— А Эйнштейна все-таки вы зачем вставили? И почему он время от времени говорит прямо на камеру, но в то же время не так часто, чтобы быть полноценной фигурой рассказчика?
— На такие вещи я не могу отвечать! Это как спросить «почему у вас си-бемоль мажор переходит в ля минор»? Ну так захотелось! Нельзя картину делать рассудочно, можно потом рассудочно объяснять... Мне просто показалось, что человек, который рассказывает всю историю, он может и в зрительный зал говорить — почему нет? Да, это необычно для детских сказок типа «Диснея». Не во всем «Дисней», чуть сложней — хотя разве кому-нибудь это мешает?
— У вас в какой-то момент там довольно необъяснимо появляются куклы-грузины — хоп-хоп-хоп, пляшут — и исчезают бесследно.
— Не ищите логики! В балете Чайковского есть танец «Казачок» — па-ра, па-ра-ра! Я просто решил на елке сделать попурри из этих танцев. «Танец снежинок» целиком, а еще ведь на елке висят разные игрушки — эльфы, шарики, вот эти вот черкесы, а не грузины, — терские казаки, в бурках, папахах, с газырями. А Король крыс танцует в какой-то момент испанский танец — известный танец в балете Чайковского, но там его не танцует Король крыс. Но это свободные вариации на тему Гофман — Чайковский, я бы сказал так.
— У вас довольно впечатляющая команда на «Щелкунчике» работала.
— Ну когда деньги есть, можно собрать команду. Не так сложно, если ты можешь платить зарплату этим людям. В Голливуде, в Англии их полно, очень много больших специалистов в разных областях.
— «Щелкунчик» вышел в прокат в Америке к Рождеству…
— Он провалился в Америке. Мы выпустили его на пятидесяти копиях в надежде, что зритель пойдет и будет распространяться молва, но зритель не пошел, потому что критика по картине была очень негативная. Я так считаю, она просто не поняла картину, абсолютно. Я, в общем, делал веселую сказку, а критики почему-то решили, что это страшно мрачное кино. Я не могу понять, где там мрак, там есть, конечно, страшные моменты — но мрачное? Какой-нибудь «Кошмар перед Рождеством» Тима Бартона не менее мрачный, чем моя картина.
— Да, у западной прессы возник ряд вопросов — в частности, зачем в детской рождественской сказке аллюзии на Третий рейх, что там делает Эйнштейн, говорящий со страшным еврейским акцентом, зачем песня про теорию относительности…
— Какие-то глупые вопросы, на мой взгляд, я даже не могу ответить, я не знаю. Когда делается сказка о двадцатом веке, и крысы берут город — тем более что Гофман, в общем-то, немецко-австрийский писатель, — разумеется, это должны быть крысы в серых шинелях. Вообще, когда мы с Крисом Солимайном писали сценарий, мы страшно веселились и думали: во, здорово как, само ложится! Поэтому для меня это было как обухом по голове. Ну так мне и надо, я переоценил свои возможности, очевидно. Или недооценил зрительские возможности Америки — что поделаешь.
— Думаете, это связано с тем, что американский масскульт целиком направлен на развлечение, а тут требуется некая работа мысли — крысы, серые шинели?
— Нет, ну все равно эта картина — развлечение, я не считаю что она не развлекательная. Для меня, например, классический образец фантазии для детей и взрослых это «Мэри Поппинс» с Джули Эндрюс — и там очень много не только для детей, но и для взрослых каких-то смыслов.
— Там и книга достаточно взрослая.
— Так и Гофман вообще писал для взрослых, это недетские вещи, и его надо было адаптировать. Чайковский написал это как развлекалово, конечно: у него в первом акте все проблемы кончились, и во втором они уже просто празднуют — бесконечное попурри из замечательных разных мелодий… «Фея Драже», «Восточный танец», «Китайский танец», «Казачок» и все остальное. Но там конфликта нет, а кино все-таки должно строиться на конфликте, на каком-то зле. Вообще, сказка без зла не существует, ее нету. Обязательно должно быть зло, и оно должно быть побеждено. Но я вообще не думаю, что у меня так уж много зла, если честно: если крысиного короля озвучивает Киркоров, а крысиную королеву — Пугачева, то кроме эксцентрики там вряд ли что-то может быть — так, собственно, и планировалось. Мой сын, мои дети смотрели картину с большим удовольствием — американские дети тоже, хотя они пугаться начали очень быстро. Я не знаю почему, но вообще русские дети и не такое видели, я думаю, так что для русских детей это будет нормально.
