Евгений Урих. Ну что ж, после вот этой необычной семейки он приходит в ресторан, очень известный ресторан в Мюнхене, такой массовый, где тебе просто дают мясо, картоху, капусту и типичное, там, какое-нибудь баварское пиво. Кстати, про пиво в Баварии тоже важный момент: не все знают, что оно пришло позже всего в Баварию, т.е. Бавария – это самый молодой регион в Германии, где варят пиво, хотя он же и ассоциируется, как первый и главный.
Д.Ю. Т.е. «пили бы баварское» звучит по-идиотски, да?
Евгений Урих. Ну, исторически немного нелогично, потому что Бавария, она же такая уже горная, южная, там больше вино выращивают, там монахи были, которые занимались виноделием, и пивовары из города Айнбек, это Нижняя Саксония, старинный красивый городок фахверковый, там считался центр такого прямо пивоварения Средневековья, там многое даже из этого сохранилось, они мигрировали дальше – новые земли изучать, пришли к баварцам, сказали: «О, у вас такой интересный климат – может, пиво попробуете варить?» И потихоньку научили их, и т.к. там очень много пшеницы росло, и она росла быстро, решили: давайте из пшеницы попробуем сварить. Сварили из пшеницы, и получилось вот хефевайцен (Hefeweizen) т.н., все его знают, вайсбир (Weissbier), как ещё часто говорят – светлое пиво пшеничное. Так что, да, Бавария не первая в пиве, но т.к. настолько раскрутили, и Октоберфест – всё это благодаря только Октоберфесту, это считается центр немецкого пивоварения, хотя…
Д.Ю. С ума сойти!
Евгений Урих. Да, хотя вся Германия… т.е. баварцы в принципе уже такие, переходят немножко туда, в Италию, куда-то уже дальше, они не совсем уже, это такой переходный немец, скажем так. Т.е. трудно сказать, где, в принципе, типичный немец, такого, наверное, нет, всё разные, это понятно, но баварцы – у них, например, архитектура уже такая не совсем немецкая, оно уже переходит в Швейцарию туда, ближе к Италии, там это чувствуется. Мюнхен вообще, там весь центр Мюнхена застроен копиями итальянских площадей, там немецкой архитектуры нет, там только неоготическая ратуша, которой 100 лет всего лишь, такой просто прикол патриотический, что давайте готику сделаем, хотя её особо там не было. И вот эта, кстати, церковь, которую испортили, её многие знают – Фрауэнкирхе (Frauenkirche), огромная такая толстая там стоит с такими этими – вместо шпилей, т.к. шпили, как всегда, сгорели, это всегда так было, все готические шпили постоянно горели, и быстренько, денег там не было, времени не было, не хотелось готического достраивать – их закрыли такими дурацкими вот этими вот луковицами, которые называют теперь в народе «сиськи».
Д.Ю. Хорошо не «письки»!
Евгений Урих. Да, испортили готическую церковь. Так что там в принципе такой прямо немецкой архитектуры супер нет, но вот… Ладно.
Д.Ю. Итак: ресторан, да?
Евгений Урих. И вот он приходит в ресторан этот самый «Sankt Emmeramsmuhle», очень такой известный, массовый туристический ресторан, а как всё массовое туристическое, он такой средненький, ну делают, в общем, один стандарт качества. Смотрит, говорит: «Здесь над едой издеваются». Смотрит, сколько там кладут, там хорошо пошутил: еду ему наваливают, такую огромную порцию, он говорит: «Это что – для одного человека?» Ему отвечают: «Для одного баварца!» Т.е. остальные не люди! Это вот они любят так шутить, да. И он такой пробует, вот он берёт салфеточку, у него такой кусок мяса валяется, он пытается из себя строить эстета – такую еду, понятно, так не едят – и он там пробует, отрезает себе этот кусок мяса и такой: «Вкуса нет. Ну нет вкуса». Т.е. говорить об утончённости не приходится – он так и говорит. Ну какая утончённость – тебе дали огромный кусок мяса с пивом, ну чего ты выделываешься?
Д.Ю. Надо жрать, а не утончаться.
Евгений Урих. Да зачем ты это вот устраиваешь? Ну все и так понимают, что Германия не такая, что ты сейчас не в таком месте. Ну ты приди в какой-нибудь изысканный пятизвёздочный супер-ресторан мишленовский, такие есть, кстати, в Германии, где действительно немецкие повара пытаются изощриться, с немецкими элементами какую-то эстетику создать – такое есть, он бы мог туда пойти и показать, что, например, вот пытаются. Ну, я думаю, там бы ему понравилось больше, если он такой эстет, но он приходит в массовое заведение, где все жрут мясо и бухают пиво – ну что тут ещё ждать? И тут он сказал важную фразу: «Как народ с такой великой культурой удовлетворяется такой едой?» - вот это вопрос, который остаётся без ответа. Так вот сложилось, что такая еда у немцев и такая у них культура.
Д.Ю. «Марьиванна, мне бы твои заботы!»
Евгений Урих. И дальше он рассказывает потом, про эту еду продолжает говорить: «Вот я…»
Д.Ю. А может, великая культура – это когда ты не про желудок думаешь, а про что-то высокое?
Евгений Урих. Может быть, но тут важно, что он в принципе признал, что культура великая, впервые.
Д.Ю. Хе! Немцам только признания Познера не хватало в этой жизни!
Евгений Урих. Да, т.е. он впервые за эту серию, за эту передачу упомянул вообще, что у немцев в принципе есть культура и что есть у них что-то великое.
Д.Ю. Кроме Октоберфеста.
Евгений Урих. Да, кроме Октоберфеста у неё что-то есть. И он говорит за кадром, опять же: «Вот съел я порцию этого Октоберфеста, и у меня послевкусие, и уж извините, но слегка подташнивает» - вот так вот за кадром говорит, и показывают опять Баварию, немцев, там, вот это всё, чтобы ты смотрел и думал: «Да, подташнивает от вас, сволочей».
Д.Ю. Чушь какая-то!
Евгений Урих. И дальше прикол: показывают опять этих солдат, которые выстроились там, чтобы традиционно залп выстрелить, Salve, и он такой там стоит, весь от этих выстрелов впечатлённый и говорит: «Вызывает эмоции, типа, интересно, необычно. Пострелять любят, - говорит, - получается очень стройно, нет слов. Чувствуется, что никто не забыт, ничто не забыто».
Д.Ю. Ну его всё время, да…
Евгений Урих. И самый прикол, что он в этот момент так поворачивает голову, такой: «Никто не забыт и ничто не забыто,» - и так вот поворачивается, смотрит – и там такая огромная статуя Баварии, т.е. там женщина-олицетворение Баварии, персонификация её. Почему он это относит ко всей Германии, если там аллегория Баварии, со львом баварским стоит.
Д.Ю. И к чему тут наше: «Никто не забыт и ничто не забыто»?
Евгений Урих. Вообще! Т.е. он бы встал там напротив, я не знаю, какого-нибудь немецкого нацистского орла, я не знаю, ну хоть что-то, но он встаёт напротив вот Баварии – чего ты Баварию приплетаешь? Они тоже, да, там имели место быть, но что ты объединяешь… Ну вот просто подобрал красивый кадр, чтобы люди: «Да, какая-то статуя их гордая, они ещё и, сволочи, гордятся, что стрелять умеют!» Хотя в Германии к стрельбе относятся очень так… Это, опять же традиция, один раз они в год стрельнули этим залпом, какие-то старики, которые тренировались целый год перед этим делать этот залп. Ну в общем, вот так, да. Но главное: выстрелили-то прикольно, было весело – чего ещё надо?
И вот он опять показывает… опять эти баварские показывает пивнушки, где все: «Ха-ха-ха!» - сидят, им весело, всё так цивильно, прикольные такие, девушки с декольте, всё – и такой говорит: «Ну вот стоит немцу сделать что-то, отдалённо напоминающее о нацизме, и я теряю самообладание, и ничего сделать с этим не могу. Это стереотип? Может быть, эта поездка поможет мне избавиться от него?»
Д.Ю. Что же они там такое делают-то?
Евгений Урих. Я не знаю.
Д.Ю. Что там нацистского – собраться…
Евгений Урих. Ну, выстрелили залпом.
Д.Ю. Если немцы собрались вместе, то тут, да, заявка.
Евгений Урих. Да, это уже напоминает.
Д.Ю. Что-то когтистое и зубастое.
