Егор Яковлев. Добрый день, дорогие друзья! С вами Егор Яковлев, сегодня мы будем продолжать отвечать на вопросы по итогам предшествующего сезона, цикла “Настоящая игра престолов”. Поговорим о состоянии Российской империи накануне февраля 1917 года. О готовности Российской армии к весеннему наступлению, о том, была ли Февральская революция рукотворной. Или присутствовали некие объективные факторы, которые не позволили России победоносно закончить Первую Мировую войну. Вот группа вопросов такая была задана разными зрителями. И, должен вам сразу сказать, что я абсолютно не считаю Февральскую революцию сорванным триумфом. Мне кажется, что императорская армия не стояла на пороге победы. И сейчас я постараюсь объяснить почему. Но, для начала, о том, откуда вообще взялась эта точка зрения, чем она обычно обосновывается. Ну, во-первых, конечно же, “послезнанием”. Потому что Германия все-таки проиграла. Этот блок Центральных держав все-таки проиграл вону Антанте. И поэтому нам часто говорят, что если бы Февральской революции не произошло, если бы гнусные заговорщики не свергли Николая II, то, собственно, Россия вместе с Антантой победила бы блок Центральных держав. Была бы победительницей и смогла бы достичь тех геополитических целей, ради которых она и начинала войну.
Вторая причина заключается с том, что по некоторым признакам положения Германии экономическое было хуже, чем положение Российской империи. В частности, очень часто указывают на то, что зимой 1916 – 1917 года в Германии наступил реальный голод, а в России голода не было. Это действительно так, в Германии эта зима известна как “брюквенная”, не было хлеба, главным рационом немцев в 1916 – 1917 году была именно брюква.
Но все эти обоснования, на мой взгляд, недостаточны. Потому что они умалчивают о той специфической ситуации, которая складывалась в Российской империи. Там произошло нечто, чего не было в других странах, и, вот как раз, по этой причине и произошла Февральская революция. Те, кто помнит мою лекцию, мою беседу с Дмитрием Юрьевичем по поводу Февраля, должны помнить, что я рассматривал Февраль как такую слойную революцию, в которой было три составляющих. Первая, буржуазная революция крупного капитала, представленная в виде дворцового заговора Александра Гучкова и близких к нему промышленников. К этому заговору отчасти примыкал генералитет и союзники. Но целью этого заговор было не уничтожение России и, даже, не свержение монархии, а, скажем так, осторожная замена одного монарха на другого, с последующим перетеканием абсолютной, самодержавной монархии в конституционную. Второй слой, это деятельность партий революционной демократии, эсеров и меньшевиков, которые стремились к созданию буржуазной республики в России, но при сохранении тактического союза с буржуазными партиями, с кадетами и октябристами. И третья революция, самая важная, без которой мы вообще ничего не поймем, это анархический бунт рабочих и солдат в Петрограде, который не подчинялся, или в большей степени не подчинялся, кукловодам ни из одного, ни из другого политического лагеря.
Так вот что же привело к этому анархическому бунту. Очень много вопросов на эту тему задается, и есть основание поговорить на эту тему поподробнее. Так вот, во-первых, история Февраля не может быть понята вне финансового кризиса, в котором, безусловно, находилась в том момент Российская империя. К февралю 1917 года военные расходы России составили примерно 30 миллиардов рублей. Из этих 30 миллиардов, примерно 6,3 миллиарда были заняты у союзников. Главным кредитором Российской империи была Великобритания, которая давала кредиты не очень охотно и не на самых дружеских условиях. Напомню, что самый крупный кредит, сделанный в сентябре 1915 года, имел ставку на один процент выше, чем у других заемщиков Англии. Кроме того по этому кредиту Англия выторговала себе право контролировать все военные заказы, которые будут оплачены этими деньгами. В результате этих действий Россия утратила небольшую, но, тем не менее, часть своего суверенитета. Это имело самые серьезные последствия, серьезно осложнило отношения с англичанами. Кстати, очень часто эта цифра, 6,3 миллиарда, фигурирует в качестве внешнего дога Российской империи. Это не так. Дело в том, что помимо внешнего долга, занятого во время войны, у России был еще внешний долг, занятый до войны. Тогда главным кредитором России была еще Франция. И совокупный долг к 1917 году уже составлял более 11 миллиардов рублей. А концу 1917 года, когда большевики пришли к власти он составлял уже 13 миллиардов золотых рублей, и, соответственно, был самым крупным внешним долгом среди держав Антанты. Существование такого долга наложило бы отпечаток на результаты мирных переговоров, если бы Россия до них дошла. Это серьезно осложнило бы возможности царской дипломатии в переделе послевоенного мира. Итак, 6,3 миллиарда, это покрытие военных расходов. Еще 7,5 миллиарда удалось привлечь в результате внутреннего займа. Это было очень мало, всего 25 процентов от военных расходов, как не сложно подсчитать.
