить потомки тех кто остался? И вообще, что будет с Россией?” Это высказывание, ”между двумя геноцидами”, наверное, является причиной, по которой сейчас, в XXI веке, некоторые исследователи говорят, что эта рукопись - фейк. Потому, что этот тезис достаточно современный, который у нас муссируется с 1990-х годов, что Сталин хуже Гитлера. Рукопись 1975 года. Я понимаю людей, которые ставят под сомнение подлинность этой рукописи вообще. В этой рукописи представлены все пропагандистские штампы нашего времени. Не 1975 года, а 1990-х, 2000-х, 2010-х.
Д.Ю. Вообще я бы даже не поверил, что это 1975 года. После тезиса про большевиков я бы усомнился. А оригинал кто-нибудь видел?
Баир Иринчеев. Мы с Артемом, наверное, будем писать официальные письма в архивы с просьбой показать где эта рукопись есть. Если оригинал есть, тогда Николай Николаевич провидец. Он в 1975 году широкими мазками нарисовал картину ужаса.
Д.Ю. Как бывший военнослужащий скажу. Вот в подразделении есть совсем разные люди. Любая армия, это как скороварка. Крышка закрыта, давление поднято, все человеческие процессы обрисовываются гораздо быстрее. Какой-нибудь интеллигент читал стихи, возил с собой томик Мандельштама. Вот кто-то из деревни. Дикий жлоб, но хороший тракторист. Этот такой, этот такой. И все, кто вокруг тебя... Вот этот смешной, этот не смешной. Жизнь внутри коллектива идет. У вас свои мелкие радости, горести. Это глубоко в тебе остается, тем более по молодости. Известный тезис: ”Спроси сорокалетнего мужика, что у него в жизни за последние три года случилось, он в две минуты уложится. Спроси, как он в армии служил, там этот фонтан до вечера не заткнешь”. А где рассказы о том, с кем ты служил, какие отношения были с товарищами?
Баир Иринчеев. Этого вообще нет.
Д.Ю. Вот с этим я дружил. С этим конфликт. Должны быть конфликты. Здесь не поделили, тут в наряд из-за него поставили. Оно же из мелких бытовых подробностей всегда состоит. А если этого нет, как это так?
Баир Иринчеев. Мы по-прежнему на странице 32. И дальше: ”Почему же шли на смерть, хотя ясно понимали ее неизбежность? Почему же шли, хотя и не хотели? Шли, не просто страшась смерти, а охваченные ужасом, и все же шли! Раздумывать и обосновывать свои поступки тогда не приходилось. Было не до того. Просто вставали и шли, потому что НАДО! Вежливо выслушивали напутствие политруков — малограмотное переложение дубовых и пустых газетных передовиц — и шли. Вовсе не воодушевленные какими-то идеями или лозунгами, а потому, что НАДО. Так, видимо, ходили умирать и предки наши на Куликовом поле либо под Бородином”. Родина, Ленинград, мама в Ленинграде. ”Вряд ли размышляли они об исторических перспективах и величии нашего народа… Выйдя на нейтральную полосу, вовсе не кричали ”За Родину! За Сталина!”, как пишут в романах. Над передовой слышен был хриплый вой и густая матерная брань, пока пули и осколки не затыкали орущие глотки”. Это он про людей, погибших на поле боя, верных присяге. ”До Сталина ли было, когда смерть рядом. Откуда же сейчас, в шестидесятые годы, опять возник миф, что победили только благодаря Сталину, под знаменем Сталина? У меня на этот счет нет сомнений. Те, кто победил, либо полегли на поле боя, либо спились, подавленные послевоенными тяготами. Ведь не только война, но и восстановление страны прошло за их счет. Те же из них, кто еще жив, молчат, сломленные. Остались у власти и сохранили силы другие — те, кто загонял людей в лагеря, те, кто гнал в бессмысленные кровавые атаки на войне”. Рукопись 1975 года, он пишет ”в шестидесятые годы”. Почему все после войны спились? Мне выпала честь общаться с многими ветеранами. Мы говорим о ленинградских школьниках. Ленинградские школьники, которые окончили 10 классов, пошли на войну. Вернулись с наградами, вернулись лейтенантами. Или не лейтенантами, но вернулись. Им всем было 22-24 года. У них жизнь только начиналась. После того, что они увидели на фронте, вернулись победителями, они хотели жить полной жизнью. Они хотели жениться, завести детей, работать, делать научную карьеру. Они были жизнелюбами. Люди, с кем я общался, больших оптимистов я не видел. Кого это сломило?