Евгений Урих. И тут самый прикол, что это сразу же следующий кадр, вот он только что заявил, что если напоминает о нацизме, он не может, вот у него это сидит, и он осознаёт эту проблему. И тут же они едут в машине, и Ургант говорит: «Я вот прочитал, что немцы стесняются проявлять свой патриотизм – вот как это так? Вот вы можете на эту тему меня просветить?» И Познер ему отвечает: «Да, это началось ещё в 2006 году на чемпионате мира по футболу, и якобы вот тогда эта у них проблема была впервые публично озвучена, что да – что делать: вывешивать немецкие флаги, не вывешивать?» И такое, правда, было: 2006 год у немцев считается тот момент, когда возник вопрос: мы можем ли вообще гордиться, кричать, когда мы в других странах находимся, свои флаги вывешивать – как к этому будут относиться? И был такой дискурс, действительно, пришли в целом к выводу, что, ну в общем-то, можем, чего плохого? Ну уже давно, время прошло, тем более у немцев же был 1954 год, когда они победили на чемпионате мира впервые после войны, это была вот как раз первая их победа на футболе, которая обозначила, что немцы ещё что-то стоят, к ним можно относиться всё-таки как к людям после войны. Тогда прошло после войны 9 лет всего, и вот за 9 лет они победили на чемпионате мира, и это была отправная точка, на самом деле, вот эта. Ну в 2006-ом про флаги возник вопрос немецкие.
И тут появляется обалденный мужик совершенно, который говорит вообще всё, что нужно – это некий Герберт Грёнемайер, немецкий поп-певец, который всю немецкую попсу поёт, такой хороший мужик, интересный, и он говорит своё мнение, что, в принципе, новое же поколение, они-то имеют право уже свои правила как-то проявлять, они могут за себя постоять, они могут уже патриотизм привить, это хорошо, это полезно, почему бы и нет, и просто вот на чемпионате это впервые как-то столкнулись с этим, и это обозначение, что всё-таки Германия – это новая страна, и т.д.
И тут он говорит, в машине едет Познер и говорит Урганту: «Моя дочь считает (его дочь, которая живёт в Берлине – Е.У.), что немцы 200 лет сначала должны этого не делать, а вот потом уже делать.» Подождите-подождите, дальше – дальше он говорит следующее: «Какой-то немецкий философ Петер (фамилии он не помнит) сказал, что настоящий гражданин должен болеть за то, чтобы его команда проиграла – вот этого я совсем не могу понять». Он, наверное, имел в виду – есть такой Петер Слотердайк, как-то его так зовут, он действительно философ такой, он любит, на такие актуальные популистские темы как раз эссе какие-нибудь напишет, и все обсуждают. И я копал-копал вот эту тему, нашёл, что в 2006 году он действительно писал эссе и действительно выступал, и, в общем-то, там он сказал, что почему бы нет, мы можем вывешивать, всё нормально, это естественный процесс, и немцы уже давно не те, что были тогда. Т.е. он, в общем-то, это поддержал. Вот эту фразу про то, что настоящий гражданин должен болеть за то, чтобы его команда проиграла, он, может, вытащил из какого-то контекста, там, и вообще неправильно понял и не в тему её здесь произнёс, и этого Петера ещё привлёк.
И тут главное, что я аж выделил у себя жирным: он только что говорил, что всё, что напоминает ему о нацизме, он не может терпеть, говорил то, что дочь за то, чтобы 200 лет молчала, и тут же, сидя в машине, говорит: «Я понимаю это беспокойство, но, мне кажется, хватит, уже прошло 65 лет, и более того – такой зажим чувства национальной гордости приводит потом к плохим последствиям». И Ургант говорит: «Ну да, действительно, они же не свастикой размахивают». Т.е. берёт и тут же переобувается, на месте прямо.
Д.Ю. Ты бы ещё про Сталина поговорил: прошло 65 лет, а тебе это, как клин в башку заколочен, ты применительно к родной стране ничего другого говорить не можешь – это раз: она должна у вас во всём каяться, платить за всё, везде проигрывать…
Евгений Урих. Ну понятно.
Д.Ю. Это вот типичный представитель. А чего ты вообще… Вот, у меня это всегда растерянность вызывает: ты знаешь, вот когда наши люди эмигрируют, например, в США, а после этого начинают говорить: «У нас в Америке…» Я аж дар речи теряю: ты чего там сделал, в этой Америке, чтобы она стала такой американской? Ты вообще там никто и звать никак, откуда наглость что-то там местным жителям советовать? Ты считаешь, что они чего-то… Я бы это… скромнее надо быть, скромнее.
Евгений Урих. Да. Ну тут больше меня поражает тот факт, что он за три минуты видео просто взял и сказал противоположные абсолютно факты, противоположные мнения абсолютно: как, с одной стороны, его может раздражать любое проявление нацизма, который он не может простить, а с другой стороны, едет и говорит: «Да, в общем-то, я считаю, 65 лет прошло – чего париться?» И Ургант подтверждает.
Д.Ю. Да, только в заставке там сапоги, свастика, и всё такое, да.
Евгений Урих. Да-да-да.
Д.Ю. А так всё хорошо.
Евгений Урих. И тут появляется снова Грёнемайер – блин, этот мужик просто вот говорит абсолютно всё, что нужно знать о Германии. Он высказал то, что… он дал ответ абсолютный, и он говорит: «У нас высокий…» - это абсолютная правда, я подтверждаю: у немцев, он сам немец и говорит от имени немецкого народа: «…у нас высокий уровень тревоги по поводу возможной неудачи. Если ситуация не идеальная, то мы сразу же нервничаем – у нас есть такие вот качества. Все знают пиво, автомобили, бережливость, целеустремлённость…» - всё это он перечислил, и тут то, что можно цитировать, вот если человек хочет понять, кто такие немцы, почему у них феномены все их – он это выразил буквально вот в таком коротком монологе.
Сидит этот Герберт Грёнемайер и говорит: «Большинство, когда думают о Германии, вспоминают Баха, Шиллера, Гёте, но они жили в небольшом королевстве. Эта страна существует всего 20 лет (то, что я и говорил – Е.У.). Культура демократии (именно так он сформулировал)… культура демократии, расслабленности, ответственности совсем иная, в отличие от Франции, России, Америки, и поскольку мы так сильны в экономическом плане, все думают, что мы умные, но это не так. Мы очень неуверенные в себе, и наша неуверенность приводит к крайностям: когда мы думаем, что мы лучше, от нас прямо сквозит глупой надменностью, а когда мы не уверенны, то у нас сразу супер-стресс, и мы всего боимся».
Он выразил просто всё, что нужно знать, он абсолютно прав – не было никакой, нафиг, Германии, ей всего 20 лет, и потому что она экономически сильная, все на неё что-то пытаются проецировать, а на самом деле немцы, действительно, неуверенные, и они пытаются пахать и просто себя обезопасить на будущее, если так можно сказать. Он это отлично выразил, прямо вот всё, что нужно, т.е. тут даже вопросов никаких не может возникать, но всё, что услышал Познер – это то, что он упомянул Россию. И тут Познер говорит закадровым голосом: «Когда Грёнемайер отнёс нас к стране с культурой демократии, расслабленности и ответственности, он нам решил польстить». Это всё, что он услышал из вот этой отличной речи о Германии. Даже если он там решил польстить, ну ты тупо не услышал, что он сейчас сказал – он тебе всю суть выразил.
Д.Ю. Ой, господи…
Евгений Урих. Т.е. он услышал только «Россия»: «А, это про Россию сказал, что у нас демократия? Ах ты льстец немецкий!»
Д.Ю. Я тебе уже набивший оскомину пример приведу: вот советская власть, разгар тоталитаризма, вот я работаю на заводе, вот на заводе у нас собрания проходят, на которых меня, пролетария, гегемона, непрерывно спрашивают: как тебе работается-то? Какие вообще вопросы, какие претензии? Любой пролетарий, и я в т.ч., вскочив: «А я считаю, должно быть вот так, здесь надо не так и тут не так, а сейчас происходит вот так, а виноваты в этом вот этот, вот этот, вот этот…» Неважно, это производственное собрание, партийное, куда всех пускают – я там могу говорить, что хочу, по вопросу своей работы. Да, тогда я не мог ругать Брежнева, именно ругать, оскорблять, там, ещё чего-то. Да, его нельзя было оскорблять в прессе, интернета не было, нельзя было поливать помоями за глаза, и проч. Никого это не парило вообще, это данность, в которой ты живёшь. Ну и теперь всё изменилось: вот теперь, значит, президента, там, премьера можно крыть последними словами.
А теперь самое главное – переходим к демократии, так горячо любимой Познером, и расслабленности: вот капиталистическое производство – иди раскрой рот и скажи что-нибудь о том, как здесь неправильно, и в мгновение ока – в позу «бегущий кабан», пня под зад, и пошёл на улицу безо всяких разговоров, нехер тут вообще рот раскрывать. «Давайте определимся, а где же этой самой демократии было больше» - при этом, как ты понимаешь, непрерывный рассказ, что демократия и власть народа (это ключевое!) – это какая-то вот прелесть такая невыразимая. Ну вот у нас есть буквально тут вот за кордоном за ближайшим пример – страна Украина, где живёт точно такой же, один и тот же народ, ты мог заметить.
