Клим Жуков. Всем привет. Мы чуть-чуть, буквально ненадолго, но должны прерваться в разборе эпического труда Александра Исаевича Солженицына “Архипелаг ГУЛАГ”. А отвлечься мы должны на другого видного пострадавшего от кровавого сталинского режима. Сегодня мы разберем жизнь и творчество Варлама Шаламова. Разберем мы его с Реми Майснером. Привет.
Реми Майснер. Здоровенько.
Клим Жуков. Рад тебя видеть. Как говорят, старинный тост: “Молодец, что приехал”.
Реми Майснер. Грех не приехать.
Клим Жуков. С чего начнем? С жизни или с творчества?
Реми Майснер. Начнем, я думаю, с жизни. Потому, что с жизнью гражданина Шаламова какая-то, если честно, непонятка. У всех, кто его жизнь описывает, маститых литературоведов и прочих деятелей, у них с математикой, как я понимаю, нелады.
Клим Жуков. Скорее не с математикой, а с арифметикой.
Реми Майснер. Да. В “святые” 1990-е сборник “Колымские рассказы” означенного гражданина. И тут написано в аннотации: “Варлам Шаламов – замечательный поэт и писатель, который полжизни провел за колючей проволокой Колымских лагерей. И лишь чудом избежал смерти“. Сразу непонятно. Шаламов прожил 75 лет. А за колючей проволокой Колымских лагерей он провел 14 лет. Даже если приплюсовать, что он 2 года на “химии” отсидел, и приплюсовать что он на поражении в правах был, все равно получается около 20. Никак не половина.
Клим Жуков. Правильнее сказать: “Треть”.
Реми Майснер. Да. Правильнее сказать: “Треть”. И в отличие от Александра Исаевича Солженицына Шаламов страдал по полной программе. Потому, что он не попал в хлеборезы, не попал в элитные “шарашки”, на облегченных условиях не сидел. Еще у него не было “релюшечки“ солженицынской.
Клим Жуков. Когда с плохими людьми говорить нельзя.
Реми Майснер. ПДРС, “Православно-духовное реле Солженицына“. ПДРС не было. В связи с этим он антисоветские разговоры, которые Солженицын так любил, он вел с кем попало. Через что имел неприятностей. Давай потихонечку биографию его почитаем. От наших либерально мыслящих интеллигентов. Я буду тормозить когда там что-то не так.
Клим Жуков. А когда он родился?
Реми Майснер. В 1907 году.
Клим Жуков. “В трагическом хоре голосов, воспевающих ужасы сталинских лагерей, Варлам Шаламов исполняет одну из партий. Автобиографические “Колымские рассказы” повествуют о нечеловеческих испытаниях, которые выпали на долю целого поколения. Пережив круги ада тоталитарных репрессий, писатель преломил их через призму художественного слова и встал в ряд классиков русской литературы XX века. Мальчик научился читать в три года и жадно поглощал все, что попадалось в семейной библиотеке. Литературные пристрастия с возрастом усложнялись. Он переходил от приключений к философским сочинениям. Будущий писатель обладал тонким художественным вкусом, критическим мышлением и стремлением к справедливости под влиянием книг в нем рано сформировались идеалы, близкие к народовольческим. Уже в детстве Варлам пишет первые стихи. В 7 лет мальчика отдают в гимназию. Но образование прерывается революцией. Поэтому школу закончит только в 1924 году. Опыт детских и юношеских лет писатель обобщает в “Четвертой Вологде”, повести о ранних годах жизни. Окончив школу, отправляется в Москву и вливается в ряды столичного пролетариата. Он идет на завод и два года оттачивает мастерство дубильщика на кожевенном производстве. А с 1926 по 1928 годы получает высшее образование в МГУ, изучая советское право. Но из университета его исключают, узнав из доносов однокурсников о социальном происхождении. Так репрессивная машина впервые вторгается в биографию писателя”.
Реми Майснер. Да. Тут небольшая неточность. Узнали не о его социальном происхождении, что у него папа священник, а о том, что гражданин Шаламов это происхождение нигде в анкетах не указывал. Вступил в комсомол и тоже не указал, что папа священник. Очевидно, это всплыло и не очень понравилось. И тут про детство его можно немножко поговорить. “Четвертую Вологду” я с удовольствием почитал. У меня последние иллюзии отпали, что Шаламов приличнее Солженицына. Ни хрена он не приличнее. Все “залипухи“, которые у Солженицына есть, они присутствуют. У Солженицына Абакумов лично людей пытает, у Шаламова Берия кому-то железной палкой лично хребет переломал, потом лично зашел в камеру и пристрелил из “Кольта”, который всегда таскал на бедре. В таком духе. Кривые цитаты из Ленина. Когда там выдергивается фразочка... Ленин там пишет... Деятелю, которому Берия потом хребты ломал. Он ему пишет, что... Отбил телеграмму: “Стройте быстрее укрепрайон, не проявляйте слабости. Архангельск уже профукали, надо Вологду не потерять”. Шаламов оттуда вырезает фразу про “не проявляйте слабости...” и говорит, что Ленин писал, что надо там устроить массовые расстрелы. В Вологде. Даже либерально мыслящие редакторы, которые это выпускали, “Четвертую Вологду”, насколько я понял, это в 1990-е происходило, они даже не удержались: “Не было в те года никаких массовых расстрелов в Вологде. И телеграмма совсем не такая. Он наверное не видел полный текст телеграммы”. Но откуда-то он вырезал “не проявляйте слабость...”. Почему Шаламов такой стал? Из автобиографии прекрасно видно. Он учился в гимназии до революции. Мы уже делаем выводы, что у него было все в порядке.
Клим Жуков. Конечно.
Реми Майснер. По тем времена гимназия, это почти гарантированно ВУЗ. Папа у него было не просто священник, а очень модный в Вологде священник. Потому, что он такой был слегка либерально мыслящий. Все по моде по тогдашней. Умеренно такой вольнодумный. Вольнодумство выражалось... Шаламов вспоминает, что папа отважно носил галоши не поповские... Попы носили высокие, матовые. на меху галоши. “Папа отважно ходил в гражданских”. Которые короткие, блестящие и на застежках. Светил блестящими галошами и общественное мнение будоражил.
Клим Жуков. Ну, в Вологде это, видимо, было заявление яркое. Город-то небольшой.
Реми Майснер. Куча буржуев и буржуйчиков, которые умеренным либерализмом увлекались, они папу Шаламова привечали. Шаламов пишет, что: “Жили не очень”. Но у него проскакивает, что после революции мебель из красного дерева у них реквизировали. Мебелью красного дерева обставиться неплохо. Потом папа у него в голод рубил золотой крест топором. У него где-то был золотой крест такого размера, что его надо было рубить топором. И по кусочку носили это дело в Торгсин, меняли на продукты. Семейка довольно упакованная. Все должно было быть хорошо.
