Д.Ю. Я вас категорически приветствую. Павел, добрый день.
Павел Перец. Привет.
Д.Ю. Продолжаем?
Павел Перец. Да. У тебя теперь тут прямо как “К барьеру”, не хватает Соловьева, чтобы ходил и говорил. Да, продолжаем, в прошлый раз мы остановились на, я даже забыл на чем мы остановились, монтажер мне подсказал. Написал, я просил его скинуть мне кончик выпуска. Мы остановились на финальной стадии судьбы Софьи Перовской. Когда она начала превращаться в бунтарку. Собственно сегодня мы продолжим рассказ о ее судьбе, и в какой-то момент я расскажу про первую часть жизни ее любовника, подельника, героя всей ее жизни Андрея Желябова. В прошлый раз мы остановились на том, что она пришла в Вульфовскую коммуну к Марку Натансону. Там проходит обыск, их радостно принимают, кормят кониной, жареным бифштексом. Полностью сюрреалистическая картина.
Я бы хотел зачитать свидетельство Елизаветы Николаевны Ковальской, которая описывает Софью Перовскую примерно той поры, чтобы у вас перед глазами был ее словесный портрет: “Очень молоденькая девушка, скорее девочка”. Надо сказать, что в большинстве воспоминаний она фигурирует как девочка. Даже когда она управляла партией “Народная воля” и готовила цареубийство, она все равно производила впечатление девочки. “Выделявшаяся между другими особами простотой костюма. Серое, скромное, как будто еще гимназическое платье, с белым небольшим воротничком сидело на ней как-то неуклюже. Видно было полное отсутствие заботы о своей внешности”. Тоже очень характерная деталь, девочки, как мы знаем, очень внимательно относятся к своей внешности. “Первое, что бросалось в глаза, — это необыкновенно большой высокий и широкий лоб, который так премировал в маленьком кругленьком личике, что все остальное, как-то стушевывалось”. Вот придумал Федор Михайлович Достоевский, он говорил, что у них это слово родилось в инженерном замке, там инженерное училище располагалось. Во время уроков черчения нужно было очень круто стушевать, как бы, рисунок. И вот там у него родился этот глагол “стушевался”. “Всматриваясь в неё, я увидела под большим лбом серо-голубые глаза с, несколько опущенными к вискам веками, смотревшие немного исподлобья с недоверчивым выражением: В глазах была какая-то упорная непреклонность”. Это тоже все отмечали, этот контраст детского такого облика и абсолютно стального взгляда, иногда пронизывающего. Самое главное, твердого, неотступного. “Маленький детский рот во время молчания, был крепко сжат, как бы из боязни сказать что-нибудь лишнее. Лицо было глубоко вдумчиво и серьезно. От всей фигуры веяло аскетизмом - монашеством”. Тоже достаточно характерная черта потому, что такие полурелигиозные, религиозные мотивы, огни очень часто будут присутствовать в описании революционеров той эпохи, особенно это будет касаться, когда мы будем говорить про девушек, участвовавших в боевой организации социалистов-революционеров. “Перовская относилась к занятиям очень серьезно”. Имеются в виду занятия по самообразованию. Сейчас у нас девушки в Instagram, а тогда они собирались, ну, не все конечно, мы об этих говорим, и изучали, например, политэкономию. “Вдумчиво останавливаясь на каждой мысли, она развивала ее, возражая то Миллю, то Чернышевскому. Видно было, как умственная работа сама по себе, не только как средство для чего-то дальнейшего - захватывала ее и доставляла наслаждение. Но это продолжалось недолго. Перовская стала приходить на чтение чем-то озабоченная и рассеянная. Придя как-то раз очень расстроенной, изменив своей обычной сдержанности и замкнутости, она сообщила мне о своем неприятном личном положении”. Что это за положение, я как раз сейчас расскажу. “Она очень близка с матерью, которая ее понимает, и. в то же время в очень обостренных отношениях с отцом, который возмущен ее стремлением вырваться из душной атмосферы их семейной жизни. Теперь он хочет водворить ее в лоно семьи, чего она очень боится и потому находится в полулегальном положении, проживая у разных знакомых”.
Хотелось бы напомнить еще раз, у женщин не было паспортов. У девушек их не могло быть априори. Девушка в семье, пока она не замужем, полностью под властью отца. Когда она замужем, она под властью мужа. Все представительницы слабого пола в ту эпоху именовались “жена такого-то”. И в семье у Перовской созрел такой классический конфликт между отцом и дочерью, когда отец не понимает и не принимает тот образ жизни, который ведет дочь. Отцу не нравились ни ее подруги, ни то, что она вместо того, чтобы учить гаммы, ходить на какие-то светские вечера, балы, она поступила на эти Аларчинские курсы, она ходит на какие-то кружки самообразования. С этими “девками в платках”, как мы их называем.
В какой-то момент к Соне домой пришли ее подруги по курсам. И это была последняя капля, когда они ушли, Лев Перовский сорвался и сказал: “Чтобы я их в этой квартире больше не видел”. И это привело к тому, что Перовская просто ушла из дома. Что такое было уйти из дома тогда? Это сейчас, если вы уйдете из дома...
Д.Ю. Многие не заметят.
Павел Перец. Ну, короче, не пропадете. Я помню, что я, когда был юным неформалом, еще тогда не было интернета, ты всегда мог приехать в центр города, в холодную или теплую трубу, или “у Казани”, как мы тогда говорили, и всегда найти себе “вписку”. Я несколько раз ночевал где-то, у кого-то в коммунальных квартирах. То есть, не пропадешь. Тогда, соответственно, без паспорта тебя обязаны арестовать, если ты попадаешь в руки полиции или дворнику какому-нибудь. Соответственно посадить, отправить за справкой. Если эта справка не находится, тебя должны заковать в кандалы и отправить по месту проживания. Таков был закон. То есть, я к тому, в каком положении Софья Перовская оказалась. Она, естественно, обратилась к своей знакомой, Вере Корниловой. Было несколько сестер Корниловых, дочерей известного фабриканта фарфора. Заночевала у нее на, так называемой, студенческой квартире. То есть, это было начало попыток таких коммун, в основном среди молодежи. Сейчас, тоже мы знаем, люди скидываются и снимают трехкомнатную квартиру втроем. Тогда это тоже практиковалось, только скидывалось гораздо больше людей. Проживало гораздо больше людей на меньшей площади.
И Соня не верила в то, что отец будет заявлять в полицию. Она думала, что как-то кулуарно этот вопрос решится. Но Перовский был тоже человек упорный и он в полицию заявил, и ее объявили в розыск. То есть, она оказалась разыскиваемой. Для того, чтобы не попасться в полицию, она принимает довольно сильное решение. Она, опять-таки, без всяких документов уезжает в Киев, на поезде. В наше время это гораздо проще потому, что больше людей, больше коммуникаций, гораздо проще затеряться.
Д.Ю. Ну, сейчас-то тоже без паспорта не уедешь.
Павел Перец. Да. Сейчас без паспорта не уедешь. В общем, она приехала в Киев, провела там зиму без документов. Это время научило ее многому, она увидела, что жизнь, оказывается, бывает несправедливой к некоторым людям. И потом, соответственно, она вернулась в Петербург. Лев Перовский, ее отец, думал: “Сейчас девка одумается, без документов поживет и вернется”. А девки нет и нет. Ну, у него сердце тоже не камень, он стал переживать. В итоге его приятель по полку сказал: “Да плюнь ты, выдай ей отдельный вид на жительство”. И Перовский отправил своего сына Николая в министерство внутренних дел, где ей оформили отдельный вид на жительство. Таким образом, Соня уже продемонстрировала свой характер. Надо еще раз напомнить, что Перовский, он бывший губернатор Петербурга, военной выправки. Но дочь его тогда уже переломила. Она доказала, что когда надо, она своей железной волей может достигать нужных ей решений и какого-то исхода событий.
