Николай Ежов: По приезде в Вену в конце июля 1934 г. я был помещен в наиболее комфортабельный коттедж — санаторий. На третьей неделе своего пребывания в санатории я вступил в интимную связь с медицинской сестрой, имени которой не помню. В первую ночь все обошлось благополучно, но в следующее ее дежурство в комнату неожиданно вошел доктор ЭНГЛЕР, который застал меня в непристойном виде с медсестрой и поднял скандал. Он немедленно вызвал сестру, та с криком выбежала из комнаты, а ЭНГЛЕР стал на ломаном русском языке объясняться со мной.
Он заявил: "Такого скандального случая у нас в санатории еще не было, это вам не дом терпимости, вы портите доброе имя нашего санатория. Здесь имеются ученые всего мира, а вы такие дела делаете. Придется вам выписаться из санатория, а мы доведем до сведения наших властей об этом безобразном факте. Я не ручаюсь, что эта скандальная история не появится в печати".
Я стал умолять ЭНГЛЕРА не делать этого и предложил ему деньги. ЭНГЛЕР еще более вспылил и демонстративно ушел.
На второй день я сам подкатился к ЭНГЛЕРУ извиняться за грубость, за деньги, которые я предложил ему, заявив, что хочу все дело уладить миром. В тоне, не допускавшем возражений, ЭНГЛЕР предложил мне: "Либо вы будете впредь сотрудничать с немцами, либо мы вас дискредитируем в печати. Выбирайте".
Тут же ЭНГЛЕР сказал мне, что прекрасно знает, кто я такой, что делаю в СССР и какое положение занимаю в партии (я тогда работал зав. промышленным отделом ЦК ВКП(б) и зам. председателя Комиссии партийного контроля).
Я был озадачен и понял, что медицинская сестра по заранее обдуманному плану была подставлена ко мне, и попросил у ЭНГЛЕРА разрешения подумать. Он согласился.
Так как с решением этого вопроса я не торопился, на второй или третий день ЭНГЛЕР сам подошел ко мне и спросил: "Ну как, вы надумали, что решаете делать?" Я опять пытался его упросить уладить добром, без всяких скандальных историй. Он наотрез отказался. ЭНГЛЕР прямо заявил, что сегодня же доложит об этой истории президенту полиции, а завтра о моем безобразном поведении появится сообщение в австрийской печати. "Учтите, — продолжал ЭНГЛЕР, — что помимо разврата в санатории вы еще занимались подкупом наших служащих".
> Я недостаточно ясно выразился? Какие-то проблемы с восприятием текста? Я повторю. Вы можете быть свободны.
Уважаемый, вы за кого себя принимаете, арбуз наш астраханский? Я давно свободен, особенно от людей с такими умственными способностями, как у вас.
Просто вам от чисел 210-240 тысяч смешно стало, вот я и пытаюсь вам помочь выразить не смешную мысль: какое число не смешное - меньше или больше указанных чисел? Да не бойтесь вы так, я же вам, несчастному, помочь хочу. Я вас не больно умнее сделаю. Я врач опытный, у меня опыт лечения таких, как вы ого-го какой!
Итак, больше или меньше? Давите на клавиши - сначала "б", потом "о" и т.д.
Уважуха. У меня уже не хватает терпения, 25-й раз объяснять. Читать документы не желают, читать приказы тоже. На голубом глазу сравнивают 33 и 37 годы. Руководствуются какими то невнятными оценками.
> Уважуха. У меня уже не хватает терпения, 25-й раз объяснять. Читать документы не желают, читать приказы тоже. На голубом глазу сравнивают 33 и 37 годы. Руководствуются какими то невнятными оценками.
Уважуха. Что читают не понимают, что "объясняют" не понимают, думать не желают, учиться тоже. Одним тупым апломбом и живут.
Что да, то да - терпения увас, как у блондинки на экзамене. Та тоже на вопрос глазки пучит и терпит.
Уже восстал и проклятьем заклейменный, и вступил в решительный бой за вас, а вы все терпите. Он же, опытный педагог, он вам советует 26 раз почитать документы, а вы не читаете, сами начали считать астраханские арбузы - бросили. У меня учиться не хочете, а ведь надо, все же, ответить, смешливый вы наш, расстрелянных было больше 210-240 тысяч или меньше?
> У генерала фамилия не Пуркаев была часом?
> Голованов в книге опустил этот момент. Но по биографии подходит.
Так это и был "Мрамор" т.е. Пуркаев. К нему действительно был осуществлен вербовочный подход, и он действительно летал в Москву. Насчет остального, где легенда, где быль, трудно сказать.