Например, в Германии удалось за счет внутренних займов покрыть 75 процентов всех военных расходов. Это свидетельствует о бедности населения, а также о его нежелании давать государству в долг. Сложив 6,3 и 7,5 , мы получаем отнюдь не 30 миллиардов. Откуда же брались деньги? Государству просто пришлось включать печатный станок и просто печатать ничем не обеспеченные деньги. Это привило к увеличению денежной эмиссии и галопирующей инфляции. То есть цены росли очень быстро. следствием этого стало нежелание крестьян продавать зерно по фиксированным ценам. Потому что государство хотело купить зерно по ценам невысоким, по ценам, закрепленным им. Крестьяне удерживали зерно, крестьяне рассчитывали продать зерно значительно дороже, спекулятивно на черном рынке. Таким образом возникла парадоксальная ситуация. Если в Германии продовольствия было мало, но оно, все же, доходило до городов в том объеме, который был возможен, то в России продовольствия было значительно больше, но до города оно не доходило, потому что крестьяне отказывались его давать. Государство осознавало эту проблему. Царским правительством в конце 1916 года была введена продразверстка, но она провалилась, как известно.
Поэтому угроза продовольственного недостатка в городах была очень серьезной. А усугублялась она на фоне затянувшейся войны, разнообразных слухов, морально-психологическим упадком городского населения. Которое видело, что в продовольственной ситуации что-то не так и думало, что будет еще хуже. Это приводило к голодным бунтам в некоторых городах Российской империи и, в итоге, привело к выступлениям в феврале 1917 года. Надо сказать, что царское правительство очень отчетливо осознавало вот эту угрозу. Министр финансов Российской империи, Петр Барк, 25 января 1917 года, выступая на Петроградской конференции, куда съехались и союзники, открыто сказал что если ситуация не решится каким-то образом, то в скором времени в России возможна катастрофа, как во время французской революции. Какая возможность была решить эту проблему? Можно было изымать зерно из деревни силой, но во время ведения внешней войны это было просто неприемлемо. Прошло всего 12 лет с завершения первой Русской революции 1905 – 1907 годов, которая во многом была крестьянской войной. И в деревне до сих пор сохранялась, тлела колоссальная угроза, которая называлась крестьянское малоземелье. Крестьяне были не хотели мириться с тем, что существует помещичье землевладение. Крестьяне стремились к переделу земли и любое нарушение статус-кво, любое агрессивное движение в сторону деревни грозило разжечь вот эту тлевшую проблему. Во время войны с внешним врагом совершать какие-то насильственные операции по отношению к крестьянам было немыслимо. Это могло бы разжечь колоссальный пожар, поэтому на это правительство пойти не могло.
Могло надеяться, что голодных бунтов не возникнет, а если и возникнут, то их возможно будет придавить или погасить. Вот, собственно, на это правительство и надеялось, но здесь существовала палка о двух концах, потому что требования горожан о хлебе, еде, продовольствии, он было объективным и войска могли не соглашаться подавлять, скажем женщин, такие отказы войск уже были в 1905 году. То же самое произошло в феврале 1917 года, когда войска отказывались стрелять в народ, отказывались его разгонять, а впоследствии стали переходить на его сторону. Именно вот из-за объективного характера, отчасти неполитического характера действий. Идеальным решением было бы решение прекратить войну и стабилизировать ситуацию, но пойти на это царь не мог. По причинам личного характера. Царь был человеком слова, человеком чести, он дал своим союзникам однозначные гарантии, что Россия будет бороться с ними вместе до победного конца. Другой причиной была причина финансовая, Россия находилась в положении должника относительно союзников, относительно своих “старших братьев по Антанте”. Поэтому просто так выскочить из войны она не могла. Ну, и третья причина, Россия стремилась достичь своих геополитических целей, Россия стремилась добиться контроля над Босфором и Дарданеллами. Кроме того, этого очень хотела крупная русская буржуазия, во главе с партией кадетов и лично Павлом Николаевичем Милюковым. Попытка выхода из войны была бы немедленно позиционирована Милюковым и крупной буржуазией как национальное предательство. Поэтому вопрос выхода из войны для Николая II был закрыт, даже сама его постановка была невозможна. Поэтому царю оставалось лишь одно, зная, что взрыв в скором времени неминуем, он пытался дотерпеть до того момента, пока Россия одержит победу. Он действительно пытался это сделать и как можно скорее приблизить этот момент. Для этого он, точнее не он, а реальный, фактический главнокомандующий Русской императорской армией, генерал Алексеев, собирал огромный военный кулак для весеннего наступления.