Д.Ю. Никулина, по всей видимости. Возможно, он был алкоголиком и неврастеником. Это по тексту заметно, кстати.
Баир Иринчеев. Если это вообще его текст. Страница 33, а уже сколько странных вещей. ”Конечно же, шли в атаку не все, хотя и большинство. Один прятался в ямку, вжавшись в землю. Тут выступал политрук в основной своей роли: тыча наганом в рожи, он гнал робких вперед… Были дезертиры. Этих ловили и тут же расстреливали перед строем, чтоб другим было неповадно… Карательные органы работали у нас прекрасно. И это тоже в наших лучших традициях. От Малюты Скуратова до Берии в их рядах всегда были профессионалы, и всегда находилось много желающих посвятить себя этому благородному и необходимому всякому государству делу”.
Д.Ю. Находятся желающие экскурсоводами в Эрмитаже работать. А почему в органы внутренних дел нет желающих?
Баир Иринчеев. ”Войска шли в атаку, движимые ужасом. Ужасна была встреча с немцами, с их пулеметами и танками, огненной мясорубкой бомбежки и артиллерийского обстрела. Не меньший ужас вызывала неумолимая угроза расстрела. Чтобы держать в повиновении аморфную массу плохо обученных солдат, расстрелы проводились перед боем“. Это чисто немецкий стереотип: “Аморфная масса плохо обученных солдат”. Штамп за штампом нацистской пропаганды.
Д.Ю. Удивительно, почему война закончилась в Берлине. Я бы порекомендовал всем, кто не в теме, ознакомиться. Соотношение потерь советских и немецких, это 1:1,3. 1,3 – это наши потери. Мне кажется, что если заваливают трупами, то несколько другие цифры должны быть.
Баир Иринчеев. Первая мировая показала, что трупами уже не завалить. Великобритания и Франция пытались завалить трупами немецкие пулеметы. Получалось плохо. Если вы пойдете на сайт какой-нибудь британской экскурсионной фирмы, которая делает экскурсии в Европу, вы увидите школьные экскурсии на поля сражений Первой мировой. Они потеряли там кучу людей. Для них это травма. Для них Первая мировая страшнее, чем Вторая мировая.
Д.Ю. Всем, кому интересно про Первую мировую, поищите на сайте. Есть три, по-моему, ролика Бориса Витальевича Юлина. Исключительно познавательно как чуть ли не миллионами под пулеметы клали. Это, видимо, по причине большого европейского умения воевать. Вот на нас напала лучшая армия планеты Земля. За спиной которой стояло самое индустриально могучее государство Европы. Мы ни тем, ни другим не являлись. У нас не было лучшей армии на планете Земля. У нас не было самой передовой европейской промышленности. Индустриализацию до конца, в моем понимании, не довели. Да, на старте войны были чудовищные потери и чудовищные поражения, про которые очень любят рассказывать люди, подобные Никулину. А почему не говорят о том, что было дальше? Когда поперли в другую сторону и лучшую армию планеты Земля просто перемололи. Кто это сделал? Эта “аморфная масса”? У нас были в армии робкие. Мы их обычно всем подразделением били, прививая им смелость. Я замечу, это давало серьезнейшие результаты. Когда не может тебя воспитать товарищ сержант, тебя воспитает коллектив. Многим непонятно, что когда стоит строй и говорят: “Добровольцы, шаг вперед!” Гораздо страшнее остаться стоять, а не вместе со всеми сделать шаг вперед. Потому, что после этого ты себя вычеркнул отовсюду.