Ну, и поскольку у нее теперь появился отдельный вид на жительство, и ей не нужно было пребывать постоянно в семье, он приняла предложение от группы молодежи, которая поселилась в местности под названием “Лесное”. Это станция метро “Лесная” и станция “Кушелевка”. Их по-разному называли, “кушелевцы” или “лесновцы”. Это поселение было рядом с нынешней Лесотехнической академией, когда она только организовалась. После отмены крепостного права нужно было огромное количество специалистов по землеустройству. Соответственно их нужно было где-то готовить. Поскольку в самом городе земля была уже распределена, то, что в Москве, что в Петербурге, эти учебные заведения немного выносились за пределы города. Сейчас у нас не центр, конечно, но что там, до “Лесной” доехать. А тогда это был “отшиб”. Туда ходил “паровичок”, так называемый. Это маленький паровозик, который тащил несколько вагонов.
И Соня вместе со своей подругой Корниловой приняла приглашение от этих ребят, что вызвало бурю негодования среди ее коллег по женскому цеху. Они были достаточно феминистически настроены. Их объявили предательницами, что они из женского круга переходят в мужской. Было такое целое заседание, там юристка по фамилии Берлин произнесла заправскую прокурорскую речь, в которой обвинила Корнилову и Перовскую в том, что они так поступают. Но, тем не менее, решение было принято, и они поселились.
Об этом образовании нужно сказать буквально несколько слов отдельно. Это, так называемый, кружок “чайковцев”. То есть, если мы будем рассматривать генезис партии “Народная воля”, то это ее зачаток, ее первая ступень. Интересно, что кружок этот получил название по фамилии одного из его учредителей, Чайковского. Надо сказать, что в советское время... У нас ведь есть улица Чайковского. И там раньше была, по-моему, рядом, называлась Петра Лаврова улица. То есть, они все были переименованы, и бытовало такое мнение, что улица Чайковского названа не в честь композитора, а в честь революционера. Но на самом деле она была названа в честь композитора Чайковского потому, что она отходит от училища правоведения, где Чайковский учился. Но потом многие, и Вера Фигнер, отмечали, что назвать надо было не в честь Чайковского, а в честь Марка Натансона.
Марк Натансон, это один из ярких представителей революционного движения дореволюционной России. Мы очень часто будем встречать эту фамилию потому, что он потом стал одним из видных деятелей партии социалистов-революционеров. Этот кружок родился сначала в среде Военно-медицинской академии. Там несколько человек организовали. И они поселились отдельно, во-первых, для того, чтобы заниматься самообразованием. А, во-вторых, чтобы вести пропагандистскую работу среди молодежи. Это была некая противоположная постановка деятельности “нечаевцам”. Потому, что как раз эти “чайковцы” пытались доказать, что можно мирной работой, неякобинскими методами, достигнуть каких-то положительных результатов.
Жили они в реальной коммуне. Причем как у них проходила деятельность? Они собирались, каждый из них делал доклад. Например, одним из первых выступлений Александры Корниловой было чтение реферата по политэкономии. Можете себе представить, молодежная студенческая среда, а-ля вечеринка, тусовка, где девушка читает реферат по политической экономии, все ее слушают. И это был такой некий экзамен для нее. Следующий экзамен, как Корнилова вспоминала, был в том, чтобы пойти поставить самовар. Она вышла на кухню, вокруг нее даже собрался кружок этих мужиков, чтобы посмотреть, как она с этим справится, не нальет ли она воду в трубу и прочее. Она писала об этом в своих воспоминаниях. Она с честью выдержала и этот экзамен тоже.
Д.Ю. Непростой.
Павел Перец. Да, непростой. Надо понимать, что они все были либо из дворянской среды, либо из среды разночинцев. Из той среды, которую потом принято стало называть интеллигентской.
Д.Ю. Немедленно вспоминается случай, как был такой, по-моему, тоже народоволец, Новорусский. Он сидел в Шлиссельбургской крепости. И там они бились за права заключенных. Например, очень сильно хотели, чтобы им разрешили организовать огородики свои, чтобы что-то выращивать и есть. Ну, им разрешили, и он принялся сажать там лук. Через некоторое время с удивлением понял, что он его посадил вверх ногами. То есть, корнями вверх. Я представляю как там эти “цирики” из сел, глядя на эту прелесть, угорали. Никто ведь не сказал.
Павел Перец. Забегая вперед, могу сказать, что когда было хождение в народ, одна участница этого хождения в народ вспоминала, что она пришла в какую-то деревню. Чего-то она спрашивает, на нее очень косо смотрят, и только потом она понимает, что она с ними по-французски разговаривает. Или она шла, заблудилась, говорит: “Мне куда вот?” – “А это вверх по реке”. И вот она идет и пытается понять, “вверх по реке” это куда? То есть, люди не разбирались в элементарных вещах. Ну, мы об этом еще поговорим.
Д.Ю. Разные миры.
Павел Перец. Да. В семье Перовской, тем временем, случилось то, что Варвара Степановна, мать Софьи Перовской и супруга Льва Перовского, поскольку он жил, влезая в долги постоянно, она заключила с ним паритетное соглашение. Она отдавала ему все наследство, которое у нее оставалось. Взамен она попросила, чтобы он на ее имя записал последнее незаложенное имение в Крыму “Приморское”. Он на это согласился и она туда уехала. И вместе с ней потом уехал туда брат Перовской Василий. Хотелось бы зачитать еще одно свидетельство Николая Морозова. Это тоже очень видный народоволец, вместе с Фигнер оттарабанил в Шлиссельбурге, достаточно большое количество лет. Вот он писал про кружок этот.
Д.Ю. Кто-кто, фамилия?
Павел Перец. Николай Морозов.
Д.Ю. Это который придумал теорию Носовского и Фоменко, первый был?
Павел Перец. Ну, он потом стал известным ученым, облагодетельствованным Советской властью. Он работал и институте имени Лесгафта. И она написал огромное количество научных трудов. Я, естественно, с ними со всеми не знаком. Но, учитывая, рецензии, которые я читал на эти труды, многое из того, что он писал... Поскольку она был в заключении, он не знал, что происходит в научном мире, что-то просто повторил тупо. Что-то по делу, а что-то откровенное “ничего”.
Д.Ю. Ну, человека трудно винить поскольку ты один сидишь, общения нормального лишен, в научной среде не вращаешься.
Павел Перец. И Морозов, раз уж зашла о нем речь, он был одним из отпетых террористов. Он даже с исполнительным комитетом “Народной воли” потом разошелся потому, что ему казалось, что методы недостаточные. Если вы посмотрите на его портрет, мы в одном из выпусков вывесим все портреты ведущих народовольцев, это с такой шевелюрой кучерявой человек, в очечках. Абсолютный ученый такой, “ботанского” вида. Но вся его жизнь показывает обратное. Я потом расскажу, как они с женой убежали из-под носа у полицейских, их посадили под домашний арест. И вот Морозов пишет про этот кружок в “Лесном”: “Здесь был тесный кружок самоотверженных единомышленников, связанных друг с другом не только общностью задач, но и взаимной любовью. Там было несколько женщин, кроме сестер Корниловых. Между прочим, туда к ним вбежала маленькая живая шатенка с небольшим кругленьким личиком и детскими чертами. Это оказалась Перовская, оставившая недавно придворную среду, чтобы идти вместе с нами в народ”. То есть, она жила в некой придворной среде по их мнению потому, что она дочь губернатора.
Естественно, коммуна эта не могла остаться незамеченной полицией. У них в какой-то моменту строили обыск, арестовали Чайковского. И тогда Соню в первый раз доставили в здание Третьего Отделения. Как потом выяснилось, некий Николай Гончаров, студент, он сам написал, сам напечатал, сам распространял листовки под названием “Виселица”. Причем, за подписью “Коммунист”. Заканчивался этот листок призывом “К оружию!” Потому, что тогда как раз была очередная революция во Франции.
Д.Ю. Кого призывал на виселице вешать?