Парадокс и трагедия заключалась в том, что хозяйственное состояние России к этому моменту было уже таким, что сами эти усилия к весеннему наступлению, усилия к созданию мощной военной силы, они и перенапрягли Российский государственный организм. Очень интересно и глубоко, на мой взгляд, пишет об этом исследователь кандидат, исторических наук, Оськин в статье “Создание стратегического резерва к наступлению 1917 года”. Вот, что он пишет: “Гигантские воинские перевозки, проводившиеся во имя подготовки к наступлению, окончательно надорвали русский транспорт, вызвав продовольственный кризис зимы 1917 года.” Ну, на мой взгляд, не вызвав, а усугубив. “27 января на совещании в министерстве путей сообщения было вынесено решение просить ставку о сокращении с 1 по 14 февраля перевозок с людским пополнением на фронты. В связи со снежными заносами, предлагалась следующая градация перевозок: топливо и продовольствие для армии, продовольствие для тыловых гарнизонов, продовольствие для населения. Однако ставка и фронты не согласились отказаться от людей. Уже 13 февраля Брусилов телеграфировал Алексееву, что пополнения должны высылаться на фронт теперь же. Во-первых, чтобы не повторилась ситуация 1916 года, когда отсутствие подкреплений в ходе операции не давало возможности развить успех. А, во-вторых, чтобы новобранцы втянулись во фронтовую жизнь. К 1 апреля Брусилов требовал 530 маршевых рот. В итоге, 19 февраля, ставка сообщила начальнику военных сообщений на театрах военных действий, что с 20 февраля должна начаться самая интенсивная перевозка людских укомплектований Юго-западному фронту. Только слезные просьбы министерства путей сообщения о прекращении военных перевозок с 21 февраля по 1 марта на южных и юго-восточных железных дорогах, временно сократили приток новобранцев на фронт. Эти дороги требовались для вывоза хлеба из плодородных губерний в центральные и северные регионы.” Иными словами, в чем заключалась дилемма. Транспорта не достаточно. Можно отвезти либо люде на фронт, либо зерно в города. Отвезешь людей на фронт, зерно может в города не прийти, его окажется недостаточно, поднимутся голодные бунты, усугубленные слухами о приближающемся голоде. Начнется смута. Не довезешь людей до фронта, накормишь людей в городах - захлебнется наступление, второго шанса уже не будет. Тоже начнется смута, если война к этому времени не прекратится. То есть, это было очень тяжелое положение, выйти из которого было чрезвычайно трудно. В результате, как мы знаем и не удалось.
Эти трудности могли бы быть амортизированы русской пропагандой. Но это была еще одна, может быть наиболее слабая, сторона царской политики. Как я рассказывал неоднократно в своих лекция, Николай II не осознал нового духа времени, он не понимал, что значит манипуляция сознанием. Не понимал, что значит пропаганда, особенно в военных условиях. Поэтому в области информационной войны Российская империя была чрезвычайно слабым государством. И совершала самые нелепые ошибки, самой роковой из них, я считаю публичное объявление о том, что союзники гарантировали России присоединение Константинополя, Босфора и Дарданелл. Напомню, что об этом объявил с трибуны Государственной думы премьер-министр Трепов, надеясь таким образом заслужить расположение “прогрессивного блока”, вот тех самых кадетов, которые об аннексии Босфора и Дарданелл и мечтали. Но расположения “прогрессивного блока” заслужить Трепову не удалось, потому что заговорщики, представляющие этот блок, стремились любой ценой сместить с трона Николая II, заменив его более для них приемлемым и управляемым царем. А вот на рабочих, на Петроградских солдат это объявление подействовало самым отвратительным образом. Самым невыгодным с точки зрения интересов царской монархии. Почему? Ну, потому, что с самого начала войны государство пыталось представить эту войну как Вторую Отечественную. Но Отечественная война не ведется ради захватнических интересов, она ведется ради освобождения своей страны от напавшего врага. И все разговоры Милюкова о том, что вот эта аннексия, захват Босфора и Дарданелл, не имеет ничего общего с обычными захватами, традиционными, они не принимались никем за чистую монету.