Евгений Урих. Я убедился в этом, да.
Д.Ю. И вот, например, чиновник выходит из учреждения, а его хвать за задницу, раз ему стакан зелёнки в рожу и кверху задницей в мусорный бак – посиди там. Ну, друзья, это на основании чего? Прошло следствие какое-то, установлены факты моего там хотя бы неприличного поведения, я что-то украл, я в чём-то провинился, вынесено решение какое-то, приговор, суд, там, ещё что-то? Нет ничего вообще, а я уже с зелёной рожей в мусорном баке, там, в помоях вверх ногами. Неважно, мужчина ты или женщина, это никакой роли не играет. Что это такое? Приготовьтесь: это власть народа называется, и она вовсе не так прекрасна, как тебе может показаться. А когда в революцию, неважно, в какую, вот этих вот на штыки и на вилы – приготовьтесь: это тоже власть народа, когда нет никаких дурацких судов, мы сами решим. И суд Линча – это тоже власть народа, в общем-то. Что вы тут чушь какую-то несёте, ё-моё, неужели вам не стыдно?!
Евгений Урих. Ну видите, он играет на каких-то общих представлениях какого-то там туманного…
Д.Ю. Это пропагандист, специально оплаченный, пропихивающий специфическую точку зрения, о чём, собственно, весь фильм, но фильм на непонятную ему тему поэтому он тут всё время путается. А в России, значит, вот в настоящий момент, как нетрудно догадаться, это польстил. А вот мы с тобой сидим тут, да, и вещаем, не побоимся таких слов, на миллионную аудиторию. Вот лично я понимаю это, как вот у меня в башке есть некие фильтры, и эти фильтры не позволяют мне, например, ругаться матом, ну понимаешь, о чём речь? Хотя я умею получше многих.
Евгений Урих. Я в курсе.
Д.Ю. Ты свидетель, да. Речь льётся непринуждённо.
Евгений Урих. Отлично льётся!
Д.Ю. Не говорю никаких гадостей, стараюсь в меру моих сил и разумения никого не оскорбить. Вот, например, мы разбираем кино – мы говорим не лично про Владимира Познера, а мы говорим о фильме, который он сделал, и касаемся исключительно его деятельности, а не личности. С личностью мы не знакомы, я вообще понятия не имею, что он за человек, мы говорим о плодах труда, которые он выставляет на всеобщее обозрение, и, в общем, как все нормальные люди мы можем это обсуждать.
Евгений Урих. Можем, да.
Д.Ю. И где запреты-то?
Евгений Урих. Да, никаких запретов.
Д.Ю. Хотелось бы узнать, где нам что-то не дают говорить? Где у нас тут нет этой демократии? Хочется тебе власти – иди избирайся, не можешь избираться – ходи избирай. Чего тебе не дают-то, где какие права у тебя нарушены? Если у нас есть некие особенности: национальные, там, я не знаю, как у страны, в связи, там, с географией, климатом, историей, и проч. – так они у всех есть, извините, а приводить в пример вот это: вот у американцев всё правильно и у французов всё… начиная от кухни, как ты понимаешь, и заканчивая демократией – у меня пара простых вопросов: вот США, а у них граница с Мексикой, за этот год в Мексике убили 23 тысячи человек в войнах наркокартелей, где мексиканские граждане «мочат» друг друга за право продавать наркотики в США. Вопрос: А вот вы там рядом – раз, а во-вторых, у вас выборы из двух и более кандидатов, власть народа, по всей видимости – откуда вот это? Вот откуда оно взялось вообще? Почему люди убивают друг друга в промышленных количествах? У нас за 10 лет в Афганистане погибло 14,5 тысяч человек, это война 10 лет шла, война, где люди целенаправленно убивают друг друга. В Мексике нет никакой войны – 23 человека за неполный календарный год. Это что вообще такое? Может, что-то не так с вашей демократией? Ну и вопрос № 2: вот тут недавно Владимир Владимирович зазвал африканских руководителей побеседовать на тему…
Евгений Урих. Да-да-да, слышал.
Д.Ю. …как нам организовать жизнь в Африке к обоюдной выгоде? Ну, вся Африка, я маленький был, у меня была специальная Детская советская энциклопедия, как сейчас помню – там карта Африки, она вся такая, как лоскутное одеяло, и границы там всегда были очень интересные, явно по линейке прочерчены.
Евгений Урих. Прямые, да.
Д.Ю. Да, как-то вот – это результат европейской оккупации. Т.е. вот вся Африка была вами колонизирована, т.е. вы оттуда сосали соки, и за счёт этого у вас в Бельгиях, Франциях всё богато, красиво, хорошо. Ну, вопрос: сколько вы университетов построили в Африке? Сколько институтов, сколько ПТУ? И возможно, после прихода вашей демократии там как-то всё расцвело, запахло в Африке, и вот такое благообразие наступило – нет? Вообще нигде? Вы их всех только друг с другом стравили и продолжаете высасывать ресурсы?
Евгений Урих. Многие приводят аргумент, что, якобы, европейцы научили африканцев парламентской системе, президентским выборам, типа…
Д.Ю. А я тебе страшный вопрос задам, Евгений: а может, она не везде работает? Вот у вас нет в башке: вот мы вот говорим про немцев…
Евгений Урих. Нельзя одним мерилом всех.
Д.Ю. …да, и в общем-то, понимаем, что немцы – такая особая нация, как и все мы особые нации, и у них вот как-то так, по-другому несколько и головы устроены, и действуют они по-другому. Ну как можно собрать тысячу человек, чтобы они все пришли в состояние алкогольного опьянения и не дрались при этом?!
Евгений Урих. Да, вообще я в шоке!
Д.Ю. Давайте у нас организуем что-то подобное – я не знаю, количество трупов удастся ли подсчитать хотя бы к утру? Ну уж безобразий-то…
Евгений Урих. Я думаю, аудитория будет говорить: «Да что ты, я там на Октоберфесте видел – там кто-то дрался…»
Д.Ю. Ну это бывает.
Евгений Урих. Но это смешные масштабы, это вообще!
Д.Ю. А я в детстве ходил на «Алые паруса» при советской власти, у меня там друга зарезали, школьника, между прочим, насмерть убили.
Евгений Урих. На школьный праздник.
Д.Ю. Да, и чего? Но это, как ты понимаешь, общей-то картины не делает. Ну и вот эти постоянные какие-то… мягко говоря, странно: чего ты носишься со своей этой демократией, как бабка с торбой, ты попробуй для начала дать определение, что это такое, и внезапно увидишь, что то, что происходит в России, оно, как демократия-то, сильно поглавнее, чем в других местах, а если тебе не нравится, что где-то закручивают гайки – извини, друг, мы настолько все разные, что без этого самого закручивания гаек может резьбу сорвать у многих, и получится нехорошо, потому что то, что им нравилось в 1990-е годы – ну вам в Москве было прикольно, а мы тут на окраинах не успевали друг друга хоронить и беженцев принимать, нам такое не надо. И является ли то, что сейчас лучше, чем было 20 лет назад, это не то, что лучше, это вообще другая страна, является ли она совершенством – нет, не является. А чего ты сказать-то хочешь? Вот что ты сказать-то хочешь? «Польстили…»
Евгений Урих. Поныть надо.
Д.Ю. Да ну! Несерьёзно, несерьёзно!
Евгений Урих. Да это вообще – он, ну такую хорошую речь сказал этот Грёнемайер…
Д.Ю. Вот я тебя главное спросил, вот на мой взгляд, применительно к немцам это… ты говоришь про черты характера, а ключевое то, что он сказал – что они экономически очень развитые.
Евгений Урих. Да.
Д.Ю. У этого есть причина, если причина эта кроется в лютеранстве, ну может, нам оттуда что-нибудь того…?
Евгений Урих. Что-то можно взять, да.
Д.Ю. Может как-то это попробовать перенести на нашу почву? Потому что немец кропотлив, трудолюбив, а мы склонны к рывкам – может, наши рывки как-то размазать по времени, поднабраться оттуда чего-то хорошего, чтобы мы работали лучше и зажили богаче?
Евгений Урих. Вы говорите, как надо делать по уму, понимаете, но не все готовы-то.
Д.Ю. Так к чему эти психозы-то? Нафига ты мне про эту демократию рассказываешь?
Евгений Урих. Чтобы понять, чтобы сказать, что вот так в жизни…
Д.Ю. А в чём смысл нытья? Вот семья, вот жена, дети – должны быть накормлены…
Евгений Урих. Чтобы вызвать обсуждение, резонанс.
Д.Ю. …накормлены и напоены. Это прицел сбитый абсолютно. Жена и дети должны быть накормлены, напоены, одеты, обуты, и дети должны получать образование – на всё на это надо деньги, для этого не демократия нужна, для этого нужны деньги в первую очередь. Где мне их зарабатывать?