Павел Перец. Слушай, этих подробностей я не знаю. У них у всех вектор был один, вешать надо было царских слуг, это обязательно. Естественно, всех работников спецслужб, то есть, жандармов. Ну, и тогда этот мотив еще не вошел в обиход, но он уже нарождался, это тоже было одним из камней преткновения - что делать вообще с имущими. С богатыми. Вот здесь у них зачастую разгорались споры потому, что вопрос о частной собственности, он для кого-то должен был проистекать по французской модели. То есть, частная собственность неприкосновенна. А некоторые считали, что с ней надо что-то делать. Но, в основном, все эти памфлеты были направлены против царских прислужников, преимущественно полицейских и жандармов. Потому, что с ними больше всего сталкивались эти народившиеся революционеры, и от них больше всего страдали.
Перовская, соответственно, побывала в Третьем Отделении. Ее отпустили потому, что улик никаких не было. Ее несколько раз так по мелочи брали и отпускали. На следующий год, в 1872 году, она выдержала экзамен на звание народной учительницы. Но, о чем я говорил неоднократно, власть вставляла палки в колеса – диплом ей не выдали. То есть, она могла бы стать народной учительницей, получить диплом и пойти преподавать. Поскольку ей не выдали диплом, ее лишили этой возможности. Человек учился, хотел применить себя, диплом не выдали.
Д.Ю. На основании чего не выдали?
Павел Перец. Неблагонадежная и прочее. Самый же простой способ, как мы знаем, стращать и не пущать. Одна из задач, которую поставили себе эти “чайковцы”, она заключалась в том, чтобы снабжать молодежь книгами. Книгами, естественно, в основном запрещенными. Они тогда были запрещены, а сейчас они разрешены, но их никто не читает потому, что кому они сто лет в обед дались. Соответственно, книги эти нужно было каким-то образом поставлять и доставлять. Доставляли их, в основном, из-за границы. Для этой цели была снята еще одна квартира на Кабинетской улице в Петербурге. На чьи деньги это все происходило? Например, Александра и Вера Корниловы, дочери фарфорового фабриканта, они пожертвовали свое приданое на это. Приданое немаленькое, папа у них был небедный. Ну, и соответственно, кто, чем мог. Шли какие-то сборы, благотворительные концерты, и вот эти деньги тратились на покупку и распространение этой запрещенной литературы.
Тогда же в их среду попал человек по фамилии Кропоткин. Мы о нем поговорим отдельно потому, что, я уже говорил, он совершил побег в Петербурге из флигеля тюремной больницы. Как описывал Кропоткин этот кружок, это очень характерные воспоминания: “Никогда впоследствии не встречал такой группы идеально чистых и нравственно выдающихся людей”. Это был период, когда они все поголовно ненавидели насилие. И никто даже в голову не принимал в кружке “чайковцев” какие-то насильственные методы, что надо с бомбой в руках, с револьвером идти, кого-то там убивать, взрывать или прочее. Они все мечтали о такой мирной работе, встрече с молодежью.
Д.Ю. Просвещение.
Павел Перец. Просвещение, да. Причем опять-таки, если мы посмотрим на этот список запрещенной литературы, мы, мягко говоря, всплакнем потому, что она не была какой-то в нашем понятии экстремистской. Это были книги каких-то западных экономистов, это были книги того же Чернышевского. О Чернышевском мы тоже подробнее поговорим. Ну, и параллельно с Чайковским арестовали Марка Натансона. Его отправили в ссылку административным порядком. И Соня Перовская, собрав на это предприятие деньги, выехала в город Шенкурск с предложением Натансону его освободить, чтобы он сбежал. Но Натансон отказался, он мотивировал это тем, что хочет воспользоваться предоставившимся ему свободным временем для самообразования, и вообще подтянуть свой уровень.
Д.Ю. А не беготней всякой.
Павел Перец. А не революционной работой. Я еще раз хочу сказать, что не все, но большинство революционеров рассматривали ссылку и посадку в тюрьму как некую передышку. Когда можно собраться с мыслями, подтянуть знания и прочее. Вот, например, Натансон даже отказался от побега. То есть, он там остался и надо сказать, что действительно на большой промежуток времени выпал из революционной деятельности. Но он ее потом наверстает, мы этого человека еще встретим. Именно поэтому, потому, что его так рано арестовали, кружок получил название “чайковцев”, а не “натансонцев”, как он мог бы называться.
Тогда же в кружок вступили Феликс Волховский, мы о нем тоже поговорим, когда будем говорить о Желябове, и Сергей Кравчинский. Об этом персонаже я уже сейчас скажу пару слов. Я даже хочу показать два его портрета. Сергей Кравчинский в молодости, это вот он. Молодой, юный, горячий. А это уже в Лондоне он.
Д.Ю. Заматерел.
Павел Перец. Заматерел, и взгляд, видите, какой. Сергей Кравчинский, это прототип главного героя романа “Овод”. Это человек, который посреди белого дня, точнее белого утра, на площади Искусств в Петербурге зарезал шефа жандармов Мезенцова. Их там было трое, они скрылись с места убийства на коне по кличке “Варвар”. На том же самом коне, на котором был совершен акт по изъятию из тюремной больницы Кропоткина. После чего Кравчинский преспокойно покинул пределы Российской империи, осел в Европе, стал там очень известным публицистом. Огромное у него, просто очень большое, литературное наследие. Есть у него замечательный роман “Андрей Кожухов”, полуавтобиографичный, где он все очень интересно описывает. Об этом мы еще подробнее поговорим, это случилось в 1878 году. Опять-таки, на тот момент даже Кравчинский еще не предполагал никаких террористических замыслов. Он тоже занимался самообразованием, более того, характерная деталь, поскольку он много читал и не любил, чтобы у него засиживались гости, у него в комнате был только табурет для него. Это для того, чтобы, когда гости к нему приходили, постояли, пообщались и до свидания.
Очень характерная деталь потому, что когда я буду рассказывать про роман “Что делать” и конкретно Рахметова, там все то же самое. Они реально рассматривали этот роман “Что делать”, как некую ролевую модель для поведения. И очень многое, швейные мастерские, какие-то определенные отношения между полами, это все оттуда идет. Софья Перовская занималась, помимо всего прочего, шифровкой писем. То есть, она сидела и писала фразы а-ля “Семенов Андрей Топор получай на водку”, “Здравствуй купец Петров Николай петух петухи поют”. Это были такие записки, которые отправлялись людям, которые либо поставляли, либо принимали эту литературу. Как это происходило? Например, приходит груз на Московский вокзал, на Николаевский, как он тогда назывался, его встречает один человек, двое в отдалении смотрят. Если слежки нет, спокойно грузят это груз, перевозят на Кабинетную улицу, где они снимали квартиру.
Д.Ю. А где это?
Павел Перец. Слушай, она сейчас не Кабинетская, я тебе скажу позже, я сейчас не помню. Соответственно, дальше уже этот тюк распределяется. И его уже непосредственно разносят по адресам куда надо. Параллельно с этим Перовская весной 1872 года отправилась в Самару, чтобы заниматься там оспопрививанием. Она в Симферополе выучилась прививать оспу, получила необходимые документы, что она может. То есть, у человека все время есть потребность в какой-то деятельности, причем, не салонного характера. Я уже цитировал это высказывание, но я бы хотел повторить, она в одном письме написала: “Как взглянешь вокруг, так пахнет отовсюду мертвым, глубоким сном. Хочется расшевелить эту мертвечину, а приходится только смотреть на нее”. Из средней полосы России она отправилась в Крым к матери в “Приморское”. И там, в Ставрополе была открыта школа для подготовки народных учительниц. Она устроилась туда преподавать. То есть, она диплом еще не получила, что она могла где-то там учить, туда она устроилась преподавать. По требованию начальства курсы были закрыты, учебники конфискованы.
То есть, опять-таки, смотрите, человек выучился на народную учительницу – не дали диплом. Человек приехал в Крым преподавать, учить кого-то на народных учительниц – школу закрыли, литературу конфисковали. При этом это 100 процентов мирная работа, ни о каком терроризме речи еще не идет.
Д.Ю. Но она же зловредные идеи распространяет.
Павел Перец. Считалось, что они распространяли зловредные идеи, но на самом деле не такие они были и зловредные.
Д.Ю. Это теперь так кажется.
