Д.Ю. Я вас категорически приветствую. Павел, добрый день.
Павел Перец. Привет.
Д.Ю. Что у нас сегодня?
Павел Перец. Сегодня мы будем говорить вот про этого мужчину.
Д.Ю. Какой-то упырь.
Павел Перец. Тебя послушать, так все революционеры упыри.
Д.Ю. Прошлые были с добрыми, хорошими лицами. А тут какой-то негодяй.
Павел Перец. Александр Константинович Соловьев. Характеристики революционеров, данные ему, крайне отличаются, Дмитрий Юрьевич, от фразы “упырь”, вами произнесенной. У него была и глубокая душа и все такое. В прошлый раз мы закончили на феерическом событии. Как Мирский покушался на шефа жандармов Дрентельна. То есть, это...
Д.Ю. Проскакал на розовом коне.
Павел Перец. То есть, это такой абсолютный сюрреализм. Сегодня мы поговорим еще про один сюрреализм. И это будет, наверное, последний сюрреализм потому, что следующие действия будут уже глубоко профессиональные, выверенные. И если там случались неудачи, то просто в силу каких-то внешних обстоятельств, либо еще чего-то. Но уже пойдет такая, довольно серьезная террористическая работа. Которая будет потом в будущем подхвачена другой партией, под названием социалисты-революционеры.
А сегодня мы поговорим о покушении Соловьева на Александра II. Опять-таки, нужно немного пояснить контекст. Я рассказываю про какие-то ключевые события, обычно книжки всякие про историю революционных партий. Они там пишут очень подробно, как становилась программа, как все это формировалось. Мы, наверное, об этом более подробно поговорим в следующий раз. Сейчас просто поясню. Дело в том, что “Народная воля” появилась не одномоментно, это была некая эволюция взглядов, эволюция собраний их. Изначально была образована партия “Земля и Воля”. Эта партия, “Земля и Воля”, не ставила своей целью террористическую деятельность. Она ставила своей целью работу среди рабочих. Она ставила своей целью распространение литературы.
Д.Ю. Просветительская.
Павел Перец. Да. Безусловно, они там за что-то агитировали, но там не было крайностей, типа “пойдем с саблями наголо отрубать головы шефам жандармов”. Такого не было. Но в этой партии назревал раскол потому, что была часть людей, которых крайне не устраивало положение вещей в стране. Опять-таки, в силу каких-то личных причин, амбиций, склада характера. Плюс, внешних обстоятельств потому, что правительство их попрессовало достаточно сильно. Уже начали они приходить к выводу, что надо радикализоваться. Тем более, что мы сейчас говорим о северной истории. А еще была южная история, где терроризм начался несколько раньше. И в Одессе, и в Киеве, и в Харькове. О чем мы тоже сейчас расскажем.
Проблема была в том, что после каждого такого события, естественно, правительство принимало какие-то ответные меры. Например, 9 августа 1878 года, это после убийства шефа жандармов Мезенцова, был принят закон “О временном подчинении дел о государственных преступлениях и некоторых преступлениях против должностных лиц ведению военного суда, установленного для военного времени”. Я думаю, не надо пояснять, что такое военный суд, который действует в военное время. То есть, все эти гражданские процедуры – до свидания. Страна была поделена на шесть генерал-губернаторств. Окончательно они вступили в свое действие как раз после покушения Соловьева. Естественно, эта мера вызвала крайнее непонимание и негодование революционеров.
Вот особенно мне нравится фраза Кравчинского. Он убил шефа жандармов. И он, представляешь, возмущался: “Невозможно найти разумную причину изъятию политических дел из ведения гражданского суда. Очевидно, надеялись, что нигилисты будут устрашены грозным зрелищем военных судов, но эта надежда могла бы исполниться только в том случае, если бы нигилисты питали хоть малейшее доверие к прежнему суду. Однако, дело обстояло как раз наоборот”. То есть, человек убил шефа жандармов и удивляется, с чего бы они такие меры предпринимают.
Я хочу забежать далеко в будущее и сказать, что правительство не додавило. Потому, что система военно-полевых судов, которая была введена во время Петра Аркадьевича Столыпина, она прекрасно сработала. Единственное, там под каток...
Д.Ю. Кто бы мог подумать. Это Сталин придумал: “Лес рубят – щепки летят”.
Павел Перец. Да. У нас же только при Сталине невинные жертвы были, при царском режиме их очень четко вычленяли – нет. Отсюда и “столыпинский галстук” знаменитый.
Д.Ю. “Столыпинский вагон”.
Павел Перец. Да. Ну, “столыпинский вагон”, он больше к переселенцам в Сибирь относился. “Столыпинский галстук”, он про это. Действительно, было огромное количество невинных жертв, но удалось на самом деле ситуацию переломить вот таким жестким образом.
Д.Ю. Ну “галстук”, извини, перебью, он как-то среди знающих. А “столыпинский вагон”, он среди всех.
Павел Перец. Да, среди всех. Опять-таки, забегая вперед, хочу сказать... Мы об этом поговорим подробно на самом деле. Просто на Столыпина было совершено покушение жесточайшее. Взорвана его дача в городе Петербурге. И у него были еще и свои личные мотивы это все устроить. Соответственно, идет спиралевидное такое наращивание противостояния друг с другом. Вот, например, Николай Дмитриевич Селиверстов. Это был товарищ... Тогда это называлось товарищ, сейчас заместитель Мезенцова. Пишет Александру II: “Все до сего времени принимавшиеся меры против противоправительственной агитации не имели ни успеха и ни добрых последствий. Зло растет ежечасно. Суд уже не властен остановить разнузданные страсти... он подал повод лишь к публичному глумлению подсудимых над святостью закона... Нужны меры чрезвычайные”. Хочу сказать, что это самый Селиверстов в 1890 году был застрелен в Париже. Неким студентом Падлевским.
И вот в правительственном лагере понимают, что надо ужесточать. А каждый раз ужесточая, революционер говорит: “А чего это вы?” Знаешь, такой это пинг-понг. И вот здесь мы переходим к персоне этого Александра Соловьева. Я сразу дам характеристику, которую ему выдал Дмитрий Николаевич Набоков, это дед знаменитого писателя. На которого тоже у нас ополчились вслед за всеми остальными...
Д.Ю. На деда или на писателя?
Павел Перец. Нет, на писателя. Правоверные эти с шашками. Ну, он педофил потому, что.
Д.Ю. Ерунда какая. Гомосексуализм признали нормой, педофилию тоже признают нормой. Чего там при нынешних этих...
Павел Перец. Что он писал про него. Это цитата, министром юстиции он был: “Чисто личных причин у него не было и не могло быть”. Он имеет в виду причин убить Александра II. “В самом деле, в чем заключается то зло, которое причинило ему лично русское правительство и августейшие представители царствующего дома? Отец его (лекарский помощник придворного ведомства)”. То есть, отец его работал в лекарской части придворного ведомства великой княгини Елены Павловны. Это супруга Михаила Павловича. Чтобы вы понимали топографически, ее личная квартирка, это нынешний Русский музей. Вот она там жила скромно.
Д.Ю. Неплохо.
Павел Перец. На самом деле великая была женщина. Немка. Ее в Советское время любили в фильмах 1950-х годов любили изображать с таким акцентом поганым. Потому, что вот была “Могучая кучка”, а она покровительствовала Рубинштейну, консерваторию затеяла, открыла. Вместо того, чтобы этим прекрасным людям помогать. Ну, они прекрасные действительно, но что мешает открыть консерваторию. У нее, соответственно, собирались ведущие люди, там, разрабатывался проект отмены крепостного права. То есть, такая передовая была женщина, развернувшаяся после смерти своего супруга, который кроме артиллерии и шуток на французском языке, ничем в историю не вошел.
Д.Ю. Шутки-то хоть хорошие были?
Павел Перец. О них сложно сейчас говорить потому, что для этого нужно знать французский язык. Ну, грубо говоря, “поднимать” по-французски “eleve”, а “подниматься” – “s’eleve”. То есть, у них все наоборот, окончание ставится вначале. И вот был такой граф Киселев. Граф по-французски “comte”. “Это” будет “c’est”, “кто”, это будет “qui”. И вот он видит этого Киселева и говорит: “C’est le comte qui s’eleve”. “Этот граф поднимается”. Это такая игра слов.