Милюков постоянно аргументировал необходимость занятия Босфора и Дарданелл тем, что через эти проливы будет вывозиться хлеб, зерно, экспорт вырастет и государство начнет богатеть. Народ же, ведь армию, да и рабочий класс тоже, в основном, составляли бывшие крестьяне, прекрасно знавшие что такое недоедание, в словах Милюкова, которые толковались грамотными квалифицированными рабочими, которые умели читать, для них это звучало следующим образом, что богатеть на вывозе хлеба будут милюковы, а они будут голодать еще больше, чем голодали раньше, пока жили в деревне. Поэтому никакой позитивной повестки от таких обозначений целей войны сложиться не могло, это только еще более усугубило ситуацию. И надо сказать, что неглупый генерал Алексеев неоднократно заявлял, что о данной цели трубить не нужно. Нужно сначала к ней подготовиться, может быть, сначала завоевать, а потом объявить, что такая цель ставилась. Но его не послушались, вот по тем причинам, надеясь, что удастся преодолеть политический кризис. Удастся получить расположение Государственной думы, “прогрессивного блока”, но это были тщетные надежды, очередная ошибка царского правительства и лично царя, который дал на это согласие. При этом хочу отметить, что постановка такой вот захватнической цели в этой войне, была не единственной ошибкой царской пропаганды. Крупной ошибкой было, конечно лично царя, сохранение Распутина при дворе рядом со своей семьей, потому что это был чрезвычайно раздражающий фактор, страну наводнили, распускаемые врагами царя, гнусные слухи о Распутине, царице, его дочерях. Но надо сказать, что сам Распутин давал к этому поводы. Это неоспоримый факт. Известный своим буйным и распутным поведением в Петрограде. Это первое. Вторая проблема заключалась в том, что, не осознавая необходимости ведения информационной войны, не понимая, что существует пиар, что в условиях модерна царь политически конкурирует с оппозицией, он должен постоянно завоевывать, подтверждать свое право на власть в глазах образованного сообщества, которое читает газеты, царь этого не понимал. Своего “первого канала”, своих средств массовой информации у него не было. Также, как не было у него своей партии власти, лидером которой он бы был. Как не было у него политруков в армии, которые бы объясняли. Вообще унтер-офицерам не вменялось в обязанности объяснять цели войны. В результате этого архаичного сознания, в результате пренебрежения к проблеме управления общественным мнением, Николай оказался в политической изоляции. Все слои населения имели какие-то претензии к царю. В этом заключается его трагедия. Но это не только трагедия его лично, но и трагедия того управленческого класса, той управленческой группы, которую он представлял и символизировал. Они обладали архаическим социальным сознанием и не смогли приспособиться к требованиям современных ему реалий. Поэтому они проиграли.
С этой проблемой связана еще проблема “жиробесия” элит в Петрограде, ну, вообще в городах. Дело в том, что пока солдаты и офицеры погибали на фронтах, в столицах проходил пир во время чумы. И созерцание прожигания этих вот колоссальных кушей, которые промышленники зарабатывали на войне, оно естественно радикализировало рабочую и солдатскую массу. Солдатская масса в тыловых гарнизонах не хотела умирать... То есть, солдаты, которые с самого начала были на войне, они, может, этого и не видели. А те, которые были в тылу, они прекрасно это видели. Они не хотели умирать за тех персонажей, вроде Путилова, которые втридорога продавали государству шрапнели и снаряды, а потом прожигали эти куши в модных столичных ресторанах. Надо сказать, что эту ситуацию пира во время чумы не может скрыть ни один историк. Например, даже такой эмигрантский исследователь как Керсновский в “Истории русской армии” специально уделяет этому внимание и очень сочно описывает. Давайте я попробую зачитать его цитату, итак, Керсновский : “Духовному оскудению сопутствовало падение нравов. Оно наблюдалось во всех воевавших странах, но ни в одной из них не сказалось в таких размерах, как в России. Разгулу способствовало обилие денег. Высокие оклады военного времени, а главное, непомерная нажива общественных организаций на поставках в армию. Фронт утопал в крови, тыл купался в вине. Главными растлителями духа были безобразно раздувшиеся организации земско-городского союза. С их сотнями тысяч развращенной мужской и женской молодежи. Общество стремилось забыть о затянувшейся войне, а общественность видела в ней дело прибыльное и экономически сулившее заманчивые политические возможности.” Вот по этим причинам финансовый кризис, продовольственный кризис, транспортный кризис, политический кризис, кризис архаичного сознания, толкнувшегося с современными приемами политической жизни, включавшими в себя пропаганду, манипуляцию общественным сознанием. И, наконец, запредельное “жиробесие” Петроградских и Московских элит, которые выставляли свои заработки на войне напоказ, не могли не привести к тому, что в столицах назреет взрыв. И к февралю 1917 года он, безусловно, назрел.
Хочется отдельно сказать о состоянии немецкой армии. Иногда мы сталкиваемся с тем, что ей в принципе отказывают в возможности добиться какого-нибудь приемлемого для нее окончания войны уже в 1917 году. На мой взгляд, это совершенно не так. Дело в том, что положение Германии действительно было угрожающим после кампании 1916 года и стратегического наступления она не могла провести ни на одном фронте, но она могла успешно обороняться. Кроме того, немецкий Генштаб, по большому счету, представлял себе как выбираться из того положения, в которое Германия попала. Для Англии у немцев был заготовлен отдельный сюрприз, я об этом говорил, это неограниченная подводная война. С помощью, которой немцы мечтали быстро вывести Британию из строя. Или хотя бы добиться такой ситуации, когда британское общество отказалось бы от ведения войны и, соответственно, заключило бы приемлемый мир. К примеру, адмирал Тирпиц, который считал, что неограниченную подводную войну нужно начинать еще раньше, в 1916 году, потому что британцы ведут разработки в этом направлении, в направлении обороны от подводных атак и раздумывают как им сократить ущерб. Поэтому нужно не строить больше подводных лодок, а начинать прямо сейчас, потому что сейчас можно будет нанести больший ущерб. Но даже в конце 1916, в начале 1917 года Тирпиц полагал, что неограниченная подводная война может привести Германию к приемлемому миру. Вот что он писал в своих мемуарах: “Ценность подводной войны успела уже значительно уменьшиться, а связанная с ней опасность возрасти. В качестве непосвященного лица, я чувствовал, что война была начата с опасным опозданием, но мнения лиц, находившихся у дел, убеждали меня что это можно и должно было испробовать.