Павел Перец. Да, это теперь нам так кажется. Тогда-то понятно, что все должны были ходить строем и прочее. Я почему это так подробно рассказываю, что вы видели, что на каждом этапе... Вот она туда сунулась, ей здесь шлагбаум, она сюда сунулась, ей здесь шлагбаум. Когда человека постоянно упирается лбом в стену, естественно начинает о чем-то думать. Она после этого пишет: “Является у меня сильное желание какой-нибудь работы. Пусть даже физической. Лишь бы она была разумная”. После этого она отправляется к своей подружке Ободовской в деревню, учить крестьян. И там она прониклась уже крестьянской жизнью. Ей одна крестьянка сказала: “У тебя, матушка, словно два горшочка на лице”. Это имеется в виду, что у нее румянец появился наконец-то здоровый.
На следующий год, в 1873 году, “чайковцы” решили уже начать занятия с рабочими. Для этого они селились в рабочих заставах. Перовская к тому времени, наконец, в Твери получила диплом народной учительницы. Соответственно, она вернулась в Петербург, они купили печатный станок. Была специальная операция по его доставке в Петербург. И поселились за Невской заставой, там были ткацкие фабрики. И они тоже селились, так сказать, семьями. Там, например, революционер Чарушин с Кувшинской они были жених и невеста. Так же поселился, кстати, Кропоткин. Перовская изначально работала на Выборгской заставе, потом они переселились как раз за Невскую заставу. Там она занималась самой настоящей крестьянской работой, она ходила на Неву за водой, она готовила еду для всей этой братии. Потому, что, например, там был такой Рогачев, артиллерийский офицер вообще-то, он устроился туда литейщиком. Для чего они все это делали? Для того, чтобы работать, а по вечерам заниматься с рабочими геометрией и географией. Ну, и под эту лавочку они, естественно, пытались какие-то идеи проповедовать.
Когда туда приехал Лев Тихомиров, это будущий ренегат, он назвал этот кружок “Сент-Антуанским предместьем”. Сент-Антуанское предместье, это на востоке Парижа, это между площадью Бастилии и площадью Нации, я там в один из приездов в отеле жил. Это такой пригород Парижа, поставщик всех революционных сил. Там ремесленники, рабочие и прочие. И вот, как революция, это Сент-Антуанское предместье тут как тут. Кропоткин там же участвовал. Он писал про Перовскую: “Она была общей любимицей. Мы улыбались ей, когда она донимала нас за грязь, которую мы натаскивали нашими мужицкими сапогами. Перовская пыталась предать своему невинному, очень умненькому личику самое ворчливое выражение, какое только могла, за что мы прозвали ее Захаром”. И он же вспоминает, что у нее было самое уничижительное, самое обидное оскорбление, которое можно было услышать из ее уст, это “бабник”. Таких людей она вообще не принимала. Это очень забавно, когда мы поговорим про ее роман с Желябовым. Потому, что за Желябовым некий шлейф тянулся, он был мужчина видный.
Соответственно, вся эта история тоже не могла долго продолжаться. В какой-то момент пришел Синегуб и сказал: “Приходили за моим братом, скорее всего и за нами придут”. Перовская сказала, что: “Днем никогда не приходят, есть время до ночи”. Кто-то спросил: “А это что за ящик стоит?” – “А это мусор”.
Д.Ю. Рассудительная, молодец.
Павел Перец. Но вот когда уже пришли ночью жандармы, выяснилось, что в том мусоре Лариса Синегуб разорвала какую-то прокламацию и там ее оставила. А там: “Гей, работники, несите топоры, ножи с собой. Смело, дружно выходите. Вы за волю в честный бой!” Ну, и в общем их арестовал в очередной раз. Тут я хотел бы одну цитатку зачитать: “Рабочие слушали пропагандистов с энтузиазмом, а те с трудом сдерживались, чтобы не заговорить уж слишком откровенно. Сдерживаться было необходимо, ведь в артелях приходилось иметь дело со случайными людьми, а не с подготовленными, особо выделенными рабочими. Вместо любимых крестьянами поговорок “лбом стену не прошибешь”, “против рожна не попрешь”, “чайковцам” приходилось слышать от рабочих другие, гораздо более оптимистичные: “Капля камень точит”. Восприимчивость аудитории поражала “чайковцев”. Они все больше вовлекались в рабочее дело, не смотря на то, что по-прежнему смотрели на своих учеников как на городских представителей крестьян”.
В общем, арестовали их очередной раз. Соню привезли в очередной раз в Третье Отделение. Потом отпустили, как обычно на тот момент. Потому, что против нее улик не было. И она занималась тем, что поддерживала связи с арестованными. Через свою знакомую молочницу она познакомилась с жандармом по фамилии Галенко. Этот жандарм делал маленькие услуги для революционеров. Например, он смог передать Синегубу письмо от его жены Ларисы и кусочек грифеля.
Д.Ю. Бесплатно?
Павел Перец. Ну, там, я думаю, за какие-то, естественно... Бесплатно там ничего не происходило, он не был идейным человеком. Эта Лариса Синегуб и ее супруг очень интересно потом обменивались этими записками. Они писали этим грифелем маленькие бумажки, заворачивали, клали в рот и при прощальном поцелуе передавали этот шарик друг другу в рот. Но потом, когда против Перовской скопилось достаточное количество улик, ее арестовали, посадили в здание Третьего Отделения. Я говорил, что оно находится на набережной реки Фонтанки, неподалеку от Цепного моста, сейчас это Пантелеймоновский мост. Ну, и у нее началась такая спокойная тюремная жизнь. С утра ей давали два стакана чая, несколько кусков сахара, пятикопеечную булку, это был завтрак. Обед приносили из соседнего трактира. И просидела она там некоторое время. Это был этап полного разгрома кружка “чайковцев”. Когда, я не буду углубляться в подробности, один персонаж в деревню поехал к помещику, который пригласил его поработать. Помещик оказался предателем, всех выдал с потрохами.
В общем, она сидела в Третьем Отделении, пока ее не вызвали, она приходит и там в углу сидит ее отец. Он сидит и говорит, что: “Граф Шувалов, шеф жандармов, это мой приятель по полку. Скоро тебя отпустят”. И действительно ее выпустили на поруки. Она отправилась в Крым к матери, с отцом она не стала контактировать. В Одессе она встретилась с Феликсом Волховским, о котором сейчас еще поговорим, который организовал филиал общества “чайковцев”. И одно из последних свидетельств той эпохи про нее, это революционерка Иванова: “В первый раз я увидела Софью Львовну Перовскую летом 1875 года в Москве при следующих обстоятельствах. Идя по Никольскому бульвару, - тут она попутала, нет в Москве Никольского бульвара, Никитский, например. – Я встретила свою знакомую Армфельд и остановилась на несколько минут, чтобы поговорить с ней. Под руку с ней шла какая-то девушка, скромно одетая в темное платье и такую же простую шляпку. Она была очень миловидна и моложава. Рядом с Армфельд, отличавшейся гигантским ростом, ее фигурка казалась миниатюрной. Я приняла ее за девочку-подростка и мало обратила на нее внимания. На другой день я снова встретила ее в обществе Армфельд и Батюшковой, но встречи эти были так мимолетны, что я даже не помню познакомились ли мы с ней в этот раз. Но фигура и милое личико этой девушки остались у меня в памяти”.
Ну, и, соответственно, прокатилась эта череда арестов. И здесь я бы хотел зачитать очень любопытное свидетельство полковника Новицкого: “Государь император очень интересовался перлюстрацией писем, которые ежедневно приносились министром внутренних дел Тимашевым в особом портфеле, на секретный замок запираемом. Некоторые он тотчас сжигал в камине, на другие собственноручно писал заметки, резолюции и вручал их шефу для соответствующих сведений и распоряжений по ним секретного свойства”. То есть, в общем, царь...
