Клим Жуков. Вас приветствуют вторые Сложеницынские чтения. Первые Солженицынские чтения с блеском задумал и исполнил Д.Ю., но на развитие данной темы времени не хватает. А у нас хватает. «Мы» - это я, ну кто меня не знает – меня зовут Клим Жуков, и незаменимый человек и видный солженицыновед Реми Майснер. Привет!
Реми Майснер. Здоровенько! Ты меня как похвалил-то.
Клим Жуков. Ну так, чтобы прямо вот взять и по пунктам прочитать данное замечательное произведение и по строчкам его разобрать – я очень мало знаю людей, которые такое делали.
Реми Майснер. Мало кто на такое способен, даже мне, человеку с психикой… ну, с психикой у меня всё нормально, но и то мне это привило депрессуху, да, я чуть не заболел, на самом деле: там читал – такая тоска, это такой ужас, ребята! Ну ладно, обо всём по порядку.
Клим Жуков. Итак, с чего начнём? С начала.
Реми Майснер. Ну, с начала, да. Сначала первые 3-4 главы, сколько успеем за первую беседу.
Клим Жуков. Договорились!
Реми Майснер. Накидаем, да. Ну, сначала пару общих фраз, т.е. хочется сказать: дорогие товарищи, это ужасное произведение, т.е. оно ни к истории не имеет отношения, к литературе оно имеет отношение с большой натяжкой, потому что оно жутким языком написано. Это чисто политический памфлет, антикоммунистический и очень грубо сварганенный. Давайте по фактам: вот там первая глава – ну что сказать, аналитики ноль, ничего, ноль, там создаётся так настроение, т.е. первая глава посвящена арестам разнообразным. Я помню, я лет в 12 читал, на меня произвело впечатление, т.е. показалось даже – какие-то мысли интересные. Вот я когда перечитывал, думал: почему же? А оно понятно, почему – там как бы он обращается к читателям, которые вообще советского милиционера представляют в основном по мультику о дяде Стёпе, ну и там парочке-троечке героических всяких там: «Следствие ведут знатоки», где они все такие из себя благородные, красивые, там… И вот на контрасте с этим.
Клим Жуков. А, Жеглов ещё.
Реми Майснер. Нет, ну Жеглов там – как сказать, Жеглов такой неоднозначный персонаж, он, если книжку брать, вообще отрицательный.
Клим Жуков. Да книжку не читал же никто, смотрели только фильм.
Реми Майснер. А, ну да, ну да. Он там по фильму-то неоднозначный…
Клим Жуков. Неоднозначный. Зато Высоцкий!
Реми Майснер. За счёт обаяния Высоцкого он такой хороший получился, на самом деле говорит-то он там всё время всякие глупости и гадости в основном, ведёт себя премерзко, но просто Высоцкий человек настолько обаятельный, что даже его этот подход к Соловьёву, что «отсыпь сахарку, отсыпь того…» - на самом деле для понимающих это чисто лагерный такой подъезд, что «слышь, вот у тебя там родственник, там родственник, и из Коканда сахар тебе шлют, а мы сирые, нам кушать нечего, туда-сюда…» Это и в книжке, там, по-моему, Шарапов ещё думает, что нихрена он у этих блатных нахватался по ходу тоже. Тоже у них учится кое-чему. Ну ладно, это мы в сторону ушли.
В общем, благородный такой, хороший и добрый советский милиционер, такой участковый Анискин, а тут вдруг Солженицын вытаскивает, причём ещё такой заход: «Мне, - говорит, - удалось прочитать…» Я думаю: что же ему там удалось прочитать – какой-нибудь...?
Клим Жуков. Секретный документ?
Реми Майснер. Секретный документ? Нет – говорит: брошюра для студентов-заочников по криминалистике, и вот там брошюра «Искусство обыска», и как бы просто выдержки из брошюры про искусство обыска, всякие там мелочи типа того, что сначала клиента обшмонать, потом комнату, а потом ещё раз клиента на всякий случай – не утащил ли он что-нибудь. Вот такие вот азы. И как бы само по себе читаешь: не, ну инструкция – а что там должно быть написано-то в инструкции?
Клим Жуков. Не обыскивать!
Реми Майснер. Да, что не обыскивать? Что да, придите, спросите у клиента: «Что-нибудь запрещённое есть?» Если он говорит: «Нет» - ну как честному человеку не верить? Всё, разворачивайтесь, уходите. Т.е. написано там то, что должно быть написано, но вот именно на контрасте – как представишь, что дядя Стёпа там кого-то шмонает, а там ещё такие… Ну, работа следователя – она вообще грязная, и даже в коммунистическом обществе она остаётся грязной – такие ассенизаторы общества. Т.е. работа грязная и неприятная…
Клим Жуков. Нет, ну если ты общаешься…
Реми Майснер. …лазить в чьём-то там унитазе и искать, не смыл ли он там какие-то фитюли… И вот тут представить, что дядя Стёпа куда-то лезет, там одежду прощупывает – это действительно так отвратительно, и вот достаточно умело Солженицын на этом играет, но, по сути, если мы так по-писаревски зададим вопрос: что нам, собственно, сказал тут автор? Да ничего он не сказал! Ну а он дальше развивает, и просто начинает приводить примеры разных арестов и разных случаев, ну а это, понятно, всегда некрасиво, неприятно, такое отталкивающее зрелище – ну понимаете…
Клим Жуков. Хватают, тащат…
Реми Майснер. …дети плачут, там какая-нибудь мать-старушка за сердце схватилась, какие-то личные вещи там на пол летят – очень всё это грустно, неприятно, особенно если Солженицын как аксиому: приходили только к невиновным…
Клим Жуков. И ночью.
Реми Майснер. Да, ещё и ночью, и ещё больше их жалко становится, ещё и ни за что вот так вот квартиру переворачивают – ну вообще ужас-ужас. Ну примеры из арестов как: это у него полно там, в этом произведении, это, значит, воспоминания каких-то рандомных людей в духе там: некий П. рассказывал некому В., что было вот так-то – вот так-то, что там вот при аресте кого-то побили, а там где-то люльку с ребёнком уронили. И это целой кучей обрушивается на читателя, очень неприятно. Ещё там между делом реальные случаи, т.е. которые не с рандомными П. или В. и Н. происходили, а вот как вон там зачитает цитатку товарищ Жуков про доктора Казакова.
Клим Жуков. Сейчас зачитаем.
Реми Майснер. Да, ну просто разберём, что было, когда про настоящих людей он пишет.
Клим Жуков. «Когда в 1937 громили институт доктора Казакова, то сосуды с лизатами, изобретёнными им, «комиссия» разбивала, хотя вокруг прыгали исцелённые и исцеляемые калеки и умоляли сохранить чудодейственные лекарства».
Реми Майснер. Ну т.е. чисто создаётся настроение, что мы видим какой-то средневековый погром – пришли какие-то мракобесы…
Клим Жуков. Инквизиторы.
Реми Майснер. …фанатики, да, к учёному, прямо вот как из фильма про Средневековье, сейчас его на костёр потащат, там лекарства чудодейственные разбивают, т.е. по сути… Ну во-первых, мало кто знает, кто такой доктор Казаков – это которого за умерщвление, например, товарища Горького судили, т.е. выяснилось в 1937 году, что у товарища Ягоды была такая бригада врачей…
Клим Жуков. Санитары-оборотни.
Реми Майснер. Да, санитары-оборотни, да. Не, на самом деле жуткие люди, хотя когда товарищ Вышинский разбирает этот вопрос, с этими врачами-вредителями, он так припоминает дореволюционную практику, т.е. говорит: ребята, это вообще такой же доктор кого-то траванул из корыстных соображений, и приводит там штук пять примеров – ну у нас ссылочки будут обильно, и на Ленина, и на Вышинского.
Клим Жуков. Вышинского всем рекомендую читать, это вообще исключительно интересно и показательно.
Реми Майснер. Да, исключительно умный человек, юрист до мозга костей, настоящий теоретик права. Ну не суть. И вот он, значит, когда их судил, обвинение вот этих докторов, в т.ч. доктора Казакова, строилось не на том, что они признались, строилось всё на экспертизе, т.е. экспертиза показала, что товарищу Горькому кололи очень сильный стимулятор для сердца, строфантин, если не ошибаюсь, называется. Он даже сейчас до сих пор используется, у него в инструкции по применению написано, что побочный эффект – вплоть до остановки сердца, и что с сугубой осторожностью применять. А вот товарищу Горькому мало того, что лошадиными дозами кололи этот строфантин, ему ещё одновременно с ним кололи ещё два других стимулятора для сердца. Получается: один внутривенно, один внутримышечно и один подкожно. И вот экспертизе, учёным докторам задали вопрос: вот такое вообще возможно по ошибке сделать? Особенно если там собрались вот доктор Казаков, вот Лев Левин, Дмитрий Плетнёв, которые там подельники…
Клим Жуков. Ну, знающие люди.
Реми Майснер. Это профессора, это не просто доктора, это учёные-медики. Вот возможно, чтобы они такую ошибку допустили? И экспертиза ответила, что такую ошибку вряд ли даже первокурсник допустит, т.е. по ошибке это невозможно было сделать. Ну и вот тут-то как раз…
Клим Жуков. Тем более, что их целый коллектив, это один мог сойти с ума, например, ну теоретически…
Реми Майснер. Да, а тут они очень… вместе сошли с ума. Короче, ни к институту, ни к лизатам арест этого доктора Казакова отношения не имел, а лизаты вообще – это клеточные стенки бактерий, т.е. как это он мог их изобрести, и как это сосуд клеточных стенок бактерий били чекисты? И это к вопросу, кстати, о писательском мастерстве, о владении русским языком Солженицына: «прыгающие калеки» - это как-то…
Клим Жуков. Я вот сейчас вам прочитаю довольно длинный абзац – это чтобы вы поняли, какими… ну вдруг кто не читал, а если кто читал – напомнить, какими приёмами пользовался Александр Исаевич Солженицын, чтобы создать некое настроение, ну и заодно насладимся слогом. Это как раз про аресты.
«Если уж вы арестованы—то разве ещё что-нибудь устояло в этом землетрясении?
Но затмившимся мозгом неспособные охватить этих перемещений мироздания, самые изощрённые и самые простоватые из нас не находятся в этот миг изо всего опыта жизни выдавить что-нибудь иное, кроме как:
- Я?? За что?!? – вопрос, миллионы и миллионы раз повторенный ещё до нас и никогда не получивший ответа.
Арест – это мгновенный разительный переброс, перекид, перепласт из одного состояния в другое».
Реми Майснер. Перепласт!
Клим Жуков. Перепласт. «По долгой кривой улице нашей жизни мы счастливо неслись или несчастливо брели мимо каких–то заборов, заборов, заборов – гнилых деревянных, глинобитных дувалов, кирпичных, бетонных, чугунных оград. Мы не задумывались – что за ними? Ни глазом, ни разумением мы не пытались за них заглянуть – а там–то и начинается – страна ГУЛАГ, совсем рядом, в двух метрах от нас. И ещё мы не замечали в этих заборах несметного числа плотно подогнанных, хорошо замаскированных дверок, калиток. Все, все эти калитки были приготовлены для нас! – и вот распахнулась быстро роковая одна, и четыре белые мужские руки, не привыкшие к труду, но схватчивые, уцепляют нас за ногу, за руку, за воротник, за шапку, за ухо – вволакивают как куль, а калитку за нами, калитку в нашу прошлую жизнь, захлопывают навсегда.
Всё. Вы – арестованы!»
Д.Ю. Пять рук, пять!
Клим Жуков. Пять?
Д.Ю. За погоны, за туда, за сюда…
Клим Жуков. Тут написано – четыре.
Д.Ю. А вот!
Реми Майснер. И тут ошибся, да?
Клим Жуков. В общем, тут несложно догадаться, что это всё, во-первых, не имеет никакого отношения к реальности, это имеет отношение, самое главное, к нагнетанию эмоций. Ну а насчёт: «переброс, перекид, перепласт из одного в другое» - ну это…
Реми Майснер. Перепласт – это чего вообще такое?
Клим Жуков. А Солженицын же очень любил слова сочинять.
Реми Майснер. Я, нет, я, между прочим, пока читал, за четыре главы я там себе навыписывал столько новых слов, вроде «перепласт», «повсюдно»…
Клим Жуков. «Ухватчивых».
Реми Майснер. Да, «колоколить». «Изнедалёка» - это одним словом.
Клим Жуков. Ну такое наречие, видимо, новое.
Реми Майснер. Т.е. гениально! И вот, кстати, он тут опять поднимает вот эту интересную тему – это нам сейчас всякие Дуди, Сванидзе и прочие рассказывают, что Сталин нагнал страху, что все в ужасе перед арестами там корчились и ночами не спали, всё ждали «воронок», а Солженицын тут не только в первой главе, мы потом увидим – и во второй, и в третьей, и в четвёртой обильно продвигает мысль: про аресты никто не знал, ребята, никто не знал, аресты… а почему – он объясняет очень логично и понятно: арестовывали-то ночью.
Клим Жуков. Все спят.
Реми Майснер. Ночью все спят, да. Ты проснулся – может, нет кого-то, но тебе на работу пора, и ты ничего не понял. При этом это, конечно, не стыкуется с его же уверением, он там когда описывает репрессии, у него там всегда посадили то треть города, то четверть города, то полгорода, т.е. натуральный зомби-апокалипсис произошёл.