И действительно, если бы мы в то время сосредоточили все наши силы достижению этой цели, являвшейся нашим последним шансом, как это сделала Англия, воспрепятствовавшая подводной войне, если бы мы поддержали в нашем народе стойкость, а не подавляли ее, мы бы достигли если не победы, которую обеспечивала нам своевременная, в 1916 году начатая подводная война, то, по крайней мере, приемлемого мира. Поздней осенью 1916 года верховное командование было убеждено в том, что не смотря на все трудности, подлодки наносили Англии настолько чувствительные удары, что весной 1919 года можно было ожидать значительного увеличения ее готовности к миру. Подводной войной пожертвовали в самый неблагоприятный для нас момент. В октябре 1918 года, когда значительное увеличение количества подлодок позволяло пустить ее на полный ход. Весь флот питал крепкую веру в плодотворность этой тяжелой и опасной работы, поглотившей его лучшие силы.” Для России и Франции у немцев был заготовлен свой подарок. Речь шла о пропаганде. Конечно же немцы были осведомлены о том, что ситуация в России не такая радужная, как можно часто прочитать в современных публицистических работах. Например, 16 февраля 1918 года генерал Макс Гофман записал в свой дневник такую любопытную фразу, которая о многом нам говорит: “Из России приходят ободряющие вести, кажется она не сможет продержаться дольше осени этого года.” Таким образом очевидно, что германское командование было осведомлено о проблемах в Российской империи. Поэтому говорит о том, что Германия была обречена, сложно. Действительно, положение, как я уже сказал, было непростое, однако шансы заключить приемлемый мир, не тот мир, который мы знаем под именем “Версальского”, у кайзеровской империи вполне оставались. И более того, были, на мой взгляд, вполне реальными.
Теперь о состоянии армии накануне февраля 1917 года. Можно ли считать, что весеннее наступление 1917 года, если бы оно все-таки состоялось, оно бы гарантировало победу Российской империи. На мой взгляд, оснований считать нет. С одной стороны, действительно, к этому моменту снарядный, патронный голод, все эти недуги, которыми болела наша армия в 1915 году, они были преодолены. С другой стороны, значительно ухудшилось, скажем так, качество личного состава. Дело в том, что кадровая армия была практически выбита. Армия 1917 года представляла из себя вооруженный народ. Вот те пополнения, которые гнали и гнали к фронту по приказу ставки, они были уже чрезвычайно слабо мотивированы. Вот эти вот поступления новые, это были солдаты, которые насмотрелись на жизнь тыла. Которые насмотрелись на деятельность “Земгора” И они уже не хотели воевать, не понимали смысла зачем нужно умирать. Они воспринимали это как какую-то обузу, повинность, что их гонят на войну, а не как собственный долг. Об этом же довольно честно пишет эмигрант Керсновский, давайте почитаем: “Для солдат 1914 года офицеры были старшими членами семьи, воспитавшего их полка.” Допустим. “Отношения между солдатами и офицерами Русской армии были проникнуты такой простотой и сердечностью, подобных которым не было ни в какой иностранной армии.” Ну, честно говоря, если почитать повесть Александра Ивановича Куприна “Поединок”, Куприн писал все это по личным впечатлениям, он сам был военным человеком, то В словах Керсновского возникнут серьезные сомнения. Ну, да ладно. “Вооруженный народ 1916 года видел в офицерах только господ, принося в казармы запасных полков, а оттуда в окопы всю остроту разросшихся в стране социальных противоречий и классовой розни. Стоя в строю литерных рот, а затем и действующих частей, люди эти чувствовали себя не гвардейцами, гренадерам, стрелками, не солдатами старых полков, чьи имена еще помнили и чью руку изведала Европа, а землепашцами, ремесленниками, фабричными, для которых военная служба была только несчастным событием в жизни. В своих темных душах они считали офицеров представителями господ. Тогда, как для старых солдат, офицер был представителем царя. Остатки кадрового офицерства сохранили доверие солдат. Хуже было с офицерами военного времени. Большая часть прапорщиков, случайного элемента в офицерских погонах, не сумели надлежащим образом себя поставить. Одни напускали на себя, не принятое в русской армии, высокомерие и тем отталкивали солдата.