— Насчет детей — это вы про какой-то предпремьерный показ говорите?
— Да, я смотрел с аудиторией. Мальчишкам нравилось, а девочки страшно стали бояться. Я думаю, причина американского неприятия еще в том, что у них нету представления о Гофмане. У них «Щелкунчик» — это балет, который всегда на Новый год смотрят. В балете все приятно, красиво, танцуют, а потом в конце вообще так — пряники, конфеты... И они думали, что будет такая вот картина с пряниками, а оказалось, там что-то такое, чего они не ожидали, и это, наверное, и породило такое сильное неприятие. Я до сих пор себе пытаюсь это объяснить, но я не могу сказать, что я изменил свое отношение к картине после этого.
— А на каком моменте американские дети стали пугаться, помните?
— Крысы, взрывы и потом Король крыс, когда он сердится, у него челюсть так выскакивает, и он рыгает... я думаю, что это. Ну и потом царство крыс, оно такое серое — без цвета, без солнышка. Мы день снимали ночью, потому что август был, солнышко все время.
— А Эйнштейна все-таки вы зачем вставили? И почему он время от времени говорит прямо на камеру, но в то же время не так часто, чтобы быть полноценной фигурой рассказчика?
— На такие вещи я не могу отвечать! Это как спросить «почему у вас си-бемоль мажор переходит в ля минор»? Ну так захотелось! Нельзя картину делать рассудочно, можно потом рассудочно объяснять... Мне просто показалось, что человек, который рассказывает всю историю, он может и в зрительный зал говорить — почему нет? Да, это необычно для детских сказок типа «Диснея». Не во всем «Дисней», чуть сложней — хотя разве кому-нибудь это мешает?
— У вас в какой-то момент там довольно необъяснимо появляются куклы-грузины — хоп-хоп-хоп, пляшут — и исчезают бесследно.
— Не ищите логики! В балете Чайковского есть танец «Казачок» — па-ра, па-ра-ра! Я просто решил на елке сделать попурри из этих танцев. «Танец снежинок» целиком, а еще ведь на елке висят разные игрушки — эльфы, шарики, вот эти вот черкесы, а не грузины, — терские казаки, в бурках, папахах, с газырями. А Король крыс танцует в какой-то момент испанский танец — известный танец в балете Чайковского, но там его не танцует Король крыс. Но это свободные вариации на тему Гофман — Чайковский, я бы сказал так.
— Эх, а я надеялась на политическую подоплеку: Грузия — или хотя бы Кубань вот теперь...
— Нет-нет. Вы знаете, не стоит включать мозги так часто, особенно когда вы слушаете музыку или смотрите мое кино. Ну когда я делаю «Глянец», это понятно, это политическая сатира, публицистика практически. Но большинство моих картин имеет довольно низкий интеллектуальный потенциал. Эмоциональное должно быть главным. Разве люди смотрят кино, чтобы что-то такое понять? Они смотрят кино, чтобы понять себя. Я имею в виду зрителя, который читает и который ищет ответы на какие-то вопросы. Любое искусство для него — это понять себя. Многосмысленность, которая есть в больших произведениях, обсуждается только критиками — людьми, которые используют свой интеллектуальный аппарат для того, чтобы оценить произведение с его церебральной стороны. А вообще это как музыка — вы не должны знать, почему вы плачете, смеетесь... Вы кого-то любите, кого-то нет. Вас спросят: а почему вы любите этого человека? И даже долго подумав, нечего сказать. То же самое в кино.
— А позвать Пугачеву и Киркорова дублировать, соответственно, Крысиную королеву-мать и Крысиного короля — это вы придумали?
— Нет, один мой приятель. Я не думал, что они согласятся, если честно, а они согласились. Знаете, по-моему, мое кино – это развлечение, но добрым молодцам урок должен быть какой-то, это очень важно. А вот какой — я не могу сказать. Потому что это если словами определить, то все рухнет, пропадет. Дети вообще уроков не извлекают, они смотрят, открыв рот, или ковыряют в носу, или спят.