Д.Ю. С твоего позволения дополню. У нас есть такая улица Почтамтская. Я обратился в сеть интернет, улица Кабинетная, это улица Правды нынче. Рядышком, недалеко от вокзала достаточно. Я там за углом живу, не знал, что она так называлась. Так вот, на улице Почтамтской, где расположен Главпочтамт, внутри Почтамта был, так называемый, “черный кабинет”, где граждане из тогдашних спецслужб запасали конверты, бумагу, чернила, карандаши и всякое такое. Когда поступающая почта от нужных людей вскрывалась, если это можно было сделать незаметно, то незаметно вскрывалась, если было заметно, то такой же конверт, такая же бумага и специальные люди, которые могли подделывать все почерка, они эти письма переписывали заново, естественно снимали копии. После чего отдавали. Оно, говорят, все в Америке оказалось в итоге, как-то так. Архив туда уплыл. Но, я к тому, что за всем этим делом крайне внимательно следили. Все это видели, все знали. Что они там пишут, как. Ну, как Владимир Ильич, помнишь, в нашем детстве рассказывали? Чернильница из хлеба, туда наливал молоко. И симпатическими чернилами, надо было нагреть... И после нагревания письмо-то непригодное становилось. Так вот для этого целая индустрия была организована. Все знали, в курсе всего были. Как они все это прошляпили вообще?
Павел Перец. Ну, про состояние спецслужб мы поговорим отдельно. Нужно понимать, что всех писем не прочитаешь, не перлюстрируешь. Более того, могу сказать, что тогда обращали внимание на письма, где могли быть какие-то специальные знаки, какая-нибудь точечка стояла. Нужно понимать, что за неимением интернета и всего остального поток писем был просто огромный. Почта была одним из нервов империи. И естественно за всем этим не проследить, во-первых. Во-вторых, если речь шла об общении внутригородском, потом уже революционеры стали предпочитать общаться записками, которые они передавали. Не через почту, конечно же.
Соответственно, в случае с Перовской мы подошли к тому моменту, когда до перехода на нелегальное положение осталось не так много. Здесь я хотел бы сделать паузу, отмотать немного назад и поговорить про другого человека. Вот они, это на суде зарисовка. На суде Желябова рисовали как человека с аскетическим, вытянутым лицом. На самом деле, все отмечали, оно у него было круглое. В отличие от своей коллеги по революционному цеху, Андрей Иванович Желябов, он был совсем из простых. Он был сыном крепостного. Владелец его предков помещик Штейн, он где-то в Курской губернии обитал, потом решил переселиться в Крым. Отправился со всем своим скарбом, и довольно долгое время провел на Полтавщине. На этой Полтавщине дед по матери Желябова и женился на вольной казачке. После этого они, когда прибыли в Крым, этот помещик своих крепостных часть продал, а часть роздал дочерям в качестве приданого. Соответственно, Желябов родился у помещика Нелидова. Все эти помещики были выходцы не то, что из простых, из коммерции, потом покупали себе дворянство потому, что купцы не имели право иметь крепостных. И когда ты покупаешь дворянство, ты имеешь право себе прислужников бесплатных заиметь.
Д.Ю. А что это за процесс покупки дворянства? Так можно? То есть, это официально все?
Павел Перец. Нет, не покупки. Купить дворянство невозможно было, извините. Дворянство можно было приобрести за счет определенных... По факту, да, это была покупка. Какой-то благотворительной деятельности, наличия определенного капитала. Если ты кого-то “подмасливаешь”, то да, ты мог. Было несколько видов дворянства. Самое почитаемое было потомственное дворянство. Это дворянство, которое потом переходило на твоих детей. Было личное дворянство, это только тебе и все. Поскольку это был уже кризис крепостнического состояния, то стали много и часто приобретать это дворянство. Именно по причине того, что оно позволяло тебе становиться крепостником. Дед с бабкой Желябова жили у помещика Лоренцова. На птичьем дворе, которым заведовала непосредственно бабка. Отец был управляющим у другого помещика. Отец Желябова купил его мать “за 500 рублей и пятак медными”, как он любил говорить. Покупал он не сам, он не мог этого сделать. Он уговорил своего помещика, который и купил его мать. Неисповедимы пути Купидона.
Д.Ю. Дорого 500 рублей-то, да? Генеральская зарплата, нет?
Павел Перец. Да. Я могу сказать, что у Желябова потом была стипендия 350 рублей в год и он на эти деньги жил преспокойно. Учитывая, что его мать покупалась еще раньше, можно эти 500 рублей смело умножать на 2 относительно того времени. Соответственно в семье Желябова были очень “веселые” истории. Один из его дядей бежал, от кого-то там, за Дунай, где разбойничал. Дед его говорил: “Ты не желябовский, ты фроленковский”. То есть, дед его был независимый, очень любил старообрядческие истории. В детстве у Желябова случился такой эпизод, когда его тетя бросилась деду в ноги с криками: “Тятенька, тятенька, что же происходит, что такое!” Желябов тогда не понимал, почему его тетя плачет, но контекст очевидный, этот помещик Лоренцов ее изнасиловал. Там еще был такой слуга, его называли “полтора Дмитрия” потому, что он был очень высокий, правая рука этого помещика. И дед пошел в город искать правды. Желябов вспоминает, как они с бабушкой сидели, ждали. И дед обычно из города, когда возвращался, он приносил гостинцы. Тут он пришел хмурый, естественно, он ничего не добился. Это к вопросу о судебной реформе, которая потом была. И Желябов когда понял, что что-то плохое сделал помещик с его тетей, он решил его убить. Естественно, замысел свой он не привел в исполнение, но уже тогда зародилось у него в душе, что не все в этом мире справедливо. Что есть люди, которые могут обидеть совершенно невинного человека.
Дед же и научил Желябова грамоте. Потом помещик Нелидов, когда в Керчи открылась гимназия, он его туда отдал учиться. То есть, парню повезло. Более того, сначала она была реальной гимназией, потом стала классической семиклассной гимназией в 1863 году, а это значит, что по окончании этой гимназии при определенном уровне оценок, ты мог без экзамена поступать в университет, в какой выберешь. То есть, это уже определенная перспектива для крепостного. Более того, выяснилось, что некий грек, звали его Афанасий Лулудаки, оставил деньги для детей Феодосийского уезда, Желябов как раз был из оных, и которые поступали в Новороссийский университет. Этот университет до сих пор располагается в городе Одессе. Соответственно, ты мог подать на эту стипендию.
И вот Желябов, отучившись в этой гимназии, от которой у него остались очень двоякие воспоминания, батюшка пил, учителя дрались, провинциальные нравы, не известно, что из этого правда, а что нет... Желябов решил поступать в этот Новороссийский университет. Подал прошение на эту стипендию. Предоставил свидетельство Феодосийского уездного полицейского управления о несостоятельности. То есть, что он не может платить за учебу. И его приняли. Он окончил гимназию с серебряной медалью. Как пишет здесь господин Прокофьев, в книге из серии Жизнь Замечательных Людей, ему были должны дать золотую медаль, но придрались к происхождению, дали серебряную. Но и серебряная для него тоже неплохо на самом деле. Он подал соответственно документы, его приняли. Он со своим приятелем туда поступил, Тригони была у него фамилия, их потом вмести и арестуют в Петербурге уже. Они вместе учились в этой гимназии Керченской. Не смотря на то, что их должны были принимать без экзаменов, ректор Леонтович устроил им экзамен, они его благополучно сдали потому, что они очень хорошо учились. И Желябов, вот он заимел как раз стипендию в 350 рублей. Для сравнения, в романе “Что делать” Лопухов со своей Верой Павловной, они получали в месяц на двоих 80 рублей. И на эти деньги они могли очень сносно жить в Петербурге. В общем, 350 рублей для парня в Одессе, это очень неплохие деньги. То есть, шиковать, жировать не будешь, но с голоду точно не умрешь.
Соответственно Желябов поступил в этот университет. Хочу сказать, что такое поступление в университет для бывшего крестьянина. Если ты его оканчиваешь, у тебя гарантированно будет обеспечен твой доход. Более того, он поступил на юридический факультет. Опять-таки, это было время после отмены крепостного права, бизнес развивался, нужны были специалисты, которые бы разруливали все эти сделки. Поэтому при определенных способностях, человек уровня Желябова мог бы сделать феерическую карьеру, особенно в таком городе, как Одесса. С его знаниями, с его хваткой. С его харизмой, которая у него присутствовала. То есть, он уже в принципе вытянул себе счастливый билет. Но потом он вытянул себе еще более счастливый билет, о чем мы поговорим чуть позже.