Д.Ю. Тонко. Хорошо язык знал.
Павел Перец. Да. У него на этом шуточки были построены. Вообще надо сказать, что очень многие, вошедшие в историю документы. Как, например, когда был Ринальдиевский Исаакиевский собор построен, еще до Монферрановского. Там же Павел I потом взял часть материалов себе на постройку Инженерного замка. И там часть осталась из кирпича у этого собора. И там была надпись такая: “Се памятник двух царств, обоим им приличный. На мраморном низу воздвигнут верх кирпичный”. Но изначально эта надпись была пришпилена на французском языке, это уже перевод. “Прослужив всю жизнь в имениях Ее Императорского Высочества, в Бозе почившей Великой княгини Елены Павловны, был щедро вознагражден ею за свою службу. Этим, однако, не ограничивались заботы августейшей покровительницы о злополучной семье: все дети получили воспитание за счет сумм Ее Высочества. Из них Александр Соловьев воспользовался наибольшей долей благодеяний, сыпавшихся с избытком на всю семью”. Он получил образование на деньги Великой княгини Елены Павловны. На деньги ее ведомства. “Он получил возможность окончить полный курс гимназии в качестве казенного пансионера”. Что значит казенный пансионер? Это как у нас сейчас есть бесплатное отделение и платное. Вот он на бесплатном. “Оставив университет, Соловьев обратился с ходатайством о предоставлении ему должности, соответствующей его познаниям, и в этом ему не было отказано...” То есть, он действительно обратился, чтобы ему дали какую-то работу учителем в провинциальной школе. То есть, никто не просит его становиться на колени и молиться царю-батюшке. Но какая-то элементарная должна быть у тебя признательность, что ты свою нынешнюю карьеру сделал благодаря царственному дому.
Д.Ю. Ну, это характерное поведение. Это как у нынешней интеллигенции. У всех этих борцов с режимом. Предок какой-нибудь большевик, который заведовал половиной НКВД. “Поколение в крови”. Как они сами говорят: “В кровавом студне”. А сами они такие выросли не благодаря большевикам и Советской власти, а только вопреки.
Павел Перец. Один прекрасный московский знакомый, который посмотрел несколько роликов, мы с ним пообщались. Он занимается всякой независимой музыкой, проводил “Moscow Music Week”. Он мне очень хорошую фразу сказал. Говорит: “У меня есть один знакомый. Он из этих, из демшизоидов”. Тоже история, что люди есть, не дети, скорее внуки каких-то высокопоставленных чиновников, тогда это называлось “номенклатура”. Которые сейчас, да, все такие вот.
Д.Ю. Странно, кстати, что они теперь по-французски не говорят.
Павел Перец. Меня еще больше умиляет не это. Меня умиляет, что те люди, которые бьются в facebook, которые в 2000-х годах сидели на этом насосе, обслуживая интересы всех. Потому, что бабла было действительно много. А сейчас, когда что-то у них поменялось в жизни, они стали очень оппозиционными. И это просто иногда до анекдота доходит. Эти люди вместе устраивали вечеринки, вместе тусовались. Им говорят: “Ребята, вы даже налоги не платили”. Извините за оффтоп, но у нас постоянно с Дмитрием Юрьевичем получается. Не хочу называть компанию, чтобы ее рекламировать, это ведущая сейчас компания, этого человека сейчас все знают, он владелец этой компании. Я брал у него интервью в 2005 году. Я был тогда весь журналист, социально ответственный, гражданская позиция. Я ему говорю: “В чем выражается ваша социальная ответственность и гражданская позиция?” Он мне потрясающую фразу выдал, которую я запомнил на всю жизнь: “А у нас очень просто, мы платим нашим работникам белые зарплаты”. То есть, ты можешь представить? Люди соблюдают закон, слава Богу, но это тогда выглядело как некая поза, некий вызов. “Вот вы все в конвертах”. Я всю жизнь получал зарплату тогда в конвертах, где бы ни работал. Об этом сейчас, естественно, никто не вспоминает. Зачем?
Д.Ю. “Святые годы” были.
Павел Перец. Да. Соответственно, этот Александр Соловьев, он там работал. Он участвовал и в хождении в народ, и прочее. Тут, конечно, можно понять, это провинция. То есть, душа чего-то просит. Я уже рассказывал про воспоминания Веры Фигнер. Провинция, это было не просто дно. Если ты приезжаешь туда и хочешь что-то сделать, что-то сдвинуть... А там же круговая порука. Эти несчастные, забитые крестьяне. Тебя, естественно, сразу начинают прессовать. Тебя подозревают во всех смертных грехах. Даже если ты не ходишь по избам, не призываешь царя убивать, а просто говоришь: “Давайте, я буду ваших детей учить грамоте бесплатно”. Ну, и плюс, он еще женился там неудачно. У него, судя по всему, жена была истеричная. И сам он... Та же Фигнер вспоминала. Они очень многие отличались непрактичностью. Он мог пойти, загреметь в “кутузку”. На вопрос “кто идет?” он отвечает: “Чорт”. Не шутите никогда с полицейскими и таможенниками. Не надо. Может, еще во Франции можно, но в Германии, ни в коем случае. Соответственно, он такой.
У него со временем назревает потребность, она вдруг у него возникла, убить царя. И он приезжает в Петербург, где находит старого своего знакомого, Александра Михайлова. Это одна из цементирующих фигур “Народной воли” по кличке “Дворник”. Я все время говорю, что про него еще расскажу, я действительно расскажу потому, что когда по временному отрезку дойдем до ключевых событий, я про него более подробно расскажу. Вот, например, характеристика этого человека, данная Александром Михайловым. Понятно, что когда ты свой среди своих, ты сглаживаешь углы. Но надо сказать, что про Гольденберга, о котором я тоже еще скажу пару слов, Михайлов отзывался уже с меньшим пиететом. Они старались быть объективными. “Соловьев, натура чрезвычайно глубокая, ищущая великого дела, дела, которое зараз подвинуло бы значительно вперед к счастью судьбу народа”. Ну, это распространенная история, что есть некое великое дело, в данном случае убийство царя. Вот падет царь и все будет прекрасно. Более того, такие фразы мелькают в его воспоминаниях: “Единоборство в Александром II”. Единоборство.
Д.Ю. Правда, Александр не знал, что с кем-то борется.
Павел Перец. Ну, и как это происходило. Тут надо чуть-чуть в сторону отойти. Григорий Гольденберг, у меня нет его фотографии. Она даже в Википедии с газеты сканированная, в ужаснейшем качестве. Поэтому нет смысла ее показывать. В общем, это человек из еврейского племени. У него папа торговал сукном где-то в Киеве. Он учился в местной гимназии, вышел после четвертого курса. Самостоятельно поехал в Петербург поступать в Технологический институт. Не поступил, сошелся с людьми, которые занимались хождением в народ. Стал в этом участвовать и он участвовал в Одессе в покушении на прокурора Котляревского, которое организовывал Валериан Осинский. Это террорист, под руководством которого было устроено несколько террористических акций, и вот на Котляревского они покушались. Во всех справочниках пишут, что Котляревского спасла толстая шуба. Я не знаю, стреляют в человека, спасает толстая шуба. Это возможно вообще? Ты, как человек знакомый больше меня с огнестрельным оружием.
Д.Ю. Могу привести пример. Есть у нас неподалеку Металлострой. А в нем колония. Там у нас один товарищ... “Перестройка”, поэтому в зонах точили револьверы на продажу. Свобода дошла до того, что внутри мест лишения свободы изготавливают оружие. Револьверы он точил под мелкашечные патроны. Ну, револьвер, устройство нехитрое, как ты понимаешь. Любой вменяемый токарь может такого наточить в три секунды. За исключением нарезов ствола, это непросто. Ну, и соответственно, это продавалось наружу. И вот револьвер, изготовленный в Металлострое, попадает в руки к негодяям. Негодяи, значит, это у них разборка бандитская, открывается стрельба. Один, в него не попали сразу, он начинает убегать, а за ним бежит сзади другой с револьвером ручной работы и стреляет ему в спину. Ну, я лично не присутствовал, не видел с какого расстояния, но все пули пробили кожаную куртку и застряли в джинсовой куртке. Бывает и такое.