— И все-таки почему, как вы думаете, он провалился?
— Никто не пошел смотреть. А кто пошел — им не понравилось. Почему? Им было скучно. Вы знаете, сколько иностранных фильмов выходит в Америке в год?
— Не знаю, честно говоря. Мне кажется, очень мало.
— Практически не выходят. А если выходят — в основном английские. На английском языке. Поэтому я и снимал на английском. Но вот вам пример удивительной катастрофы с «Нарнией». «Нарния», которая стоила в три раза больше, чем моя картина. В три! На рекламу которой было истрачено в 10 раз больше, чем на мою картину. В 10 раз! Моя вышла на 50 экранах, а «Нарния» вышла на 2,5 тысячах. Заработала 15 миллионов. А стоила 250. Хотя на нее было истрачено колоссальное количество денег. Если бы я истратил столько денег на рекламу своей картины… У меня не было этих денег. Мне дали 5 миллионов. А что такое 5 миллионов, когда 50 миллионов тратится на рекламу? Все логично. Мы думали — бросим камешек, и круги пойдут. Не пошли. Но, конечно, это разочарование, чего уж говорить. Хотелось, чтобы всем нравилось, чтобы все хлопали и в воздух чепчики бросали.
— А инвесторы сейчас как? Расстроены?
— Что это вы все про деньги и про деньги? Инвесторы ждут результатов России, потом еще есть мир. Еще целый мир! Мир большой, не только американский.
— А вы его еще прокатываете где-то кроме России и Америки?
— Ну конечно. Она выйдет на будущий год в Европе, к Рождеству. Она вообще рассчитана на Рождество. Понимаете, никому, кроме меня и инвесторов, успех этой картины не нужен. Особенно он не нужен «Диснею». «Дисней» выпустил «Трон» в тот же день, когда мы выпускали «Щелкунчика». (Речь о России, в Америке «Щелкунчик» вышел на месяц раньше «Трона». — Прим. ред.) Маленькая история: российское отделение «Диснея» посмотрело нашу картину два года назад, она уже готова была, и сказало: «Это наш фильм! Мы хотим объявить себя в России именно этим фильмом. Это абсолютно наш фильм». Так было приятно это слышать. Потом американский продюсер звонит туда — ни ответа, ни привета. Они тихо смылись. Вы думаете, они сами решили, что они не будут брать фильм на прокат в России? Я могу понять «Дисней». Они вкладывают в новогодние фильмы по 200–250 миллионов долларов. Им нужно эти деньги вернуть. Чтобы эти деньги вернуть, им очень важен русский рынок, не только американский. Им нужно вернуть 500 миллионов. Русский рынок очень важен для американского кино. В этом году он принес им полмиллиарда.
— Здесь же русские фильмы проиграли, в общем-то, уже. В том числе по сборам.
— Они проигрывают по многим причинам, а не только потому что русские фильмы плохие. Рынок очень активно американизирует российскую аудиторию. А Россия не сопротивляется. В отличие от китайцев, индусов или французов. И они легли. Вот и все. Поэтому я думаю, что «Диснею» не очень радостно смотреть, что моя картина, в которую вложили копейки, выходит в то же время, что и «Трон». Они были бы очень рады, если бы он и здесь провалился. Естественно. Поэтому война перешла в область денег. А это не моя профессия, к сожалению. А может, и к счастью. Моя профессия — рассказывать истории.
— А что у вас с европейскими копродюсерами?
— Частные инвесторы пришли, но только тогда, когда Внешэкономбанк дал деньги, 55 процентов. Я думал, что мы будем делать картину только на деньги ВЭБ, что она будет стоить 50 миллионов. Но, видит бог, это невозможно. То есть, картина, которую я бы снял в Америке, стоила бы 150–200 миллионов. Вот вам, пожалуйста: «Алиса в Стране чудес». 200 миллионов. Я снял меньше чем за 50 процентов. По техническому качеству она ничуть не уступает. Я думал, что еще за меньше могу снять. Но когда стал снимать и стал добиваться качества, мне было сказано: можно это не делать, у нас денег не хватит. Я подумал: ну как же так? Чтобы моя обезьяна не имела мимики настоящей? Чтобы у нее была резиновая морда, как в старой «Планете обезьян»? Стал искать деньги. И теперь вы смотрите на эту шимпанзе, и вам даже в голову не приходит, как это сделано.