Клим Жуков. Полноводная река из 15 миллионов мужичков, как бы не поболе, потекла в Сибирь.
Реми Майснер. Да-да-да.
Клим Жуков. Вот перемещение 4 миллионов немецких военнопленных почему-то вся страна видела, а 15 миллионов, как бы не поболе, мужичков в Сибирь почему-то что-то никто не заметил.
Реми Майснер. Их за калитками, да, вон за какими-то там перемещали.
Клим Жуков. В двух метрах.
Реми Майснер. Да, в двух метрах на четырёх руках. Белых, не привычных к труду.
Клим Жуков. Не привычных к труду, но ухватчивых.
Реми Майснер. В отличие от Солженицына – уж он-то да, вот у него привычные, там мозоль на мозоли. И что характерно – он помимо вот этих вот баек от Н., П. и всяких прочих он ещё от себя, естественно, он же сам прошёл, и сам он пишет вот в этой же первой главе, как его арестовывали. И тоже вот больше всего вопросов у меня к тому, как он про самого себя пишет. Т.е. там, ладно, рассказали, может, допустим, он как-то некритично отнёсся, но тут вот несуразица на несуразице: он описывает свой арест, что его вызывает командир бригады, командир бригады прямо для начала разговора просит его сдать оружие, «под каким-то, - он пишет, - благовидным предлогом». Под каким это предлогом у боевого офицера, вот если ему говорят: «Сдай оружие», он сразу должен насторожиться, но вот, как Солженицын уверяет, он сдал, вообще ни о чём не думая. Т.е. ему: «Дай заценить…»
Клим Жуков. «Пожалуйста».
Реми Майснер. «Дай ствол погонять». И тут выскочили на него, схватили его там, опять же…
Клим Жуков. За погоны.
Реми Майснер. …за погоны, ремень, там, и за всякие прочие места, и он только вот в недоумении полном кричал: «За что?», что тоже непонятно: как мы дальше выясняем, он писал чуть ли не всем своим знакомым письма про то, как неплохо бы свергнуть товарища Сталина и какой он вообще негодяй, и как коммуняки страну довели – у него не возникло мысли, что вот как-то арест может каким-то боком связан вот с этим быть? Может, у него ещё косяков было много? Может, он где-то ещё проворовался, и поэтому перебирал варианты в голове? В общем, ладно, не суть. Дальше свои похождения описывает Солженицын, я не помню, цитатку тебе присылал про то, как он в яме сидел с героями-танкистами?
Клим Жуков. Сейчас посмотрим. «Это были три честных, три немудрящих солдатских сердца – род людей, к которым я привязался за годы войны, будучи сам и сложнее, и хуже. Все трое они были офицерами. Погоны их тоже были сорваны с озлоблением, кое-где торчало и нитяное мясо. На замызганных гимнастёрках светлые пятна были следы свинченных орденов, тёмные и красные рубцы на лицах и руках – память ранений и ожогов. Их дивизион, на беду, пришёл ремонтироваться сюда, в ту же деревню, где стояла контрразведка СМЕРШ 48-й армии. Отволгнув от боя, который был позавчера, они вчера выпили и на задворках деревни вломились в баню, куда, как они заметили, пошли мыться две забористые девки. От их плохопослушных пьяных ног девушки успели, полуодевшись, ускакать. Но оказалась одна из них не чья-нибудь, а – начальника контрразведки армии.
Да! Три недели уже война шла в Германии, и все мы хорошо знали: окажись девушки немки – их можно было изнасиловать, следом расстрелять, и это было бы почти боевое отличие; окажись они польки или наши угнанные русачки – их можно было бы во всяком случае гонять голыми по огороду и хлопать по ляжкам – забавная шутка, не больше. Но поскольку эта была «походно-полевая жена» начальника контрразведки – с трёх боевых офицеров какой-то тыловой сержант сейчас же злобно сорвал погоны, утверждённые приказом по фронту, снял ордена, выданные Президиумом Верховного Совета, – и теперь этих вояк, прошедших всю войну и смявших, может быть, не одну линию вражеских траншей, ждал суд военного трибунала, который без их танка ещё б и не добрался до этой деревни».
Реми Майснер. Всего-навсего попытка изнасилования.
Клим Жуков. Да!
Реми Майснер. И за это троих… Не, вообще, если кто не в курсе, за такие художества: немку изнасиловать и расстрелять – за такое полагался расстрел перед строем, невзирая на твои заслуги, вот реально не посмотрели бы, что ты Герой Советского Союза…
Клим Жуков. Более того – и стреляли.
Реми Майснер. Да, и стреляли, и кстати, тогда это тоже почву давало, опять же, для антисоветской пропаганды – что смотрите, гнусные коммуняки…
Клим Жуков. Что делают!
Реми Майснер. …своих героев не жалеют из-за каких-то немецких, мол, проституток – вот в стиле Солженицына: всего-навсего, подумаешь! Если бы там, не знаю, сестрёнка Солженицына пошла в баню мыться, а туда вломились трое пьяных мужиков…
Клим Жуков. Или жена.
Реми Майснер. Да, гоняли бы её там, как он там пишет, да…
Клим Жуков. «Хлопали по ляжкам».
Реми Майснер. «Хлопали по ляжкам» - он бы ничего: ну ребята, это же…
Клим Жуков. Это милая шутка.
Реми Майснер. …бои только что, понятно – вам же надо расслабиться.
Клим Жуков. Милая шутка же такая.
Реми Майснер. Ну, милая шутка, посмеялся бы, и всё.
Клим Жуков. Но что характерно: если Солженицын пишет, что это нормально и можно было бы, как он считает – это он про себя пишет, вот он бы, возможно, если бы выдалось, он бы, возможно, так и сделал, потому что вообще-то…
Реми Майснер. Видимо, он это за положняк считает.
Клим Жуков. …у нас регулярно – полно сохранилось документов, можете самостоятельно их в Гугле сейчас забить, найти и посмотреть – об ответственности в зоне ведения боевых действий. Там действовали суды военного трибунала, это просто очень быстро, тут же моментально вот за такие художества просто стреляли на месте: за попытки мародёрства и попытки учинить что-нибудь нехорошее с мирным населением.
Реми Майснер. Нет, как, опять же, у нас в данной ситуации мы и видим, что данные танкисты и пострадали.
Клим Жуков. Попались в итоге.
Реми Майснер. Да, но Солженицын пишет, что это из-за того, что они там гоняли и хлопали по ляжкам не кого-нибудь, а ППЖ начальника контрразведки армии – это все знают, какая у начальника контрразведки ППЖ? Любой танкист? А если они все в курсе были, зачем они её гоняли?
Клим Жуков. Ну видишь – не в курсе, они только что «отволгли» от боя и нажрались.
Реми Майснер. Да, от боя, позабыли начальство…
Клим Жуков. И нажрались!
Реми Майснер. …и начальственных жён.
Клим Жуков. Т.е. это вот прямо то, что надо – нажраться, видимо, боевому офицеру это самое главное, в компании двух боевых товарищей…
Реми Майснер. Ветераны так и поступают – вон посмотри День десантника: все самые заслуженные всегда самые пьяные и всегда кого-то гоняют, хлопая по ляжкам.
Клим Жуков. Да, и конечно, нажравшись, нужно полезть к каким-то бабам с целью их ну просто изнасиловать, а когда они убежали вдвоём, думать: «За что же нас теперь наказывают?»
Реми Майснер. Да, ни за что.
Клим Жуков. Так это ж понятно, естественно, это же ППЖ контрразведчика главного – ну всё понятно, дальше можно уже даже и не думать.
Реми Майснер. Опять же, мы видим, как создаётся настроение: т.е. с них не просто погоны сорвали…
Клим Жуков. А со злобой.
Реми Майснер. …а злобно сорвали.
Клим Жуков. А как должны были - нежно?
Реми Майснер. «Нитяное мясо» там… Не знаю.
Клим Жуков. Ласково?
Реми Майснер. Не знаю, очевидно.
Клим Жуков. С прибауточками какими-нибудь.
Реми Майснер. Незаметно, может, срезать, чтобы они не почуяли? Не знаю. И вот, в принципе, что – вот первая глава: набор баек, потом, значит, издевательства над этой брошюрой для студентов-заочников, потом вот отдельные вкрапления – доктор Казаков с изобретёнными этими фрагментами…
Клим Жуков. Бактерий.
Реми Майснер. … клеточных стенок бактерий, да. Там опять какие-то эпизоды, типа, жена Пальчинского, который один из основных фигурантов Промпартии, - что вот, мол, она тащила архив мужа чекистам. Т.е. тоже странные какие-то небдительные чекисты, что там на самом деле за ситуация была? Ну в общем, ничего, набор баек и потом вот уже откровенное подлое враньё. И вот натурально мне не хочется громкими фразами разбрасываться, я про громкие фразы ещё потом скажу, но вот как это назвать – клевета на Советскую Армию. Что такое – это он рассказывает, что в СА разрешалось немок насиловать?
Клим Жуков. И типа, так все делали.
Реми Майснер. Нет… все делали, да, и «мы уже знали» - сколько они там, типа, пробыли – недолго, но уже знали, что за это..
Клим Жуков. Ничего не будет.
Реми Майснер. … орден дадут. Может, ему за это орден и дали – у него там парочка была, может, ему за такие художества выписали? Хрен его знает. Что осталось, т.е. в чём ценность для истории, что он там открыл нового? Ничего. Я просто к чему – я тут читал много хвалебных рецензий, что это второй Толстой, второй Достоевский, а в чём-то даже круче их всех… Какая-то фраза: «Во взрослую жизнь нельзя вступать, не прочитав «Архипелаг ГУЛАГ»» - и зачем вот это читать? Т.е. непонятно… Нет, ну оно понятно, как бы, зачем – зачем буржуинам нужно, чтобы мы такое читали. Ну ладно, к этому мы, опять же, вернёмся потом.
Ну и перейдём ко второй главе. А вторая глава – это вот как мы разбирали замечательный фильм про западню для России…
Клим Жуков. Да, о…!
Реми Майснер. Вот, там тоже экскурс в историю и вот примерно такого же качества, как и «Западня для России».
Клим Жуков. Называется она «История нашей канализации», глава вторая – там, где нас, видимо, канализировали.
Реми Майснер. И там вот что характерно: в строгом соответствии, как потом выяснилось, с линией партии, это же Яковлев как раз именно в те года примерно строил замыслы, что сначала Сталина опорочим, потом через Сталина опорочим Ленина…
Клим Жуков. А потом всё остальное.
Реми Майснер. А потом, да, через Ленина вообще весь социализм. И вот Солженицын строго в этом духе закидывает, что, мол, если кто думает, что 1930-е годы при Сталине только был беспредел, то вы ошибаетесь, беспредел, мол, был с самого начала. И в доказательство…
Клим Жуков. Т.е. с Ленина?
Реми Майснер. Да, с Ленина, естественно, да, и в доказательство он приводит, цитирует Ленина…
Клим Жуков. «В статье «Как организовать соревнование» (1918 года) В.И. Ленин провозгласил общую единую цель «очистки земли российской от всяких вредных насекомых». И под насекомыми он понимал не только всех классово-чуждых, но также и «рабочих, отлынивающих от работы», например, наборщиков питерских партийных типографий. (Вот что делает даль времени. Нам сейчас и понять трудно, как это рабочие, едва став диктаторами, тут же склонились отлынивать от работы на себя самих.)»
Реми Майснер. Сейчас мы объясним, кстати.
Клим Жуков. Сейчас объясним! «А ещё: «…в каком квартале большого города, на какой фабрике, в какой деревне… нет… саботажников, называющих себя интеллигентами?»» - это опять цитата из Ленина, якобы.
Реми Майснер. Да, цитата из Ленина. Т.е. нам цитатами из Ленина доказали, что Ленин провозгласил, что интеллигенты – это у нас вредные насекомые, которых надо уничтожать, и помимо этого ещё каких-то классово чуждых, там, туда-сюда… На самом деле…
Клим Жуков. И рабочих всех подряд.
Реми Майснер. Да, на самом деле в статье «Как организовать соревнование», когда Ильич про вредных насекомых говорит, он конкретно говорит…
Клим Жуков. А погоди, давай дочитаем, там очень хорошая вторая половина цитаты, она должна быть озвучена!
Реми Майснер. А, там ещё не закончилась?
Клим Жуков. Нет!
Реми Майснер. Давай-давай, трави.
Клим Жуков. «Кто попадал под это широкое определение насекомых, нам сейчас не исследовать в полноте: слишком неединообразно было российское население и встречались средь него обособленные, совсем ненужные, а теперь и забытые малые группы. Насекомыми были, конечно, земцы. (Это земское самоуправление имеется в виду – К.Ж.) Насекомыми были кооператоры. Все домовладельцы. Немало насекомых было среди гимназических преподавателей. Сплошь насекомые обседали церковные приходские советы, насекомые пели в церковных хорах. Насекомыми были все священники, а тем более —все монахи и монахини» - вот теперь кончилась цитата.