Клим Жуков. Если молодой человек родился в семье городского священника, значит, как минимум, средний достаток там был. Есть вариант, что если бы это был сельский батюшка... Может быть такое село Гадюкино, где 15 домов. И церковь. Тут конечно не зашикуешь, прямо скажем. А в городе... Я не говорю что золото, бриллианты и прочее. Средний достаток я имею в виду.
Реми Майснер. Тут как раз золото.
Клим Жуков. Нет, это служебная утварь, а не просто так.
Реми Майснер. Утварь оказалась лично у него.
Клим Жуков. Просто он забрал ее в свое время, видимо, из церкви.
Реми Майснер. Очевидно, да. Что не есть очень хорошо. Шаламов когда про этот эпизод с крестом пишет: “Вот до чего нужда довела”. Как-то забывает, что вокруг была куча народу, которым тоже хотелось кушать...
Клим Жуков. У них не было золотого креста.
Реми Майснер. В Торгсин было нечего нести. Тем не менее. Шаламов чисто по обывательски сосредоточился на своих страданиях. А страдания в чем заключались? Все хорошо, обещало быть еще лучше. А тут вдруг революция. Сначала Февраль, который Шаламову очень понравился. Проскакивает в “Четвертой Вологде”, что: “Февральская революция - это начало начал и конец концов”. Он потому, что после Февральской революции у них выросло благосостояние. Папа влился во все эти новые церковные движения демократические. За эсеров голосовал, за Питирима Сорокина. И покровительством либеральной буржуазии пользовался. Еще больше нашлось желающих ему покровительствовать. Какая-то барынька, заводчица, склонная к анархизму, она его подтянула в свою церковь при фабрике. Они переехали в новый домик, все стало прекрасно. Ну, а потом наступил Октябрь. И Шаламов... Поскольку ему лично стало хуже, он Октябрь не принял. То мы в новый дом переезжаем, то у нас мебель реквизируют. Безобразие. Широкие обобщения делает, что: “Не рассказывайте мне теперь про народ. Не рассказывайте мне теперь про крестьянство. Я видел, как они чужую мебель выносили”. Шаламов был огорчен. Мы его судить за это не будем. Пишет он про это в 65.
Клим Жуков. Детские воспоминания.
Реми Майснер. Он как раз все это осмыслил. Если ты действительно великий писатель, или хотя бы значительный писатель, то тут тебе над личным бы воспарить и посмотреть на ситуацию в общем. Например, откуда мебель из красного дерева у священника взялась? Священнику, допустим, ее подарили состоятельные господа. А у состоятельных господ она откуда взялась? Такими вопросами он не задается и не пытается задаваться. Он просто озлобился на народ. Озлобился на крестьян. Рабочие ему тоже не нравились. Потому, что он вспоминает, что вселили каких-то рабочих, они, ужас, пьянствуют.
Клим Жуков. И глаза жадные.
Реми Майснер. Пьянствуют и жен бьют. Одни рабочий каждый день жену по двору гонял, а он ударник, член партии был. Чего же вы в партком не написали? Что вы смотрели, как женщину бьют? Мы еще в творчестве его увидим, он любит широкие обобщения. Если мы стояли, смотрели, ничего не делали, значит, все стояли, смотрели, ничего не делали. Никто никогда за женщин в такой ситуации не вступался. Вспоминается Горький, который вступался. Между прочим, себе на голову: “Я же знаю, что, скорее всего, он вскочит и меня начнет за волосы оттаскивать. А я все равно не могу”. Все разные. Одни как Горький, другие как Шаламов.
Клим Жуков. Шаламов всех обобщает под себя. Вполне очевидно.
Реми Майснер. Суть в том, что Шаламов растет, хочет поступать в ВУЗ. Его очень в школе хвалят. Учительница сказала: “Будешь ты гордостью России. Надо тебе непременно в ВУЗ поступать”. Шаламов говорит: “А тут выяснилось, что ВУЗ не берут поповских детей”.
Клим Жуков. Вроде взяли. Начал учиться.
Реми Майснер. Он же в анкетах нигде не писал. Он писал, что: “Отец из служащих”. Правда у него отец какое-то время послужить успел. По-моему, в 1918 году. Он об этом не писал. Василевский, например, маршал, у него тоже папа священник, но он честно везде это писал. Поэтому учился, и никаких проблем у него не было. А Шаламов... Человек идет в институт и там в комсомол вступает. Зачем, скажи, пожалуйста, с такими настроениями вступать в комсомол? Тебе революция не нравится. Вот активно не нравится. Тебе кажется, что сбылись все худшие предсказания Достоевского. Что эти персонажи из “Бесов” взяли рули, теперь всех они уничтожат... А ты чего пошел? Разлагать изнутри?
Клим Жуков. Или карьеру делать?
Реми Майснер. Или карьеру делать? С какой целью? Идеи ты не разделяешь... Видимо, таким вопросом задались его коллеги по комсомолу и приняли решение, что: “Ты такой мутный, ты наврал. Зачем?” - “А я значения не придал”. Как значения не придал? Тебе анкету дают, там вопрос стоит. Наверное, важный вопрос. Если ты чувствуешь себя правым, так и напиши: “Папа - священник”. Тем более он говорит, что поступили все знакомые: дворянские дети, купеческие дети. Все вроде тоже лишенцы должны быть. Нет, все поступили. “Все в фуражках ходили, один я такой“. Пишет как дворянские дети поступали: “У дворян семьи были очень большие. Обязательно в каждой семье кто-то сидел при царе”. И они сразу... Раньше, что: “У нас двоюродный дедушка полицмейстер, этот губернатор...” А этот вот сидел. Думали не пригодится никогда. Вон как все обернулось. У Булгакова есть шикарные рассказы, как эти бывшие лучшие люди России развешивают по стенам Троцкого, Маркса. “Ты чего в анкете написал? Пиши, что мама кухарка, папа дворник. С ума сошел? Какие дворяне?” Ну, и вот... В общем в чем чистки заключались, которые регулярно проводились? Чистка в партии, чистка в комсомоле. Она, в частности, в том и заключалась, что смотрели анкетные данные. Где там Шаламов с папой священником... Короче его вычистили из комсомола, из института. И гражданин Шаламов совсем озлобился и стал замечательным клиентом для троцкистов. Они просто... Кого ни возьмешь из этой мелочи, кого они комплектовали, запускали то с листовками, то с пистолетами, везде одно и то же. Такой вот мальчик. В детстве все хвалили его в школе. Потом что-то не поперло в жизни, а амбиций полно. Ему очень хорошо ляжет версия, что: “У тебя ничего не получается потому, что Сталин демократию всю попрал. Будь с нами и все будет хорошо”. Заканчивается обычно это плохо. И у Шаламова закончилось очень плохо. И так из института вылетел и без работы ходил. Ну, а тут еще принял участие в троцкистской движухе...