Он поступил туда, его освободили от платы. То есть, с одной стороны ему платили стипендию, с другой стороны он не платил за обучение.
Д.Ю. То есть, это значит, что он очень хорошо успевал.
Павел Перец. Да, он очень хорошо успевал. Еще раз говорю, он окончил с серебряной медалью гимназию, что тоже повлияло.
Д.Ю. А кровавый царский режим поощрял тех, кто хорошо успевал и разрешал им учиться бесплатно?
Павел Перец. Царский режим поощрял. С одной стороны надо понимать, что студенчество было рассадником революционной деятельности, но с другой стороны нужно понимать, что количество этих революционеров, относительно всей массы студенчества, оно было ничтожным. Основная масса студентов все-таки шла учиться. Да, там были сочувствующие. Я уже говорил, в Петербурге было такое понятие “белоподкладочники”. Не рассказывал? Была же форма у студентов потом введена, в эпоху Желябова ее еще не было, а когда была введена форма, “блатные” носили шинели на белой шелковой подкладке.
Д.Ю. А кто тогда считался “блатным”?
Павел Перец. “Блатными” считались выходцы из аристократических фамилий, богатые люди. Те, которые как раз не ходили на сходки студенческие. Те, которые с презрением относились к выходцами из разночинной среды.
Д.Ю. То есть, они вообще вынужденно находились среди этого быдла.
Павел Перец. Да. И вот их как раз презрительно называли “белоподкладочниками”. Они точно также взаимностью отвечали этим.
Д.Ю. А эти как их называли?
Павел Перец. Вот этого я не знаю, к сожалению. Но я думаю, что русский язык богат. Возможно то, как они их называли, не употребляется в приличном обществе. Что-то мне подсказывает. И параллельно с этой учебой, это была популярная история, когда студенты организовывали, так называемые, кассы взаимопомощи. По-современному говоря, кафе свои организовывали. Чтобы можно было скидываться как-то и по дешевке что-то есть.
Д.Ю. Держали общак.
Павел Перец. Да, студенческий. Так вот, Желябов, будучи на первом курсе, был выбран распорядителем этой кухмистерской, которая была организована на Гулевой улице. Это ныне улица Льва Толстого в Одессе. Соломон Чудновский, один из революционеров, не тот Чудновский, который с большевиками был и в честь которого улица названа, пишет про Желябова той поры: “В памяти моей ярко воскресают прекрасные черты лица Желябова в первый момент первой моей встречи с ним. Я явился одним из первых в комнату, в которой должна была состояться сходка. Вскоре после меня в эту же комнату вошли Ш-ский с приятелями, в числе которых был в высшей степени симпатичный юноша в накинутом на плечи пледе”. Вы помните, я показывал портрет студента? Обязательно плед. Ну, это опять-таки, мода той эпохи, Желябов естественно ей следовал. Тоже был на плечах плед. “Один из тех далеко не часто встречающихся людей, которые не могут не обратить на себя самого серьезного внимания, как люди как бы судьбой отмеченные и ею предназначенные для чего-то весьма важного и крупного. Выше среднего роста, изящной и красивой наружности, с розовыми щеками, черными волнистыми волосами, Желябов невольно привлек к себе мое внимание, как только он явился на сходку… Я немало был удивлен, когда узнал, что этот изящный юноша с тонкими чертами лица сын заправского крестьянина…” То есть, Желябов не производил впечатление крестьянина ни разу. “Если не ошибаюсь, обсуждались чисто хозяйственные вопросы, касавшиеся кухмистерской. В прениях принимал участие и Желябов, который и при этом ординарном случае проявил уже недюжинный ораторский талант, живое остроумие и находчивость. Его логическая, живая, умно построенная речь-импровизация выдвинула его как оратора на первый план. На этой заурядной сходке уже бросалась в глаза способность Андрея Ивановича увлекать за собой толпу, электризовать ее и незаметно господствовать над нею”. То есть, что мы видим в истоках? Желябов, во-первых, гениальный пиарщик, он очень неплохой оратор, он очень неплохой организатор. Из него, как говорится, энергия прет.
Д.Ю. То есть, с одной стороны, как говорится - талант, так во всем. А с другой - прирожденный лидер.
Павел Перец. Именно прирожденный лидер. Учитывая то, что Желябов обладал лидерскими качествами, он тут же организовал кружок. И естественно, кружок самообразования. Причем они посещали лекции не университетские, они посещали лекции публичные, которые тогда проходили. За неимением рок-клубов и всего остального, народ очень любил ходить на публичные лекции. Естественно они шалили.
Д.Ю. Каким образом?
Павел Перец. На самом деле самым невинным образом. Сидит там какая-нибудь влюбленная пара на бульваре, они сзади подкрадываются и начинают петь “Gaudeamus”. Он еще был очень физически крепкий парень. Он мог схватить за колесо пролетку, а потом ее опрокинуть набок с кучером. Забегая вперед, когда был съезд Липецкий, он таким образом продемонстрировал. Они поспорили с Баранниковым, был такой народоволец. Желябов за заднюю ось поднял вместе с людьми целую телегу. К удивлению многих. Да и вообще люди тогда были какой-то недюжинной природной силы. Если они гнули кочерги, подковы и прочее. Александр III, говорят, тоже был парень такой...
Д.Ю. Силовые трюки показывал.
Павел Перец. Да. При этом никаких протеиновых диет, фитнесс классов и все такое прочее. Ну, либо в купеческом клубе идет собрание, они наряжают какого-то чувака в простыню и начинают петь: “Все умрем, все умрем”. Ну, такие, абсолютно подростковые... На каникулах он вернулся в Керчь. Там он устроился учителем домашним в одну семью, двух оболтусов обучал. Причем его для этого вывезли в Симбирскую губернию, там он впервые в жизни увидел грибы. В лесу. До этого он их не видел.
Д.Ю. И что? Понравилось ему?
Павел Перец. Это я в книжке пишу, как японцы увидели в первый раз молоко, когда оказались у нас в России. Соответственно он вернулся после каникул в Одессу, и они пошли дальше, они организовали такую общественную школу для приказчиков и швей. То есть, они приглашали туда приказчиков и швей и пытались их чему-то обучать. Было два уровня: для грамотных и для безграмотных. Высший класс и низший класс. Желябов как раз в низшем классе, для безграмотных преподавал. И тогда же он столкнулся в Одессе с людьми, которые организовывали движение за самостийную Украину. Любимая твоя тема.
Д.Ю. Пока не перешли к самостийности, какая самоотверженность, не жалея личного времени, сил, кого-то же там действительно просвещают, грамоте учат.
Павел Перец. Я почему об этом так подробно рассказываю, у нас всегда на деятелей той эпохи смотрят как-то очень шаблонно. Это мы сейчас говорим только об обучении. Потом мы начнем рассказывать как они, например, печатали свои нелегальные газеты. Жили взаперти неделями, вдыхали эту свинцовую пыль. Это были люди самоотверженные, это были люди идеи. В чем была сложность борьбы правительства с ними, приходилось бороться с идейными людьми. Их невозможно простыми схемами: деньги, карьера или прочее... Они хотели сделать хорошо народу. Они, прежде всего это видели в образовании народа. Они видели, что народ серый, забитый. Ну, извините, тупой. Чего уж, из песни слов не выкинешь.
А такие люди, как Желябов, этот человек сам из народа, он знает, чем этот народ живет, у него вся семья перед глазами. Естественно он хочет, чтобы они точно так же получили какую-то определенную часть того, что имеет он. Более того, это ведь еще подпитывалось научно, был такой Лавров (Миртов), он издал, так называемые, “Исторические письма”. В журнале “Неделя” они были опубликованы. Если не вдаваться в подробности, одной из основных идей, которые он там проповедовал, заключалась в том, что все то, чем сейчас владеет интеллигенция, она владеет благодаря крепостному труду народа, который ей все это обеспечил. То есть, ваши знания, ваша одежда, этим всем вы обязаны народу. Откуда и родилось все это народническое движение. Что надо идти в народ, надо его просвещать, надо отдать народу долг. И вот они хотели массово пойти и отдать народу долг. Другое дело, что народ не всегда хотел этот долг обратно принимать. Но это отдельный вопрос. Поэтому да, они в свое личное время, вместо того, чтобы заниматься более приятными вещами, они занимались с рабочими, со швеями, с приказчиками и так далее. Более того, Желябов еще завязал связи с моряками, чтобы поставляли из-за границы литературу какую-то нелегальную.