Реми Майснер. Да, на самом деле Ильич, когда он пишет об очистке российской земли от вредных насекомых, он там тут же расшифровывает. Не знаю, зачем там Солженицын гадал, кто там подпадает, там Ильич пишет: «блохи – жулики и клопы – спекулянты-богатеи» - как-то так, в этом роде. Т.е. ни о каких монахах, тем более ни о каких интеллигентах там речь не идёт и идти не может. Я зачитаю цитату: «В каком квартале большого города нет саботажников, называющихся интеллигентами?» Зачитаю полностью эту статью, чтобы просто вы поняли, как красиво господин Солженицын её почикал.
В этом абзаце речь идёт о том… статья «Как организовать соревнование», вот Ленин пишет, в чём соревноваться нужно, кто в соревновании победит:
«В какой коммуне, в каком квартале большого города, на какой фабрике, в какой деревне нет голодных, нет безработных, нет богатых тунеядцев, нет мерзавцев из лакеев буржуазии, саботажников, называющих себя интеллигентами? В какой больше сделано для повышения производительности труда, для постройки новых хороших домов для бедноты, для помещения ее в домах богачей, для правильного снабжения бутылкой молока каждого ребенка из бедных семей? – вот на каких вопросах должно развернуться соревнование».
Вот обрати внимание, как аккуратно были изъяты пара предложений оттуда, пара предложений оттуда, и всё это скомпилировано таким макаром, чтобы получилось…
Клим Жуков. Что получилось.
Реми Майснер. Да, что получилось – что у нас интеллигенты, интеллигентов надо уничтожать. При этом непонятно – вроде как вот сам Солженицын в 1937-38 году в вузе учился, т.е. с интеллигенцией всё в порядке, сам вроде как в интеллигенты метил.
Клим Жуков. У нас, как бы, количество интеллигенции, начиная с Ленина, оно увеличилось, не просто увеличилось, а такое впечатление, что Ленин сам насекомых плодил, как в инкубаторе.
Реми Майснер. Да, если уж на то пошло: интеллигент – это работник умственного труда, т.е. Ленин сам интеллигентом был.
Клим Жуков. Естественно, просто Ленин-то, собственно, в статье «Как организовать соревнование» вообще-то в основном писал про правильное распределение, организацию учёта и контроля, буквально у него главный смысл-то…
Реми Майснер. Да, у него центральная идея – не очистка земли российской от вредных насекомых, а учёт и контроль.
Клим Жуков. «Вот чтобы обезвредить, - это Ленин нам писал, - чтобы обезвредить социалистическое общество от этих паразитов (ну, собственно говоря, жуликов, воров, расхитителей – К.Ж.)…»
Реми Майснер. И спекулянтов…
Клим Жуков. И спекулянтов.
Реми Майснер. …которые две стороны одной медали – писал.
Клим Жуков. «…надо организовать всенародный, миллионами и миллионами рабочих и крестьян добровольно, энергично, с революционным энтузиазмом поддерживаемый учет и контроль за количеством труда, за производством и распределением продуктов. А чтобы организовать этот учет и контроль, вполне доступный, вполне подсильный всякому честному, толковому, распорядительному рабочему и крестьянину, надо вызвать к жизни их собственные, из их среды происходящие, организаторские таланты, надо возбудить в них – и наладить в общегосударственном масштабе – соревнование по части организаторских успехов, надо, чтобы рабочие и крестьяне ясно поняли разницу между необходимым советом образованного человека и необходимым контролем "простого" рабочего и крестьянина за разгильдяйством, столь обычным у "образованных" людей».
Собственно, это главный пафос статьи Ленина, там нет вопроса о том, что нужно кого-то посадить обязательно, расстрелять по социальному признаку.
Реми Майснер. Да, но некоторым по голове нужно дать…
Клим Жуков. Так за дела, а не за признаки.
Реми Майснер. …и в частности, вот этим по-хулигански отлынивающим от работы рабочим. Вот я, опять же, почему на это обратил внимание – потому что я помню, что в детстве-то, когда я читал, мне показалось логичным – не, ну действительно, правильно: диктатура пролетариата, т.е. вот работяги на хозяина работали – не отлынивали, а тут вдруг на себя работать уже не хотят, и ещё где – в партийной типографии. А вот да, Ленин, опять же, пишет в этой статье «Как организовать соревнование», откуда такие настроения берутся, что они из себя представляют. Если грубо говоря, некоторые рабочие своё вот это новое положение хозяина страны поняли так, что, например, «хрен ли ты мне говоришь, чтобы я к 8 часам приходил на работу? Где это видано, чтобы хозяину говорили, ко скольки ему на работу идти? Хозяин сам решает. И потом я не понял: вот мне принесли какую-то бумажку, там какие-то циферки, написано: это план, сколько я должен сделать. Ребята, я хозяин, я вообще никому теперь ничего не должен, сколько я сделаю, за столько вы мне спасибо скажете. И кто мне эту бумажку-то принёс ещё, что характерно – опять в пинжаке, опять очкастый интеллигент, т.е. опять, как при царском режиме, мы будем впахивать, а эта гнилая интеллигенция будет нам указания давать. Хрен там!» - вот именно о таких настроениях Ленин говорил.
Клим Жуков. Не, ну это понятно, это с трудом вытравливаемые мелкобуржуазные настроения, потому что когда…
Реми Майснер. Коммунисты их вытравливали, а вот, например, между прочим, троцкисты…
Клим Жуков. Поощряли.
Реми Майснер. Они поощряли, они заигрывали вот с этими несознательными рабочими. Такому рабочему троцкист говорил: «Вася, правильно ты говоришь, всё правильно, конечно, если ты хозяин, никто тебя нагибать не должен, никто тебе не должен ничего говорить. Тебя нагибают почему – потому что ты не за тех голосуешь. Голосуй за меня, Вась, при мне-то – ты чо, на какие собрания тебя будут загонять? Никуда тебя загонять не будут, всё будешь делать, что хочешь».
Клим Жуков. Это просто рабочий поставил себя мысленно на место того человека, который его раньше эксплуатировал…
Реми Майснер. Мелкобуржуазное сознание просто.
Клим Жуков. …и решил делать так же. Вот я и говорю, что это, к сожалению, вещь, которая очень быстро прорастает внутрь головы и очень медленно вытравливается, т.е. для этого нужна в самом деле совокупная работа.
Реми Майснер. Опять же, им давали по голове, коммунисты ни от кого не скрывали, вот эта работа Ленина всю дорогу была. Опять же, Солженицын это с таким видом вытаскивает…
Клим Жуков. Открытие!
Реми Майснер. …как будто это, да, где-то в секретном архиве он откопал, ещё на самой секретной полке.
Клим Жуков. К тому времени, по-моему, уже три полных собрания сочинений вышло Ленина, если я не ошибаюсь.
Реми Майснер. Да, и вот эта-то работа точно везде была. Потому что это искать не надо, это точно Ильича. Далее он Ильича цитирует вот во второй главе ещё несколько раз. Вот что там ещё со второй главы, товарищ Жуков, есть? Там ещё много прикольного было в том же духе.
Клим Жуков. «После 30.8.18 НКВД дал указания на места «немедленно арестовать всех правых эсеров, а из буржуазии и офицерства взять значительное количество заложников». Это так открыто и объяснялось: «Мы не ведём войны против отдельных лиц. Мы истребляем буржуазию, как класс. Не ищите на следствии материалов и доказательств того, что обвиняемый действовал делом или словом против Советов. Первый вопрос, который вы должны ему предложить, - к какому классу он принадлежит, какого он происхождения, воспитания, образования или профессии. Эти вопросы и должны определить судьбу обвиняемого. В этом – смысл и сущность красного террора.» Это он процитировал нам Лациса из газеты «Красный террор» от 1 ноября 1918 года.
Реми Майснер. Да, что характерно – газета действительно такая была, и действительно статья такая была, но только вот он зря не упомянул, что Ленин-то об этой статье упоминал и сказал, что эта статья нелепая, и что вообще как такой проверенный и грамотный товарищ, как Лацис, до такого договорился, непонятно, и что, очевидно, он-то хотел сказать, что ЧК есть орган классового господства пролетариата, что абсолютно верно, но вместо этого он вывернул, что нам нужно смотреть, не чем навредил пролетариату тот или иной гражданин, а какое у него классовое происхождение. Ну а при таких раскладах, опять же, это первого Ленина и надо было тащить, да…
Клим Жуков. Так у нас треть Политбюро нужно было тащить, потому что они были тупо дворяне.
Реми Майснер. Да, Ленина, Дзержинского тащить, да, за классовое происхождение.
Клим Жуков. Так Дзержинского, Менжинского, не знаю, адмирала Альтфатера прямо тут же нужно было тащить.
Реми Майснер. Да всех вообще! Вон в той же работе он говорит, что на нас честно трудятся сейчас десятки тысяч офицеров.
Клим Жуков. Коллонтай, опять же.
Реми Майснер. Да. Да там много кого.
Клим Жуков. Так я говорю: там треть Политбюро были из дворян.
Реми Майснер. У нас вообще самые выдающиеся революционеры из дворян были, т.е. понятно: в этот раз Солженицын даже грамотно процитировал…
Клим Жуков. Да, полностью.
Реми Майснер. Да… Опять же, там немножко…
Клим Жуков. Не совсем полностью.
Реми Майснер. Там немножко не так было. Не, ну суть именно такая, т.е. почему Ленин и написал, что это нелепость. Т.е. как можно было вот это процитировать, и тут же, опять же, известную, в открытых источниках находящуюся работу Ильича, на которую ссылка тут будет, где Ильич прямо говорит, что никто этой статьёй не должен руководствоваться, что всё это неправильно – т.е. об этом не сказано. Вот такими умолчаниями нам, опять же, создаётся настроение.
Клим Жуков. Не, ну, опять же, это же эксплуатируется ещё, ко всему прочему, сейчас не все понимают, потому что сейчас в газете можно написать что угодно – вон у нас Песков, глаз Саурона, пишет всё, что угодно, однако, этим никто не руководствуется.
Реми Майснер. Саурон сказал, что он всякую пургу несёт.
Клим Жуков. А в советское время центральная газета, как правило, если что-то публиковала, то все думали, что это обязательно будет исполняться, потому что, как правило, там нормативные некие акты публиковались. Но газета «Красный террор» не была центральной газетой, и товарищ Лацис там, что называется…
Реми Майснер. В Казани она выходила.
Клим Жуков. Да, он высказал своё мнение, но когда только что у тебя была цитата из Ленина…
Реми Майснер. Прямое начальство тут же ему сказало, что мнение это неправильное, и что куда-то ты там загнался, что мы даже не понимаем, как ты вообще до такого додумался.
Клим Жуков. Т.е. это не нормативный никакой акт, это не прямые указания Ленина или иной сопоставимой хотя бы примерно фигуры, это не приказ по ЧК, это просто дяденька в Казани в газете тиснул вот такую публикацию. Но если это привести сразу за цитатой Ленина, кажется, что это ну примерно одно и то же.
Реми Майснер. Ну да, тут сказали, что интеллигентов надо, как насекомых, мочить, тут сказали…
Клим Жуков. А вот – как, собственно.
Реми Майснер. …тут сказали, что на происхождение, да, а вот – как. И опять же, у читателя опять-таки создаётся настроение определённое. Опять же, за аксиому принято, что врагов настоящих у советской власти не было, притом какую советскую власть рисует Солженицын, у такой советской власти там реально должно было, не знаю, 2/3 населения быть врагами. Их реально должны были все ненавидеть, но, опять же, как Солженицын сам пишет, ничего этого не было, никто не ненавидел, все вообще думали, что замечательно живут. Он в четвёртой главе пишет, что «мы шагали, 20-летние ровесники Октября, думали, что нас ждёт светлое будущее» - ну в принципе, а чего Солженицыну не думать, что его ждёт светлое будущее? Действительно, он хотя и сын одинокой стенографистки, т.е. при царском режиме, вот действительно, никакого будущего у него бы не было, максимум где-нибудь конторщиком сидеть и ещё за счастье считать, а тут он в вуз поступил – ну действительно, все пути открыты, сейчас высшее образование получит, безработицы в стране нет, всё прекрасно. Ну как-то это не стыкуется с тем, что половину народа посадили – как он сам этого не заметил, непонятно, он что на облачке жил? Нет, он вроде как жил в обычном городе советском, ходил в обычную советскую школу, общался с обычными советскими людьми, это не какая-то оторванная от жизни напрочь элита, которая кроме своего спецраспределителя и своего спецдома ничего не знает.
Клим Жуков. Ну это вообще, конечно, очень показательно, потому что когда тут идёт рассуждение о непрерывных арестах, о непрерывных расстрелах и всепосадках – вот давай тоже слово придумаем – всепосадки…
Реми Майснер. Когда постоянно ещё звучит там «полгорода», «четверть города», что как бы масштаб бедствия подчёркивает.
Клим Жуков. Да, а на самом деле это же выглядело как в любой стране, где есть действующее государство, это государство регулярно кого-то сажает. Вот у нас, например, сейчас…
Реми Майснер. Государство сделано для того, чтобы сажать.
Клим Жуков. Чтобы сажать кого-то, да, это инструмент насилия.
Реми Майснер. Оно изначально было вообще придумано для того, чтобы сажать. Сейчас распространено такое ошибочное мнение, что государство – это в первую очередь армия. Государство – это в первую очередь суд, тюрьма и полиция, в том или ином виде.