Павел Перец. Значит, опытным путем было доказано, что, да.
Д.Ю. Возможно, шуба была грубой работы.
Павел Перец. Шуба, да. Шуба спасла Котляревского. Так вот. Опять-таки, к вопросу эффективности работы спецслужб. Потом этого Гольденберга...
Д.Ю. Извини, вдогонку. Поскольку все в спину попало, то он бежал очень близко. Издалека ты на бегу не попадешь. Практически тыкая в спину. Так, извини.
Павел Перец. Поскольку Гольденберга потом арестовали за причастность к этим замечательным событиям, его отправили в ссылку в Холмогоры. Тут мы, опять-таки, возвращаемся к старому рассказу, он естественно, оттуда бежал. С четырьмя еще товарищами он бежал оттуда. И затем отправился... Ну, не затем, там были у него этапы, я уж не буду подробно биографию рассказывать. Он оказался в Харькове, где благополучно застрелил Харьковского губернатора Кропоткина. Это двоюродный брат Петра Алексеевича Кропоткина. Ты просто зацени контекст ситуации. Человека уже был взят за преступную деятельность. Его сослали, он оттуда бежал, и застрелил, и убежал. Его не взяли после этого.
О Гольденберге надо сказать, все об этом пишут народовольцы, он, конечно, был парень яркий, бодрый. Но, попросту говоря, туповатый. То есть, ему не хватало каких-то фундаментальных знаний. Он проигрывал, например, в каком-то концептуальном споре с коллегами по цеху. Один человек писал, что его просто ставил на место оппонент, который был младше намного. Но после убийства в Харькове губернатора, конечно, он герой. Они все это дело осуществили с поляком Людвигом Кобылянским. И вот они тоже прибывают в Петербург. Прибывают они, прибывает Соловьев. Все они ищут представителей “Земли и Воли”. Находят их, и начинается просто феерическая история. Начинается такой тендер “кто убьет царя”.
Со стороны землевольцев три человека, Михайлов, Баранников, человек, участвовавший в убийстве шефа жандармов Мезенцова, стрелял в приятеля Мезенцова Макарова, и еще там был Арон Зунделевич. Трое представителей “Земли и Воли” и три вот этих человека. И они встречаются в разных трактирах. Причем по воспоминаниям, есть примерные описания где. На Офицерской улице, это нынешняя улица Декабристов. В каком-то трактире они встречались где-то на Садовой. И вот они встречаются там, обсуждая, что и как. И было постановлено, что если будет покушаться Гольденберг, то огребут потом все евреи. Если будет покушаться Кобылянский, то огребут потом все поляки. Причем надо сказать, что в русской традиции того времени у высокопоставленных чиновников, поляки тоже все поголовно назвались “жидами”. Соответственно, так получалось, что сама судьба уготовила...
Д.Ю. А какая связь между поляками и евреями?
Павел Перец. Ну, во-первых, в Польше было очень большое поселение евреев. И “жид”, это вообще польское название еврейского населения.
Д.Ю. Многие не в курсе, что слово “жид” происходит от слова “иудей”. Но у нас слово ругательное.
Павел Перец. В английском языке есть такая проблема, что там нет разделения на “иудей” и “еврей”. У нас понятно, что еврей не обязательно должен быть иудеем. Есть прекрасный пример явления “советский еврей”. Соответственно, они провели вот эту серию заседаний в трактирах. Но что Гольденберг, что Соловьев, им хотелось некой санкции со стороны “Земли и Воли”. Чтобы это был не просто одиночный акт, а какая-то акция. И по этому поводу состоялся ряд заседаний среди землевольцев. Заседаний, надо сказать, достаточно горячих. Тут мне надо ввести еще одну очень известную фигуру в наш разговор. Это Георгий Плеханов. Это в молодости он такой был. Какие высокие у него сапоги.
Д.Ю. А зачем такие?
Павел Перец. Не знаю. Обычно носили пониже.
Д.Ю. Я его никогда не видел. У нас была улица Плеханова. Известный человек.
Павел Перец. Да. На самом деле не самый худший представитель революционного лагеря. Это он уже...
Д.Ю. В возрасте.
Павел Перец. В основном его таким знаем. В молодости он был таким жгучим, посмотрите, у него такой взгляд. Ему хоть сейчас гитару в руки и на сцену. Немножко приодеть. Хотя чего, такой будет “славянский металл”. Ты помнишь, Киса Воробьянинов, “отец русской демократии”? На самом деле, эта фраза была взята не на пустом месте. Вот “Искры”: “Плеханов – отец русской демократии”.
Д.Ю. Социал-демократии.
Павел Перец. Да, социал-демократии.
Д.Ю. А как это? А, это “Искры”, не “Искра”.
Павел Перец. Да. Во-первых, я хочу сказать, что “Искра” была не только Ленинская. Была “Искра”, выходившая еще во времена Некрасова. Этот бренд в разные времена, под разным соусом был. Так вот. Начались, соответственно, у них собрания на эту тему, на этой почве. Причем в воспоминаниях землевольцев это террористическое крыло, их называли “администрацией”. Соответственно, они сказали, что приехал некий человек, они не назвали его, который готов убить царя. И просит помощи определенной потому, что ничего нет, ни оружия, ничего. Дальше, помощи в выслеживании царя. И некоего благословения. И, так сказать, чтобы потом поддержали его уже постфактум в публицистике, которой они занимались.
И вот потрясающее... Буквально отрывки из ряда воспоминаний прочитаю. Небезызвестный Морозов, еще раз покажу его фотографию. Вот он в молодости и уже советской старости. Вот у него воспоминания, я постоянно к ним прибегаю потому, что они прекрасно написаны. У Веры Фигнер они такие выверенные и прочее. А Морозов пишет как роман такой, знаешь. Читается очень забавно. “Когда в Петербург явился Соловьев и заявил кружку “Земли и воли” через Александра Михайлова о своем намерении сделать покушение на жизнь Александра II, раздор между нашими партиями достиг крайней степени. Александр Михайлов, доложив на собрании о готовившемся покушении, просил представить в распоряжение Соловьева (фамилию которого он не счел возможным сообщить на общем собрании) лошадь для бегства после покушения и кого-нибудь из членов общества, чтобы исполнить обязанности кучера. Произошла бурная сцена, при которой народники...” Это те, кто были против террора. “...Как называли теперь себя будущие члены группы Черный передел...” Забегая вперед, “Земля и Воля” разделилась на две партии: “Народная воля” и “Черный передел”. “С криками требовали, чтобы не только не было оказано никакого содействия “приехавшему на цареубийство”, но чтобы сам он был схвачен, связан и вывезен вон из Петербурга, как сумасшедший”.
Д.Ю. Были здравомыслящие.
Павел Перец. “Однако большинство оказалось другого мнения и объявило, что хотя и не будет помогать Соловьеву от имени всего общества ввиду обнаружившихся разногласий, но ни в каком случае не запретит отдельным членам оказать ему посильную помощь. Народники объявили, что они сами в таком случае помешают исполнению проекта, а Попов...” Это тоже известный народник. “Даже воскликнул среди общего шума и смятения: “Я сам убью губителя народнического дела, если ничего другого с ним нельзя сделать!” Плеханов держался более сдержанно, чем остальные сторонники старой программы на этом бурном заседании, на котором неизбежность распадения “Земли и воли” сделалась очевидной почти для каждого из нас. Он требовал только, чтобы Михайлов сообщил обществу фамилию этого приехавшего, но последний объявил, что после того, что он здесь слышал, сообщить ее стало совершенно невозможно”. То есть, это именно тот момент, когда произошел раскол в этой партии. Мы о нем еще более подробно поговорим потому, что за ним последовал Липецкий съезд. Потом Воронежский съезд общий, где они разделились. А в чем была сложность, опять-таки, забегая вперед? У них были общие фонды, общие деньги, типография, связи. И есть в воспоминаниях, как они с этим поступили.
Д.Ю. Лично я бы занял сторону тех, кто сумасшедшего собрался вывести. Совершить преступление страшнее, чем убить царя, на тот момент, невозможно. Это значит привлечь к себе внимание всего, что только в империи есть. Вас уничтожат, растопчут и раскатают. Наверное, были люди вменяемые, которые понимали, что убийство царя никаких проблем не решит.