Клим Жуков. “В 1927 году Шаламов участвует в акции протеста, приуроченной к десятой годовщине октябрьской революции. В составе группы подпольных троцкистов выступает с лозунгами “Долой Сталина”. И призывает вернуться к истинным заветам Ильича. В 1929 за участие в деятельности троцкистской группировки Варлам Шаламов впервые взят под стражу. Без суда и следствия. Отправляется на три года в исправительные лагеря в качестве социально вредного элемента”. Во-первых, мне это что-то сильно напоминает. Потому, что лозунги “Долой Сталина” и призывы вернуться к истинным заветам Ильича мы слышали во время перестройки. При Горбачеве. Один в один.
Реми Майснер. Один в один оно и есть. Они еще требовали гласности и плюрализма. Если кто не в курсе. Эти троцкисты. Совсем сходство было полным. К сожалению для них, у здоровых сил общества организация была. И здоровые силы общества сумели дать отпор. Сам Шаламов... “Без суда и следствия”. Там следствия особо вести было нечего. Гражданина Шаламова взяли на подпольной троцкистской типографии с полной пазухой троцкистских листовок. “Выполним завещание Ленина”. Не помню, это в Википедии написано, что: “Распространял завещание Ленина, также известное, как письмо к съезду”. Хотя на самом деле наоборот, письмо к съезду также известное, как завещание Ленина. Это к вопросу, что: “Шаламов хорошо разбирался в политике, может он действительно понимал, что куда-то не туда руководство страну заводит“. Даже то, что тебя твои друзья троцкисты нагрузили листовками. Если бы ты действительно политикой интересовался, ты был бы в курсе, что в 1925 году Троцкий написал статью про то, что никакого завещания Ленина не было. У нас ссылочка будет. Никакого завещания Ленина не было. То, что называют в зарубежной печати “завещанием”, это серия писем по орг. вопросам. В печать они не пошли, они для печати не предназначены. Там фраза была в том духе, что: “Кто вообще говорит про “завещание Ленина“, тот распространяет клевету на партию и на ЦК”.
Клим Жуков. Было бы странно. Такой документ.
Реми Майснер. А Троцкий об этом и пишет: “Кому завещание? Он монарх что ли? Какие завещания? Речи быть не может”.
Клим Жуков. Духовная грамота Ленина.
Реми Майснер. Да. А тут прошло четыре года и оказывается, что завещание не только было, а еще надо срочно бежать его выполнять.
Клим Жуков. Распространять сначала, потом выполнять.
Реми Майснер. Подтянули этот молодняк, который озлоблен, что что-то не получается. И плюс к этому ни в чем не разбирается, но амбициозный. Рассказали им что говорить, если поймают. И вот, что Шаламов и выдал соответственно. Протокол допроса. У него в деле первом всего два допроса. На первом допросе он по существу дела показал следующее: “Я считаю, что руководство ВКП(б) сползает вправо. Тем самым способствует усилению капиталистических элементов в городе и деревне. И тем самым служит делу реставрации капитализма в СССР. Я разделяю взгляды оппозиции. Был арестован в засаде у Никольской. На всякие вопросы, относящиеся к моей оппозиционной деятельности, я отвечать отказываюсь”. И потом еще второй вопрос, где он еще раз подтверждает, что он от показаний отказывается.
Клим Жуков. От дачи показаний.
Реми Майснер. Да. Вот чем их нагрузили. Что говорить. “Говори, что ты оппозиционер и бери 51-ю статью“. Ему сказали: “Ладно, на трешку. Все понятно, что ты делал в типографии с листовками. Участвовал в троцкистской организации“. По тем временам это считалось не таким серьезным. Никто не знал, что они после листовок за пистолеты возьмутся и начнут людей убивать. Поэтому Шаламову тогда дали три года “химии”. То есть, колония-поселение. Живешь в общаге, ходишь в город на работу. Должен приходить вовремя и не являться бухим. Все. Вот такая канитель. Отсидел он полтора. Через полтора его выпустили. Почитай дальше.
Клим Жуков. “С этого времени начинаются его многолетние арестантские мытарства, затянувшиеся до 1951 года. Первый срок писатель отбывает в Вишлаге, куда в апреле 1929-го прибывает этапом из Бутырской тюрьмы. На севере Урала заключенные участвуют в крупнейшей стройке первой пятилетки - возводят в Березниках химический комбинат всесоюзного значения. Освободившись в 1932 году, Шаламов возвращается в Москву и зарабатывает на жизнь писательским трудом, сотрудничая с производственными газетами и журналами. Однако в 1936 году мужчине вновь припоминают "грязное троцкистское прошлое" и обвиняют в контрреволюционной деятельности. На сей раз его осуждают на 5 лет и в 1937-м отправляют в суровый Магадан на самые тяжелые работы - золотодобывающие забойные прииски. Срок осуждения заканчивался в 1942 году...”
Реми Майснер. Давай тормознем и поговорим про второй заход его. И тут можно жалобу его открыть. В 1956 году гражданин Шаламов со 101 километра пишет жалобу в прокуратуру, что осудили безвинно, просит реабилитировать.
Клим Жуков. ”В первых числах июня 1937 г. Особым совещанием при НКВД я был осужден на 5 лет итлагерей с отбыванием срока на Колыме по ст. ”КРТД”.
Реми Майснер. Контрреволюционная троцкистская деятельность. Статья на самом деле была не та. Статья была у него ”Антисоветская агитация”.
Клим Жуков. ”Никаких материалов, дающих основание к такому приговору, у следствия не было, в чем легко убедиться, прочтя протоколы допросов. Никаких порочащих меня показаний, очных ставок и т. п. за время 5-месячного следствия, также не было и быть не могло. Единственно возможной, по моему разумению, причиной ареста было мое собственное заявление, поданное в СПО НКВД в сентябре 1936 г., касавшееся моих связей с троцкистами из бывших комсомольцев в 1928”.