Клим Жуков. Нет, ну если говорить про исторически возникшие государства, тогда суд, тюрьма, полиция и армия – это было ровно одно и то же.
Реми Майснер. Ну да, собственно говоря.
Клим Жуков. Они ничем не отличались, потому что нужно было соседей отпугивать и внутренних рабов давить.
Реми Майснер. Соседей, кстати, обрати внимание, успешно многие отпугивали и без государства. Ну если у тех же германцев не было такого государства, как у римлян, поэтому они так…
Клим Жуков. У них были леса, до них было не доехать.
Реми Майснер. Ну значит, по крайней мере, в лесах можно было даже от самой высокотехнологичной тогдашней империи отмахаться вполне себе… ну, с переменным успехом, скажем так. Понятное дело, что их нагибали, но…
Клим Жуков. Ну за Рейн-то их выгнали, германцев, по большому счёту.
Реми Майснер. Да, но всё-таки это не было 15 : 0 в одни ворота.
Клим Жуков. Не, ну конечно, конечно. Не, ну просто как: мы когда сейчас слышим, что у нас вот полковника Захарченко прихватили, вот, понимаете, без суда и следствия, между прочим, застрелили Салмана Радуева, Шамиля Басаева – вообще их же никто не судил. Как можно человека, который является гражданином собственной страны, взять и, представляете, просто шлёпнуть? Это как это называется? Это называется репрессии, причём учитывая, что это…
Реми Майснер. По сути это террор, в общем, называется.
Клим Жуков. Это даже, да, и даже уже не репрессии, именно что террор, а люди, между прочим, всего лишь выдвигали свои политические требования об отделении одной части России, они вот так хотели, а их взяли и террористически репрессировали. Мы про это слышим…
Реми Майснер. Что характерно: наша вот эта замечательная цитадель демократии, в которой Солженицын сидючи писал…
Клим Жуков. Вот это вот всё.
Реми Майснер. …своё замечательное произведение, оно-то вообще славно тем – у них целый киножанр есть про то, что где-то вот какой-то нехороший, и даже не просто какой-то человечек, а глава государства вообще который нам не нравится, поэтому мы отправим бригады его убить без суда и следствия.
Клим Жуков. У них и внутри государства то же самое происходит, между прочим.
Реми Майснер. И внутри, да.
Клим Жуков. Так вот, я, собственно, к чему говорю – о том, что есть государство, государство совершает акт внутренней самообороны. Круглосуточно, любое государство, если у тебя внутри есть человек, который ворует, государство его обязано подавить, т.е. репрессировать – это акт внутренней самообороны. Мы все про это слышим регулярно, потому что…
Реми Майснер. Да, чем дальше, тем больше.
Клим Жуков. …вот всей страной Мойшу Ходорковского на кичу провожали, вот всей страной, понимаешь.
Реми Майснер. Бедолжаного, да.
Клим Жуков. Бедолажного. Вот у нас, значит, полковника Захарченко заарестовали, сейчас этого подполковника ФСБ из управления «К», как его там – на «Ч»? Черкалин.
Реми Майснер. Рекордсмен-то с 12 миллиардами?
Клим Жуков. Да, который 12 : 9 победил МВД. Вот, значит, короче говоря, мы про это слышим, но у нас не возникает даже рядом ощущения, что у нас где-то происходят супермассовые мега-репрессии, притом, что во времена Ельцина сидело одновременно людей на киче больше, чем при Сталине в 1937-ом, больше – вот в чём дело! Однако у нас вот какие-то ощущения того, что государственная машина кого-то прямо сейчас вот на ноль умножает по полгорода – такого ведь не было, правда? И тогда тоже не было, поэтому Солженицын в это не соврал.
Реми Майснер. О чём Солженицын и пишет, что этого-то и не было, мы ничего не знали. Он стыдит больше советских граждан, что вот пока вы, мол, своими там мелкими хозяйственными делами…
Клим Жуков. «Какие вы чёрствые».
Реми Майснер. …да, копали грядки на даче, вот в это же время кого-то…
Клим Жуков. Ни за что!
Реми Майснер. …тащили в подвал да в мясорубку совали.
Клим Жуков. За калитку.
Реми Майснер. В общем, ужас, да, за калитку. Ну и дальше, значит, как у нас получается экскурс в историю: сначала Ленин сказал, что надо вредных насекомых убить, потом Лацис написал, что мы будем…
Клим Жуков. По классовой принадлежности.
Реми Майснер. …будем смотреть на происхождение и «гасить». И что там дальше? Там дальше ещё, по-моему, была тоже хорошая цитатка, тоже из Ленина…
Клим Жуков. Ой, там много хорошего! «В 19-м же году с широким замётом вокруг истинных и псевдо-заговоров ("Национальный Центр", Военный Заговор) в Москве, в Петрограде и в других городах…»
Реми Майснер. О, кстати, смотри – оказывается, были какие-то настоящие заговоры!
Клим Жуков. Да – истинные и псевдо.
Реми Майснер. Во! Нет, истинные были – это новость, потому что буквально недавно он писал, что там все враги были вымышленные. Т.е. оказывается, уже не все. Нет, оно как бы и резонно: ну понятно, если там такие чудовища пришли, странно, что у них никаких врагов нет.
Клим Жуков. Итак: «…в Москве, в Петрограде и в других городах расстреливали по спискам (то есть брали вольных сразу для расстрела) и просто гребли в тюрьму интеллигенцию, так называемую околокадетскую. А что значит «околокадетская»? Не монархическая и не социалистическая, то есть: все научные круги, все университетские, все художественные, литературные, да и вся инженерия. Кроме крайних писателей, кроме богословов и теоретиков социализма, вся остальная интеллигенция, 80% её, и была «околокадетской». Сюда, по мнению Ленина, относился, например, Короленко - "жалкий мещанин, пленённый буржуазными предрассудками", "таким «талантам» не грех посидеть недельки в тюрьме",» - это, опять же, вот последняя была цитата из Ленина.
Реми Майснер. Цитата из Ленина. Между прочим, это знаменитое же письмо Ленина Горькому, где супер-пупер известная фраза про то, что… как известно, Ильич сказал, что «интеллигенция – это не мозг нации, а говно», а тут он про Короленко, видишь, упомянул, что Ленин его назвал «жалким мещанином». Он, правда, опять же не упомянул, за что, т.е. там впечатление такое, что он как раз Короленко назвал за то, что тот «околокадетский», вот он его таким назвал. На самом деле Ильич там конкретно пишет, что вот Короленко очень возмущается ужасами гражданской войны, говорит: «А вот я его прочитал брошюрку 1917 года, что он там про империалистическую войну пишет – так там всё: вперёд, за Отечество, война до победы, все дела…» И после этого совершенно резонно Ильич…
Клим Жуков. Расстраивается таким поведением Короленки.
Реми Майснер. …нашёл, в какую категорию Короленку отнести, понимаешь. Вообще это, не знаю, можно и лицемерием назвать. Нет, одно дело, когда ты вообще пацифист, это, конечно, тоже глупость, но по крайней мере последовательно – ты вообще всё отрицаешь, ты: остановите империалистическую, потом: остановите гражданскую войну вот по той причине – мне не нравится, когда люди в людей стреляют, вообще какие-либо. А то тут-то нет, тут-то надо стрелять до победного конца…
Клим Жуков. В немцев.
Реми Майснер. Да, в немцев, почему-то, зачем-то, притом, что это уже эту брошюру Короленко писал в августе 1917-го, уже…
Клим Жуков. Когда уже всем всё понятно было.
Реми Майснер. …уже и договора все вытащили – что это всё шло за проливы, уже конкретно всё, просто весь расклад можно было в газетах прочитать: кто у кого по итогам этой войны собирался чего отжать. И после этого всё равно продолжать писать, блин, про войну до победного конца? Тут вообще мог как раз возникнуть вопрос о том – может, это своё возмущение товарищ Короленко продаёт просто кому-то? Может, просто спросом пользуется вот так вот? Потому что вместе с буржуями он хотел воевать до победного конца, теперь он вместе с ними коммунистов за жестокость бранит – как-то странно. Но тем не менее Ленин, видишь, самый мягкий вариант…
Клим Жуков. «Посидеть недельки» - извините, не 10 лет, а недельки.
Реми Майснер. Нет, там «не грех посидеть недельки» - там шло про конкретный эпизод, когда, не помню в каком городе, в Куйбышеве, что ли… дело не в этом, там где-то заговор открыли и превентивно посадили нескольких интеллигентов, потому что там они были на точковке, что регулярно как какой подрывной элемент белогвардейский, так вечно он у них где-нибудь там на даче отсиживается, и тогда их действительно превентивно посадили без предъявления обвинений, без ничего, т.е. если это рассматривать с точки зрения юридических норм, получается какой-то беспредел, но тут надо вспомнить, что это у нас гражданская война идёт, и только что в мировой войне мы 4 года поучаствовали. У Ленина есть, опять же, хорошая работа, где он так и говорит этим всем буржуазным пропагандистам, которые переживают сильно насчёт расстрелов – что, блин, вы такие зайки, ребята, вы такие лапочки, такие вы гуманисты, 4 года у вас миллионы людей друг друга убивают, все офигели от крови, с ума рехнулись, а вы теперь, наверное, какие-то, знаете, гуманные методы, чтобы всеми этими офигевшими людьми как-то без расстрелов управлять. Ну вы нам их не рассказываете, вы нас просто стыдите, что у нас негуманные.
Клим Жуков. Но что характерно: Ленин-то и компания вот в эти годы пользовались крайне гуманными методами. Сейчас же речь идёт про 1918 год, тогда про массовые расстрелы вообще речи даже приблизительно не шло, тогда, извините…
Реми Майснер. Да-да, тогда сплошной излишний гуманизм…
Клим Жуков. Да, тогда Краснова выпустили под честное слово…
Реми Майснер. Под честное слово, да – и чем кончилось?
Клим Жуков. …Корнилова не шлёпнули, хотя надо было в своё время, и т.д. А чем кончилось, все знают.
Реми Майснер. Да, честное слово, оказалось, для благородных ничего не значит, они могут по 10 раз на дню так давать честное слово, а потом идти и заниматься дальше своими делами.
Клим Жуков. И вот дальше замечательная у них, конечно, цитата опять из второй главы: «Весной 1922 года Чрезвычайная Комиссия по борьбе с контрреволюцией и спекуляцией, только что переназванная в ГПУ (Главное политическое управление – К.Ж.), решила вмешаться в церковные дела. Надо было произвести ещё и "церковную революцию" — сменить руководство и поставить такое, которое лишь одно ухо наставляло бы к небу, а другое к Лубянке. Такими обещали стать живоцерковники, но без внешней помощи они не могли овладеть церковным аппаратом. Для этого арестован был патриарх Тихон и проведены два громких процесса с расстрелами: в Москве – распространителей патриаршего воззвания, в Петрограде – митрополита Вениамина, мешавшего переходу церковной власти к живоцерковникам. В губерниях и уездах там и здесь арестованы были митрополиты и архиереи, а уж за крупной рыбой, как всегда, шли косяки мелкой – протоиереи, монахи и дьяконы, о которых в газетах не сообщалось. Сажали тех, кто не присягал живоцерковному обновленческому напору».
Реми Майснер. Да. Там не только в газетах не сообщалось, ещё и в делах ничего такого не писалось, но вот Солженицын знает, что было так. Ну тут что сказать: тут про митрополита Вениамина – это у меня была, помнишь, я тебе даже отправлял статейку-то как раз про церковные дела, там про Тихона и там про митрополита этого было. К живоцерковникам его история никакого отношения не имела, это когда вышел декрет об отделении церкви от государства и школы от церкви, там в этом декрете был пункт 13-ый такой насчёт того, что всё церковное имущество объявляется всенародным достоянием, значит, у церкви право собственности вообще отнимается, и всё это имущество считается переданным церкви…
Клим Жуков. В пользование.
Реми Майснер. …да, как бы в пользование, от народа. Т.е. никто вообще не говорил, что будут что-то забирать, но преподобные отцы сразу засуетились, и митрополит Вениамин отправил послание как раз в Совет, где он в очень слабо завуалированной форме говорит, что мятеж поднимется, что, ребята, не проводите, пожалуйста, этот декрет – типа, вам же будет хуже, будут всякие последствия нехорошие. Ну и действительно, как только декрет начали проводить, начались нехорошие последствия. Солженицын там сам пишет, да, что православные, мол, это же так по-русски – что набат, и надо куда-то с палкой бежать, кого-то бить. Вот и бежали, да, и били, действительно, кое-где – говорит – и убили каких-то красногвардейцев, на что последовали репрессии. Т.е. ребята, ну попробуйте, например, ну не знаю: не нравится мне, что каких-нибудь соседей выселяют за неуплату, и я прибегу с палкой и отоварю какого-нибудь пристава по голове.
Клим Жуков. А он ещё и умрёт.
Реми Майснер. А он ещё и умрёт, да. Ну, как сказать, я, может, и буду думать, что я за справедливость, но если меня потом за это посадят, невинной жертвой я себя ощущать не буду.
Клим Жуков. Ну это как бы вполне ожидаемо, более того.