Баир Иринчеев. На 38-й странице автор этой рукописи, наконец, раскрывается: “Иными словами, война легко подавляла в человеке извечные принципы добра, морали, справедливости. Для меня Погостье было переломным пунктом жизни. Там я был убит и раздавлен. Там я обрел абсолютную уверенность в неизбежности собственной гибели. Но там произошло мое возрождение в новом качестве. Я жил как в бреду, плохо соображая, плохо отдавая себе отчет в происходящем. Разум словно затух и едва теплился в моем голодном, измученном теле. Духовная жизнь пробуждалась только изредка. Когда выдавался свободный час, я закрывал глаза в темной землянке и вспоминал дом, солнечное лето, цветы, Эрмитаж, знакомые книги, знакомые мелодии, и это было как маленький, едва тлеющий, но согревавший меня огонек надежды среди мрачного ледяного мира, среди жестокости, голода и смерти. Я забывался, не понимая, где явь, где бред, где грезы, а где действительность. Все путалось. Вероятно, эта трансформация, этот переход из жизни в мечту спас меня. В Погостье ”внутренняя эмиграция” была как будто моей второй натурой. Потом, когда я окреп и освоился, этот дар не исчез совсем и очень мне помогал. Вероятно, во время войны это был факт крамольный, не даром однажды остановил меня в траншее бдительный политрук: ”Мать твою, что ты здесь ходишь без оружия, с цветком в руках, как Евгений Онегин! Марш к пушке, мать твою! Именно после Погостья у меня появилась болезненная потребность десять раз в день мыть руки, часто менять белье. После Погостья я обрел инстинктивную способность держаться подальше от подлостей, гадостей, сомнительных дел, плохих людей, а главное, от активного участия в жизни, от командных постов, от необходимости принимать жизненные решения — для себя и в особенности за других. Странно, но именно после Погостья я почувствовал цену добра, справедливости, высокой морали, о которых раньше и не задумывался. Погостье, раздавившее и растлившее сильных, в чем-то укрепило меня — слабого, жалкого, беззащитного. С тех пор я всегда жил надеждой на что-то лучшее, что еще наступит. С тех пор я никогда не мог ”ловить мгновение” и никогда не лез в общую свару из-за куска пирога. Я плыл по волнам — правда, судьба была благосклонна ко мне”.
Д.Ю. Ну, вот оно плывет по волнам.
Баир Иринчеев. Человек пишет, что: ”Обрел инстинктивную способность держаться подальше от подлостей, гадостей, сомнительных дел, плохих людей, а главное, от активного участия в жизни”. Это страница 39, а он уже всех женщин назвал шлюхами, кто был на войне.
Д.Ю. А он хороший. Вокруг подонки, а он замечательный.
Баир Иринчеев. Всех советских солдат назвал “аморфным, необученным быдлом”. Как-то “инстинктивная способность держаться подальше от подлости” здесь Николая Николаевича, по-моему, подвела.
Д.Ю. Вылезает неспособность вести себя, как подобает мужчине. Ты не обладаешь никакими мужскими качествами, не говоря о том, что ты не обладаешь лидерскими качествами. Ты не желаешь принимать на себя ответственность даже за собственные решения. Не говоря о том, чтобы кем-то руководить и куда-то их вести.
Баир Иринчеев. При этом он радист. Есть воспоминания женщин, которые были в Погостье. Там есть потрясающая фраза, к сожалению, у меня книги с собой нет. Там девушка в медсанбате видит те же тяжелые потери. Постоянные перевязки, работа по 12-14 часов. Одна из девушек санитарок у палатки стоит. И санитар пожилой притащил раненых. И этот пожилой санитар то ли сел в снег... Видно, что человек вымотался, он целый день таскает раненых, рискуя жизнью. И этот человек говорит: “Смотрите, какой потрясающий цвет. Серое небо, черная полоска леса, белый снег. Какое потрясающее сочетание цветов”. И все санитары: “Ты кто?” – “Я - ленинградский художник”. Тоже интеллигент.
Д.Ю. Это не мужчина. Ибо чем жестче металл, тем сильнее по нему бьет молот. А ты говно. Молот ударил и только брызги в разные стороны.
Баир Иринчеев. Потом он попадает в 311-ю Стрелковую дивизию, проходит курсы снайперов, но почему-то он в расчете противотанковой пушки. Здесь начинается его синхронный дневник. Он был ранен и в госпитале записывал. На 67-й странице очень странно. Он описывает момент, когда он был ранен, и без объяснения читателю начинается его текст 1975 года. “По щитку пушки хлещут автоматные пули. Еще и еще стреляем. Немцы залегли… Сосед ахнул и осел. Разрывная пуля вошла в один бок и вырвала другой с рубахой. Совершенно спокойно думаю — “Ну, теперь все!“ Сил больше нет, падаю около пушки. Солнышко заходит… Сзади какие-то крики. Слышна родная матерная брань. Бегут наши, со страшно выпученными глазами, паля во все стороны из автоматов. Контратака“. И дальше без объяснения читателю: “Таких эпизодов во время войны было немало, но теперь не хочется о них вспоминать, тем более писать на эту тему. В 1943 году было совсем иначе. Пережитое казалось важным, актуальным, хотелось рассказать о нем ближнему. Однако у ближнего у самого был ворох подобных переживаний. Скоро все это поняли и заткнулись. А если кто-нибудь заводил фронтовые воспоминания, ему говорили: ”Давай лучше о бабах!” Сначала идет трэш о Погостье. Потом каким-то образом он оказывается в 311-й стрелковой дивизии. Есть кусочек, где описан тяжелый бой со всеми подробностями. Но это не сильно отличается от Ремарка ”На западном фронте без перемен”. Ну, и дальше: ”В те времена ввели новую форму воинских приветствий. Раньше было просто, начальник говорил: ”Здрррасьте товарищи!!!” Все гаркали в ответ: ”Здрррра!!!” Теперь надо было дружно отвечать: ”Здравия желаем товарищ гвардии старший лейтенант!” Я упростил эту сложную церемониальную формулу и вместе со всеми громко проорал: ”Гав! Гав! Гав! Гав! Гав! Гав!” Получилось очень хорошо, но гвардии старший лейтенант услышал и влепил мне два наряда вне очереди”. Зачем такое в армии делать? Это даже не смешно.