И тогда же он столкнулся с движением за самостийность Украины. Соответственно эти деятели тоже пытались склонить Желябова на свою сторону. Потому, что он для них был своим, “хохлом”.
Д.Ю. А многослойность в чем выражалась?
Павел Перец. Выражалась в тех целях, которые они перед собой ставили. Если брать, например, польских революционеров, что с ними делать?
Д.Ю. Ну, Польшу отделить. Этим понятно чего надо.
Павел Перец. Это тебе понятно, на самом деле ни фига. Опять-таки, те, кто за самостийность Украины, они были крайне против отделения Польши. То есть, наш сепаратизм нашим сепаратизмом, а ваш сепаратизм к нашему сепаратизму не имеет отношения. С другой стороны люди в Москве и Петербурге гораздо меньше озадачивались с тем, что делать с национальным определением. Хотя этот вопрос тоже затрагивался. Их гораздо больше интересовало, что делать с царской фамилией. До поры, до времени это противоречие не очень вылезало. У них была общая цель свергнуть самодержавие. Хотя опять-таки, на этом этапе еще о свержении самодержавия речи не заходило. Тем не менее, Желябова пытались перетянуть на эту сторону. Его оттолкнул очередной еврейский погром, который прокатился тогда по территории Украины, в Одессе, в том числе. И его поразило, что эти украинофилы, они этот погром поддержали. Забегая вперед, среди “Народной воли” было немало выходцев из еврейской среды. А сколько их было потом среди эсеров, это вообще как бы...
Д.Ю. А вот вопрос по ходу, а причина погромов в чем была?
Павел Перец. Ну, причина погромов, она всегда, везде понятна, известна и прочее. То есть, еврейское население вело немного замкнутый образ жизни. Во-вторых, евреям очень часто отдавали на откуп какую-то торговлю и прочее. Евреи занимались ростовщичеством. Что в общем считалось... Когда русский человека этим занимается, это нормально. Хотя, как мы знаем, Раскольников не очень положительно отнесся к одной бабушке. Но когда еврей этим занимается, он же, помимо этого, еще там кровь младенцев пьет и прочее. Нагнетали определенные настроения в обществе, показывавшие, что есть определенные проблемы, проистекающие конкретно от них.
Д.Ю. Тут я не совсем про это. Наверное, неправильно задал вопрос. Например, они занимаются ростовщичеством. Я тоже занимался ростовщичеством. В ростовщичестве главное не дать деньги, а забрать, как ты понимаешь. Желательно с процентами. А люди будут этому сопротивляться. Потому, что они гораздо умнее, чем ты, они деньги возьмут, а дальше: “Пошел ты, не отдадим”. Соответственно, у евреев должна быть какая-то сила, которая помогает эти деньги отнять. То есть, люди, которые могут физически на тебя воздействовать. Эти деньги у тебя все равно заберут, суды тут ни при чем. То есть, соответственно, там должны были быть, говоря совсем примитивным языком, свои бандиты. Я не знаю, поэтому спрашиваю. В моем понимании это схватка хозяйствующих субъектов, по всей видимости. Кто там все это организовывал? Потому, что это же массовые какие-то нападения этих, как его, самостийников. Я замечу, что погромы-то, они не в России были, а на Украине.
Павел Перец. Ну, погромы на самом деле были там, где была черта оседлости. Где в основном евреи проживали. Забегая вперед, самые известные погромы были в Кишиневе. На территории современной Белоруссии происходили погромы, ну, и естественно на территории Украины.
Д.Ю. Завершая, не будем отвлекаться. То есть, как обычно, все это, как я понимаю, выражалось в том, что люди, которые при оружии, их трогать не могут, а убивают баб и детей, которые за себя постоять не могут. И при этом грабят имущество.
Павел Перец. Естественно. Не только баб и детей на самом деле. У евреев, к сожалению или для кого-то к счастью, не было до поры до времени, как ты называешь, отряды и прочее. Это потом у них, вследствие этих погромов, они начали организовывать отряды самообороны. От этих “добрых” людей. Не надо думать, что только украинофилы на Украине устраивали эти погромы. Когда есть некий внешний фактор, который активно педалируется на государственном уровне, то естественно, очень несложно спровоцировать гнев толпы. Особенно если полицейские службы не должным образом выполняют свои функции. Некоторые пишут со стопроцентной уверенностью, что министр внутренних дел Плеве был одним из инициаторов этих погромов. Я не берусь утверждать это со стопроцентной уверенностью, но то, что, по крайней мере, не были предприняты нужные действия... Я думаю, этому нужно посвятить отдельный “опрос” потому, что у нас в России не хватает зачастую мудрости. Еврейский вопрос стал краеугольным камнем, который, как мне кажется, сыграл большую роль в деле революции. Потому, что очень большое количество евреев эмигрировало из России. В частности, в США. Где они рассказали, в каком положении находится еврейское население. Это, в свою очередь, спровоцировало поддержку еврейских банкирских домов, например, Японии во время Русско-Японской войны. И обратная ситуация, когда при большевиках евреев раскрепостили, пустили их в архитектуру, в армию, то мы получили как бы моментальный скачок вперед. Я не хочу сказать, что это только благодаря этому.
Д.Ю. Это благодаря революции.
Павел Перец. Но это был один из факторов, который позволил людям самореализоваться на государственном уровне. То есть, то, чего они были лишены в момент Российской империи. И опять-таки, забегая вперед, когда в “совке” начали опять потом их прессовать, диссидентские движения и прочее, опять началась эта конфронтация. Еврейский вопрос был, опять-таки, одним из самых главных...
Д.Ю. Точно так же был ловко использован.
Павел Перец. Да. И вот он все время... И на этом столько разных спекуляций...
Д.Ю. Про это поговорим отдельно.
Павел Перец. Про это надо поговорить отдельно. Потому, что у нас граждане до сих пор странно к этому относятся. Вроде все люди равны, но...
Д.Ю. Некоторые равнее.
Павел Перец. Некоторые равнее. Мне очень нравится троллить антисемитов. Я им называю какие-то песни советские...
Д.Ю. “Здравствуй, русское поле”.
Павел Перец. Да. Картины, постройки, фильмы и прочее. Военные разработки, а ты знаешь фамилии этих людей? Очень интересно бывает наблюдать реакцию товарищей. Заканчивая эту тему, хочу сказать, что уроды есть везде. Уроды есть и среди американцев, и среди русских, и среди чукчей. Точно также среди всех есть и выдающиеся личности. Если мы будем судить только по уродам, то, наверное, мы будем субъективны.
Д.Ю. Давай вернемся чуть-чуть назад. То есть, ему не нравилось, что эти самостийники поддерживают погромы, одобряют.
Павел Перец. Ему не нравилось, он это не принимал. Вообще, он тогда не принимал никакую идею насилия. Примерно в тот момент в Одесском университете разразилась история. Был такой профессор Вериго, он был по национальности поляк. И ректор Леонтович вместе с советом, они отвергли его кандидатуру. Другой, профессор ботаники Цианковский, в знак протеста подает в отставку, а этот профессор любимец студентов. В общем, начинаются там какие-то волнения. Которые заканчиваются... Вернее, не заканчиваются, они окончательно перерастают в эти волнения после того, как профессор истории славянских законодательств Богишич, который очень нудно, скучно все это читал на своих лекциях... Абрам Бер, студент, он на его лекции заснул. Не знаю, работал или что. И этот Богишич так на него наорал, выгнал. В итоге, на следующую лекцию Богишич приходит, аудитория абсолютно пустая, он выходит в коридор, а там его освистали. Желябов был один из первых. Эта история всплыла. Ректорат собрался, стали думать, что делать. Студенты прислали свою делегацию с просьбой, чтобы Богишич извинился перед Бером. Богишич согласился извиниться, но в день, когда должно было произойти это извинение, он сказался больным и не пришел. Якобы заболел.