Реми Майснер. Да, вполне ожидаемо. Попробовали в царские времена – там тоже крестьяне иногда возмущались, ну не церковные, там приходили не за церковным имуществом, а за крестьянским – за какую-нибудь недоимку у тебя последнюю корову отписать. И иногда крестьяне тоже возмущались, да, и собирались, бывало, что и с палками, ну если совсем припекло, и ещё это дело, как всегда, т.е. могли действительно отоварить, ну и в результате карательную экспедицию отправляли. Т.е. тут никто тебя … не будет.
Клим Жуков. Да, там вопрос-то про посадки стоял во вторую очередь, потому что в первую очередь присылали солдатскую команду, причём, как правило, не полицейскую, а именно солдатскую или казаков, которые просто стреляли, рубили и секли.
Реми Майснер. Нет, что характерно: Тихон-то… митрополит – понятно, его расстреляли за призывы к мятежу.
Клим Жуков. Да!
Реми Майснер. Тем более там времена-то какие – сурово было, нужно было показать, что в стране власть мы или не власть? Если мы издаём декрет, и, извините, представитель какой-то просто общественной организации приходит и говорит: «Нам этот декрет не нравится, давайте его не проводите в жизнь» - это как вообще? Это какое государство… Если государство по-настоящему государство, оно это терпеть не будет.
Клим Жуков. Вот Пётр Первый, например, родоначальник предыдущего государства – он такого и не терпел. Когда Петру Первому попытались товарищи со стороны церкви что-то указывать, он вообще отменил церковь как самостоятельный институт.
Реми Майснер. Да, потом у них был этот Синод, как чиновники сидели и присягу ещё приносили.
Клим Жуков. Да, а главой церкви был царь вообще-то, кто не в курсе. Ну, между прочим, по поводу того, как большевики жутко в это время расправлялись с церковью – что-то Солженицын забыл написать, что церковный Собор проходил в Успенском соборе, т.е. непосредственно на территории Кремля, прямо буквально под окнами у Ленина. Как он такое вынес-то вообще, я не знаю?
Реми Майснер. Да непонятно! Самое главное, что патриарх Тихон же потом написал несколько воззваний, где он просил прощения именно вот за эти эксцессы, и он пишет в открытую, что церковь виновата, что это мы спровоцировали, а почему, он пишет, спровоцировали, зачем – а мы, говорит, пошли на поводу у неких сил, которым нужны власть и деньги, а церковь их не интересует, как таковая, мы их интересовали, как пешки, и вот они нами, как пешками, воспользовались. Это, опять же, ссылочки дадим, почитаете, что там. Он, между прочим, святой, я не знаю, врал что ли? Святой может врать?
Клим Жуков. Видимо, он тут святой, тут не святой. А ещё могли его заставить большевики.
Реми Майснер. А как заставить? А чего тогда Нерон апостола Петра не заставил тоже покаяться, рассказать, что да… принести извинения за поджог Рима там?
Клим Жуков. А у него НКВД-шников не было.
Реми Майснер. А, ну да, нероновцы, наверное, в пытках ничего не понимали. Про пытки у нас следующая глава.
Клим Жуков. Ты же знаешь, как это – когда в Египте отрыли мумию французские археологи, и что это за мумия, непонятно. Вызвали англичан. Англичане что-то ковырялись-ковырялись – ничего не понятно. Прислал Сталин двух специалистов из НКВД – через пять минут выходят и говорят: «Это Имхотеп IV, такая-то династия, такой-то век». Им говорят: «А как вы узнали?!» - «Да сам сказал».
Реми Майснер. Ну в принципе, т.е. мы видим – вторая глава недалеко ушла от первой, т.е. тут ещё экскурсы в историю, кривые цитирования Ленина, что свойственно было в своё время троцкистам нашим дорогим и свойственно было НТСу забугорному.
Клим Жуков. Народно-трудовому союзу.
Реми Майснер. Да, белогвардейскому – они тоже любили так Ленина переворачивать. Причём непонятно, т.е. рассчитано на людей, которые Ленина не читали и читать не собираются.
Клим Жуков. Это же в Америке писалось.
Реми Майснер. Т.е. когда ты вот так кромсаешь Ленина, ты же должен понимать, что любой, кто эту работу читал, поймёт, в чём дело.
Клим Жуков. Да, там тем более кое-где и ссылки ж есть, т.е. можно же легко заглянуть.
Реми Майснер. Нет, там, кстати, потом антисоветчики стали умные, а троцкисты уже изначально были такие умные – они когда кривые цитаты из Ленина давали, они не давали название работы обычно, а писали: «Собрание сочинений такое-то, страница такая-то», и ещё обычно его там на той странице не было.
Клим Жуков. Ещё и неправильно давали, как правило. Я вот недавно одного такого современного вывел на чистую воду…
Реми Майснер. А Солженицын вот, я говорю, прямо так смело, блин…
Клим Жуков. Вывел на чистую воду одного такого современного писателя, он мне потом писал очень обиженно в «контакт», что я его вообще обидел. А чего – там у него написано: цитата из Ленина, номер страницы, ПСС. Я полез – там такого вообще не написано. Потом при помощи поисковика нашёл, где такое написано, прочитал полностью цитату – оказалось, там, мягко говоря, не про то.
Реми Майснер. Да, как вот зачастую бывает: если видите какую-то гнусную цитату из Ленина, вот 90% случаев, что это просто что-то совершенно не имеющее отношения к реальности и где-то 10% случаев, что просто там вывернули наизнанку.
Клим Жуков. 90% случаев – это, как правило, создано в ведомстве Геббельса, как правило, и теперь оно просто уже живёт своей жизнью.
Реми Майснер. Не, ну а зачем своё придумывать, когда кто-то уже придумал до нас, правильно?
Клим Жуков. Базару ноль.
Реми Майснер. Лишний труд.
Клим Жуков. Так, ну что у нас третья глава на очереди?
Реми Майснер. Да, третья глава. Третья глава – интересная глава. Значит, у нас сначала было про аресты, потом вторая глава – экскурс в историю. Из экскурса в историю ты последнюю цитатку зачитай.
Клим Жуков. Ну да, давай, сейчас я её, последнюю…
Реми Майснер. Он там закруглил изящно…
Клим Жуков. Сейчас осилим.
Реми Майснер. …т.е. доказал свой тезис, что всё, что там при Сталине, беспредел, он начался ещё при Ленине.
Клим Жуков. «Обратный выпуск…»
Реми Майснер. А, да-да-да, это он уже говорит…
Клим Жуков. «Обратный выпуск 1939 года - случай в истории Органов невероятный, пятно на их истории! Но, впрочем, этот антипоток был невелик, около одного - двух процентов взятых перед тем - еще не осужденных, еще не отправленных далеко и не умерших. Невелик, а использован умело. Это была сдача копейки с рубля, это нужно было, чтобы все свалить на грязного Ежова, укрепить вступающего Берию, и чтобы ярче воссиял Вождь. Этой копейкой ловко вбили оставшийся рубль в землю. Ведь если "разобрались и выпустили" (даже газеты бестрепетно писали об отдельных оклеветанных) - значит остальные-то посаженные наверняка мерзавцы! А вернувшиеся - молчали. Они дали подписку. Они онемели от страха. И мало кто мало что узнал из тайн Архипелага. Разделение было прежнее: воронки - ночью, демонстрации – днём».
Реми Майснер. И вот я вспомнил, почему я тебе эту цитату – вот как раз из-за вот этого финала: т.е. опять, видишь, как и в первой главе, нам настойчиво говорят – никто ничего не знал, никто ничего не боялся. Нет при этом у того же Солженицына местами все всего боятся, и от стукачей не продыхнуть, а местами у него никто ничего не боится, ведёт какие-то легкомысленные разговоры, и поэтому по незнанке попадает. Т.е. одно с другим не кроется, но тем не менее он это явно за недостаток не считает. Вообще у него байки не кроются с экскурсами в историю, потом всё вместе не кроется с тем, что он про себя же рассказывает – но к этому мы ещё вернёмся в следующей, давай пока по третьей главе.
Клим Жуков. Да. «Оказывается, в тот грознопамятный год…» - о как: грознопамятный! – «…в своём докладе, ставшем в специальных кругах знаменитым, Андрей Януарьевич (так и хочется обмолвиться Ягуарьевич) Вышинский в духе гибчайшей диалектики (которой мы не разрешаем ни государственным подданным, ни теперь электронным машинам, ибо для них да есть да, а нет есть нет), напомнил, что для человечества никогда не возможно установить абсолютную истину, а лишь относительную. И отсюда он сделал шаг, на который юристы не решались две тысячи лет: что, стало быть, и истина, устанавливаемая следствием и судом, не может быть абсолютной, а лишь относительной. Поэтому, подписывая приговор о расстреле, мы всё равно никогда не можем быть абсолютно уверены, что казним виновного, а лишь с некоторой степенью приближения, в некоторых предположениях, в известном смысле. … Отсюда – самый деловой вывод: что напрасной тратой времени были бы поиски абсолютных улик (улики все относительны), несомненных свидетелей (они могут и разноречить). Доказательства же виновности относительные, приблизительные, следователь может найти и без улик, и без свидетелей, не выходя из кабинета, "опираясь не только на свой ум, но и на своё партийное чутьё, свои нравственные силы" (это цитата – К.Ж.) (то есть на преимущества выспавшегося, сытого и неизбиваемого человека) (и цитата продолжается – К.Ж.) "и на свой характер" (пояснение Солженицына – К.Ж.) (то есть, волю и жестокость)!»
Реми Майснер. Да, правда, что это за доклад – я так и не нашёл. Я не нашёл никакого доклада за 1937 год, в котором Вышинский бы говорил, что не нужно нам искать никаких улик. У Вышинского в работах наоборот продвигается всегда, что в первую очередь дело должно не на признании строиться, а должно оно строиться на вещественных доказательствах, на экспертизе, на уликах в первую очередь.
Клим Жуков. Это же знаменитая перевранная цитата из Вышинского, что признание – царица доказательств. Он в самом деле говорил такие слова, имея в виду, что признание – царица доказательств в англосаксонском праве, что у нас в социалистическом праве такое недопустимо.
Реми Майснер. Нет, вот у нас будет ссылочка на выступление Вышинского на февральско-мартовском Пленуме ЦК в 1937 году, где он как раз говорил, вот прямо из него цитата: «Наши следователи очень мало заботятся об объективных доказательствах и о вещдоках, не говоря уже об экспертизе,» - это он выволочку фактически Ягоде делает, и он в конце сказал, что руководство… что «ты, мол, контроль за следователями, товарищ Ягода, вообще потерял, руководство гнилое и непартийное, а кое-где руководства вообще я не вижу. И ты ещё мешаешь прокуратуре что-то делать, поправлять, потому что на любые попытки к тебе сунуться ты вон…» - и приводит пример, как получил письмо о каких-то злоупотреблениях. Там, как он пишет, в письме какой-то сотрудник НКВД пишет, как они расследовали дело в каком-то харьковском автобусном депо, что ли – не суть важно, а важно то, что он там буквально хвастается своими абсолютно незаконными действиями. Это письмо Вышинский потащил в ЦК обсуждать, а Ягода ему потом предъявлял, что где-то ты мне сказал: зачем прокуратура у нас ворует документы, ещё и в ЦК их несёт. Т.е. вот так, неинтересный такой подход. На что Ягода там подпрыгнул: «Я не так сказал, я сказал: что ты ко мне не пришёл, мы бы разобрались», на что Вышинский, опять же: «Нет уж, у меня память нормальная, я прекрасно помню, как ты сказал. Именно так ты сказал, как я тут привёл».
Вообще третья глава, в которой эта цитата приведена, она посвящена следствию, ну а поскольку Солженицын предлагает нам за аксиому принять, что настоящих врагов у советской власти никаких не было, а враги все были вымышленные, и основная работа была любого НКВД-шника – это как раз вот выдумывать из головы несуществующие заговоры, то, соответственно, встаёт вопрос, а зачем вообще нужно было следствие, тем более такое вот, о котором пишет Солженицын? А он когда о следствии говорит, он непрерывно приводит байки какие-то про пытки. Ну байки, потому что, ребята, это несерьёзно: «Некий М. мне сказал, что вот ему говорил некий П., что там в Краснодаре следовательница, типа, пока допрашивала арестанта, она перед ним раздевалась, что это была психологическая атака» - типа того. Что за бред? Откуда это, что за М., кому сказал? Всё это несерьёзно. Когда он реальные фамилии вспоминает, опять же, там всё не так, плюс… Там уже попёрло вообще – методы пыток он описывает. Я помню, это на меня в 12 лет-то произвело сильное впечатление, что я раз серьёзно в обморок свалился, просто натурально. Ещё у него конёк – физиологические мерзости всякие описывать, и когда он там описывал, как кого-то забивали дубинками, я аж не выдержал и вырубился. Наверное, всего пару раз в жизни у меня такое было.
Клим Жуков. Довёл!
Реми Майснер. Да, довёл. Не, ну действительно, сильное впечатление, а сейчас вот думаю: а нафига? Вот ты только что написал, буквально главой назад ты написал, что просто любого человека… Вот я НКВД-шник, дёргаю тебя с улицы, пишу тебе абсолютно любые обвинения, а потом начинаю тебя пытать – а зачем? Чтобы ты признался. При этом он, опять же, пишет, что кто не признавался, их всё равно расстреливали. Что мне мешает тебя расстрелять? Зачем мне из тебя…
Клим Жуков. Так проще.