Д.Ю. Странно, что он его перед строем не расстрелял.
Баир Иринчеев. Потом он становится невнятен. Погостье описано, 1943 год описан, ранение. А потом он уходит в медбратья. Причем пишет: ”Я ушел с передовой. Это меня вполне устраивало”. Свои награды, две медали ”За Отвагу”, по-моему, и орден ”Красной Звезды” гвардии сержант Никулин получает в 1945 году. Это очень странно произведение. Дальше, после 1943 года начинается публицистика. Тут много новелл. Какие-то бессвязные рассказы, которые можно свести к простым штампам. ”Офицеры тупые, они бухают и трахаются”, ”все женщины с офицерами”, ”в Германии мы бухали”, ”все уроды”, ”как мне было тяжело на войне”.
Д.Ю. Кому было легко?
Баир Иринчеев. Хотелось бы показать книгу ”Трагедия Мясного Бора”. Это январь-июнь 1942 года. Вторая ударная армия, которая воевала в 30 километрах от Погостья, она еще попала в окружение. Им еще есть было нечего. Они сидели в таком же лесу. Это сборник воспоминаний, которые собрала Изольда Иванова, которая человек либеральных взглядов.
Д.Ю. Честный подход.
Баир Иринчеев. Здесь тоже все плохо, тяжелые очень события. Те же атаки, еще и нечего есть. Все описывает молодой человек, Байбаков, 1923 года рождения. Ему в 1942 году 18 или 19 лет. Закончил медицинский техникум, он врач. И попадает он в 46-ю Стрелковую дивизию. И как он описывает своих однополчан. Человек горя хлебнул. Человек прошел то же самое, что Никулин, только хуже. “Уполномоченным СМЕРШа был капитан Миропольский — стройный, всегда опрятный и подтянутый человек, с неизменной доброй улыбкой на лице, отличный товарищ. Его всегда можно было встретить на передовой в батальонах и ротах. Он хорошо знал немецкий и редких в ту пору пленных допрашивал без переводчика. Из комбатов помню капитана Семенова, 40-летнего директора школы из Саратова — человека, не терявшего выдержки в самых критических ситуациях и передававшего уверенность в благополучный исход своим подчиненным. Командиром нашей медсанроты стал военврач 3 ранга Г. Е. Городецкий — крикливый матерщинник. Вооруженный револьвером и гранатой, он только распоряжался, а ранеными не занимался. За все полгода Любанской операции он вряд ли обработал десяток ран. Мы ни разу не видели его в халате, в перевязочной. Даже когда шло наступление, весь огромный поток раненых ложился на плечи младшего врача полка Т. В. Ивановой и фельдшеров. Татьяна Васильевна Иванова была единственной женщиной в полку. 24-летняя выпускница Ленинградского мединститута, курносенькая, небольшого росточка, с пухлыми щечками и яркими губами. Ей бы не воевать, а упиваться своим девичеством под мирным небом. А тут — постоянное мужское окружение, грязь, кровь, абсолютная неустроенность быта. Все в полку относились к ней исключительно уважительно и заботливо. Она погибла в марте 42-го от прямого попадания бомбы. Для полка ее смерть была невосполнимой утратой”. Очень тяжелые бои описываются. Вторая ударная выходила из котла поголодав полгода в окружении в болотах и лесах. Описывается то, что характеризует большинство наших военнослужащих, кто был в таких же ситуациях.