Реми Майснер. Это не ему припомнили троцкистскую деятельность, а он напомнил о троцкистской деятельности. Как он сам говорил, его брат жены подставил, сказал: ”Напиши заявление”. Как мы из Солженицына знаем, все судимые за троцкизм так и так были... В любом случае, скорее всего, Шаламова бы посадили. А брат жены его пострадал. Если принять, что он его подставил из каких-то корыстных соображений. Так корыстных соображений не получилось. Брат жены НКВДшник. Причем заслуженный. В операции ”Трест” принимал участие. Серьезный НКВДшник. Его после этого вычистили и из НКВД, и из партии. И восстановили уже после смерти Сталина. Там очевидно... Этот совет написать заявление, это было... Мало того, что вражина в семье, как в сериале ”Во все тяжкие”, ты ему еще и советы даешь как лучше от ответственности уйти. Насколько я понимаю по ситуации, скорее всего Шаламов узнал, что друзья троцкисты, с которыми он общался, опять в газету попали, что их приняли за терроризм. Он пришел к брату жены, как к знающему человеку и спросил: ”Что делать?” Тот спросил: ”У тебя было что-нибудь там серьезное?” - ”Нет”. - ”Тогда пиши заявление, что общался, разговаривал о жизни”. Шаламов пишет так, что докопаться до него поводов не было. А мы его дельце второе читали. Повод был тот, что он опять с анкетами баловался. Он к тому времени работал в серьезных журналах. Кстати, выяснилось, что в Советском Союзе для этого высшее образование вообще не нужно. Потому, что трудоустройство в журнал происходило таким образом. Приходишь и говоришь: ”Хочу у вас в журнале работать”. - ”А чего ты умеешь?” - ”Умею статьи писать”. - ”Сходи на мероприятие, напиши очерк”. Он принес, понравилось. Он работает. Ну, там анкету заполняешь при приеме на работу. Он не указал ни связь с троцкистами, ни судимость не указал. Следователь спрашивает: ”А почему не указал?” - ”Не придал значения”. Опять. Опять он не придал значения. Вообще странная ситуация получается. Человек говорит: ”У меня друзей нет. Ни на работе, ни во дворе, ни с родней не общаюсь. Ни с кем”. Единственные друзья, это эти троцкисты, с которыми он, вроде, перестал общаться в начале 1930-х. А по факту общался дальше. Полной информации у нас нет. В этот раз особое совещание судило гражданина Шаламова. Протокол мы не можем прочитать. Чего они раскопали, как получилась антисоветская агитация. Непонятно. Там слушали, постановили. Слушали, что по обвинению. Постановили, что 58, часть 10, пункт 2. И пусть едет на 5 лет на Колыму. С одной стороны мы знаем, что в 1937-1938 годах куча народа пострадала безвинно. Именно по этим статьям. С другой стороны мы знаем, что в 1938-1939 годах эти люди десятками тысяч, больше 100 тысяч освободили, они выходили на свободу. По кассациям, по апелляциям.
Клим Жуков. Так называемая, бериевская реабилитация.
Реми Майснер. Да. Если какой-то следователь палился на фальсификациях, то немедленно пересматривали все его дела. Если не ошибаюсь, за последние года два. У Шаламова была история в 1938 году, когда его пытались в лагере действительно по беспределу раскрутить. У него рассказик даже есть. Аутентичная вполне ситуация. Действительно какой-то следователь решил раскрыть заговор. Чесались погоны, хотелось новую звездочку. Там какой-то деятель то ли из прокуратуры, то ли из министерства юстиции проездом был в лагере. И увидел среди заключенных своего товарища по институту. Бытовая ситуация: ”Вася, что ты тут? Отпишу, чтобы тебя куда-нибудь писарем перевели”. А следователь: ”Это отличный заговор. Явно организацию сколачивают”. Двоих мало, он заодно еще... Юристы оба. ”Кто еще юрист?” И начал по лагерю цеплять всех, кто на юридическом учился. Заговор юристов.
Клим Жуков. Звучит.
Реми Майснер. Они там бедолаги сидели в камере, терпели скотское отношение. ”Фашистские рожи. Вот вы такие-сякие”. И ничего никому не объяснишь. Потому, что реально фашистов не любят. А ты-то не фашист. Эта история закончилась так, как обычно такие истории с такими следователями заканчивались. В один прекрасный день всех из камеры отпустили и сказали, что следователь уже сам сидит. Тут непонятный момент. Если Шаламова действительно тогда осудили не за хрен собачий, почему он с жалобами и с кассациями так запоздал? Почему он ждал 20 лет перед тем, как начать писать?
Клим Жуков. Непонятно.
Реми Майснер. Он сам пишет, объясняет в двух словах, что: ”С той командировки, где я был, подать жалобу не было никакой возможности”.
Клим Жуков. А потом?
Реми Майснер. Непонятно. Что значит не было возможности? Бумаги не было, чернил? Почты не было? Неясно. А он никак не раскрывает. Читай дальше.
Клим Жуков. ”Случайно пережив известные колымские трагические события 1938 г., трижды доходя до полного физического истощения, я все же остался в живых. Сейчас стало известно, что это истребление осуществлялось в результате преступных действий ныне расстрелянного Берия. Срок моего наказания кончался в 1942 году, но я освобожден не был из-за войны, как и все почти люди, осужденные по т. н. “литерным“ статьям, и продолжал отбывать наказание в том же положении, как и раньше. В следующем же, 1943 году, я, в условиях прямой лжи, подстроенных лжесвидетельств, работая на колымском прииске “Джелгала“ в одной из бригад на общих работах был арестован и обвинен по ст. 58-10 и осужден 3-VII-1943 г. военным трибуналом Войск НКВД при Дальстрое в пос. Ягодном по той же статье на 10 лет лагерей и 5 лет последующего поражения в правах. В течение всего следствия (месяц) содержался по распоряжению следователя Федорова в ледяном карцере, получая 300 гр. хлеба и литр воды в сутки. Материал следствия был совершенно фантастическим, выдуманным с первой до последней строки по широко распространенному тогда стандарту (был не один такой приговор). Несмотря на мои протесты в части недобросовестности свидетелей (Кривицкий и Заславский), следователь не вызвал ни одного свидетеля по моей просьбе, заявив: “Я все равно их пропущу через мой кабинет, и все они покажут против тебя“. На заседании же военного трибунала был добавлен еще один “свидетель“, некто Шойлевич, с которым до суда я никогда и нигде не встречался и никогда в жизни ни о чем не говорил и который также показывал против меня. Впрочем, и с первыми двумя ни о чем, кроме непосредственных дел быта и работы, тоже никогда не говорил, да и странны были бы беседы, когда думаешь только о том, как бы скорее добраться до койки и спать. По окончании следствия меня направили в военный трибунал, заседания которого были в пос. Ягодном, в 18 километрах от нашего прииска. Конвоиры, с которыми следователь отправил меня лесной дорогой, отведя меня за несколько километров, били несколько часов подряд и только к концу вторых суток доставили в поселок накануне суда. Как и на следствии, так и на суде я не признал и не мог признать того, чего я никогда не говорил и не делал. Я пытался обратить внимание трибунала на побои, на то, что “свидетели“ выступают одни и те же чуть ли не на третьем таком процессе, но все было бесполезно. Получил 10 лет и 5 лет поражения в правах. Отбыл и этот срок на Колыме”.