Евгений Урих. Кстати, в Германии бесплатное высшее образование за счёт того, что народ налоги платит, там, и всё такое.
Д.Ю. Исправно, замечу.
Евгений Урих. Да, ну все… пытаются, конечно, там, но…
Д.Ю. Ну само собой!
Евгений Урих. …всё равно хорошо платят. Я сам тоже.
Д.Ю. В англосаксонской культуре представитель налоговой инспекции – это то же самое, что у нас лицо нетрадиционной половой ориентации, ничего хорошего про него сказать не могут.
Евгений Урих.
Евгений Урих. Да, их очень не любят и боятся, да, есть такое. Ладно, идём дальше.
Д.Ю. Сбит прицел, Евгений, т.е. даже не сбит, а какая-то идеологическая задача стоит.
Евгений Урих. Тут, да, и она как-то так проскальзывает немножко вяло так, иногда слишком очевидно. Ну ладно. И дальше всё равно, когда Грёнемайер…
Д.Ю. Толковый дядька.
Евгений Урих. Он вообще…
Д.Ю. Не смотри, что певец.
Евгений Урих. Отличный мужик, да! У него, кстати, песенки пойдут, для попсы хорошие песни, на самом деле. И всё это, вот то, что он говорит, под кадры опять Мюнхена и Октоберфеста, и вот этой херни. И уже – ну сколько можно, вы другое что-то… вот побывали вы в Мюнхене – и что? Что вы на нём так зациклились?
Д.Ю. И там был «Пивной путч», я тебе ещё раз говорю, это всё привязано намертво, да.
Евгений Урих. Он, конечно, там упомянул про то, что немцы, там, с 1516 года закон о чистоте пива, бла-бла-бла, что они его соблюдают – да, это факт, правда, до этого были ещё разные законы пива, и старейший нашли в каком-то 1300-каком-то году, но просто этот закон о чистоте пива именно мюнхенский отличается тем, что его с тех пор непрерывно соблюдают. Т.е. он самый стабильный, он не самый старый, а самый стабильно соблюдаемый.
Ну это всё понятно, это круто и замечательно. Да, и дальше Познер опять говорит: «Как мог народ, подаривший нам учёных, художников и мыслителей, выбрать этого малопривлекательного человека с усами…»
Д.Ю. Наконец-то, перешёл к самому главному!
Евгений Урих. «…и поддержать его, и может ли это повториться? Ведь сказки братьев Гримм никуда не ушли». И дальше: «Вот смотрите: прелестная немецкая деревушка, ухоженная и милая, но она скрывает ужасных злодеев, которые поедают собственных детей». И далее реклама Опеля Zafira Turbo.
Д.Ю. Ну и что? Хочется задать вопрос – вот уже миллион раз обсуждали: вот у меня, например, в детстве одна из любимых книжек была «Сборник французских народных сказок».
Евгений Урих. Подождите, к этому вернёмся сейчас. Сейчас вернёмся к этому – к французским сказкам, надо, чтобы уместно было, тогда…
Д.Ю. Да-да-да. Zafira, да.
Евгений Урих. Давайте: на этом заканчивается первая часть.
Д.Ю. Дай я про сказку рассказу тогда.
Евгений Урих. Сейчас, она во второй части как раз. И начинается вторая часть: он едет, как всегда, в машине, и такой – мысли вслух у него идут, его прёт, и он говорит: «Вот я всегда гордился, что я объективный журналист, что я не даю своим эмоциям взять верх никогда».
Д.Ю. Ой! Ой!
Евгений Урих. «А тут я очень боюсь, что могу поддаться этому чувству» - и такое солнышко светит, и идеальная дорога, и все прелестно. Такой говорит: «Как же прямо из меня прёт – не могу!» И он говорит: «Почему-то меня тревожит эта патриархальная пряничная Германия». Не знаю, с чего он взял, что она патриархальная сегодня? Она, конечно, когда-то была патриархальная, как и все страны, но сейчас немножко изменилась, наоборот все кричат о том, что эмансипация, и проч.
И тут они показывают замечательный старенький городок в земле наконец-то уже не Баварии – задолбали с ней, а в земле Нижняя Саксония, город Хамельн, старинный…
Д.Ю. Где Крысолов?
Евгений Урих. Конечно, которую знает весь мир, особенно на Западе, эта сказочка уже такая нарицательная, американцы её очень хорошо знают. И он показывает: люди гуляют, всё хорошо, всё прекрасно, солнце светит, приехали, идеальная погода – всё супер, и он говорит: «У меня ощущение, что сейчас вылезет чудище страшное из древнегерманской легенды накинется на нас с Иваном и разорвёт на куски, и покроется всё морем крови. А потом вдруг снова защебечут птицы, и милые немцы и немочки добродушно улыбнутся проезжим».
Д.Ю. Тут бы к доктору уже обратиться, не к камере, а уже бы к доктору.
Евгений Урих. Немножко, да. И дальше он говорит про братьев Гримм, вот показывает город Хамельн: «Всё это, - говорит, - нереально красиво и сказочно, как из братьев Гримм. Но ведь браться Гримм только поначалу такие вот нежные и приятные, а потом появляется всякое. Но всё равно городок выглядит прекрасно!»
Д.Ю. Я что-то тут… даже непонятно: а что прекрасного в братьях Гримм? Если я правильно помню, могу ошибаться, братья Гримм собирали сказки для того, чтобы доказать арийское происхождение германцев, если правильно помню.
Евгений Урих. Ну там не знаю насчёт арийского, но они очень… они хотели объединить, это тоже часть была – объединение немецкого духа, единство, это же было тоже в эпоху кризиса, когда немцы были потеряны.
Д.Ю. И это тоже – искали себя, короче.
Евгений Урих. Конечно.
Д.Ю. Это народные сказки. Народные сказки, если вот… тут меня тоже всё время, я вот маленький был, читать я научился сильно задолго до школы, и вот эти самые французские сказки я штудировал. Никто, кстати, меня там ни от чего не оберегал.
Евгений Урих. Ну понятно, да.
Д.Ю. «Ребёнку это нельзя» - сказки, они для детей. И вот французские сказки: первое – там всё время нечего жрать, там всё время голод, постоянно.
Евгений Урих. Да, это в основном так.
Д.Ю. И, ну нечего жрать, вот слепой, например, его надо отвести в лес, и чтобы его там звери сожрали. Вот ещё какой-то кривой – и этого в лес, чтобы звери сожрали. Дети, как Гензель и Гретель – и детей мачеха отведёт в лес, чтобы тебя тоже сожрали. Там какие-то людоеды, здесь какие-то дикие звери, там всё время родственники друг друга режут, особенно если мать умерла – детям кранты, мачеха в дом пришла, она чисто лев, там всех щенят надо извести. Ну вот такие сказки, ёлы-палы – и что?
Евгений Урих. Ну они возникают не на ровном месте же, это надо понимать, что всё исторически подкреплено.
Д.Ю. Так точно, жизнь настолько тяжела и сурова, что это вот пролезает даже в такие рассказы.
Евгений Урих. Конечно. Вообще, если люди думают, что Европа такая замечательная, или какая-нибудь Швейцария, которая сегодня такая прекрасная – там жили всегда суровые горцы, наёмники-маньяки, и все боялись лезть в эту Швейцарию, почему о ней вообще мало историй – потому что считалось, что считалось, что если ты пойдёшь в Швейцарию, на тебя там что-то упадёт с горы, кто-то нападёт, тебя убьют там, ограбят, изнасилуют, и вообще.
Д.Ю. Я не сомневаюсь, что многие пробовали туда ходить – с известным результатом, да.
Евгений Урих. Конечно, и поэтому в Швейцарию никто не совался. Это сейчас они такие милые, хорошие ребята.
Д.Ю. Ну так и чего – итог, ёлы-палы?
Евгений Урих. Ну вот….
Д.Ю. Не-не-не. Вот французские сказки – это Познер-то всё время Францией восхищается, изумляется…
Евгений Урих. Да-да, вот сейчас будет восхищаться.
Д.Ю. Вот они прекрасные, да, вот так вот в народе там – взять, зарезать ребёнка и сожрать его или других накормить.
Евгений Урих. Я думаю, что самое главное – нужно вспомнить про Красную Шапочку, которая французская, в основном.
Д.Ю. Да, она Капюшон. Она Red Riding Hood, Hood – это, типа, капюшон, плащ.
Евгений Урих. Да-да, и она родиной с земель Франции, и там немножко жестокая, как бы, происходит действие.
Д.Ю. Да-да, немножко не так. Да даже если про Золушку почитать, где мачеха дочкам своим пятки отрезала, чтобы они влезли в туфлю.
Евгений Урих. Да, всё, да, это говорит о том, что в целом в Европе вот в этой Центральной, туда и Франция входит, и Германия…
Д.Ю. Да везде одинаково.