— Да, как живая. Очень хорошая.
— А это невозможно сделать другим способом. Самая дорогая компьютерная графика — та, которую не видно.
— Это вот на обезьяне в данном случае?
— Очень много было моментов. А в 3D — так вообще отпад. Я сам смотрел «Ой-ой-ой, какой молодец!» Правда.
— Вы где проводите больше времени — здесь или в Америке?
— Я в Америке вообще не живу.
— Не живете? А мне казалось, что вы здесь наездами.
— Я везде наездами. Это большая привилегия, и в то же время — тягость, быть наездами. Я в этом смысле похож скорее на танцора или на какого-нибудь оперного певца, или дирижера. Вот Башмета вы тут не встретите, он здесь наездами. Или Гергиева. Я ставлю оперы. Вот сейчас поставил в Италии оперу.
— Расскажите.
— «Бориса Годунова», в Турине. Пошла потрясающе. Сейчас в Валенсии буду ее представлять. А потом опять в Италии, уже в другом городе. Когда ставишь оперу — это едешь куда-то с музыкантами, это другая жизнь. Потом, мои дети учатся в Лондоне. Последний мой урожай. Поэтому я хотел бы, чтобы они говорили по-английски свободно, как по-русски. Поэтому я провожу время между Москвой и Лондоном, по большей части.
— Поскольку вы в разъездах и наездами, вы можете взглянуть снаружи, извне на то, что происходит.
— Я давно уже извне.
— Как вам кажется, что происходит в России? В кино, в обществе. По моим ощущениям, много что происходит, но мало что меняется.
— Ну вот, вы сами ответили на вопрос. Много что происходит, но мало что меняется. Я думаю, что когда вы говорите, что мало что меняется, вы имеете в виду власть. Когда вы говорите, что много что происходит, вы имеете в виду общество, правильно?
— Правильно.
— Ваше подсознание говорит: «Смотрите, вот в обществе происходят процессы, а власть не меняется». Потому что вы в своем подсознании российском думаете, что власть поменяется, и все станет лучше. А это одна из самых больших иллюзий российской ментальности. Потому что российская ментальность всегда рассчитывает на власть, а не на себя. «Давайте этих выгоним — и придут другие. Они-то уж точно все сделают». Они ничего такого и не сделают. Все будет то же самое. Потому что, кого вы ни поставьте… Вы не читали мою статью «Страна братков»?
— Нет.
— А вы прочитайте. В ней много аргументов. И мою статью на Полит.ру, которая называется «Русская ментальность и мировой цивилизационный вопрос». Меня эти вопросы тоже занимают, и мне интересно. Когда вы ставите диагноз: «Вот, давайте всех сменим. Поставим новую милицию, нового губернатора, чтобы он пришел и все очистил». Чего вы чистите? Ну что — расстрелять всех людей? Кого стрелять? Кого сажать? Посадить всех милиционеров? Поставят новых. Этих милиционеров создает ментальность. Они не такие плохие, не с Марса пришли. Власть — есть отражение общества и народа, а не сама по себе. Особенно когда народ не принимает никакого участия в управлении государством. Не потому что кто-то лишил его этого, а потому что он просто не хочет. Не потому что он боится выйти, а потому что если выйдет — получится русский бунт. Бессмысленный и беспощадный. А гражданского общества у нас еще нету. И люди не чувствуют и не знают, что если они объединятся в какой-то волевой сгусток, то смогут повлиять мгновенно на любую власть. Но этого не происходит, поэтому — как сказал Черномырдин — «Какую партию ни строй, все равно получится КПСС». Абсолютно гениальная фраза.
— Печально как-то.