Реми Майснер. Про это и поговорим. Тут что получается? Гражданин Шаламов, видимо, вводит прокуратуру в заблуждение. Сознательно. Потому, что ничего на суде он такого не говорил. Ни про побои... Протестов не заявлял.
Клим Жуков. Потом написал уже?
Реми Майснер. Это уже после XX съезда он писал. А до этого нет. Он действительно вины не признал. Он сказал: “Я разговоров, которые мне вменяются, не вел”. Тут надо подумать... Просто почитать дело и посмотреть кто правдоподобнее рассказывает. Шаламов или эти ребята, которые на него показали. Начать с того, что написал на него заявление не Кривицкий, не Заславский. Их потом как свидетелей вызвали. Написал на него бригадир. Его же бригадир, Нестеренко. И написал он, что: “Гражданин Шаламов натуральный митинг устроил. Собрал несколько человек вокруг и с ними яростно обсуждал текущую политическую ситуацию. При этом говорил, что Гитлер непременно победит. Что все кровопролития на фронтах бессмысленны. Потому, что с таким рулевым как товарищ Сталин, мы все равно не победим“.
Клим Жуков. Сразу Швейк вспоминается: “Государь император скотина, а войну мы проиграем”.
Реми Майснер. Вот. Именно в этом духе. Любимую свою тему развивает Шаламов... Нестеренко пишет, что это не первый был случай, когда Шаламов такие разговоры вел. Что он замечания контрреволюционного характера делает постоянно. Например, когда перевыполнило какое-нибудь звено план, получает поощрение. Все радуются, а Шаламов мимо идет и непременно скажет, что: “Все это фуфло, перевыполнение тоже фуфло. И вообще вся советская власть только на таком фуфле и держится“. Когда сам Шаламов план не выполнит, и ему скажешь, что он плохо работает, он скажет: “Я на вашего Сталина работать не собираюсь”. И тут гражданин Шаламов, судя по всему, логически развивал свою мысль насчет того, что “план фуфло, ударники фуфло...”, говорил, что: “Вот, смотрите. В Германии никто не кричал про ударников, про стахановцев. А гляньте, у них техника какая. Полмира завоевали и сейчас Советский Союз завоюют”. Пишет Нестеренко: “Обсуждали роспуск Коминтерна. В газете статью написали, что Коминтерн распускается. Шаламов опять тут как тут. Что: “Все, как мы и говорили. Сначала перебили всех честных партийцев в стране. Потом Коминтерн распустили. Осталось только Сталину царем себя объявить. И комбинация будет его завершена. Но война в эти комбинации коррективы внесет. Мы еще посмотрим каким он царем будет“. В таком духе. То же самое показывают Кривицкий и Заславский. Их уже подтянули как свидетелей. Нестеренко в своем заявлении сказал, что они могут подтвердить. Кривицкий и Заславский дают подробные показания. Где тоже говорят, что Шаламов постоянно настойчиво ведет такие разговоры. Что если с ним споришь и начинаешь ему доказывать, что все не так, стахановцы реально есть, он: “А вы помолчите. Вы в этих вопросах ничего не понимаете”. Шаламов до хрена понимает. Исключить вариант сведения счетов тут нельзя полностью. Потому, что и товарищ Вышинский в свое время отмечал, что очень много политических дел, это элементарно люди счета сводят. Сосед не понравился. Типа того. Тем более это тюрьма, это вещь такая... Может, там кому-то УДО подходило, нужно было поощрение. Допустим, это все так. Но следователь, когда вызывает Шаламова, сразу задает вопрос: “В бригаде все нормально? У тебя врагов нет?” Может у тебя с кем-то личные счеты, может, тебя кто-то хочет со свету сжить?“ На что Шаламов отвечает, что: “Нет. Ничего такого не было. Личных счетов нет. Если кусаюсь с кем-то, ну, так по бытовухе бывает. А так больше ничего”. А на суде он уже объяснял, что Кривицкий и Заславский, это его давние враги, которых он разоблачал за каждый их косяк, все их грехи на производстве. “Они мне собирались давно отомстить. Они известные провокаторы”. Ставим себя на место судьи трибунала, который эти показания слушает, потом читает показания на следствии. Что никаких врагов нет. Есть большой соблазн подумать, что Шаламов по ходу дела выдумал. Тем более, что он говорит, что на производстве разоблачал подхалимаж. Читаем характеристику Шаламова, там написано, что он производством не интересуется.
Клим Жуков. Он и не говорил, что производством интересуется. Он говорил, что разговоры вел.
Реми Майснер. Он в рассказах своих пишет, что там ничем не было возможности интересоваться. Нормы были невыполнимые. Если кто-то где-то нормы выполнил, это значит, что полбригады работало. И все это взвесив... Что четыре человека говорят, что Шаламов рассказывал такие вещи, что Сталин плохой... Еще один момент. Восхваление Троцкого. Это Нестеренко, Кривицкий, Заславский, они одно и то же, только разными словами, говорят. Что Шаламов высказывался в том духе, что: “Эх. Какое было времечко с 1925 по 1927. Такая была свобода слова. Выйдешь на улицу, там Бухарин выступает. Там Троцкий. Какой-то обер-прокурор Синода лекцию читает”.
Клим Жуков. Тут можно самому что-нибудь ввернуть.
Реми Майснер. “У тебя голова кружится, не знаешь куда пойти. И никогда такого больше не будет. Сейчас что-нибудь ляпнешь, и сразу сажают”. Если ты это знаешь, зачем ты это лепишь? Непонятно. Ну, так или иначе, то же самое, теми же словами, мы читаем в его автобиографической повестушке “Четвертая Вологда”. Буквально то же самое: “Какое было время. Неужели оно никогда не вернется“. Если он действительно... Что он в своей автобиографии пишет. Если он это говорил в лагере...
Клим Жуков. Ну, понятно. Это вызывающая речь, прямо скажем.
Реми Майснер. Да. Речь вызывающая. Контрреволюционные речи.
Клим Жуков. Публично. При большом стечении народа.
Реми Майснер. Что Сталин собирается монархом стать. Что воевать бесполезно, все равно мы проиграем. Это у него проскакивает... Такое отношение к войне. Опять же в этой автобиографической повестушке. Там, правда, до описания войны дело не доходит. Но он там сравнивает деяния какого-то революционного деятеля... Сравнивает с битвой за Берлин: “Какое сравнение? Там 300 тысяч человек угробили”. Он считает, что единственное примечательное в битве за Берлин, это, что угробили 300 тысяч человек. Откуда он такую цифру взял?
Клим Жуков. Очень сомнительно. Может, немцев 300 тысяч?