Реми Майснер. А ещё, он говорит, я тебя пытаю, чтобы ты друзей оговорил. Не, если я тебя выдернул просто рандомно с улицы и из головы тебе обвинение написал, что мне мешает твоим друзьям точно так же всё взять и написать? Зачем мне нужны какие-то для тебя бумажки? Но вот тем не менее, они нужны. Ну он, опять же, ведёт к тому, что ещё не вполне нормальные люди в этом НКВД работали, но вообще с такими задачами там, действительно, получается, только конченные моральные уроды могли бы там работать, если бы там всё было так, как Солженицын описывает.
Клим Жуков. Потом, конечно, я не очень понял, что это он там про диалектику-то вспомнил гибчайшую.
Реми Майснер. Да. И что не так он сказал-то? А кто, когда вообще юристы утверждали, что суд ищет абсолютную истину? Это вот как раз если бы Вышинский сказал, что у нас суд находит абсолютную истину, можно было бы говорить, что времена инквизиции вернулись какие-то, когда если суд от боженьки танцует, тогда понятно, что там только абсолютная истина может быть. А тут-то вроде всё правильно он сказал, вроде из того, что всё относительно, я тут вижу призывы-то не к жестокостям, а наоборот к осмотрительности большей.
Клим Жуков. Конечно, вдруг вы ошибаетесь?
Реми Майснер. Да. Вот, между прочим, на этом же Пленуме Вышинский говорит, что «вы думаете, что у нас эти крупнейшие процессы – Шахтинское дело, Промпартия, которые мы тогда с тобой осуждали, они же строились-то, вы думаете, на признаниях, что ли? Нет, они строились на экспертизе, как и то, что мы говорили про врачей-вредителей, точно так же и про инженеров-вредителей: это квалифицированные инженеры, сами тоже профессора, доктора, эксперты – им задавали вопрос: может вот так вот он руководить, мог какой-нибудь инженер по ошибке вот такой приказ отдать, что там в результате конвейер на заводе встал? И они говорили, что либо да, такое могло быть по ошибке, и тогда судили за халатность какую-нибудь, а могли сказать – нет, образованный человек должен понимать, что от этого вот то-то, то-то произойдёт.
Клим Жуков. И тогда саботаж получается.
Реми Майснер. Да, и тогда это получается саботаж, и вот тогда уже нам будет очень в масть как раз признание, тогда мотивы станут понятны. Но ни в коем случае не надо думать, Вышинский говорит, что мы на признаниях всё это построили, признание – это хорошо, но это дело десятое.
Клим Жуков. Тут очень замечательно написано у Солженицына: «Вот почему в 1937 году мы не наблюдаем – кроме бессонницы – сплошного единства приёмов в разных областных управлениях, у разных следователей одного управления». Внимание! «Есть молва, что отличались жестокостью пыток Ростов-на-Дону и Краснодар. В Краснодаре что придумали оригинальное: вынуждали подписывать пустые листы бумаги, а затем уже сами заполняли ложью. Впрочем, зачем пытки: в 1937 там не было дезинфекций, тиф, трупы в людской тесноте лежали по 5 дней, кто в камере сходил с ума – тех в коридоре добивали палками» - вот сразу, опять же, да, если есть пустой лист, зачем я кого-то буду вынуждать его подписывать? Я сам подпишу за тебя этот самый лист.
Реми Майснер. А почему, собственно, так нельзя? Нет, очевидно, при таких раскладах ты можешь пытать людей только из любви к процессу.
Клим Жуков. Ну только если нравится.
Реми Майснер. Нет, к чему он, опять же, и ведёт – что там просто какие-то нелюди у нас в НКВД работали.
Клим Жуков. Только тогда непонятно, как эти нелюди потом умудрились непосредственно в предвоенные годы и собственно в годы войны зачищать реальных шпионов, диверсантов?
Реми Майснер. Очень плохо, он говорит, Солженицын, никак они… Мы же… Ты Войновича не читал, что ли, правдивый документальный роман про Чонкина?
Клим Жуков. А, да-да-да, читал!
Реми Майснер. У него же там вот немецкий шпион прямо в кабинете начальника НКВД портрет Гитлера повесил, а начальник только там скрипел зубами в бессильной ярости, потому что, понятное дело, если ты выдумываешь заговоры из головы, так как вообще, у тебя никакой работы не будет, никакой не будет ни разведки, ничего.
Клим Жуков. Ну потому что вполне очевидно, что если у вас изрядное количество личного состава – это маньяки сумасшедшие, работать с ними нельзя, потому что они психически нездоровы, а значит, они могу что – только свои нехорошие наклонности тешить, а к работе этого никакого отношения в принципе не имеет.
Реми Майснер. Не, между прочим, вот, опять же, он упоминает 1937-ой, упоминает Ростов, что там какие-то массовые эпидемии – и что, прямо вот в Ростове никто про это не знал? Потому что сам Солженицын…
Клим Жуков. В Краснодаре.
Реми Майснер. И в Краснодаре, да. Солженицын сам, вроде, ростовский, ну если жил в городе, как он мог про это ничего не слышать? А он настаивает, что он про это ничего не слышал. Он ещё в четвёртой главе по отдельному говорит, он прямо настаивает: «Ничего мы про это не знали. Не знали мы ни про тиф, ни про пытки, ни про то, что там по полгорода хватают и ни за что сажают». Как-то коллективизация – вот про эти 15 миллионов, что он там пишет, что отправили в голую степь на уничтожение. Это, между прочим, вот при царской России переселенцы так приезжали в голую степь именно, не на уничтожение, это как бы просто бизнес был такой – взять с них денежку за нормальную землю, а потом кинуть их в голой степи. Тогда такого не делалось, не отправляли кулаков, и плюс ещё голыми. Нет, опять же, ну как мимо тебя 15 миллионов куда-то ушагало в Сибирь, как ты мог этого не заметить?
Клим Жуков. Мне, самое главное, экономическая цель этого непонятна, 15 миллионов: если вы 15 миллионов уводите просто куда-то, значит, что у вас люди, во-первых, частично перемрут, это неизбежно совершенно, а во-вторых, частично же будут просто выключены из производственного цикла. Вам страну кормить надо, вам заводы строить надо – нахрен вы из куда-то ведёте в таком количестве? У нас там что в Сибири что ли заводы строили в большом количестве? Не, ну конечно, строили кое-чего, но, однако, остальная-то часть заводов где была – на Урале и в европейской части.
Реми Майснер. Я говорю: все эти миллионы… Самое главное, нет… так, о чём, бишь, я хотел сказать-то – я опять про пытки. В результате Солженицын вспоминает, опять же, свой непосредственный опыт, и вот он вспоминает, кто там в камере, он там как бы воображаемую камеру читателю рисует, и вот в камере сидит «наседка» т.н. – подсаженный арестант, который на оперчасть работает, сидит какой-то коммунист-ортодокс воображаемый, сидят какие-то воображаемые «трезвые люди», ну которые, видимо, сильны здравым смыслом своим житейским, и сидят некие познавшие суть арестанты, которые уже вообще проникли, познали дзен и уже знают, что к чему в советском следствии. И вот кто чего говорит, и получается у Солженицына, что они все, вот эти вот очень разные люди в камере, они все хором говорят: «Да конечно, надо быстрее сознаваться, меньше здоровья потеряешь, туда-сюда…», а познавшие суть, т.е. самые мудрые, они вообще говорят, что признание вообще значения не имеет, т.е. так и так посадят-расстреляют. Нарисовав нам потом вот эти ужасы, а там ужасы, я говорю, физиология – пипец! В 12 лет ещё заходило, что людей в ванну с кислотой, говорит, окунали. Какую я могу с тебя информацию получить после того, как я тебя окунул в ванну с кислотой? Что это вообще за ванна с кислотой в этой…
Клим Жуков. В тюрьме!
Реми Майснер. …в КГБ-ейке, откуда она там взялась? Что это была за кислота – там что в костюмах химзащиты… Ну я говорю: если вот этот бред начать всерьёз разбирать, в этом можно зарыться…
Клим Жуков. У него 21 способ пытки описан в третьей главе, прямо 21.
Реми Майснер. Да, ты даже посчитал?
Клим Жуков. А нет, это он посчитал, они же пронумерованы по пунктам.
Реми Майснер. А, да? Да ты что! А я как-то даже не обратил внимания.
Клим Жуков. Они пронумерованы по пунктам.
Реми Майснер. И все они абсолютно бессмысленные при условии, что ты можешь кому угодно что угодно писать. Пытка-то вообще нужна для чего – для того, чтобы с человека снять какую-то информацию.
Клим Жуков. Да.
Реми Майснер. Какую я могу хотеть с тебя снять информацию, если я сам знаю, что ты ни в чём не виноват, и все твои преступления я только что придумал? Что я могу с тебя хотеть получить-то?
Клим Жуков. На самом деле, конечно, все эти штуки, например: «Тюрьма начинается с бокса, то есть ящика или шкафа. Человека, только что схваченного с воли, ещё в лёте его внутреннего движения, готового выяснять, спорить, бороться, — на первом же тюремном шаге захлопывают в коробку, иногда с лампочкой и где он может сидеть, иногда тёмную и такую, что он может только стоять, ещё и придавленный дверью. И держат его здесь несколько часов, полсуток, сутки. Часы полной неизвестности! — может, он замурован здесь на всю жизнь? Он никогда ничего подобного в жизни не встречал, он не может догадаться! Идут эти первые часы, когда всё в нём ещё горит от неостановленного душевного вихря. Одни падают духом — и вот тут-то делать им первый допрос!»
Реми Майснер. Настроение, настроение создаётся.
Клим Жуков. Да, мне вот интересно: это, хотелось бы понять, где такое применялось? Какие-то документы…
Реми Майснер. Не, ну а что, он имеет в виду эти боксики, что ли, что в узкую камеру там на сборки сажают – ну блин, есть такое, по-моему, и до сих пор встречается. А что тут такого, я не знаю? В той же Америке, где он вот это всё сочинял-то, там вообще эта сенсорная депривация, когда тебя закрывают в абсолютно тёмное и абсолютно глухое помещение, что там ни вспышки, ни звука, и ты там сидишь неизвестно сколько и с ума сходишь – у них это даже пыткой не считается, у них это официально разрешённый метод допроса.
Клим Жуков. Нет, ну на самом деле, я говорю, вот тут 21 пункт, и только какие-то слухи, ни одной…
Реми Майснер. Да, фактически, да: «Говорят, что вот… А ещё поговаривают, что вот…» А какие вообще могут быть ссылки? Он там сам потом… Не, потом он, значит, пытается такой вот провести исторический анализ, что «вот я думаю: когда же появилось это указание секретное, что можно пытать? Вот Шаламов пишет, что, наверное, в 1938 году, а вот Гинсбург пишет, что в таком-то…» Вот что Шаламов может знать про секретные циркуляры НКВД? Ну да, он сам сидел – и чего? Что, каждый сейчас шнырь из санчасти, вот в любом лагере возьми – он что спец по тому, какие во ФСИНе секретные циркуляры идут? Он будет сейчас аналитику на полном серьёзе проводить, почему такого-то министра сняли, а такого-то посадили? Ну это же смешно, ребята! Нет, а притом, понимаешь, я, опять же, вспоминаю себя в 12 лет – ну заходило нормально, т.е. смотрю ссылки: «Шаламов». А, Шаламов – я помню, тоже книжечки в книжном стояли, тоже раз, видать, его книжки-то его печатают, значит, умный человек, т.е. всё, никаких вопросов. А Шаламов-то сам путаник, я, между прочим, ещё, кстати, пару слов за него: я тут думал, что он не такой гад, как Солженицын…
Клим Жуков. Не, ну по крайней мере он про Солженицына говорил очень плохо, Шаламов.
Реми Майснер. Не, про Солженицына – понятно, а уж как Войнович плохо говорил про Солженицына, и как Солженицын про них плохо говорил! У них там очень мало было мест, понимаешь, там денежное место оказалось антисоветское всего одно, Солженицын плотно на него уселся…
Клим Жуков. Взгромоздился и ни с кем не делился.
Реми Майснер. …да, и никого туда не пускал. Нет, ну просто, я говорю: я думал, что Шаламов просто про лагерные ужасы пишет, ну чисто свой опыт, а он, извините, он – то, что по-современному среди арестантов называется «шнырь», т.е. таким арестантам очень тяжко живётся, потому что у него все проблемы, какие есть у арестанта, плюс ещё специфические проблемы именно его касты – его ночью могут поднять, погнать чай заваривать, т.е. понятное дело, что очень плохо сиделось Шаламову, но я думал, что он не врал в духе Солженицына, а потом смотрю – у него рассказик этот «Онже Берды», не помнишь такой?
Клим Жуков. Не, не помню, я Шаламова очень давно читал.
Реми Майснер. Да, я тоже. Я вот решил освежить и удивился, что как-то я про него забыл. Шикарная история про то, как ехал этап куда-то там в лагеря уничтожения гулаговские, и на этапе у начальника конвоя был список арестантов, и в списке про одного арестанта там потом была написана кличка его: «Он же Берды», а типа вот глупый начальник конвоя подумал, что это у него ещё один арестант. И значит, он смотрит: Берды, наверное, какой-то узкоглазый – короче, первого попавшегося какого-то бурята на станции прямо цапанул, сунул в вагон: «Ты теперь, короче, Онже Берды, на всех перекличках, мол, отвечай, или по башке дадим». И вот в таком духе, мол, человек вот так и отсидел. Т.е. откровенное враньё, вот тут человек, пусть он даже и шнырь был, но он должен знать, что у начальника конвоя не просто список арестантов.