И вот, опять-таки, история эта дошла до Петербурга и я хочу документ зачитать. Министр просвещения, граф Дмитрий Толстой: “По соглашению с советом университета и генерал-губернатором прошу принять строжайшие меры к немедленному прекращению беспорядков, исключенных немедленно выслать из Одессы”. И дальше, 25 октября, он же пишет: “Прошу ускорить судом и исполнением его определений, исключенных, как бы велико число их ни было, выслать немедленно из Одессы, до тех пор лекции прекратить. О решении суда прошу мне телеграфировать”. То есть, дело дошло аж до столицы Российской империи. Естественно был проведен суд, который выяснил зачинщиков. Желябов был одним из них и его отчислили, пока на год, без права поступления в любое высшее учебное заведение.
Прямо на пароходе его отправили домой под надзор полиции. Там он пробыл год. Вернулся в Одессу, обратно в университет его пока еще не принимают. В кухмистерской он знакомится с Иваном Ковальским. Это человек, который потом одним из первых организовал военное сопротивление при аресте. Здесь еще я хочу прочитать один стишок. Этот Ковальский был приятель с Юрковским. Еще один момент, который мало изучен в истории революционного движения. Дело в том, что часть из них увлекались сектантскими течениями. И про Ковальского ходил такой стишок:
Ковальский чуралей
С штундой возится своей,
А Юрковский — Геркулес,
Да ничтожен его вес...
Штунда – это секта штундистов, их потом стали называть штундисты-баптисты. Это одно из течений, которое было оппозиционно Русской Православной церкви. Они отрицали ряд главных канонов, естественно их прессовали за это. А этот самый Ковальский, он со штундой был знаком. Даже в этом стишке все хорошо отразилось.
У Желябова началось не очень положительное время, он лишился стипендии. Стал жить очень бедно и тут ему предложили место у сахарозаводчика Семена Яхненко, давать уроки дочерям. Репетиторствовать. Завод этот помещался в Киевской губернии. У него были две дочери: Ольга и Татьяна. Обе музицировали. У Яхненко в свое время находил приют Тарас Шевченко. Желябов туда устраивается. Надо ли говорить, что когда красивый, молодой, харизматичный учитель приходит в семью, где две юные особы, они обе в него влюбляются. И он тоже, старшей отвечает взаимностью. Короче, они поженились. Желябов второй раз в своей жизни вытаскивает счастливый билет. С его способностями, знаниями, грубо говоря, он женился на дочке олигарха.
Д.Ю. А тут еще и деньги.
Павел Перец. Да, тут еще и деньги. Ладно деньги, тесть его очень любит. Просто море возможностей, чего хочешь делай. Жена – красавица. Но Желябов решил не жить на деньги тестя. Он решил работать самостоятельно. Более того, он увлек своими идеями и свою супругу. Она пошла на курсы акушерок. Они поселились на краю города Одессы, угол Гулевой и Дегтярной. Сейчас это чуть ли не центр Одессы, насколько я понимаю. Причем у его жены была мечта блистать в салонах. Желябов всего этого не одобрял. Он очень не хотел, чтобы она услаждала слух аристократов и плутократов. Чтобы как-то там социализироваться, они завязали знакомство с семьей человека по фамилии Семенюта. Он пишет про Желябова той эпохи: “Это был статный шатен выше среднего роста, чрезвычайно симпатичной наружности. Хотя черты лица были лишены классической правильности, в общем, лицо его было очень привлекательным. Румянец во всю щеку, глаза темные, глубокие как Черное море, пронизывали насквозь того, на кого были обращены. Красивые губы украшены изящными усами, а небольшая темная бородка предавала всей физиономии приятный овал. Волосы на голове слегка вились, сбивались, образуя впереди малороссийский чуб, который был ему очень к лицу. Голову держал высоко, что шло к его фигуре. Производил впечатление чего-то властного, сильного, непоколебимого. Что-то театральное, аффектированное прорывалось иногда, но это было искреннее, а не деланное. Речь его была пламенная, красивая, пластичная. Она действовала заразительно на слушателей, сплачивала воедино и не позволяла расщепиться на части. В красивом баритоне его голоса уже тогда, в ранней молодости, проскальзывали повелительные нотки”.
И вот у Желябова, вроде как, все хорошо. Ну, да, он живет на свои. Но отец дочери как-то, все-таки, помогает. Более того, он использует связи своего тестя. Он устраивает будущих “народовольцев” на завод, чтобы они там работали. Пристраивает по углам. И вот как раз Феликс Волховский, “чайковец”, он в этот момент приезжает в Одессу и начинает там формировать отделение кружка “чайковцев”. Его знакомят с Желябовым. И Волховский предлагает Желябову заняться революционной деятельностью профессионально. Желябов говорит, что ему нужно подумать. И вот он ходил неделю, думал. Потом приходит и спрашивает у Волховского: “Как бы ты поступил, если бы у тебя была не только беременная жена, но отец, мать, благосостояние которых всецело зависит от тебя?” На что ему Волховский отвечает, что есть еще чувство долга перед родиной и народом. Желябов опять взял три дня на размышление. В итоге пришел и сказал, что: “Все, Рубикон пройден, корабли сожжены. Я становлюсь профессиональным революционером”.
И вот мы наблюдаем совершенно удивительную картину для наших дней. Казалось бы, у человека был все хорошо. Сначала он студент. Дальше жена-красавица, богатая, которая его любит. Тесть, с которым у него все хорошо. Пожалуйста, занимайся бизнесом. Человек на этом на всем ставит большой, жирный крест. И уходит в революционную деятельность. Переходит фактически на нелегальное положение. Сначала его арестовывали, тесть за него вносил залог. Сначала он за него две тысячи внес залог. Потом три тысячи. Дело в том, что они на одной из квартир организовали распределение нелегальной литературы, а хозяйка квартиры решила, что они там ассигнации подделывают. Донесла, их взяли, приняли. В итоге, когда сыну было два года, уже произошло хождение в народ, о котором мы поговорим подробнее в следующий раз, его арестовали окончательно и привезли казенным путем в Петербург. На тот самый “Процесс 193”, где он окончательно и познакомился со своими будущими коллегами по цеху.
То есть, на данном этапе судьбы двух людей шли параллельно. Но, мы увидим в следующий раз, как они наконец встретились. Причем встретились благодаря правительству, был этот огромный “Процесс 193”, где они перезнакомились друг с другом. Невозможно судить об их поступках с нашей обывательской точки зрения. Что вот это было, например, у Желябова?
Д.Ю. Настоящий джигит. Идея превыше всего, поступиться можно абсолютно всем. Я замечу, это ключевое, это ради общего блага, а не собственной задницы.
Павел Перец. Идея превыше всего. Вот это один из ключевых моментов. Эти люди на самом деле о своем будущем не питали ни малейших иллюзий. Они все знали, что умрут молодыми. Тем не менее, это их не останавливало. Тем не менее, они на это все шли. Как с такими бороться? Против идей не попрешь. Либо надо рождать какую-то контр-идею...
Д.Ю. Не можешь победить – возглавь.
Павел Перец. Да. А контр-идеи не было.
Д.Ю. Надо было разрушать империю, на что империя пойти не могла.
Павел Перец. Вот такая история. В следующий раз мы продолжим. Сейчас такие цветочки, подводки, а уже начнутся скоро ягодки. Люди от слов перейдут к действиям. И какие это будут действия, вы узнаете.
Д.Ю. Спасибо. Круто. Когда-то же у нас улица Желябова была.
Павел Перец. Была улица Желябова, была улица Перовской.
Д.Ю. И Каляева.
Павел Перец. И Каляева, и Халтурина. О Халтурине тоже поговорим подробно. Все это было.
Д.Ю. Богата родная история. Спасибо. А на сегодня все, до новых встреч.
Новости
VIP