Реми Майснер. Отношение понятно. Мы все-таки победили вопреки прогнозам гражданина Шаламова. Но победили не так. Все равно неправильно победили. Что по итогам? Четыре человека говорят одно, Шаламов говорит другое. Звучит это очень неправдоподобно. Все эти внезапно вспомнившиеся...
Клим Жуков. Подробности.
Реми Майснер. Что у него, оказывается, кровные враги. Причем на следствии очные ставки проводят. И с Нестеренко, и с Кривицким, и с Заславским.
Клим Жуков. Хотя говорил, что нет очных ставок.
Реми Майснер. Это, по-моему, говорил про 1937. Там у него интересно. Он в жалобе пишет, что: “Я этого Шойлевича никогда не встречал. Ни разу его не видел до суда”. А на суде он говорит, что Шойлевича знает. Знает, что они известный провокатор. “Его показания не слушайте”. Выясняется, что он Шойлевича знает. Было бы мудрено его не знать. Этот Шойлевич на том же прииске отбывает срок. Они нигде не встречались, как Шаламов пишет? На одном прииске и ни разу не встретиться. Тем более, ты же откуда-то знаешь, что он провокатор, что он людей подставляет. В общем, по совокупности трибунал решил, что Шаламов эти разговоры вел. И за эти разговоры “впаяли“ гражданину Шаламову “десятку”. Что конечно очень жестко. После чего, насколько понимаю, гражданин Шаламов опустился... Потому, что тут мудрено остаться хладнокровным. Пять лет в жутких условиях оттрубил, а тут тебе говорят: “Нет, подожди. Домой рано. Сначала еще два раза по столько же”. В петлю можно залезть.
Клим Жуков. Никто не говорит, что ему не досталось. Вопрос только в том за что ему досталось. Тут же никто не иронизирует, что: “Шаламова посадили и правильно сделали”. Так мы не говорим ни в коем случае. Вообще ситуация, когда человека приходится сажать, это ситуация нездоровая. И мы радоваться не можем. Если все в порядке, сажать никого не надо. Тем более стрелять.
Реми Майснер. Что характерно, между прочим... Хотя Шаламов вину свою не признал. И, тем не менее, приговор обвинительный получил. Ни кассации, ни жалоб он тоже не писал до 1956 года.
Клим Жуков. Видимо, тоже было невозможно.
Реми Майснер. Да. Очевидно, тоже было невозможно. А в 1956 году он пишет какую-то непонятную муть. То есть, он перевирает обстоятельства. Забывает эпизоды. Сокрытие троцкизма в анкете. Говорит, что на суде жаловался, что его били. А зачем его несколько часов били? Чтобы он признался? Тогда они его не напугали битьем. Потому, что он не признался. На суде он ни о чем этом не говорит. Что били. Судьи решили, что он виновен. Что характерно, прокуроры, уже хрущевские, которые его реабилитировали... Я читал постановление о реабилитации. Там они тоже считают, что он виновен в плане... Они не обсуждают версии, что он этих разговоров не вел. Они говорят: “По нынешним временам говорить, что мы войну проиграем, что Гитлер лучше Сталина стратегию знает, что сопротивление бесполезно, что Сталин собирается монархом стать, это разговоры не контрреволюционные. Все в порядке”. Если они тогда считались контрреволюционными, а сейчас нет, не о реабилитации речь должна идти, амнистировать тогда должны. В связи с тем, что теперь там состава преступления нет.
Клим Жуков. Сейчас нет, а тогда было. Между прочим, если мы сейчас займемся работорговлей, нас поймают и совершенно справедливо посадят. А если бы мы в Древнем Риме занимались работорговлей, мы были бы уважаемыми предпринимателями. А потом нас бы судили. Потому, что тогда бы это не было преступлением, а сейчас преступление. Мы бы сказали: “А чего за ерунда? В Древнем Риме мы бы были уважаемые люди”. Тебе бы сказали: “Время другое”. И сейчас могу сказать: “Время другое”. Тогда это была статья и все об этом знали.
Реми Майснер. Да.
Клим Жуков. Уголовный кодекс, это такая книжка, которая распространяется в книжных магазинах. Есть в библиотеках. Можно заглянуть.
Реми Майснер. Тем более, если по этой статье раз судили. Уже не хреново бы знать что говорить, что не говорить. Жалко его конечно. Читаешь материал того же следствия, он явно не ожидал, что ему эти собеседники так... С другой стороны он поставил Нестеренко в сложную ситуацию. Потому, что Нестеренко пришел, увидел творится там митинг. Если он никак не отреагирует... Если он не побежит в оперчасть об этом докладывать, то возможно, что кто-то другой побежит. Какой-нибудь Кривицкий или Заславский. И тогда к Нестеренко возникнет вопрос: “Почему ты бездействовал?” Потому, что он бригадир, он лицо ответственное. Он отвечает, чтобы там ничего такого не велось.
Клим Жуков. Вообще митинг среди заключенных это, прямо скажем... Сейчас в лагере митинг устроить. Чего будет?
Реми Майснер. Не знаю. Хорошего мало будет.
Клим Жуков. Ну, вот митинг, что: “Долой лагерное начальство. Давай сдадим страну Трампу”. И вот митинг. Собрали людей. Между прочим люди не просто люди, а контингент, который подотчетный. Который нужно держать некоторым образом в порядке. Митинг нужно согласовывать некоторым образом. Кстати, как и на воле. Собрал людей, устроил там кликушество. Его бригадир должен был за это на усиленный паек поставить?
Реми Майснер. Я не знаю. Тем более, что странно, если Шаламов придерживается таких убеждений, считает, что он прав... Он стабильно продвигает все идеи, которые ему вменяются. Он их стабильно продвигает в этой своей автобиографии, в “Колымских рассказах”. Там все это есть. Очевидно, он действительно так думал. Ну, а если он думал, говорил он так то, что думал... Поскольку мы знаем, что он правдивый человек. Не могу поверить, что он кривил душой и говорил, что Сталин ему нравится. Хотя Сталин ему не нравится. Быстрей всего был он виноватый.
Клим Жуков. Мне, кстати, не очень понятно...
Реми Майснер. Вредно это, не вредно... Какие-то аллюзии... В современности как это проходит? Ты чего-то говоришь... У нас теперь специально обученного лингвиста приглашают. Он говорит, есть у тебя призывы, например, к свержению конституционного строя в твоих речах или нет. Тут без эксперта, судьи сами определили. Что контрреволюция.
Клим Жуков. Непонятно в этом заявлении шаламовском что он пишет про то, что он был в троцкистской организации. А потом дальше он троцкистскую организацию пишет в кавычках. Не очень понимаю. Он пишет, что был. А потом в кавычках.