— Слава богу, что печально, что вы это понимаете. А ведь большинство людей не понимает. Большинство людей говорит: «Печально, что у нас Путин» или «Печально, что вот у нас власть такая». «Вот власть уйдет, и будет хорошо». Иллюзия! Власть уйдет – и будет то же самое. Потому что все ждут от власти чего-то. Вместо того, чтобы понять, что на власть можно влиять. Я еще удивляюсь, что власть заботиться о простых людях. При такой пассивности граждан о них вообще можно было бы забыть! И все было бы также. А правительство – пенсии повышает, еще что-то там. Государство вообще не должно ничего давать. Государство должно прижимать человеческую жадность. Вот что такое государство – чтобы оно в человеке прижимало животное. Вот ради этого требуется власть, а не для того, чтобы заботиться о людях. А у нас власть еще что-то делает – это у них остатки от прежней системы. А в принципе, можно было бы вообще ничего делать – и ничего не случилось бы годами. Как в Африке.
— А как в Лондоне, там, где ваши дети? Там социально получше? Я вот знаю, что в Швеции точно получше.
— Ну, в Швеции социализм. А знаете, почему в Швеции социализм?
— Захотели и построили.
— Ну а почему? Там что, начальник такой пришел? Дело не в начальниках. И не в том, что народ плохой. Да не плохой народ и не плохое начальство. А есть определенный уровень ментальности, который нужно сначала изучить, а потом понять, что в этой ментальности надо менять. Либо это будет менять история. Веками.
— Веками. То-то и оно.
— Веками. И вы не сможете изменить ничего, если не будет сознательного усилия. В Западной Европе, на которую мы так хотим походить, приобретение этических правил, по которым там сейчас живут, формировались в течение 2 тысяч лет, со времен Римской республики. Через рабовладение, феодализм и, наконец, через возникновение буржуазии. Ведь что такое средневековая жизнь и «тёмные века»? Есть земледелец, и есть землевладелец. А между ними еще одна профессия — «браток», который нанят землевладельцем, чтобы земледелец отдавал все бабки правильно. Браток брал какие-то деньги себе, чтобы жить, а когда приходили гунны, или татары, или кто-то ещё — братки защищали земледельца. Вот средневековая система классов. Земледелец — браток — землевладелец. А потом появились ткач, переводчик, золотых дел мастер, скульптор, врач. И это профессии, которые не зависели от земледельца, от земли, от урожаев. Это и называется буржуазия. Буржуазия — это те, кто не зависят ни от земли, ни от короля. Отсюда начало появляться государство. Этого процесса не происходило только в Китае, потому что в Китае не было философии индивидуализма и философии коммерческого успеха за счет других. Но это другая тема. Я могу вам о европейском сознании рассказать. Мы всё-таки относимся к Европе.
— К Европе все-таки, думаете?
— Ну конечно. Мы диалектики, мы люди христианской философии. То есть, у нас в голове внедрена иллюзия, что истина даст нам свободу. Как написано в Библии. А истина в принципе свободы не дает. Только истина в боге дает, божественная истина. И правда никакой свободы не дает. Вот, пожалуйста, торжество правды — сейчас кончается демократия на Западе. WikiLeaks подводит черту под демократией.
— А что там будет дальше, вы думаете?
— Я думаю, что движение вправо, потом — колоссальный контроль со стороны государства. Новая форма тоталитаризма. В Америке итак уже тоталитарный контроль за всем. Скоро чипы будут вживлять, отпечатки пальцев, по телефону можно будет определить кто с кем спит, кто где находится. И всё. Абсолютный контроль, т.е. полный доступ к любой частной жизни. Ничего плохого в этом нету. Кто-то из европейцев сказал, что человек не заслуживает свободы. И он не знает, что это такое.
— Даже вы или я?
— Никто не заслуживает абсолютной свободы. Но мы, по крайней мере, понимаем, что у нас её нет. Свобода, прежде всего, это способность к самоограничению. А шведы так и живут. Они платят колоссальные налоги, колоссальные — до 60-70%! У нас кто-нибудь платит налоги вообще? Сомноваюсь. Мы стараемся их обойти любыми способами. А шведам в голову не придёт обходить налоги. У нас жизнь по понятиям, а не по законам. Да вы сами всё знаете, чего вам объяснять?
— Конечно.
— А чего вы спрашиваете тогда?
— Ну, у вас же колоссальный опыт, вы столько всего знаете.