Другие безвозвратно губили себя панибратством, попытками популярничать. Солдат чуял в них ненастоящих офицеров. Унтер-офицеров русская армия уже не имела. Были солдаты с унтер-офицерскими нашивками, пробывшие месяц в учебной команде, ничем не отличавшиеся от своих подначальных и не пользовавшиеся в их глазах никаким авторитетом. Таков был общая картина нашего вооруженного народа в конце третьей зимы мировой войны. Она менялась к лучшему в дивизиях с крепким боевым духом, в полках со славными традициями, но оставалась безотрадной в дивизиях, засидевшихся в окопах, либо наспех сбивавшихся из четвертых батальонов. Служба стала нестись небрежно. За маленькими упущениями следовали все большие. Обычными отговорками служило то, что на войне не время заниматься мелочами. Из мелочей, между тем, состоит жизнь всего организма, человеческого вообще и военного в частности. Упущения в мелочах повлекли за собой упущения в целом. Командиры полков и сделавших карьеру рационалистов-академиков пренебрежительно относились к “шагистике” и “аракчеевщине”. Офицеры же военного времени сами не знали порядка службы. В частях, где по целым неделям не проводилось поверок и перекличек стало заводиться дезертирство.” Кстати, дезертирство к началу 1917 года составило не менее 1 миллиона человек. “Из военной жизни, под тем же предлогом военного времени, вытравлялась вся обрядность, вся красота, которая прививала офицеру и солдату сознание святости воинского звания. Безобразная обмундировка, так и напрашивавшаяся на неряшливое ношение, отнюдь не способствовала внедрению этого сознания. Окопное сидение создавало непрошенные досуги, которые не умели заполнить. Праздность рождала праздные мысли. Вопрос “за что мы воюем?”, не имеющий значения в регулярной армии, имел первостепенную важность для вооруженного народа. Целей войны народ не знал. Сами господа не этот счет, очевидно, не сговорились. Одни путано писали в книжку про какие-то проливы.
Другие говорили что-то про славян, которых надлежало спасать или усмирять. Надо было победить немца. Сам немец появился как-то вдруг, неожиданно. О нем раньше никто народу не говорил. Совершенно неожиданно за 10 лет до этого откуда-то взялся японец, с которым тоже надо было вдруг воевать. Какая связь между этими туманными и непонятными разговорами и необходимостью расставаться с жизнью, никто не мог себе уяснить.” Вот такая вот безотрадная картина. И надо сказать, что первые сигналы разложения армии были заметны и до февраля 1917 года. В частности, во время Митавского наступления в Прибалтике, которое было предпринято в декабре 1916 – в январе 1917 года, уже проявились такие явления, как отказ солдат идти в атаку. И с другой стороны, как только это наступление застопорилось, возник ропот, недовольство солдат, в частности, латышских частей, которые поначалу очень хорошо сражались и шли в атаку, но наступление было остановлено и весь полк полагал, что речь идет о предательстве со стороны императрицы-немки и ее подкаблучника-царя. То есть все остановки объяснялись преступной деятельностью шпионов во власти и, собственно, самих государей, которые воспринимались как предатели, как изменники. Напомню, речь идет о тех самых латышских стрелках, которые потом составят известную и очень боеспособную силу Красной Армии во время Гражданской войны. Таким образом армия была уже больна, ну, естественно, более больными были ее тыловые части. Поскольку они не хотели попадать на фронт. А на фронт они не хотели попадать не потому, что они были трусами, подлецами, негодяями, предателями. Они не хотели попадать на фронт, потому что не понимали зачем это нужно. Они полагали, и не без оснований, что господа относятся к ним как к серой скотинке, которая должна умереть за их интересы. Вот поэтому они и взбунтовались.
В связи с этим хочется еще раз сакцентировать ситуации вокруг, так называемого, “Приказа №1”. Напомню, что “Приказ №1” не был результатом шпионской деятельности. “Приказ №1”, это был приказ, надиктованный анархической солдатской массой представителям партии революционной демократии. Солдаты посадили меньшевиков внефракционных за стол и продиктовали им свое видение как должна быть устроена армия. При этом представители олигархического заговора против царя, которые просто хотели замены одного царя на другого и замены самодержавной монархии на более удобную для них конституционную, они пришли в шок от этого приказа. Джордж Бьюкинен, который поддерживал Гучкова и Милюкова, просто обалдел, он сказал: “Это катастрофа.” Поэтому никакой цели разложить Русскую армию у Милюкова, стремившегося к аннексии Босфора и Дарданелл, у Гучкова, который стал военным министром, конечно же не было. Для них “Приказ №1” действительно был катастрофой, но они ничего не могли с этим поделать, они не могли его отменить. Потому что отменить этот приказ, значило для них, скорее всего, повиснуть на штыках революционных матросов. Которые, на самом деле, были главной силой Петрограда, и которые наводили страх там на всех. Я хочу сказать, что когда говорят об отречении Николая II, очень часто забывают, что отречение Николая II не означало ликвидации монархии в России. Николай отрекся в пользу своего брата Михаила, и он даже не подозревал, что Михаил отречется. Во всяком случае запись в его дневнике, когда он написал: “Не знаю, кто надоумил Мишу сделать это.” – свидетельствует о том, что он и не подозревал о возможности такого развития событий. Не предполагал этого. А почему же Михаил-то отрекся? А Михаил отрекся как раз потому, что испугался этого анархического бунта. Руководители дворцового заговора, Гучков, Милюков, они наоборот умоляли Михаила принять трон. Для них он был выгоден, они как раз и хотели, чтобы он стал царем. Но Михаил задал им вопрос: “Можете ли вы обеспечить мне личную безопасность?” А эти люди не могли обеспечить личную безопасность даже себе. И вот в этих условиях, в условиях анархического бунта, Михаил отказался принимать трон и назначил созыв Учредительного собрания. Таким образом к революции, к свержению монархии привел именно анархический бунт в Петрограде. И в первую очередь, именно солдатский бунт, потому что именно солдаты были вооруженной силой, способной решать там вопросы.