Реми Майснер. Очевидно, не было никаких троцкистских... Нет, по новым же научным данным ничего этого не было. Это же все придумали НКВДшники. Все эти троцкистские организации. В своих кабинетах. Очевидно к этому и клонит гражданин Шаламов. Реабилитировали полностью прокуроры. По первому делу сказали, что из дела не видно, что он агитацию какую-то вел. Тут они правы. Из того, что есть, по крайней мере... Может, не все выложено. Из того, что есть, видно, что он общается с друзьями троцкистами и скрывает это от всех общественных организаций.
Клим Жуков. В первом деле его взяли вообще-то с...
Реми Майснер. Первое, это 1929. Мы сейчас про 1937. Когда его взяли по непонятной причине. Видимо потому, что пробили анкеты, поняли, что кадр что-то скрывает. Что касается 1943 года, тут сомнений никаких нет, что он виноват. Если мы предположим, что он такие же разговоры вел в 1937 году, то вот состав преступления на ту же самую 58-ю.
Клим Жуков. Кто не понимает, что ведение таких разговоров квалифицируется... Не на кухне, а публично. И на системной основе. То есть не первый раз...
Реми Майснер. Особенно, когда с тобой пытаются спорить, а ты говоришь: “Нет. Ты слушай меня. Ты ничего не понимаешь”.
Клим Жуков. Это называется агитация. Антисоветская в данном случае. Такое вести было нельзя. И предусматривалась за это уголовная статья. Такие были законы. СССР, как правовое государство, свои законы старалось соблюдать. Вот человек был виноват несоблюдением закона, точнее, нарушением его, и получил за это наказание. Сейчас мы можем говорить, что закон был дурацкий, несправедливый. Вы на суде расскажите, что закон дурацкий, несправедливый, вы соблюдать его и дальше не собираетесь.
Реми Майснер. Да, именно. Ничего хорошего.
Клим Жуков. Давайте в прошлое отойдем чуть дальше. Вот у нас было в Российской империи, которую мы потеряли, абсолютно дурацкий закон об оскорблении величества. Кстати, у нас он возвращается постепенно такой закон. Был дурацкий закон об оскорблении величества. Но я выйду на Дворцовую площадь, сообщу всем, что царь-батюшка скотина. После чего договорюсь до того, что ко мне подойдет городовой и определит в околоток. Откуда поеду в места не столь отдаленные. Вернувшись оттуда... Или в местах не столь отдаленных я соберу заключенных вокруг и снова сообщу, что царь-батюшка говнюк. И мне добавят еще каторгу после этого. То есть, что? Закон. Я знаю, что он такой есть. Нарушил его сознательно. Второй раз сделал то же самое. Я что буду удивляться, что меня будут все глубже и глубже приземлять? Нет, наверное.
Реми Майснер. Ты, может, на сто процентов прав. Действительно царь дурак. Действительно долой царя. Но ты не невинная жертва. Героический борец с режимом. Жертва режима. Но никак не невинная.
Клим Жуков. Есть же статья, есть закон. Его нарушил. Получите. Если не нравится аллюзия с современностью, давайте аллюзию с прошлым.
Реми Майснер. Реабилитировали гражданина Шаламова. Так или иначе. Сказали, что он ни в чем не виноват. И гражданин немедленно вернулся в Москву. Немедленно вступил в Союз писателей. Занимался какой-то странной фигней. Он в Союзе писателей... Книжки надо писать. Он писал, издавал какие-то совершенно жуткие стихи. Совершенно жуткие. Я не большой знаток и ценитель поэзии. Можно сказать: “Кто я такой, чтобы хаять великого поэта Шаламова?“ Можно какой-нибудь стишок зачитать для прикола. Я к тому, что я считаю, что имею на это моральное право потому, что сам Шаламов в своей автобиографии по многим писателям проходится и ни с кем не церемонится. Куприн у него категории “Б”. Такой середнячок. Даже по меркам провинции. Некрасов у него тоже ни о чем.
Клим Жуков. Ну, Некрасов конечно. Шаламов знает.
Реми Майснер. Я к тому и говорю. А сам чего писал? Стихи – какая-то беспросветная дичь.
Клим Жуков. Сейчас я вам одно такое произведение зачту. Варлам Шаламов. “Стихи лучшие”. Ответ на запрос в Яндексе. Сайт poemata.ru. Я не могу так просто. Сейчас, секунду.
Эй, красавица,- стой, погоди!
Дальше этих кустов не ходи.
За кустами невылазна грязь,
В этой грязи утонет и князь.
Где-нибудь, возле края земли,
Существуют еще короли.
Может, ты — королевская дочь,
Может, надо тебе помочь.
И нельзя уходить мне прочь,
Если встретились ты и ночь.
Может, нищая ты, голодна
И шатаешься не от вина.
Может, нет у тебя родных
Или совести нет у них,
Что пустили тебя одну
В эту грозную тишину.
Глубока наша глушь лесная,
А тропинок и я не знаю…
Это что-то... Рифмы уровня “навоз - паровоз”, “грязь - князь”, “ботинки - полуботинки”, “роман - обман”. И “брат - брат”. “Кино - говно”. Это не стихи. Такое в школе мы уже не писали классу к шестому.
Реми Майснер. А гражданин Шаламов писал и печатался.
Клим Жуков. За это он был в Союзе писателей?
Реми Майснер. Да. При этом он писал свои “Колымские рассказы” и свою автобиографию. Гимн мещанина эта биография. Как типичный мещанин-филистер принимал Октябрьскую революцию и все последующие события. Он это все писал. Это потихонечку издавалось за рубежом. Это все потихонечку ходило в ”самиздате”...
Клим Жуков. Извини, пожалуйста. Я не выдержу.
Так вот и хожу —
На вершок от смерти.
Жизнь свою ношу
В синеньком конверте.
То письмо давно,
С осени, готово.
В нём всегда одно Маленькое слово.
Может, потому И не умираю,
Что тому письму Адреса не знаю.
Ну, серьезно. Человек такое, состоя в Союзе писателей, писал.
Реми Майснер. Что-то вроде этого дедушка сочинял под старость лет. Нигде не печатал. Для себя. На самом деле проза у Шаламова намного лучше. В следующей беседе будем разбирать. На самом деле. Если по стихам творчество его изучать, можно решить, что это творчество душевнобольных. Ты найди про белку. Забыл как называется.
Клим Жуков. Я вот написал “Шаламов стихи белка”. Мне чего-то не показывает.
Реми Майснер. Что-то там: “Ты белка все еще не птица...” Чего-то там... Как хочет стать белочкой и ускакать куда-нибудь с этой командировки.
Клим Жуков. Я даже не знаю как это вообще можно было печатать.