Павел Перец. Конечно. Они исходили не из того, что любили, жалели царя, нет. Просто они были практики. Они говорили, что после каждой такой акции начинается шквал арестов. “Мы только что-то наладим, что-то начнем, опять кто-то стрельнет и понеслось”. И Плеханов как раз тоже об этом и сказал. Это уже Плеханов вспоминает. Отличный совершенно к тому же заседанию штрих. “Один из народников сказал, что ввиду того вредного влияния, которое окажет на нашу деятельность новая попытка “дезорганизаторов”, он предупредит ее (помнится мне, что он сказал: готов предупредить ее, но ручаться за это не могу), посоветовав письмом тому высокопоставленному лицу, на жизнь которого готовилось покушение, не выходить из дому”. То есть, он напишет письмо самому царю.
Д.Ю. Не высовывайся.
Павел Перец. “В ответ на это кто-то из “дезорганизаторов”, — если память мне не изменяет — Квятковский, — воскликнул: “Это донос, мы с вами будем поступать, как с доносчиками!” — “То есть как, — спросил М. Попов, — не хотите ли вы нас убивать? Если так, то не забывайте, что мы стреляем не хуже вас”.
Д.Ю. “У самих револьверы найдутся”.
Павел Перец. “В этот момент наша внутренняя буря достигла своего апогея”. То есть, вы можете себе представить накал страстей. Они собрались, скажу сразу, у каждого есть револьвер. “Я пытался успокоить Попова; некоторые “дезорганизаторы” успокаивали Квятковского. Но я не знаю, скоро ли удалось бы нам это, если бы в это время не раздался сильный звонок. — “Господа, полиция!” — воскликнул Михайлов. — Мы, конечно, будем защищаться?” – “Разумеется!” — единодушно отвечали ему как “дезорганизаторы”, так и “народники”. Каждый из присутствующих вынул из кармана револьвер и взвел курок...”
Д.Ю. Вот кино.
Павел Перец. Если это все собрать, пропустить через фильтр сценаристский, это такое будет. Это я читаю воспоминания Плеханова, сколько эмоций. “А Михайлов медленно и спокойно пошел в переднюю, чтобы отворить дверь. Еще минуту — и раздался бы залп, но тревога оказалась ложной: Михайлов вернулся с известием, что звонил дворник, явившийся в совершенно неурочное время по какому-то делу. Однако эта ложная тревога сослужила нам ту службу, что положила конец бурным сценам. Скоро после нее собрание спокойно разошлось. Но мы, народники, шли по домам, унося с собой то убеждение, что старое, некогда образцовое единство общества “Земля и Воля” было разрушено и что теперь каждое направление пойдет своей дорогой, не заботясь, да уже и не имея нравственной возможности заботиться, об интересах целого..”
Именно тогда Плеханов произнес свою знаменитую фразу. Звучит он дословно так: “Единственная перемена, которую можно с достоверностью предвидеть после удачи вашей самой главной акции, это вставка трех палочек, вместо двух, при имени Александр”. И так оно и случилось, забегая вперед, могу сказать. Но Плеханова никто не слушал. Хочу сказать, что Плеханову установлен памятник на выходе со станции “Технологический институт”. Там, собственно перед самым Технологическим институтом стоит памятник. Скульптор Гинзбург. Причем тот же скульптор сделал памятник Менделееву, который находится через дорогу. Там сидит Менделеев. У него потрясающие детали, я очень люблю экскурсантов третировать, всегда задаю вопрос: “Что у Менделеева в руках?”
Д.Ю. Бутылка водки? Чемодан?
Павел Перец. Сигара. Это очень классно подчеркнуто. Он такой бородатый, мужиковатый, но в руках сигара. То есть, очень крутой ход, я считаю. Соответственно, в таких условиях это все происходило. Вот был еще такой Осип Васильевич Аптекман. Он как раз из “Черного передела”, он как раз называл этих террористов “администрацией”. И он тоже пишет в своих воспоминаниях: “Покушение, тем не менее, окажет свое действие: за ним последует военное положение, т. е, такое положение вещей, из которого единственным выходом может быть вторичное, третичное — целый ряд покушений на цареубийство, инициативу и исполнение которых должна будет уже обязательно взять на себя сама партия, на собственный страх и риск”. То есть, эти люди, часть людей, они понимали, что одним покушением не ограничится, аппетит приходит во время еды. И да, действительно будет введено военное положение, и оно было введено. И да, действительно, за одним покушением последует следующее. И так далее, до бесконечности. Но вот на часть людей, которые были членами этой партии “Земли и Воли”, такие соображения не действовали. Что, соответственно, было дальше? Здесь у меня есть отрывок из воспоминаний Морозова. Тут надо еще сказать пару слов про Ореста Веймара. Орест Веймар, это человек, которого называли “цесаревин доктор”.
Вот, нашел этот момент по поводу дележа. Морозов, опять-таки, вспоминает: “Когда на следующий день мы, сторонники борьбы с абсолютизмом, сошлись между собою, мы долго и серьезно обсуждали положение дел. Я стоял за то, что если разрыв, как это выяснилось вчера, стал неизбежен, то самое лучшее окончить его как можно скорее, для того чтобы и у другой фракции развязались руки для практической деятельности. Квятковский и Михайлов тоже присоединились ко мне, хотя и выставляли на вид практические затруднения, которые должны будут возникнуть при разделе общих фондов нашего кружка, образовавшегося из пожертвований богатых членов той и другой группы”. То есть, на самом деле среди них были небедные люди, которые все свое состояние жертвовали на дело партии. “Эти фонды накоплялись с самого времени возникновения “Земли и воли” и достигали теперь нескольких сот тысяч рублей, отчасти в земельных имуществах, отчасти в капиталах”. То есть, вы можете себе представить. Плюс еще были какие-то имения, плюс какие-то банковские счета.
“При их тратах на текущие дела не производилось у нас никаких форменных счетов, а потому и осуществление раздела представлялось затруднительным. Все ценное считалось безвозвратно отданным в организацию вместе с жизнью самих членов. Но так как сделать передачу юридическим актом было немыслимо, то капиталы “временно” оставались в распоряжении того, кто владел ими ранее. Когда были нужны средства на какое-либо предприятие, мы говорили кому-либо, чтобы он превратил в наличные деньги определенную сумму, и она поступала затем ко мне в кассу на текущие дела”. То есть, человек, который жертвовал деньги, он не приносил чемодан денег и не говорил: “Это вам”. Они у него были. Просто, как только революционной партии нужна была какая-то сумма, они ему сообщали: “Дружочек, обналичь нам столько-то”. Он шел в банк и обналичивал.
“Наконец мы решили, что лучше всего будет предоставить каждому взять в свою группу то, что у него осталось к данному времени, не принимая в расчет, чьи средства больше тратились до сих пор на дело организации”. То есть, грубо говоря, дележ произошел таким образом. Дележ произошел с ущербом для “Черного передела” потому, что “Народной воле” достались более существенные фонды. Самое главное, если не ошибаюсь, типографское оборудование как раз досталось “Народной воле”. И там получалась такая ситуация, что... То, что они разошлись, это не значит, что они перестали общаться. Люди долгое время вместе, рука об руку... Просто цели у них разные, но печатались они очень часто в одном и том же месте.
И, соответственно, решили помогать они Соловьеву. Для этого изначально потребовалось купить ему оружие. Здесь они обратились к Оресту Веймару. Орест Веймар, это человек, который отличился во время Русско-Турецкой войны. Он был награжден тремя орденами. У него были и орден “Святой Анны”, и орден “Святого Владимира” с мечами. Румынский какой-то у него был орден. Он был одним из любимых врачей жены наследника престола, Александра Александровича, Марии Федоровны. Это датчанка, Дагмар которая. Он жил на Невском, 10. В этот дом “упирается” Морская улица. Я до сих пор путаю, едешь по Невскому, какая из них Большая, какая Малая.
Д.Ю. Нормально было, Герцена, Гоголя.