Клим Жуков. Конечно!
Реми Майснер. У него к каждому арестанту ещё прилагается личное дело.
Клим Жуков. Естественно.
Реми Майснер. И никак он не мог подумать, что у него одно личное дело потерялось. И опять же, никто бы у него без личного дела этого арестанта бы не принял. Ну т.е., я говорю, а всё это же с железобетонной серьёзностью, понимаешь, излагается, ещё с надрывом, ещё с постоянными обвинениями в адрес читателей, что какие вот вы – вы нечуткие, вы не хотите бороться, и туда, и сюда, и вот пока вы своей бытовухой занимаетесь, они людей гнобят. И действительно, как-то аж неловко становится, тем более тут про него в предисловии такие – ну прямо всю жизнь свою за правду он загубил…
Клим Жуков. А вот за правду буквально пункт 19 – это он описывает, как заставляли стоять долго, а пункт 20 – пишет буквально следующее: «Во всех этих выстойках по 3-4-5 суток обычно не дают пить».
Реми Майснер. Ну я бы посмотрел на него – как он трое суток не пьёт.
Клим Жуков. Это вот как это у нас, интересно, это же за правду: вот трое суток без воды – это, в общем, смертельная доза для человека.
Реми Майснер. В общем, это всё. А если тебя ещё при этом на ногах держат, то я думаю, что быстрее ты усуслишься.
Клим Жуков. Конечно, через два дня уже можно… уже всё, тебя уже нужно будет в больницу сдавать в тюремную.
Реми Майснер. И опять же, с какой целью? Не, а самое главное: дальше в этой главе он, рассказав про все эти жуткие пытки, вдруг вспоминает, что в царской России-то такого не было! Ну просто в царской России не было Солженицына, который бы написал, что там колба стояла с кислотой огромная у жандармов, и туда пихали кого-то, ну не было у социалистов такого человека, который бы так красиво сочинял.
Клим Жуков. Своего Солженицына.
Реми Майснер. На этом основании он, соответственно, пишет, что все революционеры, получается, фуфло? Чего вы боролись с режимом, который никого, мол, не пытает? А дальше он ещё там замечательные вещи про царскую Россию вспоминает – что, оказывается, если царский следователь задаёт тебе вопрос, а тебе этот вопрос не нравится по каким-то причинам, то ты просто царскому следователю отвечаешь: «Я считаю, что этот вопрос вторгается в область моего интимного, я на него отвечать отказываюсь». И царский следователь послушно тут же берёт и этот вопрос снимает. Что одного, мол, старого политкаторжанина выпороли в 1937 году где-то в тюрьме, и он плакал и говорил, что «царский следователь не смел мне даже на «ты» обратиться». Короче, прямо такие замечательные эти были следователи – непонятно, как они при таких раскладах вообще кого-то умудрялись сажать. Т.е. по ходу там вообще можно было сесть, только если ты сам очень сильно хочешь.
Т.е. что там Достоевский про царскую каторгу писал, что там та же Спиридонова писала касаемо того, как они не пытали – можно почитать, что там Маша Спиридонова написала после того, как она в жандарма одного видного отстрелялась, что там с ней делали после этого в камере. Можно, я говорю, он, кстати, там по Достоевскому-то прошёлся, по «Запискам из Мёртвого дома» - всё прочитал, и оказалось, что Достоевский сидел, оказывается, в санатории, что по сравнению с ГУЛАГом та каторга особого режима – это вообще было…
Клим Жуков. Почти курорт.
Реми Майснер. Любой советский зэк, короче, на одной ноге бы отстоял там срок и даже не заметил бы ничего, одна сплошная благодать. Т.е. и хорошо, нет, я, опять же, помню, поскольку я тогда в детстве принял эти байки про пытки за чистую монету, а революционеры, блин, ни о чём подобном не пишут, т.е. Ленину никто иголки под ногти, действительно, не пихал, а оказывается, могли, ну и действительно, всё, думаешь, да чего они там боролись, да чего у них там была за борьба? Я вот перенял это у Солженицына, только потом я в 2010-е, только года начал читать нормальные книжки про тех революционеров, и как вообще им боролось-то с царской охранкой-то, и прочитал, как всё на самом деле было, а до этого у меня и была такая мысль, что все они были… жандармы были ватные, тюрьмы были бархатные, что, оказывается, о царской тюрьме политзаключённый с радостью там вспоминал с тех пор, про Карийскую каторгу всякую там, про ту же Петропавловку все, конечно, только ностальгировали, только мечтали туда ещё раз попасть.
Ну в общем, короче, опять глава ни о чём, опять концы с концами не вяжутся, опять нам просто тупо обилием вот этих вот баек от разных людей, много-много людей, и тут уже такое, как в «Ревизоре» у городничего: «Ну если хотя бы половина правда, то всё равно хана». Может, конечно, какие-то из этих баек байки, если хотя бы треть там правда, это всё равно же жуткий ужас!
Клим Жуков. Это когда им там Хлестаков затирал, какой он важный человек?
Реми Майснер. Ну да-да, я вот это имею в виду.
Клим Жуков. По пьяни.
Реми Майснер. Да, по пьяни, а тот говорит: «Вот блин! Половина хотя бы если правда, нам всем хана» - так и тут думаешь: даже если в ванну с кислотой не пихали, ну вообще всё равно. Опять же, нам про миллионы, невинно, абсолютно ни за что посаженных.
Клим Жуков. По поводу кислоты меня очень радовало, потому что когда мы это читали в школе, хотя это, в общем, не было тогда ещё в школьной программе, но литературичка на чтении на выбор решила, что это будет правильный выбор.
Реми Майснер. Хороший выбор, да.
Клим Жуков. Да, мы же в это время химию учили в школе, и у нас на первом этаже, как и во многих других школах, был химический кабинет, а в нём была лаборантская, а в ней была концентрированная серная и концентрированная соляная кислота для опытов.
Реми Майснер. В ванной?
Клим Жуков. В бутылях таких неслабых. И вот я отлично помню, что мы делали, когда нам нужно было ЭТО в мерные колбы разливать: лаборанты ходили в эту лаборантскую, как мы там надевали на себя респираторные маски, как эти вот такие вот перчатки, и т.д. А интересно: кто же такой был специально обученный химик? У НКВД что – специальный химик был?
Реми Майснер. Ну очевидно, да.
Клим Жуков. Там эта бутылка вот такая с серной кислотой концентрированной – это уже такая опасность, что это просто… к ней так просто даже не подойти.
Реми Майснер. Ванна с кислотой – это из той же серии, похоже…
Клим Жуков. Она же испаряет так.
Реми Майснер. …что это самое – сосуд с лизатами, это из той же серии.
Клим Жуков. Да-да-да. Я просто представляю себе: ванна, там сколько – литров 200 в ванной помещается? Если налить туда…
Реми Майснер. Я не знаю, что это вообще за ванна была, из какого такого материала – стеклянная?
Клим Жуков. Наверное, да, специальная стеклянная кислотная мега-ванна.
Реми Майснер. Наверное, какой-то закрытый «почтовый ящик» их дела, да?
Клим Жуков. Да. Хотелось бы спецификации посмотреть.
Реми Майснер. Ага, ГОСТы. Ой, божечки! Я вот говорю: всерьёз это начать разбирать… можно, конечно, начать, вот заморочиться по всем вот этим способам пройтись и… Ну…
Клим Жуков. Я ошибся, там не 21 – 30.
Реми Майснер. 31?
Клим Жуков. Тридцать, да.
Реми Майснер. Ну вот видишь, даже ещё больше. Я что-то даже нумерацию не рассмотрел, когда в этот раз читал. Меня так раздражало, на самом деле, раздражает это циничное враньё и эта уверенность, что никто тебя не подтянет и не заставит отвечать, вот эти вот перевёрнутые цитаты из Ленина. Я говорю: читать его – это примерно как смотреть эту «Западню для России», т.е. очень тяжко. Очень тяжко и очень неприятно.
Ну что, давай к следующей, что ли, главе?
Клим Жуков. Да, глава четвёртая.
Реми Майснер. Четвёртая глава – там да…
Клим Жуков. Глава четвёртая называется «Голубые канты».
Реми Майснер. Да, где Солженицын, значит, это… Ну русская литература вообще славится глубоким психологизмом, что проникает в мысли героев. И вот его герои тут НКВД-шники, и он пытается честно разобраться. Вот то, что он там в третьей главе описал, это ни в сказке сказать, ни пером описать, это такие зверства там – ужас просто! Что же за люди это делали, зачем они туда шли, с какой мотивацией, и т.д., и т.п. И там он рассказывает буквально следующее – что НКВД-шник, ну вообще любой гэбист в СССР – это была, короче, такая привилегированная персона, что дворяне царских времён…
Клим Жуков. Минимум граф.
Реми Майснер. …они просто отдыхают, понимаешь, никакой там граф царских времён не мог, вот как Солженицын пишет буквально: «Любая вещь, какую увидел, твоя, любая квартира, какая понравилась, твоя, любая баба твоя». Ну ведь даже графья не могли похвастаться, всё-таки не каждую они квартирку-то могли…
Клим Жуков. Минимум тогда князь – князь, наверное, мог.
Реми Майснер. Великий, да. Не, при этом он когда начинает примеры конкретные приводить, с примерами как-то у него бедно. У него, значит, некий гэбист, мол, спал с женой полковника, и потом полковник об этом узнал, но ничего сделать не смог, и даже жену эту опозоренную назад взял, и тот ему сказал, что живи с ней и не рыпайся, и тот так жил и не рыпался – и это Солженицыну рассказал шофёр этого гэбиста.
Клим Жуков. Он-то всё знает!
Реми Майснер. Ну он-то всё знает, понятное дело. Вот. Ну т.е. какой-то не очень пример-то… «Каждая баба твоя» - тут из-за какой-то одной унылой полковничьей жены целый сыр-бор. Не понимаю. Потом он дальше приводит пример: уже там следователь Кружков, это реальный персонаж, и реальную он делюгу приводит. Ну действительно, делюга мерзкая: подследственная говорит, что мне нужно ватное одеяло, ещё вот такой-то, такой-то, такой-то хлам, она говорит: «У меня есть, но они на хате, хата опечатана». Он говорит: «Всё, херня вопрос, поехали». Приезжают на хату, он снимает ручки, чтобы печати не повредить, они заходят, она, значит, тащит, что попадётся, и смотрит, что покрасивше, но в основном – Солженицын пишет нам – в основном это ватное одеяло и хрусталя он ещё по карманам напихал. Т.е., опять же, как-то мелочно для человека, который…
Клим Жуков. Какой-то мешочник…
Реми Майснер. …который может всё абсолютно, что понравится, себе забрать. А самое главное, что этот Кружков в оконцовке получил 25 лет за свои художества, о чём Солженицын тоже пишет. Он при этом совершенно не думает, что он логику нарушил: только что он писал, что они абсолютно неприкасаемые были, что только если вот ты залез к своим, мол…
Клим Жуков. Ну, тогда да!
Реми Майснер. …своих НКВД-шников потревожил, вот тогда тебя могли нахлобучить, а так вообще обычно нет. Ну вот, а тут выясняется, что могли и дали ему 25 лет, очень нехреново дали-то, надо сказать.
Клим Жуков. Ну, на всю катушку, дальше только расстрел.
Реми Майснер. Да, дальше только расстрел. Ну он в скобках пишет: «Уж не знаю, надолго ли», т.е. в том смысле, что уж не отпустили ли его эти коварные коммуняки через пару недель, на самом деле, с них станется. Ну а что – проверить же нельзя, правильно? Грубо говоря, читатель же не полезет там пробивать, что там, этот Кружков сидит до сих пор или нет?
Клим Жуков. Да, тем более американский читатель.
Реми Майснер. Тем более американский читатель.
Клим Жуков. Это же для них писалось в первую очередь.
Реми Майснер. Но очевидно вообще, как я понял, очевидно, для них, потому что для нас: как он Вышинского оболгал – это в СССР могло зайти, но вот такие вот выкрутасы с цитатами Ленина, притом, что собрание сочинений чуть ли не у каждого дома лежало, а уж в библиотеке-то было точно в любой…
Клим Жуков. Да и уж какое количество людей только что сдавало по этому Ленину зачёты и по крайней мере узнаваемые цитаты из программных работ все знали близко к тексту в то-то время.
Реми Майснер. И проблем никаких не было, опять же, залезть посмотреть, тем более, что он бесстрашно называет названия работ, в отличие от некоторых недобросовестных исследователей, которые напутают и потом пытаются следы скрыть.
Клим Жуков. А вот такая ещё у него в главе написано: «Известен случай, что Александр II, тот самый, обложенный революционерами, семижды искавшими его смерти, как-то посетил Дом предварительного заключения на Шпалерной («дядю» Большого дома) и в одиночке 227 велел себя запереть, просидел больше часа – хотел вникнуть в состояние тех, кого он там держал». Ты что-то про такое слышал?