Евгений Урих. Когда эти сказки возникали, опять же, не было этих границ, всё было очень близко и похоже.
Д.Ю. Да-да, везде одинаково.
Евгений Урих. Вот мы переходим, конечно же, к Крысолову, вот ещё раз хочу процитировать.
Д.Ю. Да-да-да, и что же Крысолов?
Евгений Урих. Они туда опять Россию вспоминают. Он говорит: «Вот я поражаюсь: такой маленький городок, это же ни о чём, население вообще там какое-то мизерное (это правда – Е.У.), а как всё устроено – уютно, удобно, именно качество жизни чувствуется такое, что люди себя хорошо чувствуют. А вот что Россия?» Ургант говорит: «С Россией проблемы, плоховато у нас в регионах. Ну это всё потому, что она просто централизованная». А Познер говорит: «А вот маленькие города вокруг Москвы? Вот как здесь этим немцам удаётся это делать? Вот смотрите: церкви 1200 лет. Знаете, может быть, в этом и дело – в древности и традициях, которые в России возникли гораздо позже?»
Д.Ю. Ещё и историк, ёлы-палы.
Евгений Урих. Тут он взял и очень даже нехорошо с Россией…
Д.Ю. Ну как-то неловко. Понимаешь, я всё время именно, как это сейчас дети говорят: испанский стыд. Т.е. херь какую-то несёт он, а стыдно нам: как это так у тебя, ёлы-палы? А как вы это вообще вот…
Евгений Урих. Тут даже не патриот России возразил бы, что с традициями…
Д.Ю. …отделяете историю, климат, географию? Вот вы берёте и всё на ровном месте отделяете, ёлы-палы. Ну как так у вас получается? Ну почему вы всё время, глядя на удачно сложившееся в силу климата, географии, истории, вы берёте, начинаете это сравнивать? Что ты не сравниваешь это с монгольским пастбищем с каким-нибудь или с племенами африканскими, которые коровьей мочой умываются до сих пор – корова гадит, а он бежит к ней скорее морду помыть?
Евгений Урих. Ну там же чуть-чуть дезинфекция какая-то мизерная?
Д.Ю. Конечно, вообще дело полезное, как мы знаем. Ну как вообще такое в башку приходит? Ещё раз говорю, что ключевое: ты бы там смотрел, что там есть полезное, и думал бы, как это перенять нам, вот чтобы у нас вот так получилось, без размышлений этих.
Евгений Урих. Да. Ну тут он, понятно, что часть своих вот этих комментариев он говорит, наверное, где-то спонтанно, но потом же, когда они монтируют, он же мог видеть, что что-то он тут сказал про древность и традицию…
Д.Ю. Наоборот, нет-нет-нет, наоборот – это позиция, это я вот так вот и считаю, и именно вот это должно быть сказано.
Евгений Урих. А, понял, понял. Ну т.е. он считает, что традиции в России гораздо моложе, чем традиции в Германии – вот так он считает? Ну ладно, хорошо, дальше…
Д.Ю. Смешно, знаешь вот, недавно тут в исторической перспективе наши с японцами, наши придумали, а японцы нарисовали такой мультик, называется «Первый отряд», или как-то так.
Евгений Урих. Не знаю.
Д.Ю. Ну короче, какая-то современная ахинея, где там тёмные эти магические тевтонские силы нападают на СССР, а дети-пионеры обращаются к мёртвым детям-пионерам на предмет: «Помогите – они уже мёртвые – помогите с потусторонними силами справиться». И пионеры-герои: «А делать всё равно нехер, ну давай попробуем». Ну т.е. создателям пламенный привет, таким дебилам…!
Евгений Урих. Кстати, когда говорят «тевтонцы» про немцев, это не совсем правильно, потому что сами немцы говорят, что тевтонцы – это только регион возле Мариенбурга и польских немцев, а к остальным немцам они не приравнивают тевтонцев.
Д.Ю. По-моему, их ещё древние римляне всех зарезали, и ничего не осталось уже. Вот, и короче, они поручили японцам рисовать советскую деревню.
Евгений Урих. Это современное, как я понимаю?
Д.Ю. Ну там, лет 7-8-10 назад вышло. Поручили японцам рисовать деревню, и там заборы были, и японцы… ну там эскизы японцам отдают, а они с эскизов рисуют. Японцы сказали: «Ну может, нормальный забор нарисовать?» - «В смысле?» - «Ну этот, типа, такой кривой, что так просто не бывает. Такого не может быть» - сказал японец. Ну а я тебе вот, как некоторым образом специалист, вот у меня домик в деревне, а вот жил хороший такой человек – дядя Ваня, и сейчас, наверное, жив. Дяде Ване привет, здоровья, и всё такое! Дядя Ваня был в деревне один такой, т.е. вот там лесопилка, а на лесопилке, например, когда брёвна пилят, образуется т.н. горбыль, т.е. это край бревна, с которого кору не снимают. Вот он отвалился, и из этого горбыля, как правило, все себе строят заборы. Т.е. ты набрал кучу этого барахла, приколотил, и он с коровой там, всё нормально. В чём задача забора – чтобы туда скотина не зашла, ну и двуногая скотина чтобы тоже не зашла, хотя бы понимание, что здесь забор. У дяди Вани было не так: дядя Ваня покупал доски, доски пилил, аккуратно их затачивал, ну как частокол. После этого, значит, дядя Ваня брал, по отвесу вешал… ну сначала столбы, жерди, по отвесу дощечку…
Евгений Урих. Как в Средние века, когда соборы строили.
Д.Ю. Да-да-да. Дощечку он приколачивал, а дальше прикладывал к ней другую такую же дощечку, просто прикладывал, и следующую.
Евгений Урих. Ровно, да.
Д.Ю. Чик-чик гвоздём, эту вынимает – она как шаблон, чтобы расстояние одинаковое было, и через гвозди проволоку.
Евгений Урих. Шикарно.
Д.Ю. Да, что он гвоздь проволокой оборачивает, заколачивает его до конца, следующий гвоздь оборачивает, заколачивает – её оторвать нельзя, доску, штакетину, когда ты захочешь подраться в пьяном угаре, её не оторвать, потому что она мало того, что гвоздями, ещё и прикручена. Но он один был такой в нашем населённом пункте, все остальные обходились горбылём. У этого что-то нездоровое, ты знаешь, ну вот это, с точки зрения русского человека: а зачем тебе это? Я всё понимаю, но главный вопрос: а зачем? Т.е. вот горбыль приколотил, он задачу прекрасно выполняет. Кривой, страшный – и чего? А зато никто пройти не может. А ты чего? А зачем ты потратил силы, средства? На другое их можно…
Евгений Урих. Его не побили за это?
Д.Ю. Ненавидели просто, просто ненавидели вот всей деревней, вот просто ненавидели. «Ты не такой», понимаешь? Ну так ты… я опять, всё к тому же возвращаясь: а что с людьми надо сделать, чтобы они решили, что вот это правильно, что жить надо вот так. Возвращаясь к самому началу: «Мы съездили за границу, посмотрели, как там. Оказывается, вот так можно жить» - так что тебе Путин не даёт ровные заборы прибивать, или что? Или ты сам дурак? Задайся таким вопросом, может, ты пользу Родине принесёшь, в конце концов.
Евгений Урих. Ну я всегда считал, что народ всегда достоин своего правительства, в общем-то.
Д.Ю. А я считаю, что это сама формулировка неправильная.
Евгений Урих. А как вы думаете?
Д.Ю. Народ – ну он порождает правителей.
Евгений Урих. Ну да-да, скажем так, да.
Д.Ю. Не то, что там заслуживает – боже мой, это же тебе не реклама какая-то: «Я этого достойна».
Евгений Урих. Да-да, хорошо, именно это я и имел в виду, что всё-таки от народа это исходит.
Д.Ю. Эпоха, время, да, ну вот, таких вот порождает. Как только разговоры про известного упыря товарища Сталина начинаются – ну давайте обратимся к эпохе, в которую мы жили, к вакханалии послереволюционной, там, уголовщине, преступности, и проч. – как это укротить, как начать проводить эти индустриализации, коллективизации? Как только ты углубляешься в реальность, вот закончив с разговорами про демократию, там, Мюнхен, пивные путчи, как только ты в реальность углубляешься, оно начинает выглядеть всё несколько не так. Увы! Так почему человек в таком возрасте не озабочен здравым смыслом и действительно какой-то пользой? Ты чего в башку-то мне хочешь заложить вот этим фильмом?
Евгений Урих. Да, он же снял целый фильм прямо, старался, прямо снято очень круто – 2012 год, но очень современно, круто снято. Музыка прямо написана дочерью специально, т.е. она же сидела, в партитуре писала, потом это играли. Т.е. это подход такой серьёзный.
Д.Ю. Деньги потрачены, да.
Евгений Урих. Деньги очень серьёзные – это значит, что-то он прямо вот… доносит что-то до людей.