Павел Перец. Да, раньше было Герцена, Гоголя. Постоянно. У меня уже несколько раз были из-за этого казусы. В общем, какая-то из этих Морских улиц, она упирается в дом номер 10. Вот Веймар там жил. В этом же доме, помещалось, так называемое, Оружейное депо. Это магазин, где продавалось огнестрельное оружие. Хочу сказать, что в то время, чтобы купить огнестрельное оружие, не нужны были никакие справки из диспансера. У тебя есть деньги, ты приходишь и покупаешь. Но, единственное, сами Морозов, Михайлов не стали этого делать. Они попросили Веймара заказать в этом депо корзину. Корзину этих пистолетов, которую он им и вынес.
Д.Ю. А в чем проблема была? Если не фиксируют. Видеокамер тогда не было.
Павел Перец. Не светиться лицом. Были номера все равно у этих револьверов.
Д.Ю. А в полиции, как? Пулегильзотеки, было что-нибудь?
Павел Перец. Фотографий еще не было, понимаешь?
Д.Ю. Пушкин два года не дожило до фотографии.
Павел Перец. Я имею в виду, в паспортах не было фотографий. Не то, что фотографии, как явления. У них была, так называемая, “небесная канцелярия”, у “Народной Воли”, где подделывались эти паспорта. Почему они легко подделывались? Потому, что фотографий не было. В полицейском ведомстве фотографическая картотека только-только зарождалась. Там было просто словесное описание преступника. Единственное, поскольку оружие у частных лиц, это была не самая распространенная история, крестьяне, рабочие оружие себе не покупали. Оружие в основном было в войсках, откуда оно не могло выйти по определению. Потому, что войска на 99,9 процента, они были в тот момент на стороне царя и тут, мне кажется, комментарии излишни. Но было охотничье оружие.
Д.Ю. А вот такой вопрос. Есть, например нации склонные к известным вещам, например, итальянцы. Например, живут они на острове Сицилия, где столетиями друг друга валят. У них для стрельбы друг по другу используются, с нашей точки зрения, обрезы. То есть, двустволка под названием “лупара”. “Лупа”, это волк. Это у пастухов оружие, чтобы стрелять в волков, охранять стадо. Два заряда. Ну, наверное, 12-го калибра, 8-го, может быть. Вот такие чтобы были. Патроны заряжены картечью. Картечь, это штук 8-10 здоровенных пуль. Опыт граждан с Сицилии показывает, что стрельба из обреза в упор, это самое эффективное. Никакие револьверы, пистолеты с этим сравниться не могут. Влупил из этой “лупары” и все хорошо. Почему они этим не пользовались?
Павел Перец. Слушай, мы же уже говорили про компетенцию некоторых людей. Я сейчас расскажу как выбирался этот револьвер. Выносится эта корзина пистолетов...
Д.Ю. Револьверов. Это разное, а то сейчас тебя уличат.
Павел Перец. Ну, извините, ребята.
Д.Ю. Пистолетом мы называем в данном случае револьвер.
Павел Перец. Естественно, тогда были в основном револьверы. Они были большие, маленькие. “Бульдог” из которого Засулич стреляла в Трепова. Морозов пишет: “Лакей принес нам целую корзину револьверов. У меня как былого любителя оружия, по воспоминаниям детства, разгорелись глаза при виде такого разнообразия. Один из револьверов - американский - особенно обратил мое внимание огромными стволами своего барабана. В них легко входил мой большой палец”. Можете себе представить. “Вот, - сказал я Михайлову, - настоящий для лошадей!” - “Он не для лошадей, а для медведей!” — заметил Веймар, еще не зная, для чего он нам нужен. - “Конечно, - ответил я, - за лошадьми ведь не охотятся. Я хотел только сказать, что от такой пули свалится всякая лошадь, тогда как при обыкновенной пуле она пробежит еще верст десять, хотя бы прострелили ее насквозь”. Я осмотрел внутренние стенки стволов на свет, подведя под них бумажку. Они блестели и были безукоризненны. “Значит, берем его?” — спросил Михайлов. — “Обязательно!” И мы отложили в сторону этот револьвер, которому не раз пришлось участвовать в дальнейших революционных выступлениях того времени и даже в покушении Соловьева на жизнь императора”.
Дело в том, что они этот револьвер покупали не под Соловьева, они покупали его заранее. Например, этот револьвер участвовал в попытке освобождения Войнаральского. Это персонаж, который чуть не 40 тысяч отдал на революционную деятельность. Этого Войнаральского с некоторыми осужденными отвезли в Харьков и там его должны были освободить. В этом участвовала Софья Львовна Перовская. Она должна была быть хозяйкой дома, который сняли. Дом стоял очень хитрым образом, выходил на три улицы, чтобы было видно все подступы. Их привезли туда на поезде, а потом должны были на лошадях, на телегах отвезти дальше по этапу. Троих они упустили потому, что они на другой дороге ждали. Остался Войнаральский, его должны были освободить. Была куплена пролетка. Была куплена одежда жандарма, в нее переоделся, по-моему, Квятковский, если мне память не изменяет. Соответственно, когда повезли этого Войнаральского, он поскакал навстречу, тут же застрелил жандарма, стрелял в лошадей. Лошади понесли еще быстрее. Второй жандарм Войнаральскому, он был в кандалах, саблей пришпилил цепь к телеге, поэтому ему было не выскочить. Соответственно, они его упустили. Была такая попытка, в которой участвовала Перовская.
Ну, и: “Забрав свое оружие и соответственное количество патронов к нему, мы с Михайловым отправились в тир, где я сделал по нескольку выстрелов из каждого купленного револьвера. “Медвежатник” отдавал очень сильно, приходилось метить значительно ниже цели, чтоб попасть в нее, но его пули с такой силой ударялись о чугунную доску, что плавились на ней и, отчасти разбрызгиваясь, падали вниз свинцовыми лепешками, величиной с большие карманные часы”. То есть, вот такие вот. “Действительно, - сказал Михайлов, - против таких пуль не устоит не только лошадь, но и американский бурый медведь”. Ну, и вот, соответственно, Михайлову был выдан этот револьвер. Был выдан яд, он попросил еще яд.
Д.Ю. Для себя?
Павел Перец. Да, для себя. Он понимал, что живым в руки не дастся. И как писала Вера Фигнер, он тренировался стрелять из этого револьвера. Это тоже важно на самом деле потому, что то, что я расскажу далее, это некий сюрреализм. Тут еще интересно, как потом мотивировал вообще Соловьев свой поступок в показаниях, которые он давал: “Мысль покуситься на жизнь его величества зародилась у меня под влиянием социально-революционных учений; я принадлежу к русской социально-революционной партии, которая признает крайнею несправедливостью то, что большинство народа трудится, а меньшинство пользуется результатами народного труда и всеми благами цивилизации, недоступными для большинства...”
Д.Ю. Никому, ничего не напоминает?
Павел Перец. Это такая логика была. У нас сейчас тоже наблюдается некая ситуация, когда всякие есть, не будем их называть.
Д.Ю. Ну, тут каждый сам для себя решает.
Павел Перец. Как гулял царь. Царь гулял один по Дворцовой площади. То есть, он выходил из Зимнего дворца, шел, доходил до Зимней канавки, шел дальше до Мойки, выходил где большой вот этот мост, где дворы капеллы. И возвращался на Дворцовую площадь.
Д.Ю. Певческий мост.
Павел Перец. Да. Вот, тут еще надо пояснить. Это Зимний дворец. Дело в том, что до революции его, здание Главного штаба, Мариинский дворец, здание Сената, Синода, Аничков дворец закатали коричневой краской. Включая колонны. Такой красивой краской, какой в советских школах полы красили. Был такой коричневый, полностью коричневый дворец. Цветопередача, понятно, страдает. Здесь хорошо видно, царь выходил вот оттуда.
Д.Ю. Тут мой папа служил. Здесь поликлиника ГУВД. Там капелла за мостом.
Павел Перец. Да. Ну, это крыло сейчас отдали Эрмитажу. Сюда перенесли всю коллекцию импрессионистов. Она раньше была в Эрмитаже на третьем этаже, и там обычно заканчивались экскурсии. Когда на третий этаж поднимаешься, такие люди уже плетутся, им уже ничего не надо, им хочется кофе, бутерброд. Вот сейчас импрессионистов перенесли сюда. А еще крыло за военными осталось. И Соловьев пишет, что проходил через арку Главного штаба и увидел Александра II. Опять-таки, как и в случае с Мирским, за всем этим наблюдал Александр Михайлов. Там он преследовал на извозчике, а тут он в сторонке за всем этим наблюдал. Михайлов наблюдал за царем и на их местном арго царь назывался “папашей”. Значит, Соловьев выходит. Александр II идет, без охраны, один, поодаль какое-то сопровождающее лицо. И Александр проходит мимо Соловьева. Он его подмечает, этого Соловьева. Потому, что он был одет в форменную фуражку, которую купил в Гостином дворе. И когда проходит мимо него, Соловьев достает револьвер и начинает в царя стрелять.