— Я знаю, как говорится, много, но не точно…. Это так, шутка. Я думаю, что для того, чтобы страна стала развиваться в направлении определенного совершенствования государственной системы… я не говорю в направлении демократии, потому что мы стадию демократии уже пропустили. Еще 15-20 лет, и из Европы будут выселять мусульман насильственно, я думаю. А к тому времени экологическая ситуация может сложиться так, что сотни миллионов людей с экватора пешком пойдут на север. А вода будет гораздо дороже, чем нефть. Какая тут демократия? Мы её прозевали, мы туда не дошли, мы сразу переходим к новой составляющей, по идее, к сверхгосударству. Как писал замечательный социолог Зиновьев — сверхгосударство, сверхвласть, где законодательная, исполнительная юриспруденция сворачиваются в один клубок вместе с массмедиа. А вы думаете в Америке этого не происходит? Там уже все срослось. Наступает эпоха сверхгосударств. Но мирового господства у Америки не может быть никакого. Это колоссальная иллюзия. Китай и Индия — вот два государства, которые будут между собой конкурировать за мир.
— Многие предсказывают это, да. Вот вы сказали про массмедиа — а как по-вашему, ситуация с массмедиа в России так же безнадежна, как и со всем остальным?
— Почему вы говорите безнадежная? Когда вы говорите «безнадежная», вы в это вкладываете...
— Я хочу надежду на осязаемые какие-то перемены.
— Подождите, когда вы говорите «осязаемые» — это что? В течение вашей жизни вы должны постараться как можно меньше болеть. А желательно — не болеть. Вот что в вашей жизни важно. Чтобы у вас рос ребенок. И чтобы вы немножко зарабатывали денег. Вот и все. Чтобы на это хватило. Чтобы могли вы путешествовать чуть-чуть.
— У меня прямо камень с плеч. Нет, серьезно, спасибо.
— Это главное. Всё остальное — иллюзии, и иллюзии западные, причем идеалов XIX века. Вы знаете, кто-то из очень умных людей сказал: «Счастливые люди не имеют ничего самого лучшего. Но они извлекают самое лучшее из того, что они имеют». А другой умный человек сказал: «Человек отличается от животного только одним — ему нужна цель жизни». А почему целью жизни не может быть просто жить и видеть? А вот мудрости не хватает человеку, чтобы понять, чтобы просто жить и видеть. Нет, он хочет изменить жизнь, вокруг себя не только видеть, но еще и видеть в бинокль и, желательно, в 3D. Надежда всегда есть, но надежда ведь не в том, чтобы у нас была демократия и каждый ездил на «Бентли». Надежда в том, чтобы люди могли жить здоровой жизнью, пить чистую воду, дышать чистым воздухом. Честно говоря, и этого уже скоро не будет. Вот это проблема. И тут уже никакая демократия ни при чем и никакое правительство. Эти правительства будут вынуждены заботиться о том, чтобы сохранить свою нацию. Переселение народов неизбежно. Россия величайшая страна не потому что у неё много газа, а потому что у неё много воды. Вода течет на север!. Это обеспечит России развитие на многие века. Если только мы не будем растранжиривать и будем правильно всем распоряжаться. А неизбежен приход к необходимости измены российского менталитета — надо думать, как менять алгоритм русского мышления. Для этого сверхвласть очень хороша была бы.
— В рамках государства?
— Да. Поэтому мы должны думать в России о том, как изменить русское сознание. Чтобы оно стало продуктивным. Оно не продуктивно — Чехов еще сказал, что русский ищет виноватых всегда вне себя. То жиды гадят, то пруссаки, то французы. Это всегда не мы, но зато — как это всегда облегчает наше самосознание.
— Вы, кстати, застали в Москве беспорядки на Манежной?
— Да. Это везде может произойти. Примерно в одно время с Манежной в Англии толпа атаковала машину принца Чарльза. Он-то при чем, бедный? Чуть не толкнули эту даму, Камиллу, чем-то железным в бок.
— Да вы что!
— Да. Ну вот в чем принц Чарльз и Камилла виноваты? В том, что в Америке рухнул «Уолл-стрит»? Что, оказывается, человечество не имеет этики, а в основном питается жадностью и живет эгоизмом? А отсюда — крах «Уолл-стрита», крах европейской финансовой системы, необходимость налогов, необходимость затянуть пояса и так далее. Поэтому виноваты все, а значит — никто. Зачем вы спрашиваете меня глупости эти? Вам это абсолютно не нужно. Вы же не будете это печатать.