При этом важно отметить, что царь пытался подавить этот бунт. Он сделал все возможное для этого, он отдал своевременные приказы генералу Хабалову, который находился в Петрограде. И отправил корпус Георгиевских кавалеров с генералом Ивановым. Ну вот представьте, Георгиевские кавалеры, герои войны, Георгиевские награды давались исключительно за военные подвиги. Нельзя было получить за выслугу лет, за какие-то царедворские услуги, они давались только за военные подвиги, поэтому речь идет о людях бесстрашных. Так вот, эти бесстрашные люди отказались воевать с народом. То есть, войска переходили на сторону восставших или, во всяком случае, отказывались подавлять бунты. Что можно было сделать? Искать верные войска? По оценке, например, генерала Головина, который написал интересный труд “Россия в Первой Мировой войне” в эмиграции, наиболее стойкие части, наименее, скажем так, охваченные разложением, находились на Юго-западном фронте. Чем дальше от столицы, тем более крепкие части. Северный фронт был разложен, Северо-западный более или менее. А самый крепкий был Юго-западный, которым командовал Брусилов. Но именно Юго-западный фронт должен был наносить удар в будущем весеннем наступлении. Снимать войска с Юго-западного фронта и направлять их на подавление бунта в столице? Ну, во-первых, пока они до туда доедут, это время и в столице победит революция. А атака войск Юго-западного фронта на уже революционную столицу, в которой, напомню, Петроградский совет возник до отречения Николая II, и претендовал на власть еще до отречения Николая II, это уже фактически гражданская война. Причем без всяких гарантий, что войска сумеют подавить этот бунт, в том смысле, что они не разложатся, как разложились впоследствии войска, например, генерала Крымова, подходившие к Петрограду уже в августе 1917 года.
И царь отрекся, на мой взгляд, потому, что он понимал, условия для гражданской войны вполне сложились. И посылка войск против, по сути, победившей революции уже к этому моменту в Петрограде, она приведет только к расширению Русской смуты во время войны внешней. Поэтому действительно, с моей точки зрения, Николай II пошел на жертву, он отрекся, чтобы предотвратить эту гражданскую войну. Но ситуация была уже такой, что этой жертвы оказалось недостаточно и гражданская война была только оттянута. Но не предотвращена. Таким образом, на мой взгляд, именно войска, пославшие импульс разложения в виде “Приказа №1” на фронт и привели к тому, что армия стала постепенно разлагаться. Но условия для этого разложения сложились до февраля 1917 года. Новые пополнения, как я уже говорил, имели очень низкую мотивацию воевать. И каких-то гарантий весеннего наступления Русской армии, даже если бы оно произошло, на 100 процентов успешных у нас нет. А, напомню, если бы оно не было успешным, Россию ожидало бы углубление финансового кризиса и в результате финансовый крах. Ну, в результате ведь по сути это и произошло, только, скажем так, канализация народной ненависти к монархии сумело дать некоторую фору Временному правительству. Но Временное правительство эту временную фору никак не использовало, и кризис все равно наступил.
Ну, и последнее, о чем сегодня хотелось бы поговорить, это вопрос о Константинополе. Говорят, что не только в весеннем наступлении Россия гарантированно победила бы, но и завоевала бы Константинополь. С моей точки зрения, это тоже опрометчивое заявление, и вот почему. 26 февраля 1917 года начальник штаба Русской императорской армии, Михаил Васильевич Алексеев, генерал, сообщил Российскому министру иностранных дел Покровскому, через директора дипломатической канцелярии при штабе верховного главнокомандующего Базили, следующие данные. Данные приводятся от имени Базили, поэтому мнение Алексеева приводится в третьем лице: “Начальник штаб подчеркнул, что разработка плана такой операции...” – речь идет о высадке десанта на Босфоре и взятии Константинополя, - “...и, в частности, определения срока ее выполнения возможна лишь при самом полном осведомлении о наличных средствах, так и средствах, требуемых для выполнения данного мероприятия. В настоящее время наш фронт, не считая Кавказа, представляет непрерывную линию окопов и укреплений на протяжении 1650 верст. В среднем на каждую версту приходится 1500 человек бойцов при скромном числе орудий. Числе, значительно уступающем техническим средствам противника. Поэтому генерал Алексеев считает решительно невозможным, до существенного поражения противника на нашем Западном фронте, уменьшить там число войск. Судьба настоящей войны зависит от сокрушительного удара немцам или от приведения их к убеждению, что они далее вести войну не могут. Без этого немцы находятся в положении, угрожающем нашим жизненным направлениям. На Петроград, Москву и юг России.