Д.Ю. А в каком конкретно месте это было?
Павел Перец. Вот здесь в разных воспоминаниях разные места находятся. Я на экскурсиях обычно говорю, что это произошло примерно вот здесь. Скорее всего, там и произошло. То есть, он проходил по Мойке, повернул от Певческого моста в сторону Дворцовой площади. Ну, если Соловьев пишет, что он его увидел еще от арки Главного штаба, соответственно, он еще прошел какое-то расстояние.
Д.Ю. Арка вот здесь.
Павел Перец. Где-то вот здесь, на Дворцовой площади. Либо на Дворцовой площади, либо ближе к Певческому мосту. Естественно, если гиды об этом рассказывают, они говорят просто: “На Дворцовой площади”. Царь был человек военный. Надо сказать, Романовы, какими бы они ни были, они были разными, были достойные личности, личности менее достойные. Но у них у всех было одно качество, они не пасовали, как правило, перед опасностью. Потому, что они все были военной закалки люди. У них у всех изначально было военное образование. Более того, многие из них участвовали в войнах, и в Крымской войне, в Турецкой войне. Поэтому царь, что он сделал? Он выполнил маневр, который сейчас одобрил бы любой спецназовец. Он побежал зигзагами, не по прямой, а зигзагами. Как писали потом в воспоминаниях, размахивая полами своей шубы. Соловьев погнался за ним. Он выпустил в него всю обойму, всю обойму. Не попал ни разу.
Д.Ю. Минуточку, он из этого “медвежьего” револьвера стрелял?
Павел Перец. Да.
Д.Ю. А сколько там патронов было, пять, шесть, семь?
Павел Перец. Он выпустил то ли четыре, то ли пять патронов. Потом, соответственно, в барабане пуль не осталось. Площадь не пустынная была, его нагнал некий военнослужащий по фамилии Кох и он его огрел саблей плашмя. И потом, как писал генерал Литвинов в воспоминаниях, всем показывал свою “тульскую шпажонку”, как он ее назвал. Соответственно, Соловьева скрутили. Тут Валуев, по-моему, услышал, подъехал в своей пролетке, царь в нее заскочил и подъехал к Зимнему дворцу. Вот такая замечательная сцена произошла.
Д.Ю. Бестолочь абсолютная.
Павел Перец. Да. Почему так произошло? На самом деле внимательные зрители уже могут догадаться, но я это еще поясню. Соловьева, его отправили, благо это рядом, в дом на углу Гороховой и Адмиралтейского проезда. Короче, в тот самый дом, где был кабинет градоначальника. Там, где Вера Засулич покушалась на Трепова. Естественно, в столице переполох. Ну, не во всей столице, по крайней мере в придворных кругах. В царя стреляли, шок, сенсация. И здесь я хочу прибегнуть к совершенно замечательным воспоминаниям генерала Литвинова. Во-первых, потрясающая такая у него есть деталь: “Минут 20 десятого часа поутру тревожный звонок. Василий (камердинер) прибегает и говорит, что в государя стреляли, но, слава богу, не задели, и что все собираются во дворец. Одеться в парадную форму и быть на улице — взяло не более пяти минут. Жалкий, истрепанный "Ванька" (извозчик) предложил услуги и с всхлипыванием стал рассказывать, как он вез барина как раз подле того места и в то время, как злодей стрелял”. А по Дворцовой можно было передвигаться в то время. Вот, вы видите, едет пролетка. Не сейчас, когда там запрещено движение автомобилей. Хотя там открыли сейчас движение в одну сторону. Раньше было запрещено. И вот, что говорит “Ванька”: “Должно быть, из студентов”. То есть, студенты, это была такая вот...
Д.Ю. Шайка сволочей, готовых на все. А что это вообще за метод и способ? Документы есть, которые описывали, как это происходило? Картину следствие восстановило, нет? Он лицом к лицу стрелял?
Павел Перец. Он стрелял в спину. Он его встретил, он его видел. И Александр II его видел. Александр II прошел дальше. И, как раз, когда он проходил мимо него, он достал револьвер и начал палить. Александр, я уж не знаю, оборачивался он или нет, инстинктивно от него побежали, и побежал зигзагами. Ну, Михайлов пишет, что царь упал на четвереньки и пополз. Это он, мягко говоря, загнул. Потому, что если бы он полз, уж наверное там...
Д.Ю. Ну, это чтобы унизить.
Павел Перец. Да. Это понятно почему. Нет, царь убегал. Это конечно потом было темой для сарказма, что его травили как зайца. Это писала даже его супруга, что “травили как зайца”. Что в своем городе, в центре, он не знает покоя.
Д.Ю. Я бы посмотрел на всех шутников, давай тебя поставим и стрелять начнем.
Павел Перец. Да. Вот из такой “волыны”. “Грязный Гарри” посмотрите, это примерно такая “волына” была у него в руках. У него там “Magnum” был какой-то.
Д.Ю. Ну, в целом, бестолковый все равно. Попасть нужно с первого раза, начнем отсюда. Я к чему тебе про картечь-то говорю. А если ты не попал, какой смысл?
Павел Перец. Изначально у них был консилиум на тему того, как убивают. Соответственно, были варианты: кинжал, бомба и револьвер. Почему кинжал? Опыт Кравчинского. Но кинжал был отметен, бомбу надо делать, изготавливать. Времени на это нет, ресурсов нет еще. Вот, остановились на револьвере. Тем более, он уже имелся в наличии тогда. Участвовал, как я сказал, например, в освобождении Войнаральского. Соответственно этот Литвинов приезжает. Ну, там он описывает обстановку, которая царила тогда. “Вскоре государь вышел от императрицы, несколько взволнованный, но веселый и здоровый на вид. Он нас всех перецеловал, но очень рассердился на толстяка Бахметева , который начал громко рыдать и подвывать, что было весьма некстати”. Это тоже характерная деталь, даже боевые генералы, они могли иногда слезу пустить. Это было нормально.
Д.Ю. Рыдать и подвывать.
Павел Перец. После этого поехал Литвинов или пешком дошел, благо недалеко, в дом градоначальника. Тогда градоначальником был человек по фамилии Зуров. “Через приемную и столовую мы прошли в небольшой коридорчик, из которого дверь вела на черную лестницу. Поднявшись на один этаж выше, мне бросилась в глаза, надпись на дверях: “отделение приключений”; в эту дверь мы и вошли. Тут мы увидели очень длинный коридор, образованный с одной стороны окнами, а с другой стороны деревянной белой стеной с несколькими дверями”. Дальше он идет по этому коридору, и вот он заходит в комнату: “Тут были и статские, и военные в адъютантской форме, и полицейские; тут же был и Федоров, помощник градоначальника. Налево, на кожаном диване, в полулежачем, в полусидячем положении находился молодой человек, лет около тридцати, высокого роста, с длинными русыми волосами и тонкими белесоватыми усами. Он был в толстом осеннем пальто, левая рука его покоилась на колене, головою он уткнулся в угол дивана и правою рукою подпирал щеку”. То есть, он сидел примерно в таком положении. “Он имел вид человека в обморочном состоянии. Под ногами на полу были две лужи. Федоров мне объяснил, что его рвало; полагает, что он отравился”. Он действительно принял яд зразу же. “А потому давал ему пить молоко. На это я заметил, что следовало бы обратиться за врачебной помощью; но за врачами рассылали в разные стороны и никого не нашли. Тогда я предложил им послать во дворец за Головиным, которого я только что видел и которого, конечно, там застанут. Юный офицер, тот самый, у которого изогнутая шашка не входила в ножны, с восторгом принял мое предложение, только просил меня провести его по комнатам дворца и вместе отыскать Головина. Дорогой он с увлечением рассказывал, как кинулся на преступника, и какую историческую роль разыграла его тульская шпажонка. Видно было, что он от радости не чувствовал земли под собой, и роль спасителя приятно ему улыбалась”. Ну, понятно, что молодой парень и тут вот.