Д.Ю. Так и что же там дальше? Вот Хамельн…
Евгений Урих. И тут мы переходим к этой известной… если кто не знает – что якобы в городе Хамельн в 1284-ом, считается, именно тогда, 26 июня так сложилось, что 130 детей исчезли в неизвестном направлении. Ну это связано, конечно, с целой легендой – что там, якобы, крысы обзавелись, как часто такое бывало, и вот пришёл какой-то чужеземный мужичок и говорит: «Я умею ловить крыс, я крутой крысолов».
Д.Ю. С коммерческим предложением.
Евгений Урих. Да, с коммерческим предложением в мэрию. Сказал: «Давайте я их всех… избавлю вас от этих крыс, и вы мне за это заплатите, соответственно». Всё, договорились, обговорили сумму – он взял, действительно, их вывел, там, на дудочке поиграл.
Д.Ю. Заиграл на дудочке, крысы побежали за ним.
Евгений Урих. Да, якобы, они побежали там за ним, он их всех, действительно, вывел и увёл в реку, и они все в реке утонули, эти крысы. Ему не заплатили, просто не заплатили.
Д.Ю. Так любой дурак может – на дудочке играть.
Евгений Урих. Да-да, чего это ты нам? Ну и в общем, он тогда вернулся чуть позже и ночью начал играть уже по-другому на дудочке, и вывел детей. Дети все вышли, один там, якобы, не успел, потому что он вернулся за курткой, и вот он опоздал, и он всё-таки остался. А потом вернулись только двое, он их увёл в каком-то неизвестном направлении, они так и не исчезли, вернулись двое: один немой, другой слепой, соответственно, один не мог сказать, где, другой не знал, где, куда их спрятали. Т.е. там не говорили, что он их убил, или что-то – их вывели, считается, что они просто ушли в неизвестном направлении и не вернулись. И это, конечно же, верх жестокости немецкой культуры – неповинных ни в чём детей… просто вот как можно их так взять и увести ни за что? Ну вот это посыл.
Д.Ю. Я бы сразу первое сказал: за оказанные услуги надо платить.
Евгений Урих. Ну это то, что, я думаю, не все сейчас об этом подумали.
Д.Ю. У нас не так давно за это ноги ломали безо всяких разговоров.
Евгений Урих. Т.е. каждая сказка в основном должна быть поучительной, эта вообще супер-поучительная, т.е. тут даже не нужно искать скрытый смысл, тут понятно: ты не заплатил – получай в ответ. И продолжают показывать этот замечательный городок, там всё это, и тут Познер спрашивает, якобы, сам себя: «Ну что, сможешь примириться с тем, что здесь происходило 70 лет назад?»
И дальше они обсуждают сказки, и Ургант такой говорит: «А вот вам в детстве какие рассказывали сказки?» Познер отвечает: «Моя мама рассказывала мне французские сказки». И Ургант говорит: «Ну там же нет таких страшных аллегорий?»
Д.Ю. Ой!
Евгений Урих. И Познер отвечает: «Не, нет, там всегда побеждает добро».
Д.Ю. Ой!
Евгений Урих. Ну это то, что мы уже с вами озвучили – что то же самое. Мало того, что он приплетает Францию: если это сказка 13-го века, то в 13-ом веке Эльзас, который теперь Франция, принадлежал Германии, ну «принадлежал» - опять в кавычках, он был немецкоязычный. Т.е. что ты сейчас относишь к Франции? Я могу сказать то, что сказка, например, из Эльзаса – она и французская, и немецкая одновременно, ты не можешь так взять и различить, это в принципе был очень близкий… поэтому, кстати, они и воевали друг с другом так часто и ненавидят друг друга, потому что это ближайшие соседи, это естественно. Т.е. тут он вообще настолько не попадает – ну как можно такое сказать? И там ещё побеждает добро у него! Ну ладно.
Д.Ю. Как говорил один советский герой по кличке Бармалей: «Что же это ваше добро побеждает-побеждает, а победить никак не может?»
Евгений Урих. Да-да.
Д.Ю. Добро! Я повторюсь, что этот сборник французских сказок – там вообще туши свет! Это вот сейчас, в ходе всей этой дурацкой толерантности, борьбы, там, не пойми за что детям подобное читать: людоеды, убийцы все до одного, скармливают детей диким зверям, там… Но добро побеждает.
Евгений Урих. Да. Ну тут нужно, конечно, сказать нормальные факты, исторические, как могла возникнуть эта сказка, т.к. она такая известная в Германии, немцы, конечно, её изучают, они вот любят копать-копать до последнего, они там ищут всё, и они даже ищут в грамотах и в этих каких-то там бухгалтерских книгах, платили ли крысолову в таком-то году. Они прямо вот… они всё ищут.
Д.Ю. Правильно.
Евгений Урих. Да. Как они, например, узнали, установили точно, что семья Крамера в 1754 году начала продавать именно там пиво – потому что они нашли первую налоговую уплату за проданное пиво на человека по фамилии Крамер. И сама эта сказка ещё не на 100% причисляется самому Гаммельну, но суть в том, что она может возникнуть на фоне исторических событий, потому что в 13 веке очень сильная была экспансия на восток немцев, они на восток отправлялись и захватывали там новые земли, новые территории, делали их немецкими, такие как, например… ну Саксония уже была тогда немецкая, но они продолжали, шли дальше – в Румынию, там, в Бранденбург ещё, они были такие ещё полу-лужицкие, полу-западнославянские. Сейчас начнётся: «Наши братья-славяне!» - это вообще не браться, это западные славяне, они ничего общего с нами не имеют, их называют «лужицкие сёрбы», и они смешались с немцами и, в общем, всё нормально. И скорее всего, эта сказка возникла на фоне того, что не дети Гаммельна, а сыны Гаммельна, т.е. молодые ребята, полны сил, свалили из города, чтобы новые земли… скорее всего, говорят, вероятно, в Румынию, в область эту, как её…
Д.Ю. Т.е. иносказательное такое, да?
Евгений Урих. Да, как эта область называется, где граф Дракула – в Трансильванию, вот якобы Трансильванию захватывать, скорее всего, говорят, туда, может быть, ещё другие восточные земли Бранденбурга. Они просто ушли, потому что в Гаммельне делать нечего, у них там перспективы…
Д.Ю. Нечего – там негде жить.
Евгений Урих. Да, приходили всякие зазывалы военные и кричали: «Давайте, там ждёт будущее, вперёд!» - и сыны Гаммельна таким вот количеством, 130 – это, в принципе, много для средневекового городка, они ушли, и блин…
Д.Ю. Весенний призыв.
Евгений Урих. Да, ушли на этот призыв и не вернулись, потому что там лучше стало, там они новые земли освоили, там они лучше себя чувствуют, просто не вернулись к своим родителям. И как-то это всё там переросло, заросло какими-то легендами, слухами, и, якобы, эти призывники – это те самые крысоловы, всё это смешали со всей этой историей. Возможно, исторический контекст на самом деле такой, что они просто сыны Гаммельна, взяли и ушли захватывать…
Д.Ю. Можно теоретизировать, да, различные гипотезы выдвигать.
Евгений Урих. Да, т.е. это такая гипотеза…
Д.Ю. Ну кроме вот этой чуши!
Евгений Урих. Ну да она такая очень пока считается самая актуальная, сама реалистичная.
Д.Ю. К вопросу про копания: вот в настоящее время в монастырях, например, были библиотеки, и сейчас есть, и там т.н. инкунабулы, т.е. эти мега-манускрипты, туда-сюда. Вот в настоящее время тамошние британско-шотландские ботаники: открыл – вот здесь чья-то волосина, её раз – на анализ: что ты там жрал, ртуть, ещё чего-то. Вот хлебная крошка: что это за хлеб, туда-сюда? Здесь масляное пятно – соскоб: что это за масло? И одна книга… Как «Имя Розы», помнишь, где там отравленные страницы листал, лизал.
Евгений Урих. Так и есть, да.
Д.Ю. Вот массу всяких вещей узнать можно.
Евгений Урих. Вообще методов огромное количество найти. Они даже сравнивали, например, когда появились в этой области, в этой Румынии, где они говорили – Трансильвании, и в области Бранденбург похожие названия городов, которые были в области Гаммельна, потому что часто было такое, что люди выезжают и в честь своего родного города называют просто так же. И там есть, действительно, деревушки, которые по звучанию, иногда переделываются на местный манер, но очень похоже, и возникали примерно в этот период. Т.е. это говорит о том, что да, скорее всего, это и были переселенцы, которые пошли новые земли для себя открывать. Т.е. в общем-то, всё логично, нормальная абсолютно история, она ещё и поучительная, и вполне… ну конечно, может, там жестока, но всё равно справедливая.
И тут показывают кадры, как идёт этот Крысолов, они же теперь в Хамельне разыгрывают это ежегодно для туристов – хорошая традиция…
Д.Ю. Конечно.