— Почему не будем? Что-то будем, безусловно.
— Тогда давайте говорить о том, что будет написано. Потому что это интересный разговор, но не имеющий отношения...
— Вы же занимаетесь какими-то благотворительными историями?
— Да, мой фонд иногда, когда удается собрать деньги, организует проведение в Москве вакцинации против тех или иных гепатитов. Если бы у меня было больше денег, то я бы участвовал в этом гораздо больше. Но если бы у меня было больше денег, то я прежде всего истратил бы значительную часть на то, чтобы изменить русскую ментальность.
— А как вы это технически себе представляете?
— При сегодняшней способности государства вмещать в подсознание человека все что угодно средств для этого столько — телевидение, школа, армия, церковь, — что за пятнадцать лет можно было бы воспитать поколение родителей, которые бы уже дальше воспитывали детей. Российские люди, да и большинство людей в мире имеют крестьянскую ментальность. Алгоритм крестьянской ментальности заключается в представлении о трех постулатах. Первый — круг доверия. Он ограничивается семьей. Мы никому не верим, кроме своих. Это распространено везде, включая Кремль. Второе — отношение к труду как к наказанию, повинности. Человек работает, чтобы потом отдохнуть. А зависимость человека от погоды, а не от своего труда, заставляет человека быть фаталистом — ну неурожай у меня, и все, еж ее! Третье — отношение к деньгам. К богатству крестьянин относится как к некой постоянной величине, которая перераспределяется. Поэтому воспринимает возвышение соседа как угрозу собственному благополучию, в то время как буржуазная ментальность говорит — богатство зарабатывается, оно все время прибывает. Там нет зависти. У нас же никогда не было буржуазии. У нас богатые люди были, но они были крестьяне, и в Bentley крестьяне ездят, вот о чем речь. Об этом все мои картины — «Курочка Ряба», это об этом, о зависти, и так далее... Если понять алгоритм действия русской души, то мы поймем, как его поменять. Нет главного, — это называется «индивидуальная анонимная ответственность личности», у нее должны быть внутренние принципы ответственности. Не экстерьеризированное — вон милиционер стоит с палкой, мама дома с палкой, писаешь мимо туалета — тебе по шее. Анонимная ответственность — когда мама не должна стоять, и милиционер не должен стоять, ты делаешь это сам. Это и есть буржуазное сознание. Я пытаюсь об этом говорить. Когда правительство будет в полной жопе, когда усугубятся климатические обстоятельства, тогда, наверное, они начнут понимать, что надо что-то делать, — а может, и не начнут. Нужен очень продвинутый мозг, чтобы назначить в советники умных людей, а потом этим людям не мешать. А потом на это нужно много денег. Но это возможно, и в России тоже — я утверждаю, надо максимум два миллиарда долларов, чтобы это реализовать. Два миллиарда долларов и абсолютно сознательная политическая воля.
— А времени, вы говорите, лет пятнадцать, чтобы сменилось поколение?
— Да. Это очень конкретный и вполне реализуемый план, только нужно, чтобы это поняли те, кто отвечает за страну, потому что они, я думаю, прекрасно знают про коррупцию, и прочее — все знают. Все структуры меняются от состава крови. Плохая кровь — человек болеет, а они предлагают аспирин или клизму — но надо менять состав крови. Почему при любой болезни у больного первым делом берут анализ крови? Потому что по нему видно, чем человек может болеть. Ментальность — это и есть кровь. Все просто. И гениально. Такие вещи, как национальное сознание, легче разрушить, чем изменить. Оно страшно устойчиво, как экологическая структура, и так же деликатно, и нужны очень деликатные инструменты, для того чтобы на него влиять, либо нужны века. Но индоктринация, даже интерьеризация обязанностей, это то, что может изменить положение.
— К вопросу о национальном сознании — вы довольны тем, как в России приняли «Последнее воскресение», которое вы продюсировали?