Д.Ю. То есть, шашку погнул, по башке ему стукнул?
Павел Перец. Да. Погнул, она в ножны не входила. Тут он дальше описывает, что происходило во дворце, я не буду зачитывать, там оглушительное “ура”. “Признаюсь, что любопытство страшно тянуло меня к преступнику; я поддался легкости доступа в моем мундире и опять отправился в дом Зурова. На этот раз меня ввели в комнату, смежную с той, где сидел несчастный. Это был обширный покой в два или три окна, со многими столами, - ясный признак канцелярии. На диване за столом сидели несколько штатских - то были доктора. Тут же был помощник Дрентельна...” Дрентельн - шеф жандармов, на которого покушался Леон Мирский. “...Свиты его величества генерал-майор Черевин”. Про генарал-майора Черевина мы тоже отдельно поговорим, он был последним человеком, который возглавлял Третье отделение и на него тоже покушались.
“Я прямо прошел в следующую комнату, где был Зуров. Там обстановка переменилась. Диван стоял уже не подле стены, а посреди комнаты; на нем во всю длину лицом к свету лежал преступник. Волосы его были всклокочены, лицо бледное и истомленное, глаза несколько мутны. Его перед тем только что сильно рвало, благодаря рвотным средствам. В него влили несколько противоядий, и они, конечно, произвели на него действие, совсем не подкрепляющее силы. Подле него на полу стояла умывальная чашка с порядочным количеством блевоты; в ней заметны были кровавые прожилки. Вероятно, только что перед моим приходом он очнулся и почувствовал себя легче (хорошо, должно быть, это легче!). Он попросил папироску, и кто-то с необыкновенной предупредительностью подскочил к нему с ящиком спичек и старательно чиркал их”. Видите, какая кровавая царская власть.
“У изголовья преступника, грациозно облокотившись на, ручку дивана и элегантно изогнувшись над ним, стоял господин средних лет в вицмундире, с судейским значком и с пресладкой улыбкой на устах. Заметив, что преступник заговорил и после нескольких затяжек как будто успокоился, он вкрадчивым голосом сделал несколько незначащих вопросов, на которые молодой человек ответил спокойным и ровным голосом. Улыбнувшись еще слаще и нагнувшись еще ниже, он вдруг начал такую речь: “Вы знаете, что в вашем положении полная откровенность поведет к тому благому результату, что никто из невинных не пострадает, тогда как в противном случае...” Преступник тихо приподнялся на локте, посмотрел ему удивленно в глаза и, махнув рукой, улегся снова на диван с явным намерением умереть, но не отвечать. Признаюсь, я покраснел от стыда за этого служителя русской Немезиды. Можно ли было так глупо-рутинно говорить с человеком, который, разумеется, пошел на явную смерть и, конечно, предвидел допросы и в воображении своем рисовал, может быть, и будущие пытки”. То есть, это такой характерный пассаж. Что происходило затем? Почему не отравился Соловьев?
Пишет Валентина Иововна Дмитриева, тоже народоволка: “Наш профессор фармакологии Трапп читал нам лекцию о синильной кислоте и ее соединениях. При объяснении свойств синильной кислоты, он особенно остановился на том, что она чрезвычайно быстро улетучивается - не только находясь в чистом виде, но и вообще из всех своих соединений, в частности - из цианистого калия. При этом он с скверной улыбкой прибавил: “Вот от этого-то и произошло, что цареубийца Соловьев остался жив. Если бы он знал химию, он бы не стал травиться цианистым калием, который пролежал у него в кармане Бог знает сколько времени. К счастью, он этого не знал и думал, что принимает сильнодействующий яд; на самом же деле, у него остался один безвредный калий, а синильная кислота давно улетучилась”. Учите химию.
Ну, и, соответственно, что? Соловьева судили. И Соловьева, естественно, приговорили к смертной казни, которая осуществилась на Смоленском поле. Это там же, где казнили Каракозова. Смоленское поле, это территория, находящаяся фактически в самом центре Васильевского острова.
Д.Ю. Повесили?
Павел Перец. Да, его повесили. Казнь он принял весьма достойно. От исповеди отказался. Причем в отчете об этой казни писали, что священник волновался, у него были трясущиеся руки и ноги, который к нему подходил. А Соловьев стоял более-менее спокойно. И жестом показал, что не собирается исповедоваться. Но, когда священник стал от него отходить, он ему поклонился. Ну, его туда привезли, естественно, палач, в красной рубахе. Характерная деталь, у палача еще была цепочка от часов. В красной рубахе, с цепочкой от часов. Очень быстро казнь была произведена, ему зачитали приговор. Надели специальный колпак, хламиду, завязали рукава. Народовольцев потом также казнили. И повесили.
В этой истории характерно все. Во-первых, мотив поступка. Он, грубо говоря, никакой. Есть некое представление, что сейчас мы царя грохнем и все. Во-вторых, само исполнение. Дело в том, что даже Морозов писал, у этого револьвера была очень сильная отдача. Соответственно, для того, чтобы целиться в человека, нужно было целиться ему в ноги, чтобы попасть ему в голову. Соловьев этого не учел.
Д.Ю. Ну, там, я чувствую, стрелки-то все еще те были.
Павел Перец. Стрелки были еще те. Нет, там были и неплохие стрелки. Но Соловьев был не из этих. Если ты собираешься идти на такое ответственное мероприятие... Давайте отбросим эмоции, а просто посмотрим трезво на ситуацию. Я понимаю, что царя убивать нехорошо. Но коли уж ты решил это сделать, подойди к вопросу профессионально. Ходи в тир, занимайся, если ты никогда не стрелял. Возьми больше патронов. Тем более, тиры были. Никто в тирах не спрашивал: “А вы в царя собираетесь стрелять или в своих личных целях?” Приходи и стреляй. То есть, ходи каждый день, тренируйся до тех пор, пока не поймешь, что: “Вот я выйду и его застрелю”. Нет. Хоть Фигнер и писала, что он тренировался. Я не знаю, как он тренировался.
Д.Ю. Если ни разу не попал.
Павел Перец. Да. С очень близкого расстояния. Расстояние было, ну, метров пять на самом деле. Во-вторых, зачем нужен был такой револьвер для такого дела? Взяли бы револьвер попроще.
Д.Ю. Два.
Павел Перец. А еще лучше два. Потому, что на самом деле, более грамотные люди на юге, они отстреливались двумя револьверами, когда их пытались брать жандармы. Возьми два револьвера поменьше и будет тебе, извиняюсь, счастье. Нет, ничего этого не было сделано. То есть, это все говорит о том, что это были эмоции, они скакали впереди здравого смысла. И те здравомыслящие люди, которые были в среде землевольцев, которые говорили, что: “Ребята, давайте посмотрим на вещи трезво. Что даст это ваше покушение? Ну, ведь ничего не даст”.
Д.Ю. Только проблемы.
Павел Перец. Оно только проблемы нам создаст лишние. Никаких доводов.
Д.Ю. Причем вариантов-то два. Либо ты его убьешь, и будет “караул”. Либо ты его не убьешь, и все равно будет “караул”.
Павел Перец. Да. И так, и так ситуация проигрышная. Но нет. Это важно, говорить о том, что не все они были повернуты на этой идее. Ключевой момент, в самой среде революционеров - раскол. И вот одна часть пытается это как-то предупредить. Плеханов пишет, что “донесем на вас”. Но ничего не действует, никак. Что вот они могли сделать? Стрелять в своих коллег по цеху? Сдавать их жандармам? Это не в их правилах, не в их этике. В итоге, заранее зная, что будет это покушение, они предупредили всех: “Ребята, сейчас начнется. Все сворачиваем. Все, кто поднадзорные, нелегальные уезжаем из столицы. Прекращаем всю деятельность”. В итоге, перекидывая мостик к одному из следующих сюжетов, эта акция очень сильно ударила по Северному рабочему союзу или Северному союзу рабочих. Один из руководителей которого был Степан Халтурин. Это один из героев нашего следующего рассказа. И он, на самом деле, тоже негодовал. В итоге, именно это потом и подвигло его тоже заняться террористической деятельностью. Потому, что он понял, что все равно это будет происходить. “Давай уж я тоже один раз это сделаю и спасу ситуацию,” – как он думал.