Евгений Урих. Обычные люди играют, как актёры, переодеваются, уважают свои традиции, которыми он должен восхищаться, он это говорил в самом начале, что его восхищают традиции, а тут, блин, не то что середины 18 века, а с 1284-го, как бы, и он мог этим восхититься.
Д.Ю. Не радуют, нет.
Евгений Урих. Да. Но нет, не радуют, и он показывает, как идёт этот Крысолов и за ним дети в виде крыс, и он такой: «Вот немцы не первый раз за дудкой крысолова идут». И тут попёрло: да, давай кадры вот эти все нацистские! И тут дальше они продолжают рассуждать: но ведь сказка назидательная…
Д.Ю. Конечно! Я тебя, извини, перебью: вот гражданин Познер в данном случае выступает как Крысолов с дудкой – несёт какую-то ахинею, а за ним люди должны идти, и это ты детям в первую очередь в голову испражняешься, ёлы-палы, своими псевдоидеями. Хе!
Евгений Урих. Да-да. Но если бы я был таким ребёнком малограмотным и посмотрел бы этот фильм, я бы так… Не знаю…
Д.Ю. Поверил бы Останкинскому крысолову?
Евгений Урих. Я бы поверил, да, я бы реально немцев немножко так вот… что-то, может быть, нехорошее о них подумал.
Д.Ю. Зерно бы заронилось, да.
Евгений Урих. Зерно бы засело бы во мне, это скорее всего. И вот они признают, потом обсуждают стоят так на площади: солнышко, люди гуляют, улыбаются, вообще такая красота! Вокруг старина, блин, вон ренессанс выглядывает, вообще всё прекрасно, и они говорят: «Ну сказка ведь назидательная: дал слово, не выполнил – следует страшное наказание. Какая мораль?» - говорит. И вот тут он говорит, что вернулись двое – немой и слепой, и тут они говорят: «Да, но детей увели. Вам не кажется, что ещё страшнее – это именно не знать, где твои дети? Ведь дети на таких сказках будут расти с мыслью, что всё в жизни и так будет хорошо? Что ты не можешь не заплатить человеку за услуги, это плохо, значит, ребёнку, на самом деле».
Д.Ю. Да.
Евгений Урих. Нехорошее воспитание, да? И вот они на солнце стоят, всё супер, он даже вон куртку снял, ем жарко, и вот… Ургант, видимо, пытается выжать из себя это, а Познер так серьёзно стоит и задумывается: действительно же, как это страшно. Ещё выбрали такой красивый город. Ну не знаю, взяли бы кулису помрачнее, там, ну есть реально уродливые места в Германии – какой-нибудь Дортмунд, блин, возьми!
Д.Ю. Ну хорошо, вот пришёл крысолов. Во-первых, это у вас там крысы развелись, хотелось бы узнать, почему вы там дератизацию не производили: не травили их, не ловили мышеловками там всякими – это раз, это вы допустили развод. Человек пришёл, предложил вам вполне конкретную услугу, да, и он вашу проблему решил, отвёл беду, а вы вместо этого взяли его кинули откровенно: «Не будем мы тебе платить». Ну и как вы думаете вообще, расплата-то какая-то за это должна быть? Причём ладно бы речь шла – он бы там какую-нибудь жертву кровавую попросил – нет, просто деньги, которые у вас есть.
Евгений Урих. Да, и пообещали ему.
Д.Ю. И нанимали вы его, да, потому что они у вас есть – это в сказке не объясняется, а значит, деньги были. А потом вы его взяли и шваркнули, да, и что вы хотели – чтобы вас за это не карали?
Евгений Урих. Это нормальная поучительная сказка.
Д.Ю. Так что главнее-то, да: нельзя обманывать людей, за выполненную работу надо платить, и если это не так, то ты можешь за это поплатиться самым дорогим – жизнью своего ребёнка, он у тебя исчез вообще! Так что в голове-то останется? Я не знаю, у меня останется то, что надо платить за сделанную работу.
Евгений Урих. Конечно, и то, что они это повторяют вон уже сколько лет, и это вошло в традицию – напоминать об этом. Ну это довольно неплохо.
Д.Ю. «Кидать» людей нехорошо.
Евгений Урих. Это как раз с детства люди и будут помнить, что «кидать» не стоит.
Д.Ю. А Останкинский крысолов – о чём-то о своём, о девичьем.
Евгений Урих. Да, ну и дальше его начало переть, там уже про нацизм пошло, про Гитлера, т.е. он решил красивый художественный переход сделать из Крысолова в Гитлера – гениальное очень решение…
Д.Ю. Ну т.е. про что сказка, он не понял?
Евгений Урих. Ну да-да, он вот решил, что «красиво так перейду». Ну если очень постараться, можно было друге найти, как перевести тему на Гитлера, но вот так из этой вот сказки, из этого замечательного, красивого фахверкового городка перейти на Гитлера – и всё, и там его уже понесло: ну понятно, концлагеря, евреи, сволочи, там, и там уже можно не углубляться. Потом он перешёл в дальнейших сериях на ГДР, на то, что всё это тоже сволочи, которые всех расстреливали на Берлинской стене, там прямо, ну и… Т.е. там лезть в эти темы…
Д.Ю. Я тебе рассказывал, наверное, отличную историю, как я ходил, в детстве-то я не мог до рейхстага дойти, там у Бранденбургских ворот заслон был, там нельзя было ходить к рейхстагу, а поехал в Берлин на кинофестиваль, и там уже можно ходить. Ну я пошёл к рейхстагу там посмотреть. Закрыто было внутри, т.е. где кусочек там с этими надписями не смог посмотреть. Поглядел: Берлин произвёл странное впечатление, что здесь дома, а тут нет, здесь дома, а тут нет – до меня только… до самого дошло, что здесь поработала советская артиллерия, и уже просто не восстановили ничего.
Евгений Урих. Ну его просто так «мочили»! Там такие сражения были – от него ничего не осталось.
Д.Ю. Ну как – «просто так»? Там все стояли насмерть, ёлы-палы, немцы, солдаты…
Евгений Урих. Ну я не имел в виду – просто так.
Д.Ю. Да, солдаты – это моё почтение!
Евгений Урих. Да-да-да. Но там очень стильно, кстати, сделали в Берлине – там полгорода в центре они оставили следы снарядов на стенах, они так ещё красиво там современным чем-то – стеклом там могут закрыть, обыграть как-то, т.е. ты идёшь и прямо видишь следы войны, их никуда не убрали.
Д.Ю. До сих пор, да-да.
Евгений Урих. До сих пор всё сохранили. Ну и конечно, этот огромный памятник холокосту, который там в центре прямо, блин, столицы немецкой – это разве не говорит о том, что чуть-чуть там немцы исправились? Ну, «исправились» - я не знаю…
Д.Ю. Да не то что исправились – если ты…
Евгений Урих. Но признают, они признают.
Д.Ю. …маленький там ходишь и осознаёшь: это твои предки людей миллионами валили – ну, наверное, ты знаешь, что-то…
Евгений Урих. Они признают вину, это понятно, и он это тоже там скажет, что вроде признают – всё равно сволочи!
Д.Ю. Ну, как-то…
Евгений Урих. Да, всё равно всё очень плохо.
Д.Ю...глубоко берёт, ёлы-палы. Так, про что я хотел сказать, напомни мне – про памятник, Берлин… А, и короче: а возле рейхстага на заборе там висит, я не хочу святотатствовать… короче, не композиция, а портретики висят тех, кого убили, значит, при попытке перепрыгнуть через эту самую Берлинскую стену, общим числом, если я помню – у меня заметка на сайте есть – общим числом 18 штук. Я вот, как советский ребёнок, я любил всякие советские книги, я из семьи военного, у меня военных книжек масса, и у меня до сих пор есть книжка про нашего легендарного пограничника Никиту Карацупу, который на Дальнем Востоке со своим псом по кличке Индус, он в ряде книжек был Индус, а потом стал Ингус, чтобы индусов не обижать.
Евгений Урих. Неплохо!
Д.Ю. Да. Он нёс службу на Дальнем Востоке и лично сам, один пограничник Никита Карацупа, застрелил 325 нарушителей государственной границы. Ну, ваши 18 – они как-то это… Я теряюсь, немец – он человек цивилизованный и законопослушный, и если здесь написано, что при попытке пересечения по тебе будут стрелять…
Евгений Урих. Ну там же предупредительный выстрел ещё.