“Навсегда запомнились минуты расставания с Алексеем Петровичем Асосковым, командиром медсанбата-46, когда мы готовились к выходу из кольца. В медсанбате скопилось большое количество тяжелораненых. Возможностей для эвакуации никаких. С ранеными оставался весь личный состав медсанбата. Тут я спросил Алексея Петровича: ”А как же вы, Алексей Петрович?” Он положил руку на мое здоровое плечо и ответил: ”Сынок, мы же советские медики, русские люди, как же мы должны поступить? Мы все разделим судьбу раненых”. И они остались с ранеными там, в кольце 2-й ударной. Какова их дальнейшая судьба? Не знаю. Но уверен, что все они — врачи, фельдшеры, медсестры, санинструкторы, санитары — совершили подвиг. Пусть даже оказались в плену вместе с сотнями беспомощных раненых бойцов и командиров нашей ударной армии, участников труднейшей Любанской операции”. Здесь мы видим, что человек сломался, всячески себя жалеет. Понятно, что тяжело было. Самое плохое, что он не просто себя жалеет, он еще грязью заливает остальных. Пытаясь, наверное, тем самым показаться себе не столь жалким.
Д.Ю. Я бы, подводя черту, сказал, что он войну отвоевал. Честь и слава. Ордена, медали. Все в наличии. А то, что внутри психологически поломался, бывает, наверное. Честь это ему, как мужчине, не делает. И данное повествование, это чисто психологический портрет писателя.
Баир Иринчеев. Зачем мы вообще это вытащили? Если бы это была одна из многих книг ветеранов, это было бы ничего. Но воспоминания Никулина, поскольку он интеллигент, работал в Эрмитаже... Каждый День Победы ссылка на книгу будет во всех ”пабликах” и будет написано, что это настоящая правда. Что все офицеры бухие, все женщины на войне ветреные, вся наша пехота, это ”тупое быдло”. Про танкистов он не пишет. И везде ”по слухам”, ”я слышал”. То есть, это просто сборник баек. Все спились, все сломались после войны. Помните, фильм выходил... Там на вокзале в 1960-е годы какой-то дядька пьяненький ходит между столиков. За столами сидят люди, они на него так смотрят: ”Веди себя прилично”. А он ходит пьяненький: ”А я воевал. Я ветеран”. Ему говорят: ”Мы все ветераны. Мы ведем себя нормально”. Все воевали. 1960-е годы. Прошло 20 лет, им 40-45 лет.
Д.Ю. В те времена этим никого не удивишь.
Баир Иринчеев. То же самое хотелось сказать об этой книге. Все воевали. Здесь тоже ужас, потери, голод. Это 2000 экземпляров, издана в 2015 году. Тут то же самое...
Д.Ю. Кто не может такую достать, идите на ресурс Артема Драбкина, почитайте интервью с настоящими ветеранами. Что они говорят.
Баир Иринчеев. Миллионы людей воевали. Миллионы прошли через такое. Они не спились, не сломались. Профессор философии ЛГУ писал: ”Мы стали жизнерадостными людьми”. У Николая Николаевича все не классно. Вот это подлинная, не подлинная, мы не можем сказать на данный момент. Эта книга используется, в том числе, людьми, которые продвигают тезис о том, что Великая Отечественная, это продолжение Гражданской. В частности, Кирилл Александров, который написал о Власове, что Власов герой.
Д.Ю. Гражданину Пиотровскому я бы сказал, что тот факт, что в вашем учреждении работал такой персонаж, ни вас, ни ваше учреждение никак не красит.
Баир Иринчеев. Но при этом, наверное, он был хороший преподаватель, хороший специалист. У нас, мне кажется, действительно есть ошибка восприятия. Что если человек хороший актер, если он специалист в своей области, он обязательно хороший человек. Нет. Не обязательно.
Д.Ю. На этой жизнерадостной ноте закончим.
Баир Иринчеев. Мы не стали все разбирать. Мы прошли 40 страниц, там все понятно. Человек получил тяжелую травму. Если он это излил на бумаге, это его сеанс психотерапии. Это не восприятие нормального советского человека.
Д.Ю. Я бы так сказал: ”Если вам советуют мемуары Никулина о войне, читайте Юрия Никулина мемуары о войне”.
Баир Иринчеев. Да. Он тоже был в блокаде. Тоже воевал.
Д.Ю. Чем продолжим?
Баир Иринчеев. У нас четко становится видна тактика и стратегия противника. Вытаскивается что-то такое и везде раскидывается: ”Вот. Смотрите. Вот правда”. О всем советском периоде ”правда” это ”Архипелаг ГУЛАГ” Солженицына. О Великой Отечественной войне Николай Николаевич Никулин. О блокаже у нас академик Лихачев. К 27 января очень густо его вспоминали. С Артемом, наверное, мы сделаем разбор того, что он написал. Там тоже есть большое количество вопросов. Это писалось после войны, после блокады. В 1980-е.
Д.Ю. Ждем. Спасибо, Баир.
Баир Иринчеев. Спасибо большое.
Д.Ю. А на сегодня все. До новых встреч.
Новости
VIP