Соловьева повесили, и действительно, именно тогда шести генерал-губернаторам были даны обширные полномочия. То есть, это Петербург, Москва, Киев, Харьков, Одесса и Варшава. Вот шесть городов и их окрестностей, если я ничего не путаю, где действовала система. Почему там? Потому, что в основном там и происходила террористическая деятельность. И они получили право казнить в системе военно-полевых судов. Это то, чего добился Александр Соловьев. И это противостояние стало нагнетаться гораздо больше.
У Соловьева были еще характеристики такие, знаешь, возвышенные. Где-то у меня был Кропоткин: “Два человека жили в Александре II, и теперь борьба жду ними, усиливавшаяся с каждым годом, приняла трагический характер. Когда он встретился с Соловьевым, который выстрелил в него и промахнулся, Александр II хранил присутствие духа настолько, что побежал к ближайшему подъезду не по прямой линии, а зигзагами, куда Соловьев продолжал стрелять. Таким образом, остался невредим. Одна пуля только слегка разорвала шинель. В день своей смерти Александр II тоже проявил несомненное мужество. Пред действительной опасностью он был храбр, но он беспрерывно трепетал пред призраками, созданными его собственным воображением. Единственно чтобы охранить свою императорскую власть, он окружил себя людьми самого реакционного направления, которым не было никакого дела до него, а просто нужно было удержать свои выгодные места”.
Ну, здесь он загнул, Кропоткин, потому, что там был Лорис-Меликов, который ввел, так называемую, “диктатуру сердца”. Его не рассматривали, как совсем реакционера. Значит, очень классно написал после этого события Михаил Никифорович Катков: “Таким образом, благодаря гласности, данной ученым экспертизам суда по делам о государственных преступлениях, нигилисты целого мира должны узнать впредь, что из дальнобойного револьвера, дабы попасть в голову на близком расстоянии, надо целить в ноги и что не следует покупать револьвера без предварительного испытания”.
Д.Ю. Я смотрю, там стрелять никто не умел. Советы – туши свет. Подойди поближе, это первое. Пятнадцать процентов человеческого тела, попадание в них – летальный исход. Надо знать, куда стрелять, надо поближе подойти. Чтобы руки не тряслись и прочее. Готовиться надо, тренироваться, а не в ноги целиться.
Павел Перец. Чтобы закончить наш выпуск на такой, несколько мажорной теме, я тут хочу показать. Поскольку дело происходило на Дворцовой площади, я уже показал, что Зимний дворец был коричневый, а изначально Зимний дворец был желтенький.
Д.Ю. Странно. Помнишь, фильм был, не помню чей. Про Джона Рида, “Десять дней, которые потрясли мир”. Фильм у нас такой был, Бондарчук старший, по-моему, снимал. Он выступал с предложением привести его в историческое соответствие. Там речь шла про то, что он красный был, Зимний дворец.
Павел Перец. Ну, не красный. Имеется в виду красно-коричневый. Я, может, загнул, что он такой коричневый был, красно-коричневый. Или вот, например, Зимний дворец, в вечернем сумраке. То есть, он изначально был желтенький. Вообще-то там при реставрации 18 слоев было найдено. То есть, он несколько раз менял свой окрас. Где-то менее радикально, где-то более радикально. И самая главная проблема Зимнего дворца сейчас, она заключается вот в чем. Этот пожар знаменитый, 1837 года. Он полностью выгорел. Ну, малый Эрмитаж удалось отстоять. Тут очень характерная картинка. Обратите внимание, что лежит такая куча, все, что было во дворце – выносили солдаты и складывали на улице. Ничего не пропало, что характерно. Вот он выгорел, и его тогда отремонтировали. Все балки, все перекрытия, которые есть в Зимнем дворце, они того времени.
Д.Ю. Ничего себе.
Павел Перец. И это большая проблема потому, что по идее надо ремонт сделать. А как в Эрмитаже? Это значит, коллекции надо куда-то перемещать. То есть, это... Об этом стараются не говорить, но износ там довольно существенный. Ну, там ничего не обвалится, я думаю. Тем не менее такой маленький “инсайт” вам в конце передачи.
Д.Ю. А что за книжечка?
Павел Перец. Книжечка на самом деле, я ее взял, у меня много всяких, это Борис Григорьев, Борис Колоколов “Повседневная жизнь российских жандармов”. Не успел зачитать одну очень характерную цитату господина Мезенцова. О том, что во всей этой ситуации были виноваты не только революционеры, но и сама власть, сами спецслужбы. Например, жандармский генерал Новицкий в мемуарах вспоминает о своем разговоре с Мезенцовым в 1875 году: “Когда были получены данные о том, что народовольцы намерены терроризировать правительство, пустить в ход яды и оружие, а В. П. Рогачева, оправданная по процессу 193-х и высланная из Петербурга, приобрела револьвер и заявила о готовности явиться к шефу жандармов и выстрелить в него. Мезенцев на это возразил, что власть шефа жандармов так еще велика, что особа шефа недосягаема, обаяние жандармской власти так еще сильно, что эти намерения следует отнести к области фантазии и бабьим грезам, а не к действительности”. Ну, извини, друг. Ну, что такое “обаяние жандармской власти так еще сильно, что эти намерения следует отнести к области фантазии и бабьим грезам”? Ну, и получил в бок стилет от Кравчинского. Ну, а чего ты хотел?
И очень хорошо авторы подметили, что после убийства шефа жандармов Кравчинский выпустил известную прокламацию “Смерть за смерть”, он перечисляет пять конкретных обвинений, которые сводятся к тому, что шеф жандармов убит только за то, что он с усердием и рвением выполнял возложенные на него по закону служебные обязанности. Это то, о чем я говорил в прошлый раз. Я ради этой цитаты притащил эту книжку.
Д.Ю. Книжка полезная.
Павел Перец. Книжка полезная, да. Ну, еще у меня куча воспоминаний. Очень хорошие воспоминания трех людей: Морозова, Фигнер и Тихомирова. Они очень большие, подробные, абсолютно разные. Тихомиров писал в тот момент, когда переметнулся в правительственный лагерь, я об этом расскажу. Самые талантливые, конечно, Фигнер принадлежат. Но Морозовские забавно читать потому, что он пишет подробности, детали интересные. Иногда его несет в сторону. Раскрывается юношеский пыл, который присутствовал. Их много, воспоминаний о том времени. Но эти, лично мне, ближе. Может быть, у вас какие-то другие будут любимые источники. Ну вот. Это, что касается истории на сегодня.
Д.Ю. Сильно.
Павел Перец. Да. В следующий раз мы приступим к рассказу о... Это все была такая прелюдия. “Народной воли” еще не создано. Вот мы уже начнем говорить о создании “Народной воли” и про то, что делала “Народная воля”. Это будет в корне отличаться от всех этих идиотических событий. Там уже вступит тяжелая артиллерия. Вступят серьезные люди. Которые поставят все это на конвейерный режим, если можно так выразиться.
Д.Ю. Многие удивляются, за что после революции большевики их всех перестреляли. А надо было холить и лелеять все вот это.
Павел Перец. Особенно эсеров. Нет, большевики прекрасно знали.
Д.Ю. Сами такие были.
Павел Перец. Сами были такие. Поэтому уж они-то прекрасно знали, как надо действовать в этой ситуации. Чего нельзя допускать ни в коем случае. И отчасти благодаря этому, там была масса факторов, почему они удержались, но это был один из ключевых моментов. Потому, что они, в отличии от царской власти, вели себя очень профессионально. Они не гнушались внутренней агентурой. Они делали все то, что сейчас является какой-то обыденностью, нормой для любых спецслужб, любой страны мира.
Д.Ю. Линки на экскурсии и все такое - под роликом.
Павел Перец. Да, приходите на экскурсии. Если у вас, дорогие друзья, есть чада “10+”, я иногда вожу экскурсии для детей. Несколько в ином формате, конечно, чем для взрослых. Тоже приводите. Тоже периодически их устраиваю.
Д.Ю. Спасибо, Павел. Ждем продолжения.
Павел Перец. Да.
Д.Ю. А не сегодня все. До новых встреч.
Новости
VIP