Ответственные исполнители не могут поэтому снять с западного фронта, до решения там участи войны, 250 тысяч человек для Босфорской экспедиции. Генерал Алексеев отметил затем крайнюю ограниченность наших транспортных средств. на Черном море и полную невозможность увеличить эти средства сверх имеемых. Необходимо помнить, что на этих средствах лежит питание нашей Кавказской армии. Эти транспорты должны будут одновременно с переброской войск на Вифенейский полуостров, начать туда же войскам продовольствие, артиллерийских запасов, укомплектования. При ограниченности наших транспортных средств генерал Алексеев считает весьма трудной переброску с северного побережья Черного моря на Вифенейский полуостров в три рейса 250 тысяч бойцов. То есть, почти 25 дивизий с артиллерией, обозами, необходимыми тыловыми запасами. Начальник штаба возражает против ссылки на Трапезундскую операцию. У Трапезунда в боевых условиях высадилось всего 2 - 3 батальона. Тогда как главные силы наступали по сухому пути, и лишь затем, в мирных условиях, в Трапезунд было привезено морем около одной дивизии. Десант в 2 – 3 батальона нельзя приводить в пример грандиозному предприятию по переброске армии в 250 тысяч человек. В пример предприятию, которого еще не было в военной истории. Босфорскую экспедицию нельзя также сравнивать с Галлиполийской операцией. Англо-французы, владея островом Мудроусом, располагали базой в 30 милях от Галлиполийского полуострова. Тогда как Вифенейский полуостров отстоит от Севастополя на 230 миль. Указав на неправильность данных, использованных министерством при составлении указанной записки, начальник штаба выразил пожелание, чтоб ранее представления докладов его Величеству о содержании военных операций, таковые сообщались на заключение ответственных исполнителей, которые поневоле имеют дело с ограниченными средствами. В заключение генерал Алексеев вернулся к своей мысли, что только после поражения нашего главного и сильного врага можно предпринять поход на Константинополь. И что при этом обстановка укажет как это можно будет сделать.” Ну, вы видите, что фактически верховный главнокомандующий высказывает серьезные сомнения в том, что Россия готова проводить такие операции. Он ставить ее в прямую зависимость от победы над Германией, от успеха весеннего наступления. А как мы видели ранее, успех весеннего наступления был отнюдь не предрешен. По этим причинам, говорить о сорванном триумфе чрезвычайно преждевременно. Кроме того, ослабленность Российского государственного организма самым невыгодным образом могла бы сказаться на последующих переговорах.
В первую очередь, думаю, здесь сыграл бы роль тот огромный внешний долг, задолженность союзникам, о котором я ранее говорил. Да и надо сказать, что сама аннексия Босфора, Дарданелл и самого Константинополя, была бы чревата рядом проблем для внутреннего положения России. Дело в том, что, во-первых, если мы посмотрим на карту, то мы поймем, что данные территории не имеют сухопутной границы с Россией. До Константинополя лежат территории двух государств: Румынии и Болгарии. Причем, в нашей истории мы помним, что эти государства не всегда были дружественны по отношению к России. Граница существует только морская и это затруднило бы серьезно управление Константинополем, как Российским городом. Кроме того, напомню, населен он был турками, людьми другой национальности, другой веры. Которые точно не воспринимали бы Русского царя как своего государя. Это, скорее всего, породило бы этнические и религиозные конфликты, неминуемо подстрекаемые геополитическими соперниками России. В первую очередь Великобританией. Ну, есть еще одно соображение, которое высказывал Петр Николаевич Дурново в своей знаменитой “Аналитической записке”, известной нам, но так и не поданной Николаю II. Во всяком случае, нет никаких доказательств, что он эту записку читал. Там речь шла о том, что Дарданеллы приводят к выходу не в открытый океан, не на оперативный простор, а приводят к выходу отечественного флота в Средиземное море, которое полностью практически контролируется флотом Великобритании. И, соответственно, при необходимости Англия будет иметь возможность закупорить Дарданеллы и, точно так же, как это сделала Германия, прервать экономические отношения России с Европой. На мой взгляд, это подводило к мысли, что необходимо развивать артерии на северных морях, то что предлагал Сергей Юльевич Витте еще в царствование Александра III. Таким образом сама идея аннексии Константинополя, захвата Босфора и Дарданелл, представлялась политически уязвимой. Возможно, более здравой была идея политического решения, которое обеспечивало при отсутствии аннексии лучшие возможности для прохода отечественных судов через эти проливы. Но такое решение компромиссное было достигнуто при Советской Власти в 1930-х годах, в рамках, так называемой, конвенции Монтре, действующей по сей день.
На этом сегодня хотелось бы закончить. Спасибо за внимание. До новых встреч.
Новости
VIP