Реми Майснер. Психология. Не, а я не понимаю, как ты можешь вникнуть в состояние человека, которого там держат, если ты знаешь, что ты в любой момент постучишь, и тебе откроют. У тебя нет самого главного, что у этого человека-то есть – что он сам оттуда выйти не может, и уж как ты там во что вникнешь? Мне вообще нравится, как вот этих царей начинают жалеть – что это обложенный революционерами…
Клим Жуков. Вот я про такое не знаю даже, что-то он придумал, по-моему.
Реми Майснер. Ну, может, придумал. Нет, ну а чего? В принципе, ничего такого нет, могла такая блажь в голову прийти. Нет, а о чём это вообще говорит? Ну посидел он, ну…
Клим Жуков. Тюрьма на Шпалерной до сих пор работает.
Реми Майснер. Гиммлер нет-нет ездил тоже по тюрьмам, ходил на расстрелы смотрел, ему тоже не нравилось – и что это говорит о Гиммлере? Ничего не говорит. Не, он там же, понимаешь, он, опять же, к чему вся эта про царей-то, он к чему говорит – что власть вообще людей развращает, но вот царей российских она не очень развратила, потому что православие. А вот большевики – они безбожники…
Клим Жуков. Да. Он там дальше пишет, что вот если бы Берия хотя бы на час зашёл – а ведь не заходит.
Реми Майснер. Ну откуда он знает вообще, что он, собственно, и не заходил? Почему бы и нет? Почему он думает, что Берия не мог зайти где-нибудь в «одиночке», попросить себя закрыть? Правда, зачем это, опять же, надо, я говорю? Это чушь какая-то.
Клим Жуков. Я сейчас могу сочинить таких же баек про кого угодно, я могу сказать, что Сталин каждую неделю начинал с «одиночки» - я слышал про такое. Не, ну я слышал, и всё.
Реми Майснер. Да. Нет, там поговаривали, что он иногда вообще приезжал в тюрьму, ночевать оставался там под видом зэка.
Клим Жуков. А ещё поговаривали, что Сталин каждое воскресенье в церковь ходит, инкогнито, тайно.
Реми Майснер. К Матронушке, я даже знаю, к кому. Так что поговаривают, а если поговаривают, то почему бы и нет?
Клим Жуков. Может, не каждое воскресенье, может, через воскресенье – это уж точно, наверняка ходит, если поговаривают.
Реми Майснер. Ну короче, над таким историческим анализом только издеваться можно в самой грубой форме. Нет, ну согласись, всё-таки он картину нарисовал неплохую – т.е. НКВД-шник весь такой из себя привилегированный, т.е. логично было бы предположить… Вообще, со слов Солженицына получается, что мало-мальски человеческой жизнь. только НКВД-шники и могли жить, собственно говоря, в тоталитарном совке, потому что все остальные находились в непрерывном ожидании ареста. Логично было бы предположить, что тогда в НКВД-шники должен быть конкурс 250 человек на место, что вообще все должны только и мечтать, чтобы туда попасть.
Клим Жуков. А что там – мечтали стать лётчиками…
Реми Майснер. Да, причём это сам Солженицын пишет, что вот в 1938 году к нам, мол, пришли, в наш вуз, и говорят, что, мол, хватит вам тут математикой заниматься, вы Родине нужны, мол, в НКВД. Не, во-первых, он только что говорил, что коммуняки никого не упрашивали никогда, а тупо кованым сапогом везде всегда всех загоняли, а тут они что-то предложили, и ещё…
Клим Жуков. Слабину дали.
Реми Майснер. Нет, и ещё нарисовали перспективу – что квартиру там быстрее дадут, такие, такие, такие льготы, «но, говорит, даже при таких раскладах среди моих товарищей буквально единицы согласились и пошли. И почему? И тут опять он переходит – он говорит: «Может, вы думаете, уважаемые читатели, что мы не хотели туда идти, потому что не хотели в эту грязь лезть, т.е. не хотели гадостями заниматься, потому что мы знали про расстрелы, про то, что ужас в тюрьмах творится? Нет, мы ничего…» Я цитату эту выписал даже, он там пишет: «Нет», и там три восклицательных знака, т.е. нет, ничего мы этого не знали, «ведь воронки ходили ночью, а мы были – эти, дневные, со знамёнами. Откуда нам знать и почему думать об арестах? Что сменили всех областных вождей – так для нас это было решительно всё равно. Посадили двух-трёх профессоров, так мы ж с ними на танцы не ходили…» Ну правда, посадили, как ты сам пишешь, ещё полгорода при этом.
Клим Жуков. Так ночью же!
Реми Майснер. Что никого вообще не зацепили, с кем ты на танцы ходил, прямо ни одного? Ну, мало танцевал, значит. Т.е. опять у него не кроется. К чему он вообще лез в психологию этих НКВД-шников – ну просто, действительно, интересно было, откуда на русской земле вдруг взялась такая прорва конченных моральных уродов, которые готовы вот такое с людьми творить, потому что у любого нормального человека от одного описания волосы дыбом встают. И тут, значит, он – тоже интересный психологический приём – он говорит: «Ну вот а вы думаете, что они откуда-то с Марса, что ли, прилетели к нам?» Действительно, хороший вопрос – откуда же они взялись? Он говорит: «Любой может таким стать. Вот, типа, нас тогда звали в НКВД-шники, мы не пошли, а почему не пошли, это…» - что-то как-то «верхний ум» ему не дал. Он там разделяет, это у него вообще большое значение имеет в этом «Архипелаге» - у него «верхний ум», «нижний ум», он постоянно к этому прибегает. «Верхний ум» - это, насколько я понимаю, православие.
Клим Жуков. Да, судя по всему.
Реми Майснер. Судя по всему, это оно, да. В общем, короче, ему «верхний ум» не дал, «а если бы я туда попал…» - и дальше он целую исповедь о своих армейских прегрешениях начинает: значит, какой он был нехороший офицер, этот Солженицын, что и заставлял он солдатиков ночью строевой заниматься, и рыли ему солдатики отдельный блиндаж, и ел он там из отдельного котла, никогда с ними не кушал. «И, - говорит, - никогда же я не задумывался, почему мне хлеб с маслом положен, а рядовому без масла, никогда мне даже в голову не приходило…» Вот интересно, он когда в поместье там в Вермонте сидел, ему не приходило в голову, что поместье не у всех есть, и вот такая мысль, что «почему мне это положено, а другому, может быть, нет»? Но это не суть. И ещё эпизод описывает, что «когда, мол, уже арестовали меня, уже даже погоны с меня сорвали, надо мне было какой-то чемодан нести, а я сержанту конвойному говорю, что я не понесу, нихера, тут вон рядовых, мол, во-первых, хренова туча, а во-вторых, пленный немец – вот давайте… А я офицер. Дайте кому-нибудь ещё. И тот, - говорит, - реально взял, всучил этому пленному немцу, а тот какой-то старпёр был, начал там за сердце хвататься, задыхаться, но я, - говорит, - пофиг, я даже бровью не повёл, а вот остальные, с кем шли этапом, они у него по очереди брали и несли чемодан. Вот что с людьми делают погоны,» - заключает Солженицын.
Клим Жуков. О как! Особенно советские.
Реми Майснер. По его же рассказам видно, что погоны только с ним такое сотворили, т.е. он же сам пишет, что когда он, например, заставил солдатика маршировать, его какой-то полковник из ревизии, т.е. как раз вот он от коммуняк ездил…
Клим Жуков. Проверял всё.
Реми Майснер. …и смотрел, чтобы всё было по-коммуняцки, и он ему сказал, что такое делать не по-коммуняцки. «И я, - говорит, - оправдывался, что нас в училище так научили». Т.е. ему приходилось оправдываться. Когда вот этот эпизод с чемоданом, он говорит: «Все в ахуе были, все на меня вот так смотрели: что это за человек такой – старику чемодан свой отдал? Немец, не немец – какая разница?» Т.е. никто его не поддержал, на самом деле, в этом. Так что это, конечно, не что с людьми делают погоны, а что погоны сделали с конкретным Солженицыным.
Клим Жуков. Это, к сожалению, такие люди есть, их невозможно предсказать, при каком строе они будут, при каком они не будут, потому что сам-то Исаевич, судя по всему, тот ещё был фрукт. Если он такое про себя пишет, а учитывая, что самого плохого-то про себя, как правило, никто не напишет никогда…
Реми Майснер. Так такое же про себя, вот такое умеренно плохое и пишут, чтобы главное плохое не написать, понимаешь, чтобы потом не сказали, что ты себя обеляешь – ты скажешь: «Как? А вот же, вот же, вот же. Вон я всё прямо, душу нараспашку всю,» - рванул тельняшку.
Клим Жуков. Исповедовался, как надо.
Реми Майснер. Да, исповедовался, как надо. Ну в общем, экскурс этот в психологию, там ещё, кстати, шикарная цитатка есть где-то… А, он, значит, там, говоря о следователях, об НКВД-шниках, замечает, что их всё-таки самих тоже иногда сажают. Вот это сейчас опять оцените уровень исторической аналитики: а как их сажали, зачем, почему? «…по какому-то таинственному закону обновления Органов – периодическому малому жертвоприношению, чтоб оставшимся принять вид очищенных». Т.е. перед кем этим суперпривилегированным ребятам надо было принимать вид очищенных, кого они могли бояться? И вообще вот это «периодическое малое жертвоприношение» - это достойный уровень исторического анализа? Это нам потом всякие «умные люди», прошаренные литературоведы рассказывают, что мы историю России, мол, не знаем, если вот это не читали? Это вот ради такого, что «таинственный закон обновления Органов»?
Клим Жуков. Это что-то мне напоминает про «глубинный народ», тут недавно нам рассказывал Сурков.
Реми Майснер. Да-да, очень сильно напоминает.
Клим Жуков. А это «таинственный закон обновления Органов» каких-то? И это же – прошу прощения, я аж, видите вон, закашлялся – и это, то, что у нас на самом высоком уровне признаётся «совестью нации» и спускается к обязательному изучению в школах – да вы что, серьёзно? Я уж молчу о том, что ладно, что там написано – с манерой такого изложения в школу вообще человека пускать нельзя, потому что всё-таки у нас там великая русская литература, ты сначала Пушкина учишь с Гоголем, а потом ты начинаешь после Гоголя, у которого каждое слово выверено и как зубцы шестерёнки в другие зубцы шестерёнки заходит, вот как часы работает текст, вот это читать? Это же просто изнасилование мозга! Вы же должны от Гоголя к Шолохову двигаться, понимаете?
Реми Майснер. Они же говорят, что это Солженицын – он второй Достоевский, второй Толстой, т.е. уже вот до этого дошло.
Клим Жуков. О да-да!
Реми Майснер. Понимаешь, что он уже второй Достоевский же. Достоевский пишет, как на пианино играет, читать одно удовольствие, даже этих вот полусраных «Бесов», которые дико выбешивают тем, что там написано, но, блин, как написано! Вот шикарно просто, у него ни одного слова мимо. И тут вот это «повсюдное», «изнедалёка» - Господи, и это всё настолько не к месту, настолько это, блин… Короче, с говорю – только издеваться над этим.
Ну ладно, вот 4 главы разобрали…
Клим Жуков. Да, в первом…
Реми Майснер. Я не знаю, давай: если товарищи читатели… эти, зрители, да…
Клим Жуков. Слушатели, да, зрители.
Реми Майснер. Да, слушатели захотят…
Клим Жуков. Уважаемая публика, если вы захотите, чтобы Реми, я – мы и дальше продолжали разбирать «Архипелаг ГУЛАГ»…
Реми Майснер. Именно в таком вот виде, подробный разбор, т.е. берём и прямо более-менее подробно, что в каждой главе написано, разбираем…
Клим Жуков. Да, по строчкам это разбирать не выйдет – не осилим, я боюсь, это на года три…
Реми Майснер. Это просто долго, это можно тогда работой себя занять на пятилетку ближайшую.
Клим Жуков. А если вам в таком режиме это интересно, вы напишите в комментариях, лучше всего, конечно, на «Тупичке», на YouTube комментарии все осилить мы, скорее всего, не сможем, но тем не менее дайте знать, если мы поймём, что зрительский интерес несомненен, продолжим, где-нибудь раз в месяц-два будем организовывать очередной разбор. Если нет – ну значит, первых четырёх глав хватило.
Реми Майснер. Хватило, мы ещё в следующей беседе поговорим вообще об этом произведении, об авторе немножко.
Клим Жуков. Да. Ну что, пока всё?
Реми Майснер. Да, пока всё. Что можно сказать – продуктивненько.
Клим Жуков. Спасибо.
Реми Майснер. Не за что.
Клим Жуков. Как «не за что»? Мучения принимал – вот за это.
Реми Майснер. Да, мучения ужасные, на самом деле, рад бы я был больше никогда такое не читать. Это… особенно, вот я говорю, когда читаешь вот эту гадость, а потом читаешь эти хвалебные рецензии…
Клим Жуков. Мерзко делается, просто мерзко.
Реми Майснер. Да, гадливо и совестливо.
Клим Жуков. Да, и ухватчиво. Ухватчиво за душу – вот так вот, так мы это закончим. На сегодня всё. Всем пока.
Новости
VIP