Д.Ю. А вот у американцев, например, может, кто-то не знает, у них есть такая разновидность самоубийства, как напрыгнуть на полицейского, чтобы он тебя застрелил. Вот сам застрелиться не могу, а мент меня завалит железно. Вот я раз – пистолет игрушечный, а он мне бам – в башку, блин, и всё, вот меня убили. Ну так вы хотя бы разберитесь, кто эти люди, с какой целью они лезли на стену. Ну если вы вот так вот во всём разбираетесь, как там проклятые коммунисты кого в лагерях уничтожали – ну давай и там разберёмся, и тут разберёмся. Мне интересно: уже всё, идеологическая пыль улеглась, давайте к истории обратимся и поговорим. Вот эти вот несчастные…
Евгений Урих. Никто не хочет обращаться к истории, тут просто факт: ну как же – человек просто шёл, а его застрелили? Это же жестоко.
Д.Ю. Это пропаганда. Да, это жестоко, безусловно, но это государственная граница, и ходить через неё нельзя.
Евгений Урих. Это неважно, стрелять человека жестоко – вот что он хочет сказать. Это сволочи сделали.
Д.Ю. Да, это ложь, как ты понимаешь, это специальным образом подготовленная информация, направленная на сугубо эмоциональное воздействие мимо интеллекта и трезвого рассудка.
Евгений Урих. Да. Там будут кадры, как он этого пограничника… ну пришёл там в гости, что ли, к нему и пограничник говорит, что да, было такое, что стреляли. Сначала предупредительный выстрел, потом это…
Д.Ю. Ты случайно не смотрел х/ф «Шпионский мост»?
Евгений Урих. Да-да, смотрел.
Д.Ю. Помнишь, как там Хэнкс на электричке заезжает из Западного Берлина в Восточный, там Берлинская стенка, какие-то стада зергов бегут и по ним с вышек из пулемётов лупят.
Евгений Урих. Что-то припоминаю.
Д.Ю. Он всё время, как только в Западном Берлине – там хорошо, тепло, красиво, а в Восточном – как в Сибири, там всё время снег, и все мёрзнут.
Евгений Урих. Да-да-да, всегда плохо и темно, и страшно, и облезло.
Д.Ю. Да, а потом Том Хэнкс возвращается в Америку и в американской электричке едет, и американское дети там лезут через забор, солнце светит, и никому никакого дела нет до этого.
Евгений Урих. Да, а негры в отдельном автобусе.
Д.Ю. Да-да-да. Тоже гнилая… Вы же расисты, суки, хуже нацистов, ёлы-палы – а нет, нет, тоже вот у нас такая ловкая пропаганда, здесь вот мы вас дерьмом мазнём, а сами мы красивые, хорошие, вот про вас только гадости, а про нас только хорошее. Поэтому Останкинский крысолов в последнее время засбоил.
Евгений Урих. Останкинский крысолов!
Д.Ю. Да, засбоил в последнее время.
Евгений Урих. Ну в общем, да. Ну это, видите, 2012 год, но он тоже в возрасте уже был.
Д.Ю. Да всё, ещё 7 лет уже прошло, это уже глобальный сбой про Америку, там на порядки главнее было.
Евгений Урих. Хорошо, что это он до Украины снимал, а то бы там ещё приплелось бы немножко.
Д.Ю. Наверное, да.
Евгений Урих. Да, так что поэтому дальше там уже я решил сильно не лезть, там просто уже пошла вот эта история про нацизм, а зачем туда? Уже и так всё понятно: он просто людям говорит, как всё было плохо. Нашёл какого-то там старика бедного, который в концлагере, не помню, в каком – в Бухенвальде, что ли, там сидит и рассказывает свои впечатления, и что его, якобы, выкатывают, как животное в цирке, там, я не знаю, чтобы развлекать народ. Нормальный мужик, добровольно, его там очень уважительно привозят. В общем, вот эта вся история, там уже совсем всё плохо. Т.е. в принципе, всё понятно уже по этой первой серии и вот второе – про Хамельн что он сказал, дальше уже совсем.
Д.Ю. Ну, так сказать, сделать вывод, с моей точки зрения: как ты понимаешь, всякий автор снимает всё сам про себя. Это не про Германию, это про его индивидуально-личные взгляды, которые вот он приехал в Германию, излагает по поводу и без повода. Лично мне, честно тебе скажу, просто неинтересно его т.н. творчество, оно меня никаким боком не касается, потому что, с моей точки зрения, у тебя тупо сбит прицел, ты мне пытаешься впарить какую-то вообще непонятную абсолютно фигню, а самое главное – ну что такое ум у человека? Это способность просчитывать последствия своих шагов, действий, там, каких-то. Ну вот если я тебя послушаю, хотелось бы узнать, какую пользу мне это принесёт? Вот с моей точки зрения, нулевую вообще.
Евгений Урих. Нет, здесь даже нет какого-то документального, про что-то рассказать, потому что факты тоже все корявые.
Д.Ю. Так точно, я как раз про это, да.
Евгений Урих. Т.е. идеология, да, конечно, присутствует почти в каждом документальном фильме, вон ВВС, например, шикарные снимает документальные фильмы, но у них всегда тоже есть это, понятно, долбят хорошо.
Д.Ю. У всех – ну а как?
Евгений Урих. Но там хотя бы есть факты какие-то, ты говоришь – ты хотя бы их правильно называй, хотя бы проинформируй, там, скажи: «Секунду!» - раз там, узнал точно, как – ОК, теперь сказал. Потому что ладно, мы с вами тут тоже говорим, может, я там что-то ошибался где-то…
Д.Ю. Аналогично!
Евгений Урих. Нельзя сразу, из головы ты не можешь точно прямо сказануть, но если ты снимаешь такой масштабный проект… Я просто, зная, как изнутри договариваются с немцами вот это снимать, я не представляю, через что они прошли, там просто ад вообще, чтобы все тебе разрешения получить.
Д.Ю. Но при этом я тебя уверяю, это не он сам, а коллектив, который обеспечивает.
Евгений Урих. Да-да, там очень серьёзно, очень!
Д.Ю. Вы-то просто это, в кадре, а то, что происходит вокруг, это…
Евгений Урих. Да, такого уровня съёмка – это все разрешения, и я уверен, что немцы, посмотрев этот фильм, стали не к Познеру хуже относиться, а к «Первому каналу», например, к России, к русским. Ну это нормально, потому что вот опять сволочи приехали, какую-то фигню про нас сняли. Как тогда я вам рассказывал – картинная галерея, когда канал «Россия» приехал снимать про трофеи. Ну вот, как бы, это понятно, сразу же делаются такие вот выводы. Кстати, то, что вы съездили в Саксонию нашу, по-моему, им тоже не понравилось.
Д.Ю. Почему?
Евгений Урих. Впрочем, им всё не нравится. Ну не знаю, я думаю, вот эти вот маленькие невинные дурацкие шуточки – что были… они очень близко к сердцу принимают. Ну что поделать, эти официальные все эти представители, клерки, которые там сидят в офисах, они же ничего не понимают, они всегда будут недовольны.
Д.Ю. Ну так всегда. Это, знаешь, как, например, обращаются: «А давайте, вы снимете мне… ну вот у нас девайс, телефон, какая-то железка, давайте вот мы ролик с вами снимем, мы вам денег дадим». Я говорю: «Конечно! За деньги отчего же не снять? Давайте». Давайте? Давайте. – «Текст». – «Вот». - «Так нельзя». – «А как?» - «Ну вот это убрать здесь шутить не надо, это не смешно, это вот поймут не так, тут вы, я вижу, не понимаете, здесь одно другое, пятое, десятое…» Дальше всё это проходит 25 итераций утверждений и в конце получается пресс-релиз, который у них в бумажке там, абсолютно сухой, кастрированный, не смешно, не весело, вообще ничего – вот он. А зачем ты ко мне обращаешься? Ну давай, ты сама его зачитаешь, и если ты считаешь, что это кто-то будет смотреть…
Евгений Урих. Это неинтересно просто.
Д.Ю. Да-да-да.
Евгений Урих. Вот то, что как раз люди если смотрели репортажи из Саксонии вашего путешествия, там это, блин, 10% того, что по-хорошему хотелось бы снять, потому что юмор был отличный, всё было классно, но не одобрят люди, когда увидят.
Д.Ю. Ключевое – вот нам там всем страшно понравилось! И я с удовольствием поехал бы ещё, о чём, собственно, и ролики: как тут здоровски – еда отличная, пиво волшебное, люди замечательные, нам страшно понравилось.
Евгений Урих. Да, надо ещё приезжать как-нибудь. Устроим что-нибудь весёлое.
Д.Ю. Заезжайте в Дрезден – не пожалеете, отличные места!
Евгений Урих. Да, вот такая история, может быть, в следующий раз мы перейдём, там, к бомбардировкам Дрездена, с Егором Яковлевым когда-нибудь, если люди пожелают, конечно. Пусть пишут, что хотят.
Д.Ю. Мы всегда желаем, как только в наших краях, Евгений – завсегда тебя ждём. Спасибо!
Евгений Урих. Взаимно.
Д.Ю. Удач!
Евгений Урих. Благодарствую.
Д.Ю. А на сегодня всё.
Новости
VIP