Реми Майснер. А как можно было “Один день Ивана Денисовича” печатать? Я понимаю их в Союзе писателей тянули для веса. Кто там ужасы сталинизма расписывает? Это известный поэт Шаламов. Автор такого сборника. Какой-то Вася в подвале что-то написал. Непонятно.
Клим Жуков. Просто, кто не понимает, членство в Союзе писателей гарантировало очень не тухлый жизненный достаток. За эти мутные стихотворения, если они были реально напечатаны, эти стихотворения поступали по библиотекам в сборниках. Это как минимум. Я не говорю, что их много покупали в магазинах. Я не знаю. Но оно обязательно поступало в библиотеки. А библиотеки, это бюджетные средства. То есть, если ты находишься внутри Союза писателей и чего-то пишешь, это очень не дурной доход.
Реми Майснер. Этот доход дает тебе возможность спокойно сидеть дома, ни на что не отвлекаться и сочинять “Колымские рассказы”. Про ужасы сталинизма. Или про то, как Ленин призывал в Вологде заложников расстреливать. Типа того. На казенный счет.
Клим Жуков. На казенный советский счет.
Реми Майснер. Произведения печатались на Западе. Шаламов писал протест каждый раз. В том смысле, что: “Что это вы без разрешения?” Интеллектуальная собственность, между прочим. Нельзя. В связи с этим его никто не трогал. Если бы у кого-то другого антисоветские рассказы вышли на Западе, это одно. А он, как бы, сказал, что: “Без моего разрешения...” А то, что там содержание... Там такой тухляк, что дышать нечем. Допустим, “Колымские рассказы”, это еще в струю. Тогда же первая десталинизация. Это надо, пусть будет. Хотя в следующей беседе разберем, чушь несусветная. Я говорю, последние иллюзии пропали, что он не такой сказочник, как Солженицын. Беру свои слова обратно. Такой же. С Солженицыным он, кстати, ругался. Как ругался? Я постоянно... У него целая тетрадь была. Где-то в столе лежала с критикой Солженицына. Как критика советской власти, ее надо в печать. Срочно в номер, пока не остыла. А как критика Солженицына, мы ее куда-то в стол будем складывать.
Клим Жуков. Потому, что ругались они по одной причине: “Кто у нас главный антисталинист?”
Реми Майснер. Вся их ругань... Мне это напоминает историю с правотроцкистским блоком. Ребята для вида тоже кусались. “Ах вы правые”. - “Ах вы леваки”. На деле они просто сторонников собирали. Кому советская власть не нравится потому, что она слишком левая, тот может почитать Солженицына. Кому через чур эти заявления, что черносотенцы прекрасные ребята, что царская каторга не каторга... Есть чуть-чуть... Чуть-чуть поприличнее.
Клим Жуков. Шаламов и писал заметно лучше, чем Солженицын.
Реми Майснер. Заметно лучше. Это точно. После Солженицына глоток свежего воздуха. На самом деле это графомания. Шаламов, у него стихи графомания, а проза совсем другое дело. Если нет в рассказике вот такой клюквы, то рассказик даже можно читать. К сожалению, у него почти везде есть... Даже полностью хороший рассказик... От и до все нормально. И зачем-то в конце клюквину. Так или иначе, подбивая, так сказать, итоги по Шаламову. Что сказать, почитавши его дела, его автобиографию? Озлобленный обыватель. Которого совершенно закономерно его убеждения привели к троцкистам. Потом, когда у него из-за троцкистов биография была попорчена, и он свои амбиции реализовать не мог никак, он к ним прицепился окончательно. Потому, что других вариантов преуспеть не видел. Плюс ему, насколько понимаю, обиды на крестьян... Про контрреволюционность крестьянства. Троцкистские выкладки. Прямо ему по убеждениям подходит. Читаешь автобиографию, либо в эсеры... Ну, в эсеры ему поздно уже было идти. Их славная история к концу подходила. А в троцкисты самое то. Троцкисты его использовали, как они всех использовали. Как мясо. У них по-другому не было.
Клим Жуков. Меня одно тревожит... Не тревожит, печалит, правильное слово. Что Шаламов умер в 1982 году. В Москве, если не ошибаюсь. То есть, ни в какой не в эмиграции. У нас с одной стороны творил Александр Исаевич Солженицын. Совершенно матерый антисоветский бред. Издавая жуткие помои. Его, какое-то время, у нас показательно запрещали. Показательно не давали печатать. Изгоняли отовсюду. Хотя только что печатали. В это же время в РСФСР проживал Варлам Шаламов. Который никуда не уезжая, прямо здесь формировал ровно тот же антисоветский дискурс, не сильно прячась. Но при этом находился на государственном содержании, был обласкан.
Реми Майснер. Не сказать, что совсем обласкан.
Клим Жуков. Его же никто не гонял, не сажал. Он писал такую же матерую антисоветчину. Все понятно, в общем... Все это на самом деле, если не является одной из спецопераций, то я сильно удивлюсь.
Реми Майснер. Признаки заговора там налицо. Тут уже конспирологией будет не видеть в этом заговора. Считать, что оно как-то само собой случайно вышло. Притом, что у нас в это же время всякие Дьяковы и прочие... Их вообще печатали. Не такого накала как у Шаламова конечно. Но суть та же. Что куча лучших людей России сидела ни за что. Непонятно где и непонятно как. Опять же, можно про реабилитацию. Вот как у нас реабилитировали. Прямо на примере гражданина Шаламова. Теперь эти разговоры не считаются... Хрущев, кстати, любил такие приколы. Помнишь эпизод был, когда валютчиков при нем осудили? Дали срока. Потом приняли закон, что за валютные махинации расстрел. Судили еще раз и дали расстрел.
Клим Жуков. Юридически ровно такой же фокус. Один в один.
Реми Майснер. Вполне все... Все по одной технологии. Что сказать? Шаламова объявляют... Как я начал читать про него, тут же узнал, что он второй Достоевский. Прямо сразу. Даже Данте. Я же знаю, что второй Достоевский, это Солженицын. Не может же быть два вторых Достоевских.
Клим Жуков. Почему? Может быть два вторых секретаря. Почему не может быть два вторых Достоевских?
Реми Майснер. Он еще и второй Данте. Потому, что он сошел в ад. Нечеловеческие страдания. Чудом только он избежал смерти. Очевидно, из лагерей исправительно-трудовых вообще никто не выходил. Только Шаламов с Солженицыным вышли. По Шаламову так примерно и получается. Это обсудим еще.
Клим Жуков. Кто у него тогда Вергилий, если он Данте? Может быть он Вергилий, а мы Данте?
Реми Майснер. Нестеренко у него Вергилий.
Клим Жуков. Ну что? Будем ждать разбора творческих материалов. На сегодня все. Надеюсь, было интересно. Всем пока.
Новости
VIP