— Я удивлен. Я не ожидал, что его воспримут так позитивно, потому что фильм, конечно, не русский. При всем уважении авторов к России, к русской культуре, когда фильм снимается в Германии американским режиссером с американскими и английскими артистами, есть неточности. И я удивлен, что, несмотря на это, к картине было очень уважительное отношение. Я думаю, это объясняется тем, что люди соскучились по нормальным, человеческим, психологическим фильмам, которые говорят о каких-то ценностях. Им надоел «Трон». И американцы не виноваты, что им внедрили в головы, что зло можно уничтожить, что второе пришествие Иисуса необходимо, они не виноваты, что время — деньги. А когда время становится деньги, то искусства больше не может быть. Искусство, если вдуматься – бессмысленная, ненужная, непродуктивная вещь, на которую тратится время. Время бесценно – оно не имеет цены, также как любая молитва, или желание сидеть на берегу и кидать камешки в воду... Меня постоянно спрашивают, как я буду отдавать деньги за фильм инвесторам — давайте поговорим о кино, чего о деньгах-то говорить? Да, оно случилось, и слава Богу, появился банк, который дал большую часть суммы, но ведь всех больше всего интересует, что вот, Кончаловский урвал... Почему, потому что крестьянскому сознанию кажется, что если он вырвал, то он себе обязательно должен придавить очень много денег — как же без распила? А тут — все деньги на экране.
— Что вы дальше хотите делать?
— Я о Рахманинове хочу снять фильм, поставлю оперу в Испании. Работаю уже какое десятилетие над рок-оперой «Преступление и наказание», очень сложно. Съемки закончили, теперь все пересматриваем. Ну и я хочу снять фильм о рабочем классе. О российском. Во времена Брежнева.
— Почему во времена Брежнева?
— Там было несколько событий, которые, мне кажется, могут быть интересны людям. Вообще, надо было бы снять картину о крушении Советского Союза — колоссальный, эпический фильм.
— Думаете над ним в практическом смысле?
— Да нет, а что думать – на это нужно очень много денег, а я не хочу никого уговаривать, пробивать. Но вообще, конец империи – это же колоссально! Крушение, приход новых личностей.. Желание подружиться с Западом в надежде, что разрушение гигансткой и неповоротливой системы принесет желанную демократию и экономический расцвет. Что могли понимать люди русководившие агрокультурными областями? Как интересно, что сейчас Горбачев звезда международного масштаба — но я никогда не слышал от него что либо имеющее серьезный смысл. Мне даже кажется, что Горбачева трагическая фигура, ибо столкнув с мертвой точки государство под гору, он уже не в состоянии был остановить это смертельное вдижение. История вержилась мимо него! В общем, это может быть потрясающий и трагический фильм.
> А между ними еще одна профессия — «браток», который нанят землевладельцем, чтобы земледелец отдавал все бабки правильно. Браток брал какие-то деньги себе, чтобы жить, а когда приходили гунны, или татары, или кто-то ещё — братки защищали земледельца.
>
> Ну что сказать. Баран.
> все что есть в фильме хорошего,это полностью заслуга Юсупа, который с Корецким давние друзья и при написании сценария с автором книги часто советовались и все кардинальные изменения были согласованы с писателем.
Тебе известно, что говорил про этот фильм Корецкий?
> Тебе известно, что говорил про этот фильм Корецкий?
>
> Лично не слышал и не читал.
>
> > Сам же фильм, извините за прямоту, говно.
>
> Не настолько категорично,Дмитрий Юрьевич,но,в целом, я с вашей оценкой согласен.
Автор книги говорит примерно то же самое что и я, только вежливо.
> объясните мне фразу Шакурова (кликуха Крест, кажется) по отношению к молодому Вору (не помню погоняло): "Это не Вор, это апельсин". Что сия фраза значит?
он говорит о том, что данный вор - вор ненастоящий
что звание вора им либо куплено, либо получено по блату
[смотрит]
а что это ты, друг: слово вор пишешь с большой буквы, а что оно значит - не знаешь?
> а что это ты, друг: слово вор пишешь с большой буквы, а что оно значит - не знаешь?
>
> Слышал, что это высшая категория в уголовной иерархии, не больше. Как-то не задумываясь написал.
[смотрит]
вор - это святое, а потому всегда пишется с большой буквы
Новости
VIP
